Текст книги "Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 93 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Нелли Шульман
Вельяминовы – Дорога на восток
Книга первая

Пролог
Бостон, декабрь 1773 года

Золоченый кузнечик на башне Фанейл-холла вертелся под сильным ветром с моря. Небо было темным, по нему чередой шли мрачные, рваные тучи. Корабли в гавани, поскрипывали, качаясь на легкой волне. Сыпал острый, мелкий снег, таявший на булыжниках площади.

Меир Горовиц поежился. Замотав вокруг шеи шерстяной, грубой вязки шарф, засунув руки в карманы редингота, юноша стал взбираться по узкой улице, что вела в сторону Бикон-Хилла.

В городе, – он на мгновение остановился и прислушался, – было тихо, только внизу, у порта, гомонили в тавернах моряки.

– Слишком тихо, – подумал юноша. Нащупав зашитые в подкладку редингота письма, он усмехнулся: «Впрочем, так и надо. Нечего привлекать внимание раньше времени».

Он поднял голову – маленький, двухэтажный, под черепичной крышей домик, – красного кирпича, стоял на углу Бикон-стрит. Меир увидел медную табличку: «Доктор Элайджа Горовиц. Прием без записи».

– Хаим не поменял еще, – Меир стянул зубами перчатку и нежно погладил табличку. «Папа, папа, вот и похоронили тебя. В Ньюпорте, как и маму, рядом с ней». Он вздохнул, вспомнив золотые, алые кроны деревьев, зеленую траву вокруг серых надгробий и стройный силуэт белокаменной синагоги за воротами кладбища.

Дверь внезапно распахнулась. Он услышал восторженный визг: «Братик! Приехал!»

– Ханука же, – ворчливо сказал Меир, целуя младшую сестру, что повисла у него на шее. «И я обещал».

Мирьям встряхнула каштаново-рыжими косами и стала считать на пальцах: «На обед будет рыба жареная, курица, – я к мистеру Лопесу ходила, он сразу десяток зарезал, холодно же, долго пролежат, тыквенный суп и пирог миндальный. Я кое-что тебе с собой дам, как в Нью-Йорк поедешь, ты же кое-как там обедаешь, наверное?»

Меир посмотрел в синие, серьезные глаза: «У меня же патрон, дорогая сестра, а у патрона – семья. Миссис Леви отлично готовит, так что я не похудел».

– Не похудел, – раздался с порога голос старшего брата. Хаим Горовиц, – высокий, светловолосый, с темно-серыми, как грозовая туча, глазами, стоял, прислонившись к косяку двери. Он наклонился и поцеловал каштановые кудри Меира. «Как там наш будущий таможенный брокер – справляешься?»

– Мистер Леви меня хвалит, – Меир подышал на руки. В тепле передней они стали немного согреваться: «Так что не ругай меня, что я не пошел в университет. Как твои занятия?»

– Может, еще и решишь учиться, – Хаим подтолкнул младшую сестру к гостиной. «Иди, приготовь там все, Мирьям, мы сейчас».

Девочка закатила глаза, и, выпятив губу, закрыла за собой дверь.

– Четырнадцать лет, что ты хочешь, – пожал плечами Хаим и вдруг подумал: «А мне самому – восемнадцать. Ну что делать, папы больше нет, значит теперь и Меир и Мирьям – на моих плечах».

– Занятия хорошо, – Хаим посмотрел в окно, за которым не было ничего, кроме темноты и бьющегося в мелкие переплеты стекла снега. «В следующем году сдаю экзамены и смогу уже сам принимать пациентов. Пока-то я доктору Абрахамсу ассистирую, ты помнишь его, друг отца».

– А что, – Меир устроился на каменном подоконнике, и взглянул на брата сине-серыми, большими, красивыми глазами, – как у вас там, в Гарварде, заставляют евреев ходить в субботу на занятия? В университете Род-Айленда этого не требуют, мне патрон рассказывал, он ведь его заканчивал.

– Не заставляют, – рассеянно ответил Хаим. Он тут же, сварливо, добавил: «Вот видишь, мистер Леви учился в университете, а ты не хочешь».

– Я лучше буду деньги зарабатывать. Вот этим, – Меир постучал по голове, накрытой черной, бархатной кипой. «Еще же Мирьям приданое надо дать, не забывай. Так что ты спросить собирался?»

– Где же этот курьер из Нью-Йорка? – подумал Хаим. «Мистер Адамс сказал – не сегодня-завтра должен появиться».

