Текст книги "Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 93 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

– Меня зовут мистер Джон, – спокойно ответил он. "Я представляю интересы британской короны. Извольте, – он вытащил из внутреннего кармана сюртука письмо и протянул его Орлову.

Тот пробежал глазами текст. Увидев подпись, Орлов покраснел: "Простите, я никак не думал…"

– Ничего, – Джон поднял ладонь, – мы тут все занимаемся одним делом, ваше сиятельство, только почему-то – он повернулся к иезуитам, – некоторые вынуждены исправлять ошибки других.

– Это была идея покойного папы Бенедикта, – вздохнул отец Франческо. "Папа Пий ее не поддерживает, как вы сами понимаете. Вот и пришлось, – он покрутил пальцами и не закончил.

– Разумеется, – кисло подумал Джон, принимаясь за форель, – не поддерживает. Иначе императрица Екатерина вышвырнет иезуитов из России. И этот их бунтовщик потерпел поражение. Ах, Джованни, Джованни, ну что ж ты в самую смуту попал? Как жалко его. Питер, конечно, заберет Констанцу, когда вернется из Индии, но все равно, – девочка сиротой осталась. И у меня – никого нет в Санкт-Петербурге, хоть сам туда езжай".

– Мы с адмиралом Грейгом пока колеблемся, – заметил Орлов, – как ее заманить на корабль? Я думал разыграть венчание. У меня есть при эскадре священник, и Селинская, кажется, питает ко мне благосклонность.

– А вы с ней уже переспали? – невинно спросил Джон, наклонив голову набок.

Отец Джузеппе закашлялся и жалобно взглянул на мужчину: "Мы же в соборе…"

– Я не католик, – сухо ответил Джон. Усмехнувшись, он добавил: "Не в соборе, а на галерее, святые отцы. Так переспали?"

– Не понимаю, какое это имеет отношение…, – покраснев, пробормотал Орлов.

– Такое, – вздохнул Джон, – что до вас эта дама принимала подарки еще от десятка мужчин, и никого, – он поднял вилку, – никого не удостоила своей благосклонностью. Так что не обольщайтесь, ваше сиятельство, она не побежит с вами под венец.

Орлов вспомнил дымно-серые глаза и капризный, требовательный голос: "Когда я захочу вас видеть, граф, я об этом вас извещу. А пока, – женщина поднялась во весь свой рост, – я намереваюсь заняться музыкой. Всего хорошего".

– И потом, – осторожно заметил отец Франческо, – если вы с ней обвенчаетесь, это может создать ненужные осложнения, вы понимаете, о чем я. Вряд ли императрица будет рада.

Орлов стиснул зубы и нарочито вежливо спросил: "Хорошо, и как вы предлагаете заманить ее на корабль?"

– Очень просто, – Джон промокнул губы салфеткой: "Удивительно нежная форель, как я понимаю, ее еще живой сюда привезли, с гор?"

– Разумеется, – ответил отец Джузеппе, – у меня отменный повар.

– Так вот, – Джон усмехнулся, – консул Дик пригласит ее на обед. Там зайдет речь о морском параде, что ваша эскадра устраивает для жителей Ливорно…

– Какой еще парад? – недоуменно спросил Орлов.

– Тот, который вы устраиваете для жителей Ливорно, – терпеливо повторил мужчина, – так вот, жена консула пригласит нашу подопечную на морскую прогулку. Она скажет, что парадом лучше любоваться с борта корабля. Вашего, флагманского, "Три иерарха". Адмирал Грейг, – Джон тонко улыбнулся, – мы, на него право, не в обиде, что он предпочел британскому флоту – ваш, – поднимется с ней на борт, а там уже все просто.

– Может быть, Грейг? – подумал Джон. "Хотя нет, он усерден, но до невероятия туп. Пусть плавает под российским флагом, такого не жалко. Я бы, конечно, капитана Стивена Кроу отправил в Санкт-Петербург, но ведь он предпочитает перехватывать корабли колонистов у берегов Новой Англии. Жаль".

– Мне тоже надо быть на корабле? – спросил Орлов.

– Вам бы я советовал покинуть Тоскану по суше, – коротко ответил Джон, отпив кофе. "Как можно быстрее. Герцог Леопольд посчитает это, – он помолчал, – мероприятие грубым нарушением международного права, в конце концов, вы арестовываете его подданную в его территориальных водах".

Орлов нахмурил лоб.

