Текст книги "Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 93 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

– Да, – сказал он, опускаясь на колени, привлекая ее к себе. "И никуда не уйду, любовь моя". Под шелком халата она была горячей и сладкой. Джованни, ощутив ее ласковые пальцы, что гладили его волосы, – вдруг улыбнулся.

– Я все знаю, – подумал он. "Зачем я боялся? Такое не забывают, никогда".

– Иди ко мне, – он потянул ее на подушки, и склонился над ее телом, вдыхая аромат цветов: "Ты вся – будто роза. А теперь, – он медленно повел губами вниз, от стройной шеи к маленькой груди, к мягкому животу, – теперь я сделаю так, что роза – распустится".

– Я уже…, – Мэйгуй приподнялась на локте и увидела в полутьме его играющие смехом, большие глаза. – Тише, – сказал Джованни, приложив палец к ее губам, – я здесь для того, чтобы ты узнала, что бывает иначе.

Она еще успела подумать: "Инь и Ян. Так учили даосы, в старые времена. Вот так и должно быть. Я ведь читала их трактаты, и думала – это сказки. Не бывает такого, чтобы мужчина и женщина поняли друг друга. Долг женщины – подчиняться, тому, кто ей повелевает, вот и все". Мэйгуй откинула голову на подушки. Потянув его к себе, задыхаясь, она шепнула: "Я тоже…".

– Потом, – он вернулся обратно. "Все потом, любовь моя. Я еще не утолил жажду".

Она чувствовала под пальцами шрамы на его плечах: "Я потом поцелую, каждый, много раз. Я не хочу, не хочу думать о том, что будет дальше". Джованни оторвался от нее и смешливо сказал: "Я бы усадил тебя наверх, и продолжал бы до утра, но у меня еще спина болит, поэтому… – Мэйгуй нежно, глубоко поцеловала его, и велела: "Ложись на бок. Теперь я".

– Все это уже было, – Джованни закрыл глаза и погладил ее мягкие, распущенные волосы. "Господи, я совсем не помню ее. Помню, что она была жаркой и близкой, совсем близкой. И ласковой. Только я не помню, – что с ней случилось? Кто она была?"

Девушка лежала на спине, раскинув руки, мотая головой, шепча что-то неразборчивое, быстрое.

– Было, – подумал Джованни, целуя белую щиколотку, что лежала у него на плече, слыша ее сдавленный крик, переворачивая ее на бок, зарываясь лицом в волосы. "Да! – Мэйгуй выгнулась, и он, прижимая ее к себе, наполняя собой, – вспомнил все.

Она лежала, медленно, нежно касаясь губами его шрамов, и слушала тихий голос мужчины. "Я и не знала, что такое бывает, – Мэйгуй нашла его руку и поцеловала ее. "А что ты помнишь?"

– Помню, как меня зовут, помню математику, инженерное дело, языки, а теперь… – Джованни помедлил. "Вспомнил, что у меня была жена. Она умерла, – он увидел белый, мраморный крест и прищурился – могила терялась в белесом тумане. "Только я не помню, как ее звали, и где это было. Но я ее очень любил, очень. Она умерла у меня на руках. И что-то еще…, – он опять услышал детский плач: "Нет, нет, не верю, не может быть такого!"

Мэйгуй положила его голову себе на плечо. Гладя мягкие, отрастающие, вьющиеся волосы, она прошептала: "Не надо, не надо, милый. Я здесь, я рядом".

Он вспомнил деревянный крест над могилой, тело белокурого мальчика – с разнесенной пулей головой, мертвые, синеватые лица детей, и рыженький затылок девочки – совсем младенца. На холщовых пеленках расплылось кровавое пятно.

– У меня была дочь, – Джованни все смотрел в шелковые панели на потолке. "Я вспомнил. Ее убили".

Мэйгуй обняла его, – вся, всем телом, и тихо проговорила: "Поспи. У нас еще много времени. Поспи, пожалуйста, милый. Я просто полежу рядом".

Он приподнялся на локте, и, целуя ее, ответил: "Нет, пока я жив – ты не будешь просто лежать рядом".

– Сладкая, какая она сладкая, – он посадил ее себе на колени, и сказал, чувствуя влажное, нежное тепло ее тела: "Я люблю тебя, Мэйгуй".

– Тоже, – сказала она, сквозь зубы, осторожно обнимая его, поднимая голову, утонув в его поцелуе. "Я тоже, милый".