– Скажи мне, – небрежно спросил старший брат, – а кто с тобой ехал, в почтовой карете?

– Вдова священника из Пенсильвании с тремя детьми, спившийся стряпчий, и торговец галантереей, – отчеканил младший брат. «Евреев не было, если тебя это интересует».

– Хорошо, – вздохнул Хаим. Мирьям, высунувшись из гостиной, позвала их: «Все готово!»

Меир вспомнил, как отец зажигал свечи, – сдвинув очки на кончик носа, шепча молитвы. Найдя руку младшей сестры, юноша пожал ее. Мирьям чуть слышно всхлипнула: «Первая Ханука без папы, братик».

– Она же мать почти не помнит, – понял Меир. «Четыре года ей было, как мама умерла. А мне – шесть. И опять, – он услышал красивый, низкий голос старшего брата, что произносил благословение, – опять сироты. Господи, ну только бы все хорошо было».

– Амен! – звонко сказала Мирьям и запела: «Ма оз цур иешуати, леха ноэ лешабеах…»

– Тикон бейт тфилати, вешам тода незабеах, – присоединился к ней Меир. Старший брат поправил свечи. Глядя на два огонька, что трепетали, бились в подсвечнике, обняв их за плечи, он тоже запел.

Мирьям сидела с ногами в кресле, орудуя иголкой. «Чулки я тебе все перештопаю, – сердито сказала она, – сразу видно, сам зашивал. И редингот в пятнах, завтра их с утра сведу, а ты спи».

Меир облизал пальцы и взял еще одно пирожное: «Очень вкусный был обед, сестренка. Гораздо лучше, чем у миссис Леви, – он улыбнулся. Мирьям, покраснела: „Хотелось, чтобы вы поели, как следует, Хаим ведь тоже – он три дня в университете, а два – доктору Абрахамсу помогает, там и обедает, у него. Он тоже – вдовец, Абрахамс, так что я и ему готовлю“.

– А учишься ты когда? – Меир скосил глаза на тетради и книги, что лежали на столе.

– С утра, к миссис Хэнкок хожу, с другими девочками, – Мирьям улыбнулась. „Ты навести ее, она всегда рада своих бывших питомцев увидеть. А после обеда – с миссис Франклин занимаюсь, акушеркой“.

– Надо будет ночью встать, письма из редингота вынуть, – подумал Меир, глядя на сосредоточенное, хорошенькое лицо сестры. „Мирьям, если спросит, скажу, что подкладка распоролась. Этот мистер Адамс меня будет ждать завтра, в Фанейл-холле, у третьей лавки по левую руку. В десять утра. Не проспать бы, вот что“.

Он зевнул и попросил сестру: „Ты меня в девять разбуди, Мирьям, хорошо?“

– Это еще зачем? – удивилась она, складывая заштопанные чулки. „Спи себе, сколько хочешь“.

– Соскучился по Бостону, – зевнул Меир, – прогуляться хочу, а то сейчас зима, темнеет рано.

– Ну, хорошо, – Мирьям пожала плечами: „Дай мне мешочек для рукоделия, там, рядом с кроватью лежит“.

Брат потянулся за тонким, вышитым мешочком. Неловко повернувшись, юноша выпустил его из рук. Мотки ниток упали на пол, за ними последовал кусочек шелка. Меир спросил, глядя на аккуратно нашитые рядом, белые и красные полосы: „Это что еще такое?“

– Так, – сестра отчаянно зарделась и стала собирать рукоделие, – просто, практиковалась.

– Ну-ну, – только и ответил Меир. Он встал и подошел к окну. Отсюда, с Бикон-Хилла, вся гавань была, как на ладони. Юноша посмотрел на тусклую, маленькую луну, что висела над океаном, на темные силуэты британских кораблей, и подумал: „Скоро“.

Меир оглянулся, и, постучав медным молотком в крепкую, деревянную дверь, сказал, услышав какой-то шорох: „Я к мистеру Эдесу, насчет печати визитных карточек“.

Крепкий, невысокий мужчина, что открыл ему, поежился от вечернего, острого холодка. Он кивнул на узкую лестницу, что вела вверх: „Проходите“.

Меир снял черную шляпу. Поправив кипу, он оглядел кассы со свинцовыми литерами, и печатные машины: „А что, это правда – типография?“.

– Нет, – сочно ответил Бенждамин Эдес, – я просто так тут все поставил, чтобы ввести в заблуждение британцев». Он подтолкнул Меира: «Идите, Ягненок, вас там уже ждут. Я сейчас закрою и тоже поднимусь».