– Почитайте труд голландского юриста де Гроота, – вздохнул Джон, – там все очень подробно разъяснено, о водах, я имею в виду. Называется "Свободное море". И не волнуйтесь, адмирал Грейг доставит нашу даму в Санкт-Петербург. Порт Плимута уже предупрежден о том, что там будет стоять ваша эскадра.

– Если она выпрыгнет в море…, – Орлов поиграл салфеткой.

– Мы ее выловим, – успокоил его Джон. "Так что собирайтесь, ваше сиятельство. Я вам рекомендую ехать через Венецию и Вену – эрцгерцогиня Мария Терезия следит за дорогами в своем государстве, чего нельзя сказать о короле Людовике, – мужчина тонко улыбнулся.

– Это не я ее арестовываю, – вдруг сказал Орлов, наливая себе еще кофе, – это вы…

– Я? – удивился Джон. "Я просто поговорил с британским консулом, вот и все. У него масса визитеров, он меня и не вспомнит. Господа, – он поднялся, – вы мне разрешите воспользоваться кабинетом? Я привез письма для его святейшества Папы, от моего монарха, хотелось бы их разобрать, в тишине. Спасибо за приятную беседу".

– Разумеется, – аббат Франческо тоже встал. "Значит, мы обо всем договорились".

– Мы просто завтракали, – усмехнулся Джон, ныряя вслед за аббатом в незаметную дверь.

– Не попросишь же его уйти, – зло подумал мужчина, устраиваясь за столом, краем глаза следя за священником, что углубился в Библию. "Я бы с удовольствием тут пошарил, не зря этот отец Джузеппе, даром что толстый и лысый – был доверенным исповедником покойного генерала Ордена. И новый генерал уже действует, только в Польше. Так что наверняка тут, – Джон незаметно обвел глазами кабинет, – есть много интересного".

Он посмотрел на зеленое сукно стола. Разложив письма по стопкам, аккуратно перевязав их лентами, Джон вздохнул про себя: "Нет, все-таки отец Джузеппе зря жалуется на подагру. На перо он нажимает отменно, даже слепой разберет. Вот и славно".

– Закончили? – спросил отец Франческо.

– Да, – Джон поднялся, широко улыбаясь, и протянул письма священнику, – я знаю, что вы без труда доставите их в Рим. Всего хорошего, святой отец.

На Пьяцца деи Мираколи было тихо. Джон, обернувшись, услышал голос Орлова: "Может быть, вас как-то вознаградить…"

– Ставь благо государства превыше собственного, – на тонких губах мужчины заиграла улыбка. "Британия заинтересована в сильной России, ваше сиятельство, век раздоров давно прошел. А вознаграждает меня мой монарх, – он поднял бровь, – если посчитает меня достойным".

– Или подвезти… – Орлов покраснел. "У меня карета…"

– Спасибо, – легко отозвался Джон, – я намерен полюбоваться красотами Пизы. Желаю вам приятной дороги.

Он посмотрел вслед всадникам. Засунув руки в карманы, глядя на кренящуюся в сторону башню белого мрамора, Джон пробормотал: "Ваш брат во Христе Пьетро Корвино. Приятно познакомиться".

Гавань Ливорно сверкала под вечерним, низким солнцем. Корабли, стоявшие на рейде, казались отсюда, с большого, беломраморного балкона – детскими игрушками.

Графиня Селинская посмотрела в подзорную трубу: "Вижу, капитан. Вон флагман эскадры – "Три иерарха", а неподалеку и ваш – "Святой Андрей".

Белые, с косыми синими крестами полотнища флагов чуть колыхались под легким, западным ветром. Женщина закуталась в шубку и спросила, разливая кофе: "А почему вы решили стать моряком, Стефан? У вас, кстати, уже неплохой итальянский – вы схватываете языки".

Юноша покраснел, и принял от нее серебряную чашку: "Я люблю корабли, ваше сиятельство. С детства любил, я же вырос на море, в Санкт-Петербурге. Даже странно – мой старший брат горный инженер, он очень далек от всего этого, – Степан указал на гавань, – а я всегда хотел плавать. И вот, – он мимолетно улыбнулся, – сбылась моя мечта".

– Вы так молоды, – задумчиво сказала Селинская, – и уже капитан. Я знаю, – она рассмеялась, – мы с вами ровесники, мне тоже – двадцать два, однако я чувствую себя гораздо старше.