В углу комнаты было слышно сопение собаки. Мэйгуй, положив голову ему на плечо, позевывая, улыбнулась: "Французскому языку, меня научил отец. Тот священник, с которым ты был здесь, в первый раз, я его видела, еще маленькой девочкой. Они с отцом были друзья".

– Ли Фэньюй, – удивленно проговорил Джованни. "Я читал книгу твоего отца, в переводе. "Веселое путешествие монаха и наложницы". Очень, очень смешная".

– Ее сожгли, – после долго молчания сказала Мэйгуй. "Два года назад. Ее, и все другие книги папы. Те, что император посчитал ересью. Папа сам их жег, там, – она махнула рукой, – в Запретном Дворце. А потом отравился".

– Не надо, – Джованни обнял ее: "Я здесь, любовь моя, я теперь всегда – буду здесь". Он поднял голову и внезапно улыбнулся: "Смотри, кто к нам пришел".

Наньсин забрался на ложе, и, пыхтя, полез устраиваться между ними. "Нет, милый, – ласково сказала Мэйгуй, – ты вот, тут полежи, в ногах".

Джованни взял собаку и застыл: "Я это уже когда-то делал, – медленно сказал он. "Только у нас был кот. Он тоже – все норовил между нами забраться. Я все вспомню, Мэйгуй".

– Вспомнишь, конечно, – в лунном свете ее плечо отливало жемчугом. Джованни, устроив ее у себя в руках, попросил: "Ты тоже – поспи, я буду тебя целовать, а ты – отдыхай".

– Послушай, – Мэйгуй повернулась и посмотрела прямо на него. Черные ресницы дрогнули: "Мне нужна твоя помощь, любимый. Я должна убить императора".

Озеро было серым, предрассветным. Джованни, накрыл ее плечи шелковым одеялом: «Хорошо. Я все сделаю. Но это опасно, для тебя».

В сумраке он увидел темные тени усталости под ее глазами. Поцеловав их, Джованни добавил: "А что потом?"

– Он не назначил наследника, – Мэйгуй помолчала. Сев, прижавшись к нему, она обхватила свои девичьи, острые колени руками. "Начнется неразбериха, драка за власть, и мы сразу же ударим, – тут, в Пекине, на юге – братья отрежут каналы и в столицу не смогут доставлять продовольствие, на севере – везде.

– А потом, – девушка мечтательно посмотрела куда-то вдаль, – мы сможем жить в другой стране. Есть предание, – она быстро поднялась, шелк упал на ложе и Джованни на мгновение закрыл глаза: "Господи, какая она красавица".

Мэйгуй вернулась к нему с простой, деревянной шкатулкой в руках: "Смотри. Мои родители были христиане, это, – девушка нажала на выступ в медном замке, – крест моей матери. Вернее, ее предка. Он пришел с севера, из-за Хингкая, это большое озеро. Его все звали "князем". Отец рассказывал, что князь вырос в деревне, где все – и христиане, и буддисты, жили в мире. А потом явились люди с запада, и сожгли ее. Наверное, это легенда".

– Я там был, – Джованни осторожно коснулся креста. "Я помню. Она стояла на берегу залива. Только не помню – с кем. "Беловодье, – вспомнил он странное слово и твердо проговорил: "Не легенда".

– Иди сюда, – Мэйгуй потянулась и надела крест на его шею. "Пусть будет с тобой, милый. А это, – она махнула рукой в сторону озера, – не опасно. Я исчезну, вот и все. Искать меня не начнут, им будет не до этого".

– И что ты будешь делать? – он все смотрел на утомленное, милое лицо. Мэйгуй собрала волосы в узел и положила голову ему на колени: "Бороться дальше, что же еще? С братьями и сестрами, плечом к плечу".

– Нет, – он провел губами по белой, с выступающими косточками шее. "Ты уедешь со мной, любовь моя. Далеко-далеко. Ты ведь…, – он не закончил. Мэйгуй, услышав его шепот, холодно проговорила: "Я выпью травы, это просто".

– Нет, – Джованни поцеловал теплые волосы на виске. "Это же дитя, не надо. Мы будем вместе, и у нас будет ребенок. Дети, – улыбнулся он. "Не надо, счастье мое. Только будь со мной".