В длинной, узкой комнате был зажжен камин, но мужчины, что сидели вокруг деревянного стола, не снимали перчаток. «Очень холодно, да, – подумал Меир и вдруг усмехнулся: „Как это мне Мак-Дугал и Сирс сказали: „Будешь Ягненком, уж больно лицо у тебя невинное. Там, в Бостоне, люди опытные, больше, чем нужно, спрашивать не будут“.

Сэмуэль Адамс поднялся. Подав ему руку, мужчина обернулся: „Вот, господа, мистер Ягненок, наш доверенный курьер. Письма, которые он привез, вы уже читали, но ему велели еще кое-что передать на словах. Хотите пунша, Ягненок? – он кивнул на серебряную чашу, откуда поднимался легкий пар.

– Мне нельзя, – извиняющимся голосом сказал Меир, указав на свою кипу. – Вам сколько лет? – вдруг поинтересовался кто-то из мужчин.

Меир покраснел, и присел к столу: "Шестнадцать. Я просто маленького роста, господа, но вы не думайте – он поднял серо-синие глаза, – я уже взрослый".

– Да, – усмехнулся еще один мужчина, – изысканно одетый, с напудренными волосами, – у вас же взрослыми в тринадцать становятся, мы знаем. Меня зовут доктор Бенджамин Раш, я здешний, – мужчина обвел рукой комнату, – врач, так сказать. Ну, так что за новости вы нам привезли?

– Может быть, подождем, – осторожно предложил еще один мужчина, – тоже невысокий, с острыми, серыми глазами. "Должен прийти мой клерк и еще кое-кто. Они несут то, что нам понадобится в гавани".

– Ничего, Джон, – улыбнулся Сэмуэль Адамс, – я потом им сам расскажу. Они, наверняка, еще заниматься не закончили, все-таки студенты. Давайте, Ягненок, – он похлопал Меира по плечу.

Юноша закрыл глаза, вспоминая, и начал говорить – четким, звонким, голосом: "Мы, Ассоциация Сынов Свободы в Нью-Йорке, этим воззванием подтверждаем свое неприятие "Чайного Закона". Любой, кто помогает в проведении этого закона в жизнь, является врагом американских свобод, и мы призываем не вести никаких дел с такими людьми, не нанимать их на работу, и порвать с ними всякие связи".

Меир замолчал и добавил: "Это из листовки, которую мы выпустили в Нью-Йорке. Пять сотен экземпляров разбросали и расклеили по городу. Я хотел взять образец, но капитан Сирс сказал – слишком рискованно".

– И правильно сказал, – пробурчал Сэмуэль Адамс. "Письма-то шифрованные, а если бы вас, Ягненок, поймали с листовкой…, Ну ничего, – он подмигнул, – мы здесь свою напишем и напечатаем".

– У вас хорошая память, – заметил сероглазый мужчина, подавая руку Меиру. "Меня зовут Джон Адамс, мы с Сэмуэлем троюродные братья. Я юрист, судья, тут в Массачусетсе".

– Я о вас слышал, мистер Адамс, – восторженно отозвался Меир. "Это вы написали статью, в которой доказали, что колонии не должны подчиняться решениям Парламента, а только лишь воле короля. В прошлом году, я ее читал".

– Слава Джона уже и до Нью-Йорка дошла, – развел руками Сэмуэль Адамс. "Так, значит, вы и шифры можете запоминать, Ягненок?"

– Я ведь с цифрами имею дело, – Меир подышал на замерзшие руки. "Смогу, конечно. Господа, – он поднял большие глаза, – вы только не отправляйте меня сразу в Нью-Йорк, дайте поучаствовать в том, что вы тут готовите, в гавани".

– Даже и не думайте, – прервал его доктор Раш. "У нас много горячей молодежи, и мало – тех, кто может тихо и незаметно работать на благо революции. Так что даже и не думайте, в порт мы вас не пустим, Ягненок".

В комнате вдруг повисло молчание. Сэмуэль Адамс осторожно повторил: "Революция. Вот, господа, мы все и сказали. Давайте, Ягненок, поможете нам составить листовку, – он потянул к себе бумагу и перо.

Хаим Горовиц остановился у таверны. Вглядевшись в метель, он рассмеялся: «Наконец-то!» Высокий, русоволосый юноша, стряхнул снег со шляпы. Сняв перчатку, подав ему руку, он, нехотя сказал: «Отец мой приехал, с младшим братом. Пришлось высидеть весь обед, включая десерт и пунш».