Степан посмотрел на распущенные по плечам, тяжелые волосы, на белоснежную кожу шеи – золотой крестик чуть поднимался в такт ее дыханию, и горько подумал: "Да оставь ты все это. Федя бы сказал – не по себе дерево клонишь, и был бы прав. За ней граф Орлов ухаживает, и вообще…, – он тяжело вздохнул. Селинская вдруг, пристально посмотрев на него, протянув руку – коснулась его пальцев.

Степан вздрогнул и она попросила: "Расскажите мне о своей шпаге, капитан. Очень красивый эфес".

– Она семейная, – юноша осторожно вытащил клинок. Тяжелая, дамасская сталь заиграла серыми искрами. Степан сказал себе: "Вот так же – и ее глаза. Господи, ну почему я так хочу ее видеть, как будто яд какой-то. Я и не нравлюсь ей вовсе, ей никто не нравится".

Женщина погладила холодные, острые сапфиры на рукояти и услышала его голос: "Это не шпага, конечно. Сабля. Она очень старая, ей, наверное, – Степан вздохнул, – лет триста, а то и больше. Она всегда была в нашем роду, ваше сиятельство, даже когда моего деда лишили чинов и дворянства, и отправили в ссылку".

– За что? – тихо спросила она, любуясь блеском драгоценных камней.

– Он пошел против Бирона, был у нас такой, – Степан поморщился, – временщик. А потом императрица Елизавета, – он внезапно покраснел, – восстановила наше доброе имя. Ваша…

– Моя мать, – дымно-серые глаза смотрели куда-то вдаль. "Меня тоже зовут Елизавета, капитан".

– Я знаю, – он помолчал. "Простите, ваше сиятельство…"

– Елизавета, – повторила она и поднялась: "Пойдемте, капитан, уже прохладно. Я вам сыграю Корелли, нет ничего лучше итальянской музыки".

Селинская присела за изящное, палисандрового дерева, маленькое пианино. Положив длинные пальцы на клавиши слоновой кости, она задумалась. "Вот это, – наконец, встряхнула она черноволосой головой: "Сарабанда".

Он слушал, стоя у большого, выходящего на гавань окна. Музыка была, – подумал Степан, – как море, вечная, неизменная. Как шуршание волн, набегающих на берег, она плыла куда-то вдаль, умещаясь в кончиках ее нежных пальцев.

Селинская закончила мелодию. Повернувшись к нему, женщина вскинула серые, огромные глаза: "В Библии Господь говорит сынам Израиля: "Постройте мне Храм, и я буду обитать среди вас". Когда я была ребенком, я спросила своего наставника, прелата: "Зачем Богу Храм, если он, – Селинская обвела рукой комнату, – везде, в самом малом дыхании, в самом незаметном камне, в каждой травинке? И он ответил, – женщина вздохнула, – Господь жалеет человека, дитя мое, и становится близким к нему. Храм нужен людям, не Богу".

– Пожалейте меня, – вдруг, едва дыша, попросил Степан. "Пожалуйста, Елизавета. Я не могу, совсем не могу жить без вас. С того, самого первого раза, как я вас увидел, я не могу думать ни о чем другом. Я знаю, что…"

Она пересекла комнату и, потянувшись, – как она ни была высока, Степан был выше, – приложила палец к его губам.

– Вы ничего не знаете, капитан, – сказала Селинская. Взяв его руку, она приложила ладонь к своей щеке – нежной, прохладной, – будто ветер с моря.

– Один раз, – сказала себе женщина, целуя пахнущие солью губы, – один раз. А потом я взойду на престол и забуду его. И он меня тоже.

Она вспомнила тихий, вкрадчивый голос Кароля Радзивилла: "Лучше это буду я, чем какой-то проходимец, дитя мое. Все будет быстро, и без последствий, обещаю тебе. Ты ничего не почувствуешь".

– И потом тоже – Селинская вздохнула про себя, – я ничего не чувствовала. Господи, ну дай ты мне узнать, что это такое. Один раз, один только раз.

Тяжелые, черные волосы упали шелестящей волной, – почти до пола. Он шепнул, подняв ее на руки, прижав к себе, вдыхая запах роз: "Любовь моя…Господи, я не верю".

– Поверь, – попросила женщина, прижавшись головой к его груди. "Поверь, пожалуйста".

В опочивальне было темно. Она, чуть пошевелившись, почувствовав его руку, что обнимала ее за плечи, приподнявшись, – зажгла свечу.