– Как хорошо, – подумала девушка, оказавшись в его объятьях. "Как спокойно. Мы сделаем с ним все, что надо, а потом – уедем. И никогда больше сюда не вернемся. Свой долг я выполню, а остальное…, – она почувствовала его большую, ласковую ладонь у себя на животе. Приникнув к нему всем телом, девушка закрыла глаза: "Я не хочу больше смертей, – сказала она себе. "Хочу жить. И он тоже, если он есть, – Мэйгуй положила свою руку поверх его, – пусть живет. Маленький".

– И получится у нас, – тихо сказал Джованни, ведя ее руку вниз: "Веселое путешествие наложницы и монаха".

Мэйгуй открыла один большой, черный глаз и откинула одеяло. "Ты не монах, – задумчиво сказала девушка. "Нет, далеко не монах".

– И никогда им не буду, – рассмеялся Джованни, взяв ее лицо в руки, целуя чуть опухшие губы, нежные, сонные веки. "Сейчас убедишься".

Потом она встала на колени, и помогла ему одеться: "Тебя найдут, очень скоро. В Запретном Городе отопление проложено под полами, тебе принесут схему. Я отмечу на ней, в каких залах он будет, и в какое время – я уже выучила его привычки, – Мэйгуй чуть дернула губами. Джованни зло подумал: "Забрать бы ее прямо сейчас. Нет, нельзя, святые отцы могут пострадать, они мне ничего плохого не сделали".

Он наклонился и поцеловал ее в лоб: "Держи. Я, правда, не помню, что это, – Джованни посмотрел на булавку: "Но, раз я ее носил с собой все это время – значит, что-то важное. Пусть будет у тебя".

– Твои инструменты, – Мэйгуй улыбнулась. Приняв от него шкатулку, она спрятала булавку в тайник. "Я тебя люблю, милый. Иди, – она посмотрела за окно, – уже солнце встает. Тебя проведут".

Он почувствовал, как девушка прижалась к нему жарким, стройным телом. Джованни, провел ладонью по ее щеке: "Люблю тебя".

Мэйгуй заснула сразу, мгновенно, уткнувшись лицом в шелковую подушку, придвинув к себе шкатулку. Наньсин покрутился у нее под боком, лизнув руку девушки, и тоже засопел, свернувшись в клубочек.

Джованни обернулся на захлопнувшуюся калитку. Перейдя дорогу, скрывшись в роще софор, он нашел свою лошадь. Мужчина поднял голову – на востоке вставало огненное, алое солнце. Какая-то птица вспорхнула с ветки, с листьев упали капли росы. Он, наклонившись, окунув руки во влажную траву, провел ими по лицу. "Господи, – подумал Джованни, – у меня была семья. Давно, я и не помню – когда. А теперь, – он оглянулся в сторону Летнего Дворца, – ты мне дал полюбить еще раз. Спасибо, спасибо тебе".

Он потянулся, чувствуя сладкую усталость. Улыбнувшись, Джованни шепнул: "Потерпи совсем немного, счастье мое. Все будет хорошо".

Отец Амио посмотрел на священников, что сидели вокруг стола в библиотеке и погладил бороду: «Император доволен, что у нас появился инженер».

– Как появится, так и может исчезнуть, – буркнул глава миссии, принимая от отца Лорана чашку с чаем. "Его тут ничего не держит, как вы сами понимаете".

– Он, в общем, – примирительно заметил отец Франческо, – и сам не знает – откуда он родом, и где его семья, если она и была когда-то. Куда ему идти?

Отец Амио отпил чая. Иезуит задумчиво заметил, обведя рукой книги на полках: "Такому инженеру, как он – будут рады при любом европейском дворе. Или в Новом Свете, или в Индии. Достаточно ему добраться до Кантона…, – священник пожал плечами и не закончил.

Отец Лоран вздохнул и робко проговорил: "Мы ведь не можем его насильно удерживать".

В библиотеке повисло молчание. Глава миссии, наконец, сказал: "Пока он никуда и не собирается – он строит большую модель этой тележки, каждый день ходит во дворец – работает там с местными инженерами…Отец Амио, что там слышно о наследнике – император пока не выбрал себе преемника?"

– Каждый день ходит во дворец…, – повторил иезуит и улыбнулся: "Его величество на днях возвращается в Запретный Город. Сами понимаете, для чего".

Отец Франческо непонимающе взглянул на священников. Те рассмеялись. "Вы еще не знаете здешних обычаев, – объяснил ему отец Лоран, – все важные объявления принято делать здесь, в столице. Отец Амио, неужели? – он взглянул на старика.