Хаим оглядел друга: "Они же вроде не собирались сюда, до весны, ты говорил".

Дэниел Бенджамин-Вулф вздохнул: "Не собирались. Только у отца тут какая-то деловая встреча, ну, он и Мэтью заодно с собой взял, показать ему Бостон. Не все же на плантациях сидеть".

– Одни они здесь? – осторожно спросил Хаим, когда юноши уже шли к типографии Эдеса.

– Мой отец, – мрачно отозвался Дэниел, – никогда не ездит один, ты же знаешь. Пять человек привез, прислуживать им с Мэтью. Глаза бы мои на это не смотрели, Хаим. Я же с двенадцати, как уехал учиться, дома не живу. И на каникулы туда, в Виргинию, не возвращаюсь. Уже шесть лет как. Не могу это видеть, – он в сердцах стукнул молотком по двери типографии и вдруг улыбнулся: "Флаг-то сшила твоя сестра?"

– А как же, – Хаим похлопал по карману редингота: "Интересно, что там за курьер из Нью-Йорка?"

Эдес распахнул дверь и ворчливо сказал: "Еще бы в полночь явились, мы вас заждались уже. Все здесь, проходите".

– Занятия, – виновато пожал плечами Хаим. Дэниел добавил: "Я с отцом обедал, мистер Эдес, он ненадолго в Бостон приехал. А у вас холодно, – юноша скинул редингот.

– Ничего, скоро во всем Бостоне жарко будет, – усмехнулся печатник и подогнал их: "Быстрее, мы закончили листовку составлять, сейчас будем обсуждать то дело, в гавани, так что вы как раз вовремя".

Хаим обвел глазами сидевших вокруг стола мужчин и недоуменно подумал: "А где же курьер? Я тут всех знаю".

– Позвольте вам представить, – раздался сзади голос Сэмуэля Адамса, – доверенный курьер "Сынов Свободы", мистер Ягненок. А это наши люди в Гарварде, – мистер Бенджамин-Вулф, он будущий юрист, и мистер Горовиц, – он станет медиком. Как там у нас флаг, мистер Горовиц, готов?

– Да, – застывшими губами сказал Хаим, глядя сверху вниз в сине-серые, невинные глаза младшего брата. Юноша достал из кармана редингота шелковое полотнище. Адамс благоговейно принял его, и погладил большой ладонью красно-белые полосы: "Вот его мы и поднимем в гавани, господа. Знамя нашей свободы. А что же вы не здороваетесь, мистер Горовиц? – удивился мужчина.

Хаим подал руку младшему брату, и с удовольствием увидел, как тот густо покраснел.

– Дома я с тобой еще поговорю, – одними губами пообещал юноша. Он сел за стол рядом с Дэниелом: "Мы с мистером Бенджамин-Вулфом готовы действовать, господа. И еще три десятка человек студентов, по меньшей мере".

– Давайте обсуждать, – велел Сэмуэль Адамс. Хаим, искоса взглянув на Меира, что сидел напротив, опустив голову, услышал шепот друга: "А этот Ягненок на тебя похож".

– Это мой младший брат, – зло ответил Хаим, – он с четырнадцати лет в Нью-Йорке живет. Пороть его просто некому, вот Мэтью твоему – тоже шестнадцать, однако он никуда не лезет.

– Лучше бы лез, – заметил Дэниел. Вздохнув, услышав голос Адамса, он спохватился: "Мы можем переодеться индейцами, мистер Адамс, для того, чтобы нас не узнали".

– И для того, – помолчав, добавил Хаим, – чтобы все видели – это дело рук американцев. Свободных граждан свободной страны, господа.

Чуть потрескивали дрова в камине. Сэмуэль Адамс, поворошив их кочергой, усмехнулся: "Через шесть дней "Дартмут" должен либо разгрузить чай, на который мы будем платить пошлины…"

– Этого не будет, – коротко сказал Джон Адамс. "Иначе все, что мы делаем, – он обвел рукой комнату, – не имеет смысла. Сказано же: "Нет налогов без представительства", а кто и когда видел наших депутатов в британском парламенте?"

– Либо, – Сэмуэль выпил пунша, – губернатор Хатчинсон и его правая рука, небезызвестный лорд Кинтейл, должны будут отправить "Дартмут" обратно в Англию. Чего они, конечно, не сделают.

– Тогда чай будет лежать на дне бостонской гавани, – спокойно сказал Дэниел. "Это мы с мистером Горовицем вам обещаем, господа".