– Ты вся светишься, – сказал Степан, тихо, осторожно касаясь отливающей перламутром груди. "Как будто ты вся – сделана из звезд, любовь моя. Из луны".

Ее глаза заблестели серебром. Селинская вдруг улыбнулась: "Ты и вправду – очень меня любишь".

– Тебя нельзя не любить, – Степан прижал ее к себе. "Невозможно. Это как не любить Бога, такого не бывает".

– Да, – тихо, закусив губу, сказала она. "Да, еще, пожалуйста!". Женщина потянулась. Поймав губами маленький, серебряный медальон, она спросила: "Что это у тебя?"

Степан внезапно покраснел: "Тоже семейное. Мы это всегда носим, так принято. Смотри, – он открыл крышку и достал свернутый, пожелтевший кусочек пергамента. "Это какой-то мой предок привез из Польши. Еще во времена государя Михаила Федоровича, давным-давно. Отец мне сказал, что это – амулет на долгую жизнь, только выглядит он, конечно, – Степан хмыкнул, – как детский рисунок".

Селинская долго смотрела на испещренную странными знаками записку, а потом, взяв ее в руки, повертела: "На обороте линия. Для того, чтобы разделить его на две части".

– Возьми половину себе, – Степан улыбнулся. "Пусть, – он поцеловал белый, гладкий, высокий лоб, – он и тебя хранит, любовь моя".

Она аккуратно разрезала пергамент серебряными ножницами. Спрятав свою часть в золотой, изящной работы медальон, что лежал на персидском ковре, женщина тихо сказала: "Спасибо. Иди ко мне, милый".

Степан обнял ее, целуя, устраивая рядом. Он почувствовал сладкую, обволакивающую губы влагу: "Она вся – как море. Рядом, руку протяни, и в то же время – далеко, так, что и края его не увидишь. Господи, ну хоть так, мне ничего больше и не надо".

Селинская откинула черноволосую, растрепанную голову. Застонав, крикнув: "Еще!", она привлекла его к себе.

– Как огонь, – сказала себе Селинская. Закрыв глаза, тяжело дыша, она шепнула: "Я вся, вся твоя!".

– Огонь, – вспомнила она. «Костер. Пахнет смолой. Дети, много детей, больше десятка. Всегда голодно, всегда хочется есть. Всегда новое дитя, каждый год. Изба, где все спят на полу. Горы вокруг, – огромные, со снежными вершинами. И люди – приходят каждый день, просят чего-то у отца, приносят то курицу, то мешочек картошки».

Мать ворчит: "В городе за такое золотом платят, уже бы давно дом выстроили".

Отец смущенно улыбается и гладит черную, с проседью бороду: "Я же дровосек, Ривкеле. Дровосек и смолокур, ну что мне делать в городе?"

Мать только улыбается, – нежно. Качая ногой колыбель, она поет песню – протяжную, ласковую. Вечером, при свече, отец учит мальчиков, доставая растрепанные, пожелтевшие книги. Они читают вслух, и маленькая девочка дремлет – еще не зная, что значат эти слова, но уже помня их.

Утром она просыпается раньше все. Выйдя из избы, девочка смотрит на отца, – он молится, повернувшись, лицом на восток. Она слышит, как робко, неуверенно начинают петь первые птицы. Отец замечает ее, и, подхватив на руки, целуя, серьезно говорит: "Всякое дыхание да славит Господа, Ханеле".

Люди все идут, отец рисует на маленьких клочках бумаги какие-то знаки, шепчет. Иногда он вытирает глаза, и говорит матери: "Сколько горя, сколько горя вокруг!"

– Не бери на себя все, – вздыхает она, – не надо, Шмуэль.

– А как иначе? – он ласково улыбается и добавляет: "Зачем тогда жить, милая?".

Потом приходит вечная тьма. Откуда-то издалека девочка слышит слабый, отчаянный крик: "Хана! Ханеле!".

Селинская вздрогнула и услышала ласковый голос: "Плохой сон, счастье мое? Ты шептала что-то, металась. Иди, иди сюда, пожалуйста".

Она ощутила рядом сильную, теплую руку и попросила: "Ты только побудь со мной, хорошо?"

– Я всегда буду с тобой, – спокойно ответил Степан. Гладя ее по голове, покачивая, он добавил: "Всегда, пока я жив, счастье мое".