– Как раз месяц прошел, – развел руками тот, – думаю, со дня на день страна услышит радостные новости. Должен сказать, – он налил себе еще чая, – я еще не видел его величество таким счастливым. Думаю, нас ожидает удачный год. Отец Лоран, вас, наверняка, потом позовут во дворец. Вы же знаете, император, – отец Амио вдохнул запах жасмина, – прислушивается к мнению наших врачей.

– И очень хорошо, – заключил отец Франческо. "Вообще, господа, нам надо помнить – все испытания, через которые сейчас проходит орден, – это просто горнило, которое посылает Господь, чтобы проверить нашу стойкость. Я, как посланник его Святейшества, буду рад уверить его в том, что здесь, в Китае – орден крепок, как никогда".

– К вящей славе Господней – эхом пронеслось по комнате. В открытое окно виднелся закат, что играл над Запретным Городом. Отец Франческо откинулсяна спинку большого кресла: "Да, все это – преходящее. У нас есть здешний император, есть императрица Екатерина – отец Корвино очень вовремя стал, как бы это сказать, ее фаворитом. Все будет хорошо".

Джованни проснулся. Не открывая глаз, он пошарил рядом с собой пальцами. "Скоро, – сказал себе он, вздохнув, вспоминая свой сон. «Совсем скоро мы будем вместе».

Он поднялся. Умывшись, надев халат, Джованни порылся в кипе бумаг на столе. Чертежи лежали в самой середине, в запыленной папке, которая ничем не отличалась от других.

Джованни нашел их вечером, вернувшись из Летнего Дворца, все еще ощущая рядом сладкий, кружащий голову аромат розы.

Они могли только писать друг другу – каждый раз, когда он приходил во дворец, та смуглая девушка со строгой прической ухитрялась подстеречь его где-то и сунуть в руку клочок бумаги.

– Сожги, любовь моя, – увидел он строки в конце самой первой записки, и повиновался. Проследив глазами за легким дымком, он подумал: "Когда мы поженимся, мы никогда больше не будем расставаться, обещаю. Ни на мгновение".

Джованни свернул чертежи. Взяв свечу, ступая на цыпочках, он спустился вниз. Дверь передней была открыта. Он, вдохнув свежий ветер, вышел в сад.

Его уже ждали. Невысокий, худощавый человек в темном халате оторвался от ствола дерева. Приняв чертежи, китаец показал рукой за ограду.

Джованни увидел неясные очертания лодки на озере. "Правильно, – подумал он, наблюдая за тем, как незнакомец ловко справляется с замком на воротах миссии, – лучше чтобы я сам все сделал. Поджечь порох дело нехитрое, а вот возиться с трубами лучше мне".

Лодка заскользила по водной глади. Джованни, подняв воротник халата, посмотрел на ров, что окружал Запретный Город.

– Через стену не перебраться, нечего и думать, – вздохнул мужчина и вздрогнул – китаец указывал куда-то вниз, в темное пространство воды. Джованни перекрестился: "Ну, так тому и быть".

Они долго ползли по бесконечному, пахнущему сыростью пространству. Джованни, вспоминая схему, считал повороты. "В самом сердце дворца – понял он. "Правильно, Мэйгуй же говорила – тут бассейн, с подогретой водой. А вот и трубы, которые его питают".

Китаец, чиркнув кресалом, зажег свечу. Джованни поморщился – из углов раздавался писк крыс.

– Вот тут, – он посмотрел наверх, на каменные своды подвала, и показал китайцу на земляной пол, очертив пальцем круг. Тот кивнул. Джованни увидел скрытый, еле заметный огонь в непроницаемых, черных глазах. Джованни вспомнил свои расчеты. Он оказал китайцу раскрытые ладони – десять раз.

– Сто фунтов пороха, – Джованни осторожно прикоснулся к трубам. "Тут все закипит, сразу же. Сейчас полы не подогревают, лето на дворе. Мэйгуй мне написала, что не стоит рисковать – печи затушены, а разжигать их – слишком опасно. Ничего, мы и так справимся. Пусть потом ломают голову – почему это вдруг в бассейне вода закипела. Даже если будет взрыв – ничего страшного. Спишут на то, что трубы не выдержали напора. Все-таки, – он, на мгновение застыл, – за паром будущее. Он сможет двигать не то, что тележку – а огромные механизмы. Для перевозки людей, например".