Они шли, молча. Только у поворота на Бикон-Хилл Дэниел сказал: «Завтра увидеться не удастся. Отец меня, и Мэтью на целый день в деревню увозит, знакомиться с этим его деловым партнером».

Он вздохнул, и, пожав руку Хаиму, шепнул ему на ухо: "Не ругай ты его так, а то уже чуть не плачет". Юноша обернулся. Посмотрев на брата, что, засунув руки в карманы, разглядывал гавань, Хаим подумал: "Чуть не плачет! Мальчишка, а туда же".

– Он нас всего на два года младше, – мягко сказал Дэниел. "Мирьям ведь тоже – флаг шила".

Хаим посмотрел в сине-зеленые, красивые глаза друга и сердито заметил: "Ты не сравнивай, если бы британцы его поймали…"

– Но ведь не поймали же, – раздался дерзкий, юношеский голос. "И не поймают".

– Язык прикуси, – посоветовал Хаим младшему брату. Вскинув голову, он прислушался: "Всадники какие-то".

Мужчина на красивой, вороной лошади, в военной форме, появился из-за поворота. Не глядя вокруг, вскинув черноволосую, чуть припорошенную снегом голову, он проехал мимо, в сопровождении наряда солдат – в алых мундирах. Дэниел проводил глазами тусклый блеск золоченого эфеса шпаги и шепнул другу: "Лорд Кинтейл. Двадцать три ему, а смотри – уже правая рука губернатора".

– Скоро, – ехидно заметил Меир, так и не поворачиваясь, – мы его скинем в море. Вместе с губернатором Хатчинсоном, и другими британцами. Тут им не Ольстер, мы не позволим себя ногами топтать.

– До свидания, мистер Ягненок, – усмехнулся Дэниел, подавая ему руку. "Мы с вами еще увидимся".

– Непременно, – юноша лукаво улыбнулся. Дэниел подумал: "И, правда, мальчик еще совсем. Хорошо, что он в гавань не пойдет. Вряд ли британские капитаны будут стрелять, но все равно – не стоит".

Посмотрев вслед высокой, стройной фигуре друга, что уже скрылась в морозном тумане, Хаим вздохнул и обнял младшего брата: "Ты взрослый человек, Ягненок, по нашим законам. Я тебе ничего запретить не могу. Только, пожалуйста, будь осторожней".

Меир кивнул: "Если бы у меня был, кинжал…Мирьям мне его отдаст, если ты ее попросишь".

– Вот этого, – резко ответил Хаим, идя вверх, по крутой улице, – я точно делать не буду. Вози письма, и не лезь на рожон, Ягненок.

Меир грустно поддел носком потрепанного сапога какой-то камушек и поспешил вслед за братом.

Дэниел остановился у постоялого двора. Вскинув голову вверх, юноша посмотрел на ярко освещенные окна второго этажа. «Это отец, – напомнил он себе, – все равно, каким бы он ни был. Я могу его не любить, но Писание говорит, что его надо уважать. И Мэтью, – он тем более ни в чем не виноват».

Нижний зал был пуст. Он услышал голос из-за стойки: "Ваш батюшка, мистер Дэниел, изволит слушать музыку, вместе с мистером Мэтью. Они в карты играют. Желаете, я еще бутылку вина наверх пошлю, раз вы пришли?"

Дэниел снял заснеженный редингот. Скинув шляпу, встряхнув русыми, не напудренными волосами, он оправил изящный, серый сюртук.

– Нет, спасибо, мистер Брэдли, – улыбнулся юноша. Тяжело вздохнув, Дэниел стал подниматься по лестнице.

– Руки чистые, – остановился он под свечой, что была вставлена в фонарь, – ну, пятна от чернил, но я, же клерк у судьи, в конце концов. И студент. Ничего подозрительного.

Он постучал. Услышав, как чьи-то нежные пальцы заканчивают сонату, Дэниел сказал негру в ливрее: "Ничего, мистер Томас, я сам пройду".

В гостиной было жарко натоплено. Дэниел, остановившись на пороге, увидел открытую бутылку бордо, что стояла на круглом столике черного дерева перед отцом. Дэвид Бенджамин-Вулф поднял красивые, карие, чуть покрасневшие глаза: "Явился, я же напоминал тебе – не опаздывать, нам завтра рано выезжать".

– Я не опоздал, – примирительно заметил Дэниел. Наклонившись, поцеловав золотистую голову младшего брата, заглянув в его карты, он что-то шепнул.