Изабелла склонила голову набок, и улыбнулась: «Вот и все. Можете взглянуть».

Селинская сошла с возвышения и девушка подумала: "Все-таки удалось поймать это сияние. Жемчуг, чистый жемчуг. Два последних сеанса она вся светилась, даже глаза хотелось зажмурить".

– Вы – прекрасный мастер, – женщина все смотрела в серые, большие глаза на портрете. "Я надеюсь, синьора Изабелла, – вас когда-нибудь изберут в Академию Изящных Искусств. Нет, – Селинская усмехнулась, – я не надеюсь, – я уверена. Куда вы теперь? Обратно во Флоренцию? – она подала девушке прохладную руку.

Изабелла пожала ее: "Я делаю чертежи для одной виллы, под Ливорно, да и благодаря вашему портрету, – она кивнула на холст, – у меня теперь появилось еще два заказа. Людям лестно позировать художнику, который писал будущую российскую императрицу. Так что, – она вытерла кисти, – спасибо вам".

– Императрицу, да, – рассеянно сказала Селинская, натягивая тонкие, вышитые перчатки. "А благодарить надо графа Орлова. Надеюсь, он с вами расплатился?"

– Разумеется, – Изабелла подняла каштановую бровь. "Еще в начале сеансов. Портрет доставят к вам в комнаты, ваше сиятельство".

– Спасибо, – Селинская подошла к зеркалу. Выпрямившись, она откинула голову с высокой, чуть напудренной прической: "Желаю вам удачи, синьора Изабелла, всего хорошего. Вы идете смотреть на парад русской эскадры?"

– С альбомом, – рассмеялась девушка. "Я хочу попробовать себя в батальной живописи. За нее хорошо платят, ваше сиятельство, монархам нравится любоваться своим флотом. Или армией, – она улыбнулась. Выйдя на площадку, услышав стук каблуков по каменным ступеням, девушка вздохнула.

– Так и не пришел, – горько подумала Изабелла, поливая себе на руки из кувшина. "А когда приходил – на прошлый сеанс, – смотрел только на нее, не отводя глаз. Ну и хватит, – она взяла холщовое полотенце и вдруг расплакалась – горько, отчаянно.

– И я больше его не увижу, – девушка высморкалась. "Даже на параде – он ведь там будет, в гавани, на своем "Святом Андрее".

Изабелла вытерла лицо. Покусав губы, сняв простое платье, она подошла к зеркалу. "Конечно, – пробормотала она, – я же коротышка, не то, что Пьетро, или отец. Пьетро говорил, что мама была небольшого роста. А я маму и не помню совсем. И груди нет, вся плоская, как мальчишка. Эх, – она стала одеваться.

Селинская спустилась вниз и сразу оказалась в его объятьях.

– Все, – сказал Степан, целуя ее глаза, – Грейг подписал мое прошение об отставке. Ворчал, конечно, мол, командир эскадры это должен делать, но Орлова вызвали в Петербург, срочно. Так что нашему шотландцу – мужчина усмехнулся, – больше ничего не оставалось.

Она потянулась и, подставила ему губы: "Ты не жалеешь? Ты мог бы стать адмиралом".

Степан расхохотался, и притянул ее к себе поближе: "Нет. Я хочу быть с тобой, всегда, как я и обещал. Так что собирайся, после этого парада мы сразу уедем. Я и брату уже письмо отправил, – он, на мгновение, помрачнел. Селинская мягко сказала: "Я помню, милый. Он ведь жену в этой смуте потерял. Хочешь, – женщина подала ему руку, – мы поедем в Россию, встретимся с ним?"

– Тебе нельзя в Россию, – они вышли на залитую солнцем набережную канала, и Степан подумал: "А она? Она ведь могла стать императрицей".

– Я тоже, – будто услышав его, улыбнулась женщина, – хочу быть с тобой, милый. А это все, – Селинская махнула рукой, – уже неважно, чья я там дочь, и все остальное. А куда мы поедем? – она, на мгновение, приостановилась.

– Хотелось бы, конечно, в Венецию, – Степан ласково коснулся ее руки, – но это опасно, конечно, слишком тут все на виду. Так что, – он помолчал, – в Новый Свет.

Алые губы чуть приоткрылись. Селинская восхищенно сказала: "Но это так далеко!"

– Зато надежно, – пробурчал Степан. "Хорошие моряки везде нужны, а особенно – там. А ты, любовь моя, – он поцеловал ее пальцы, – ты обещай, что будешь мне играть, – каждый день".