Китаец потрогал его за плечо и коротко сказал: "Халкьен".

– Послезавтра, – понял Джованни. Похлопав рабочего по плечу, он улыбнулся.

Отец Амио еще раз осмотрел скромную каморку с распятием на стене, убранную постель, заваленный книгами и бумагами стол. Присев в кресло, погладив седую бороду, он вздохнул.

– Странно, – подумал иезуит, – он головой рисковал из-за этой булавки, а теперь и не носит ее. И здесь ее нет – во всяком случае, я не нашел. Да я вообще ничего не нашел, пора и уходить – светает скоро, не ровен час, он решит пораньше из Дворца вернуться. Нет, – священник встал, – ничего подозрительного. У отца Альфонсо просто мания какая-то – всех проверять. Хотя так безопасней, конечно.

Иезуит обвел взглядом комнату: "Следов я, конечно не оставил, он ни о чем не догадается". Он провел рукой по корешкам книг: "Тут тоже – ничего запрещенного, одна математика и астрономия".

Наклонившись к столу, отец Амио наугад раскрыл одну из тетрадей и отпрянул – на полях, рядом с чертежом машины Вербиста была искусно нарисована еще не распустившаяся, маленькая, скромная роза.

– Любовь моя, – прочел иезуит неуверенно написанные иероглифы. Священник пробормотал: "Вот оно значит, как. Ну что ж – остается только исправить свою ошибку".

Император посмотрел на планы, что лежали перед ним. Подняв голову, он увидел бесстрастное лицо Хушэня.

– Хорошо, – Хунли потрещал пальцами. "Пусть начинают ремонт. Я не хочу, чтобы она носила ребенка здесь, в столице. Слишком много завистливых глаз, слишком много баб, – он скривился, – да и вообще, – людно, шумно. Пусть живет в уединении, под присмотром врачей. Я к ней буду приезжать".

Из раскрытого окна тянуло вечерней прохладой. Хунли поднялся и вышел в пустынный, тихий сад. Мэйгуй сидела на мраморной скамье, держа на коленях собачку, что-то говоря – ласково, нежно. Рядом – Хунли пригляделся, – стояла маленькая игрушка – эмалевый, изукрашенный драгоценностями, дракон.

– На подушке сидит, – подумал император. "Надо, чтобы она зашла в комнаты – май на дворе, все же ветрено".

– Завтра я сделаю официальное объявление о беременности благородной дамы Мэйгуй, – не поворачиваясь, сказал император. "Пока для двора. В конце лета разошлем гонцов в провинции. Я хочу, чтобы страна порадовалась".

Хушэнь низко поклонился. Разглядывая прямую, жесткую спину императора, чиновник подумал: "Правильно, пусть он ее держит вдалеке. С завтрашнего дня я за ее жизнь и ломаного гроша не дам. У нас сейчас нет императрицы. Госпожа Дун надеялась, что ее возведут в ранг, в прошлом году, но у нее родилась девочка.

– Если у этой – он посмотрел на красивый профиль Мэйгуй, – появится здоровый сын, то она непременно станет императрицей. Дун взбесится, конечно. Она чистая маньчжурка, но что, же делать, если у нее из всех детей выжила одна дочь. Да и ей тридцать лет уже. А этой семнадцать, никакого сравнения. Мэйгуй еще десятерых родит, успеет".

– Подготовь указ, – велел Хунли, все еще глядя в сад. "Я хочу, чтобы госпоже Мэйгуй было выделено имение, на случай моей смерти. Имение и денежное содержание".

Хушэнь посмотрел на длинные, сухие пальцы императора, что лежали на рукояти кинжала: "Ваше величество, даже в случае, если она не принесет ребенка?"

– Ты, кажется, оглох, – кисло ответил Хунли. Он усмехнулся, повернувшись к чиновнику. "Если у госпожи Мэйгуй не будет детей, моим наследником станет Юнъянь. Вряд ли он будет заботиться о бывшей наложнице своего отца. Все, принеси мне бумаги завтра с утра. Более пусть мне никто не мешает".

Хунли спустился по ступеням. Хэшень, собирая папки, вздохнул: "Кто же знал, что она так ему по душе придется? Хотя, конечно, ее отец только и делал, что высмеивал его величество. Понятно, почему император так хотел заполучить ее в гарем. Хоть после смерти, а унизить Ли Фэньюя. Посмотрим, может, она еще и выкинет".