– И не подсказывай Мэтью, – усмехнулся отец, подвигая старшему сыну серебряный бокал. "Играй еще, Тео, – велел он девушке, что сидела у клавесина. Та склонила кудрявую, черноволосую голову. Дэниел недоуменно посмотрел на отца.

– Это, кстати, не клавесин, – отец чуть зевнул. "Сегодня ездил на таможню, забрал. Называется – фортепиано, работы мастера Штейна, из Аугсбурга. В подарок кое-кому приготовил". Дэвид поднялся и ласково погладил темно-зеленую, с бронзовой отделкой, крышку: "Таких инструментов в колониях – по пальцам пересчитать можно".

Девушка привстала, и, поклонившись, шепнула: "Здравствуйте, мистер Дэниел".

Юноша взглянул на смуглые, зарумянившиеся щеки, на черные, большие глаза. Дэвид Бенджамин-Вулф рассмеялся:

– Да, ты же не помнишь ее, наверное. Как ты учиться отправился, ей восемь лет было, а сейчас видишь – выросла. С обозом приехала вчера, что за нами шел. Надо же, чтобы в комнатах кто-то прислуживал, и причесывает она хорошо. Ну, – он потрепал девушку по голове, – и музыкантша отменная. Теперь, Тео, – приказал он, опускаясь в кресло, – Генделя. А потом приготовишь постель мистеру Дэниелу.

Юноша посмотрел на длинные пальцы, что бегали по клавишам, на стройную, в простом, шерстяном платье спину девушки. Отпив вина, Дэниел зло подумал: "Господи, сколько же их у отца? Пять тысяч, он же хвалился. Самый богатый рабовладелец Виргинии".

Он незаметно посмотрел на младшего брата, – Мэтью сидел, закинув ногу за ногу, шлифуя отполированные, розовые ногти кусочком замши. Он поймал взгляд Дэниела. Усмехнувшись, прикрыв карие глаза длинными, темными ресницами, подросток приложил тонкий палец к губам.

Двое всадников ехало по заснеженной, освещенной лучами утреннего солнца, равнине. Вдали, у излучины реки, виднелся дом – красного кирпича, с обрамленным белыми колоннами входом. Стекло в мелких переплетах окон играло, переливалось золотистыми искорками.

Девочка, – в бархатной, темно-зеленой, отороченной мехом амазонке, в беличьей шапочке на бронзовых косах, уверенной рукой остановила свою рыжую кобылку: "Папа, не отставай!"

– Извини, счастье мое, задумался, – Теодор де Лу нагнал дочь. Посмотрев на нежный румянец на ее щеке, он вздохнул: "Надо с ней поговорить. Акадия – это одно, а тут – совсем другое. Еще этот Бенджамин-Вулф приедет сегодня, наверняка – с рабами".

Мужчина погладил аккуратную, с легкой проседью, каштановую бороду: "Марта…, Помнишь, когда мы приезжали за покупками в Монреаль, ты видела там чернокожих людей?"

– Ну да, – недоуменно ответила девочка, поигрывая красивым хлыстиком с резной ручкой, – ты же мне сказал, папа, что они из Африки. И на карте я его нашла, этот континент. Оттуда возят золото, драгоценные камни и слоновую кость. В Бостоне я тоже их видела, чернокожих. Это африканские купцы, да? – Марта подняла прозрачные, зеленые глаза и встретилась с взглядом отца – мягким, понимающим.

– У папы глаза – как будто лазурь небесная, – смешливо подумала девочка. "А у мамы зеленые были, как изумруд, я помню. И волосы у меня такие же, как у нее".

– А все моя вина, – зло подумал Теодор де Лу, наклонившись, поправив на дочери воротник короткой шубки. "До двенадцати лет держал ребенка на фактории. В глуши, где, кроме индейцев и охотников, никого не было. Конечно, после того, как Мари умерла, от чахотки, я боялся за Марту. Пять лет ей было, как мать потеряла. Вот и увез девочку в леса. Так теперь отвечай".

Он стиснул зубы: "Марта, милая, ты должна кое-что знать…"

Дочь слушала, а потом изумленно прошептала: "Папа, ну как же так? Ведь в Писании сказано: "Провозгласите свободу по всей земле". И еще сказано: "По образу и подобию создал Он их". Эти люди, из Африки, они ведь такие же, как мы, просто цветом отличаются. Как индейцы дома, в Акадии".

– Правильно, – согласился Теодор. "И у меня никогда не было рабов. Ни у кого в нашей семье не было, и не будет. Но тут, – он пожал плечами, – тут они есть, милая. Я просто хотел тебя предупредить".