– Буду, – она наклонилась и прижалась щекой к пахнущим солью, золотисто-рыжим волосам. "Мы ведь сможем встретиться с твоим братом, да? Потом. Ты ему писал о нас?"

– Нет, конечно, – он вдыхал запах роз. "Просто написал, что вышел в отставку, потому, что хочу жениться. Не стоит такие вещи, – Степан вздохнул, – доверять почте. Пока, по крайней мере. А так, – он улыбнулся, – конечно, встретимся.

– Я не могу не идти на этот обед, – сказала Селинская, когда они уже стояли на набережной, перед гранитными колоннами у подъезда английского консульства. "Я уже приняла приглашение, иначе будет невежливо. Но мы с тобой увидимся сразу же, после парада. Я люблю тебя".

С моря тянуло легким, теплым ветерком, и Степан подумал: "С юга. Из Африки. Ничего, когда приедем в Бордо – сразу наймусь помощником капитана, не пассажиром же мне плыть в Новый Свет. Обвенчаться можно и тут, в деревне какой-нибудь, где ее никто не знает. У католиков, конечно, ну да все равно".

– Я люблю тебя, – он незаметно взял женщину за руку. "Подзорная труба у меня с собой, – Степан похлопал по карману изящного, серого сюртука, – так что я все увижу, и ваши шлюпки – тоже. Море тихое, так что не волнуйся, вас не укачает".

– А ты и шпагу взял, – Селинская увидела блеск сапфиров.

– Я, хоть и капитан-поручик в отставке, – усмехнулся Степан, – но все-таки дворянин, милая моя невеста. Медальон у тебя?

– Всегда, – просто сказала женщина, и, перекрестив его, сжала руку – крепко. Степан вздрогнул: "Как будто огонь".

Он тоже перекрестил ее и Селинская рассмеялась: "Все никак привыкнуть не могу, что ты – левша".

Степан тихо сказал ей что-то на ух. Она, качнув головой, – алмазные серьги засверкали на полуденном солнце, – едва слышно ответила: "Я уже в этом убедилась, милый".

– Ну, вот и еще раз убедишься, уже сегодня – проворчал Степан и велел: "Иди, они там, наверное, уже в гостиной сидят, и ждут, пока ты им поиграешь. Корелли?"

– Он только для тебя, – шепнула Селинская и взбежала вверх по серым, широким ступеням консульства.

Степан посмотрел ей вслед: "Сейчас увижу, как они там, на "Святом Андрее" будут управляться с парусами, без меня".

На набережной уже было шумно. Мужчина, найдя место у гранитных перил, взглянув в подзорную трубу на разворачивающиеся, украшенные знаменами и штандартами корабли, смешливо подумал: "Ну и что? Там, в Новом Свете, тоже будет свой военный флот. Не зря колонисты с англичанами начали сражаться. Грейг под нашим флагом плавает, да и много других моряков из Европы – тоже, а я буду – под тамошним. Интересно, какой он? Свой бот заведем, – Степан почувствовал, что улыбается, – "Елизавета". И детей, конечно".

Он вспомнил разметавшиеся по его груди вороные волосы и ее тихий, ласковый голос: "Конечно, будут, милый мой. Столько, сколько Господь даст, – Селинская приподняла голову и лукаво посмотрела на него.

– Много, – уверенно сказал Степан, чувствуя под руками нежную, как шелк кожу, гладя ее по спине, наклоняя к себе. "Много, любовь моя".

Издалека донеслись пушечные залпы, – корабли стреляли слаженно, – толпа на набережной приветственно зашумела. Корабли, выстроившись в кильватер, стали искусно маневрировать по гавани.

– Красиво все-таки, – вздохнул Степан. "И на "Святом Андрее" молодцы ребята, справляются. Вот и Грейг в шлюпке, с адмиральским штандартом. А за ним – консул. И она, – Степан посмотрел на развевающиеся по ветру черные волосы.

Елизавета наклонилась и что-то сказала британскому консулу. Тот кивнул и указал рукой на возвышающийся над ними борт флагманского корабля. "Сто двадцать пушек на трех палубах, – подумал Степан, – один из самых сильных в здешних водах. И скорость у него отличная, вряд ли кто угонится. Уже и кресла для них спускают".