Он подхватил бумаги под мышку и бросил взгляд в сад – Мэйгуй сидела, сложив руки на коленях. Девушка, опустив голову, внимательно слушала императора.

Хунли улыбнулся, глядя на то, как игрушечный дракон машет крыльями. "Я рад, что ты не скучала в мое отсутствие, – он погладил склоненную, белую шею Мэйгуй. "Врачи говорят, что все хорошо, но я велел перевезти тебя в более уединенное место".

– Обратно в Летний Дворец, мой господин? – тихо спросила Мэйгуй.

– Нет, – император подобрал палочку и бросил ее в конец, выложенной мраморной крошкой дорожки. Наньсин пошевелился. Укоризненно посмотрев на Хунли, песик, медленно, переваливаясь, пошел за палкой.

Император расхохотался: "Нет. У меня есть дворец на юге, в трех днях пути отсюда. Я сейчас приказал привести его в порядок. Поедешь туда, на следующей неделе. Там же и будешь рожать".

– На следующей неделе ты будешь уже мертв, – холодно подумала Мэйгуй, так и не поднимая головы. "Я буду скучать о вас, – она взяла в руки дракона. "Надеюсь, вы сможете меня навещать, хотя бы иногда".

– Разумеется, – Хунли поднялся. "Врачи против того, чтобы ты грустила, так что, – император полюбовался цветущими розами, – я буду приезжать к тебе. Возьми с собой евнухов, книги, твое эрху…,– он повел рукой. Наклонившись, взяв палочку, что Наньсин положил к его ногам, он добавил: "И его тоже, конечно. Завтра переночуешь со мной, в шатре".

– Врачи же говорят…, – девушка мгновенно, ярко покраснела.

– Я слышал, – ворчливо ответил Хунли, погладив седоватую бороду. "Сделаешь то, чему я тебя учил, это можно. Все, – он поднялся, – возвращайся к себе, уже роса выпала".

Он проводил глазами стройную спину в расшитом, узком халате: "До следующего лета придется потерпеть, обойтись теми, кто уже есть в гареме. Надо будет заранее найти несколько здоровых кормилиц. Мэйгуй пусть рожает дальше".

Девушка уходила, прижимая к груди дракона. Остановившись, поцеловав его поднятую, с рубиновыми глазами, голову, Мэйгуй сказала себе: "Ты ведь хотела – просто с ним переспать, а потом послать его на смерть. И святые отцы тоже – если все откроется, их казнят. Хунли не будет разбираться, кто виновен, а кто – нет. Но нельзя оставлять начатое, Братство мне этого не простит. Сестра, что меня причесывает – не колеблясь, отравит меня. И вообще, – она вдруг улыбнулась, – о чем это я? У нас дитя, все хорошо, а когда этот умрет – мы уедем в Кантон. Будет неразбериха, нас не поймают".

Мэйгуй подставила лицо лучам нежного, заходящего солнца. Она застыла, слушая пение птиц. Над распустившимися розами жужжали пчелы, едва заметные волны набегали на плоский берег озера. Девушка, посмотрев на темно-синюю гладь, вспомнила: "Остерегайтесь воды".

– Все это ерунда, – она оглянулась на закрытые окна дворца. Сбросив туфли, подняв полы халата, Мэйгуй зашла по щиколотку в воду. "Я никогда не видела моря, – поняла девушка. "Джованни рассказывал – оно огромное, без конца и края. Надо будет плыть на корабле, долго. Но ведь он будет со мной, а с ним я ничего не боюсь. Господи, скорей бы".

Уже у себя в покоях, вынимая шпильки из волос, она посмотрелась в ручное, оправленное в серебро зеркальце. "Еще и не заметно ничего, – хмыкнула Мэйгуй, разглядывая свой живот, и вспомнила: "Завтра переночуешь со мной, в шатре".

– Я даже записку не могу послать, – она все вертела в руках шпильку. "Это опасно, никого не выпускают за ворота. Нельзя откладывать, все готово. Ничего, – девушка, открыв тайник в шкатулке, ласково прикоснулась пальцем к золотой булавке. "Он меня зовет только к полуночи, а к тому времени все будет закончено".