Марта хмыкнула. Поджав тонкие губы, вынув из расшитой серебром кобуры изящный пистолет, девочка попросила: "Папа, поедем к мишеням, пожалуйста".

– Что, – усмехнулся мужчина, – после моего рассказа будешь стрелять и представлять, что перед тобой – рабовладельцы?

– Буду, – холодно сказала Марта. Пришпорив свою лошадь, она унеслась вперед.

Уже когда они ехали к дому, дочь спросила: "А что у нас за гости, папа? Ты говорил – какой-то твой партнер, деловой?"

– Мистер Дэвид Бенджамин-Вулф, – ответил отец, – из Виргинии. Он плантатор, выращивает табак. Раз уж мы теперь в Бостоне, дочка, то надо торговать американскими товарами. Хотя, честно говоря, – Теодор улыбнулся, – я больше привык к мехам. И его сыновья, Дэниел и Мэтью. А еще лорд Кинтейл, помощник губернатора Хатчинсона. Ты же помнишь, губернатор приглашал меня обедать. Простая вежливость требует, чтобы я тоже – позвал кого-то из администрации.

– Ну да, – пробурчала девочка. Спрыгнув на землю, она улыбнулась слуге: "Я сама расседлаю лошадей, мистер Блэк, спасибо".

Марта зашла на конюшню. Скинув шубку, засучив рукава платья, она взяла скребок: "Сейчас как следует, почистимся, милая!"

Она вдохнула запах опилок и конского пота. На мгновение, закрыв глаза, девочка вспомнила большой, низкий обеденный зал фактории.

– Мадемуазель Марта! – услышала она голос кого-то из старых охотников. " Un excellent dîner, tout comme à Paris!". За деревянными ставнями лаяли собаки, пахло жареным мясом. Марта, высунув голову на заваленный сугробами двор, увидев микмаков, что въезжали в ворота, крикнула: " Mewliagowei gissgatteg!"

– Это очень хорошо, что обед готов, – отец спешился и поцеловал ее в лоб. "А то мы с вождем очень проголодались!"

Девочка вздрогнула. Обведя глазами конюшню, она прижалась щекой к гриве своей лошадки. "Хочу домой, – тихо сказала Марта. "Домой, на север".

Дэвид Бенджамин-Вулф оглянулся на карету, что медленно ехала по узкой дороге: «Надеюсь, фортепиано не расстроится. Этот де Лу говорил, что дочь его хорошая музыкантша – им должен понравиться подарок. И Тео может нам поиграть – правильно я сделал, что велел управляющему ее сюда послать».

– Долго еще? – услышал он недовольный голос старшего сына.

– Нет, – коротко ответил мужчина. Он осадил коня у окошка кареты: "Мэтью, ты как?"

– С Тео в карты играем, батюшка, – рассмеялся младший сын. Дэвид взглянул на медную жаровню, что стояла между сиденьями. Вдохнув запах кедра, он озабоченно спросил: "Не холодно тебе?"

Юноша похлопал рукой по меховой полости: "Ну что вы, батюшка!"

– А Мэтью, я смотрю, на коня и не садится, – ядовито заметил Дэниел, когда отец поехал рядом с ним.

– Тут не Виргиния, – заметил Дэвид, – ему холодно. Ты тут шесть лет прожил, а Мэтью – в первый раз приехал. Так вот, об этих де Лу…

Дэниел поднял ладонь: "Папа, я не буду ухаживать за девочкой тринадцати лет. Тем более, что я ни разу ее еще не видел. Хватит об этом, я хочу нарушить семейную традицию, и жениться не на земле, и не на деньгах, а по любви".

– Мальчишка! – прошипел отец. Схватив поводья лошади Дэниела, отец резко остановил ее. "У этого Теодора де Лу золота столько, что он может купить весь Бостон, а на сдачу – Нью-Йорк. И губернатор его привечает. Его семья там, в Акадии, оказала много услуг англичанам. Так что, будь любезен, заткнись, делай, что я говорю, и через три года надень кольцо на палец этой Марте. Обсуждать тут нечего".

Дэниел посмотрел на красивый, высокий дом, что поднимался впереди них, на холме. Ничего не ответив, вырвав у отца поводья, юноша рысью поехал вперед, к изящным, кованым воротам поместья де Лу.

В просторной, отделанной белым мрамором гостиной горел камин. Языки пламени отражались в натертом, блестящем паркете палисандрового дерева. Теодор де Лу разлил вино по бокалам: «Моя дочь переодевается, сейчас придет. Большое вам спасибо за подарок, мистер Бенджамин-Вулф, я видел такие инструменты в Европе, но не думал, что они есть в колониях».