Он, было, подумал помахать рукой, но вздохнул: "Все равно не увидит, даже в подзорную трубу, тут такая толпа и все машут. А я ее вижу. Лица, конечно, не разберешь, но она там всех выше, Грейгу вровень. Любовь моя".

"Три иерарха" стал разворачиваться и Степан насторожился: "Куда это они?". Флагман на всех парусах шел к выходу из гавани, эскадра следовала за ним. Мужчина, сжав зубы, выругавшись, сбежал по каменной лестнице вниз, к причалу.

– Любой бот, – подумал он, нашарив свой пистолет. "Я их нагоню, "Три иерарха" тяжелый корабль, быстро скорость не наберет. Нагоню, и потребую ее вернуть. Она же не совершала ничего дурного, Господи, любовь моя…". Степан взглянул в подзорную трубу – черных волос уже не было видно. Он, размотав канат какой-то лодки, прыгнул на палубу.

– Капитан! – раздался отчаянный, знакомый голос. Маленькая, изящная девушка бежала вниз, и, – не успел Степан что-то сказать, – ловко оказалась совсем рядом с ним.

– Я, – запыхавшись, тяжело дыша, сказала Изабелла, – из Венеции. Я умею ходить под парусом. Где ее сиятельство?

– Похитили, – Степан, выругавшись, встал к штурвалу и велел: "В галфвинд, быстро! Простите, не сдержался".

– Я выросла на стройке, – сквозь зубы сказала девушка, поднимая парус, – там и похуже услышишь. Не стесняйтесь, капитан Стефано.

– Не буду, – он тряхнул головой. Бот, накренившись, поймав ветер, заскользил по невысоким, с белыми барашками волнам, вслед за флагманом русской эскадры.

Вечернее солнце заливало палубу бота. Степан отступил от штурвала, и устало потер лицо руками: "Бесполезно, синьора Изабелла, эскадра уже в десяти милях от нас, а то и больше – их даже в подзорную трубу не разглядишь".

– И берега тоже, – девушка посмотрела на бесконечную гладь темно-синей воды вокруг них. Дул слабый, теплый ветер с юга.

– Ну, – мужчина невесело усмехнулся, – я как-нибудь доведу шлюпку до гавани, тут недалеко. Не волнуйтесь, – добавил он, увидев, как Изабелла прикусила губу.

– Я не из-за этого, капитан Стефано, – она стояла, взявшись за какой-то канат. "Что вы теперь будете делать?"

– Поеду в Санкт-Петербург, что еще? – он покрутил штурвал и стал разворачивать лодку. "Буду добиваться приема, приду к ее императорскому величеству, попрошу помиловать Елизавету".

Он сказал ее имя так, что Изабелла, вздрогнула: "Господи, как я могла? Он ведь ее любит, больше жизни, он за эти несколько часов на десять лет постарел".

– Простите меня, капитан, – девушка покраснела и стала перевязывать канат. "Я…я хотела вам помочь".

– И помогли, – он все смотрел в пустую, сияющую полосу горизонта. "Я вам очень благодарен. Только все равно, – он горько усмехнулся, – у флагманского корабля – сто двадцать пушек, а у меня – сабля и пистолет. Так что я должен был вас высадить, это слишком опасно".

– Неужели бы они стали по нам стрелять? – удивилась Изабелла. "Если бы мы их нагнали".

– Стали бы, – мрачно ответил капитан, и взял подзорную трубу: "Какие-то паруса на горизонте. Бригантина, двухмачтовая. Надо нам уйти отсюда, и быстрее, синьора Изабелла".

Она застыла на месте: "Но тут рукой подать до берега, капитан. Разве они подходят так близко?"

– Отчего бы и нет? – Степан проверил свой пистолет: "Ну, может, не заметят".

– Я умею стрелять, – сказала девушка, откинув на спину каштановые косы. "Отец меня научил, он любил охотиться".

– Держите, – Степан передал ей пистолет и холодно сказал себе: "Флага на той бригантине я не увидел. И на ней двадцать пушек. Господи, зачем я ее не вытолкнул на причал? Семнадцать лет, ей же всего семнадцать…"

Над их головами засвистело ядро. Изабелла, испуганно пригнувшись, перекрестилась: "Зачем они это делают, капитан?"

– Чтобы разбить нашу шлюпку и потом выловить нас из воды, – жестко сказал он. Бригантина подходила все ближе. Девушка, вскинув пистолет, прицелившись, – выстрелила.