Мэйгуй надела простой халат серого шелка. Распустив волосы по плечам, она взяла поднос с ужином. Отдельно, на фарфоровом блюдце, лежали пилюли из трав.

– Пошли, – свистнула она Наньсину. Устроившись на подушке, смотря на закатное солнце, что висело над стеной сада, девушка налила себе чая.

– В январе, – посчитала Мэйгуй на пальцах. "В январе мы уже будем далеко отсюда, милый". Она потрепала собаку по голове. Положив перед ним кусочки вареной курицы, Мэйгуй с аппетитом начала есть.

Джованни лежал на животе, подперев голову руками, разглядывая аккуратную пирамиду мешков с порохом. «Сначала уголь, – подумал он, – он будет медленно нагревать воду в трубах, только в этом месте. Солнце отлично светит. Тот медный резервуар, что я видел в служебном дворе – он и так теплый. Вода в бассейне будет постепенно все более горячей, но не так, чтобы вызвать подозрение. А потом в ход пойдет порох».

Китаец потрогал его за плечо. Рабочий указал на пропитанный горючим составом шнур, что уходил куда-то в недра подвала.

Он поднес свечу к веревке. Джованни сварливо заметил: "Разумеется, дурак будет тот, кто тут останется. Тут же все, – он показал руками, – может на воздух взлететь, надо поджигать издали".

Вдвоем с китайцем они насыпали углей в медную жаровню и установили ее прямо под трубами.

Рабочий достал из-за пазухи халата глиняную бутылку. Джованни, щедро полив угли жидкостью, велел: "Давай свечу".

Пламя весело взвилось вверх, а потом опало. Джованни посмотрел на тлеющие угли, и услышал голос рабочего: "Завтра ночью".

– Да, – улыбнулся мужчина, – завтра ночью она станет свободной. Станет моей. Сразу уедем, в столице начнется хаос, лучше вообще пропасть из виду. Тысяча миль до Кантона. Ничего, до конца лета доберемся. Вот только куда плыть? В Италию, наверное, или во Францию – других языков-то я не знаю".

Он почувствовал жар углей, – совсем рядом с собой, и еще раз повторил: "Завтра".

Мэйгуй стояла на коленях, опустив голову, раздвинув ноги, чувствуя твердую руку императора. Она чуть застонала. Хунли, придерживая ее затылок, рассмеялся: «Молодец, не останавливайся».

– Надо уйти, – подумала девушка. "Почему он позвал меня раньше? Что-то подозревает? Невозможно, никто ничего не знает. А как уйти? Он хочет, чтобы я тут переночевала, чтобы с утра была под рукой. Скажу, что мне надо принять снадобье, перед сном. Так хорошо, он меня отпустит. Господи, ну скорей бы уже все закончилось".

Хунли сжал зубы. Откинув голову, слыша, как давится девушка, император улыбнулся. В дверь покоев кто-то поскребся. Он, тяжело дыша, поднимаясь, посмотрел на Мэйгуй. Та сглотнула. Оставаясь на коленях, она робко сказала: "Мне надо выпить пилюли, мой господин, они у меня в покоях. Перед сном".

Хунли откинул полог шатра и зашел в бассейн: "Какая вода горячая. Конечно, день был солнечный".

– А кто сказал, что ты будешь спать? – хохотнул он, вытираясь, надевая халат. "Иди сюда, поможешь мне".

Мэйгуй завязала ему пояс. Хунли погладил ее по голове: "Я сейчас вернусь. Уж не знаю, что там случилось, на ночь глядя. Вернусь, и продолжим. Потом велю принести твои пилюли. Я тебя закрою, – он показал ей ключ, – ложись и отдыхай, жди меня".

– Нет, – хотела крикнуть Мэйгуй, но Хунли уже запирал бронзовые, высокие двери.

Девушка подняла голову вверх – раздвижной потолок был закрыт. "Тут ни одного окна, – обреченно подумала она, разглядывая резные стены. "Ничего, я сейчас постучу. В конце концов, скажу ему, что мне стало страшно, привиделось что-то".

Вода в бассейне чуть заметно бурлила, от нее поднимался белый, густой пар.

Хэшень ждал его в раззолоченном коридоре, низко склонив голову, сложив пухлые ладони на груди.

– Я бы никогда не посмел, ваше величество, – забормотал чиновник, искоса глядя на недовольное лицо императора, – но там поймали рабочего…

– С фарфоровой табакеркой в кармане? – ядовито осведомился Хунли. "Пусть отрубят ему руку. Не надо меня беспокоить из-за каждого вора, Хушэнь".