– Ну что вы, – отозвался мужчина, – это простая любезность, дорогой Теодор. И называйте меня Дэвидом, раз мы теперь с вами партнеры. Может быть, – он кивнул на дверь, – мисс Марте требуется помощь? Я как раз привез с собой рабыню для домашних услуг. Тео отлично причесывает и вообще – прекрасная горничная.

Теодор де Лу посмотрел на высокую, стройную девушку. Она стояла на пороге, опустив изящную, черноволосую, голову, спрятав руки под аккуратным холщовым передником.

– Нет, спасибо, Дэвид, – он улыбнулся, – моя дочь выросла на фактории, в лесной глуши, без слуг, и привыкла справляться со всем сама.

– Тогда иди, Тео, – махнул рукой Дэвид, – настрой фортепиано и разбери ноты. После обеда поиграешь нам.

Девушка присела и выскользнула за дверь. "Ну вот, – сказал Теодор, – сейчас дождемся лорда Кинтейла и сядем за стол. Потом я покажу вам наши конюшни, молодежь сможет прокатиться, а мы с вами, Дэвид, поговорим о делах".

Дэниел, что рассматривал картину над камином, – бревенчатая крепость над широкой, величественной рекой, – повернулся: "Это ведь Квебек, мистер де Лу?"

– Старый, – мужчина погладил бороду. "Сейчас-то у нас все каменное, мистер Дэниел, а так, – Теодор нежно посмотрел на картину, – он выглядел во времена моего предка, того, что первым из де Лу приехал в Акадию. Это было еще в царствование короля Людовика, деда нынешнего французского монарха".

– Я бы очень хотел поехать во Францию, – мечтательно сказал Мэтью. "Вы были в Париже, мистер де Лу?".

– Несколько раз, – ответил тот. "А ваши сыновья ездили в Европу, Дэвид?"

Мужчина усмехнулся. "Нет, Теодор, пока вот, не собрался их вывезти. Я-то, – он осушил бокал, – навещаю Старый Свет, у меня там деловые интересы, связанные с Британской Ост-Индской компанией. Да и завещание мое там, – он махнул рукой, – в Лондоне лежит".

– Это, должно быть, неудобно, – удивился де Лу, – мое завещание тут, в Бостоне, у мистера Джона Адамса, вашего патрона, Дэниел.

– Я не доверяю юристам в колониях, – резко сказал Дэвид, – а сообщение между Лондоном и Бостоном хорошее, письма доходят за три недели.

– Сэр Джеймс Маккензи, лорд Кинтейл, – доложил слуга. Дэниел подумал: "Хоть поблизости его увижу. Может быть, удастся узнать что-то о планах британцев".

– Простите за опоздание, – надменно сказал мужчина в алой военной форме, – сами понимаете, дела службы. У вас очень изящный дом, мистер де Лу, а где же главное его украшение? – тонкие губы чуть дернулись.

– И этот туда же, – зло подумал Дэвид Бенджамин-Вулф, разглядывая красивое, холеное лицо лорда Кинтейла. Черные волосы, – чуть длиннее, чем положено для офицера, были убраны в косичку и припудрены, голубые глаза холодно блестели. "За душой одна шпага и титул, – усмехнулся про себя плантатор, – говорят, его отец так гулял, что пропил оба замка, золото и земли. Ну, нет, этому хлыщу мы мисс Марту не отдадим".

– Моя дочь сейчас спустится, – улыбнулся Теодор де Лу. "Вина, лорд Кинтейл? Отличное бордо, прямо из Парижа, хотя, конечно, – мужчина поднял бровь, – те пошлины, которые на него установлены…"

– Надо же кормить дармоедов в колониях, – резко сказал лорд Кинтейл, принимая бокал. "Что здесь, что в Ольстере, – я там служил, – одно и то же. Никто не хочет работать, все только жалуются на гнет метрополии. Если бы не черные, такие, как ваши, дорогой Дэвид, тут бы, – он обвел рукой комнату, – все бы лежало в запустении.

– Я не держу рабов, – примирительно заметил Теодор, – а просто нанял слуг в Бостоне. Смею заверить, они работают отлично.

– Ирландцы, наверняка, – лорд Кинтейл приподнял верхнюю губу, показывая острые клыки. "Погодите, мистер де Лу, они еще успеют обворовать вас до нитки, и вообще, – мужчина рассмеялся, – хороший ирландец – мертвый ирландец".