– Хороший глаз, – одобрительно сказал Салих-рейс, разглядывая пулю, что вонзилась в мачту. "Очень метко. Мустафа, сколько их там?"

– Первый помощник пригляделся: "Мужчина и девушка. Увеселительная прогулка, должно быть. Капитан, тут совсем недалеко от Ливорно, может, не стоит…"

Салих-рейс широко улыбнулся в светлую бороду. "Дорогой мой, эти двое окажутся у нас на борту, прежде чем мы успеем сказать "Иншалла". Выпустим еще одно ядро – по их мачте, и тогда они уже никуда не уйдут. У нас хоть и полон трюм – но место для двоих всегда найдется".

– Эту, – медленно сказал Мустафа, глядя на то, как заряжают пушку, – ты вряд ли захочешь отправить в трюм, Салих. Посмотри сам.

Капитан принял подзорную трубу и чуть свистнул: "В наши руки плывет звонкое, звонкое золото. Мужчина тоже – молод, и силен, такого можно дорого продать. Огонь!"

Изабелла взвизгнула. Оглянувшись на разбитую мачту, чуть не плача, она спросила: "Что же теперь будет, капитан?"

– Она не доберется до берега, – подумал Степан, снимая сюртук, закатывая рукава белоснежной рубашки. "Тут больше десяти миль, и все-таки еще зима, – вода холодная. Какой дурак, какой я был дурак. Ладно, может быть, ее не тронут. Хотя, что это я – он едва не выругался и услышал громкий голос, что велел им, по-итальянски: "Прекратить сопротивление!"

С бригантины уже протянулись абордажные крюки. Затрещавший бот стали подтаскивать к борту корабля.

– Нет! – крикнула Изабелла. Салих услышал стон – один из матросов катался по палубе, зажимая рукой окровавленное плечо.

– Царапина, – капитан поднял его на ноги и встряхнул. "Быстро вниз, и не трогать девчонку даже пальцем, хоть пусть она вас всех перекусает".

Помощник капитана, с обнаженной саблей в одной руке, спустился по сброшенному трапу. Он велел, тоже по-итальянски: "Хватит, иначе мы сейчас все тут в клочки разнесем".

Изабелла даже не поняла, как это случилось – только увидела серый блеск клинка. Потом раздался крик боли, и бербер, схватившись за рассеченную кисть – выпустил саблю.

Пират перехватил ее левой рукой и обернулся: "Все сюда!"

– Нет! – крикнула Изабелла, отбиваясь от рук матросов. "Нет!". Вырвавшись, она подбежала к борту лодки. Прыгнув в воду, девушка еще успела увидеть, как Степан, подняв саблю – отступает к обломкам мачты.

Бригантина чуть поскрипывала под легким ветром. В капитанской каюте пахло кофе и хорошим табаком. Мустафа затянулся кальяном. Разглядывая перевязанную руку, он, смешливо, сказал: «До Рабата заживет, ничего страшного. Сильный парень, ничего, новый хозяин его быстро обломает».

Салих погладил сапфиры на эфесе сабли: "Ее и султану носить не стыдно, отличный улов, просто отличный. Жаль, что на девчонке не было никаких драгоценностей, кроме крестика. Впрочем, она сама – жемчужина, каких поискать. А это, – он повертел в руках серебряный медальон, – я выкину за борт, дешевка".

Помощник капитана поднял карие глаза: "Не надо, Салих. Ты видел, что в нем. Верни его этому парню".

– Ты правоверный мусульманин, – усмехнулся капитан, – не след верить во все эти, – губы Салиха искривились, – предрассудки.

– Ты тоже – правоверный мусульманин, – Мустафа отпил кофе. "Тебе напомнить, кому ты молился еще десять лет назад? Святой Мадонне у себя в Неаполе. А мне делали обрезание в измирской синагоге. Мой дед писал такое, Салих, – Мустафа положил ладонь на медальон и вздрогнул – корабль замедлил ход, будто на что-то натолкнувшись.

– Верни его хозяину, – повторил помощник капитана.

– У него все равно его заберут, рано или поздно, – упрямо сказал Салих. "Какая разница?"

– О нет, – Мустафа поднялся и забрал медальон, – никто его не заберет, капитан. А кто заберет – тот сам прибежит к этому парню, возвращать. Я-то знаю, – он вздохнул и вдруг увидел перед собой далекое, почти забытое – сгорбленную спину деда, рисующего что-то на кусочке пергамента.