– У него была бутылка с горючей жидкостью, ваше величество, – осторожно ответил Хушэнь. "Он из тех рабочих, что занимаются отоплением и уборкой нечистот. Однако скоро лето, печи были затушены еще месяц назад".

Хунли тяжело вздохнул: "Ладно, пойдем, я его спрошу – зачем он болтается по дворцу с такой ношей".

Император обернулся на запертые двери внутреннего двора: "Конечно, никакого сравнения с первым разом. Не зря я ее учил. Вернусь – до утра у меня на коленях простоит".

Он потер руками лицо: "Пусть чаю, что ли, принесут, раз уж ты меня поднял с ложа, Хушэнь. Рабочий этот где – в твоем кабинете?"

Чиновник подобострастно кивнул, и они ушли, – Хушэнь на шаг сзади, – по широкому, пустынному коридору, с отполированным, блестящим полом.

Хунли подождал, пока чиновник откинет шелковый полог и шагнул в комнату. Невысокий, худощавый мужчина в темном халате стоял, опустив глаза, держа перед собой связанные руки.

Император посмотрел на глиняную бутылку, что поднес ему Хушэнь. Наклонившись, понюхав, резко он спросил у рабочего: "Зачем тебе это?"

– Разжигать печи, ваше величество, – услышал Хунли тихий голос. Достав из-за пояса кинжал, приставив его к смуглой шее, император зловеще заметил: "Печи уже месяц, как потушены, о чем ты должен знать. Ответь мне еще раз – для чего тебе нужна была эта бутылка?".

– Надо, чтобы он вернулся в свой шатер, – подумал китаец. "Прямо сейчас, нельзя тянуть. Огонь скоро доберется до пороха".

Он вскинул черные, узкие глаза. Сделав одно быстрое, неуловимое движение, дернув шеей, рабочий покачнулся и упал.

Хунли брезгливо поморщился. Глядя на алый фонтан, бьющий из перерезанной артерии, повернувшись к Хушэню, он приказал: "Приберите тут". Китаец сполз вниз, в расплывающуюся на шелковом ковре темную лужу.

Хунли пнул его в висок: "Проверить все. Где он жил, где ел, где его семья, с кем и о чем он разговаривал. Чтобы послезавтра я знал о нем больше, чем его родная мать". Он посмотрел на свой испачканный рукав:

– А ты говорил, Хушэнь, что "Красное солнце" – это выдумки. Как видишь, – он указал на труп, – никакие не выдумки. Принесите мне что-нибудь переодеться, – велел Хунли евнухам, – не могу же я расхаживать по дворцу в окровавленном халате.

– Ваше величество, – осторожно сказал Хушэнь, когда евнухи ушли, – может быть, это одиночка…

Хунли присел на край резного стола и налил себе чаю.

– Хорошо заварен, – заметил он, вдыхая легкий аромат. "Нет, Хушэнь, я чувствую – "Красное солнце" тут, во дворце". Он погладил бороду и проворчал: "Зато мы теперь это знаем, и нам будет легче. Полетят головы, – Хунли присвистнул, и посмотрел на бледное, бескровное лицо трупа: "Как и "Белый лотос" – тоже предпочитают смерть пыткам. В этом я с ними согласен".

Отец Амио вышел из дворцовой библиотеки, и, спустившись в темный, безлюдный сад, нырнул в центральный павильон: "А ведь Джованни молод. Он может совершить какую-нибудь глупость. Тогда мы все ляжем на плаху – император никого не простит. Отправить бы его отсюда подальше, чтобы он не видел эту наложницу – но как? Да и не поедет он никуда, раз влюблен, – хмыкнул иезуит, – себя, что ли, не помнишь в двадцать пять лет?"

Священник вышел в безлюдный коридор и вздрогнул – из-под бронзовых дверей внутреннего двора выливалась горячая вода, над полом стоял легкий пар.

Он услышал стук и отчаянный, девичий голос: "Пожалуйста, кто-нибудь! Это госпожа Мэйгуй, я тут одна, позовите его величество! Быстро!"

Отец Амио вздохнул и перекрестился. Подняв сутану, он поспешил к выходу из павильона. "Пожалуйста! – бился ему в спину крик – высокий, протяжный. "Кто-нибудь, пожалуйста!"