Текст книги "Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 93 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Часть третья
Пекин, весна 1776 года

Лодка медленно скользила по каналу, окружавшему Запретный город. На тихой воде плавали лепестки цветов.

Отец Франческо посмотрел на мощные, темно-красные, крепостные стены. Он повернулся к своему спутнику: "Хорошо, что вы успели меня представить до того, как его Величество уехал в Летний дворец".

Второй иезуит, что сидел на веслах – высокий, со смуглым, покрытым морщинами лицом, с побитыми сединой волосами, рассмеялся:

– Он бы вас и там принял, император Цяньлун, благодарение Богу, питает к нам склонность. Все-таки мы ему Летний дворец построили. Отец Кастильоне был его придворным художником, да и сами знаете – мы и переводчиками трудимся и учеными при дворе, и вообще, – священник пожал плечами, – богдыхан нас любит, – остановив лодку перед огромными, пересекающими ров, золочеными воротами, он вежливо сказал по-китайски двум стражникам, что расхаживали по берегу канала:

– От его императорского величества богдыхана Цяньлуна, по его личному разрешению.

Ворота, расписанные львами, медленно распахнулись. Отец Франческо, обернувшись, провожая глазами Запретный город, вздохнул. "Да, это только начало пути. Но какая закрытая страна, одна эта их стена чего стоит, отец Альфонсо же возил меня, показывал ее".

Иезуит усмехнулся. Отец Альфонсо поинтересовался: "Что такое?"

– Представил себе, – отец Франческо стал подводить лодку к берегу, – что, например, тосканский герцог Леопольд построил бы стену, что отделяла бы его государство от всей остальной Италии.

Они выбрались из лодки, и пошли на юг, под шелестящими кронами софор, вдыхая свежий, напоенный ароматами цветущих роз, воздух столицы.

– Да, – наконец, сказал отец Альфонсо, – это их путь. Отгораживаться, отделяться от мира. Раньше было совсем по-другому, и здесь, и в Японии. Я же вам показывал архивы. Много людей крестилось, уважаемых людей, чиновников, военных. А теперь, после воцарения маньчжуров – он пожал плечами, – нам запретили открытые проповеди. Сами понимаете, рисковать мы не можем, так что остаются только потомки старых христианских семей. В Японии – то же самое.

– Да, – отец Франческо наклонился, и полюбовался розой: "Не могу рвать, рука не поднимается. И хризантемы тут роскошные, конечно. Кстати о хризантемах, я видел, эту брошюру: "Мученичество бронзового креста", ее и на китайский язык перевели?"

– Отец Жан-Жозеф это сделал, – улыбнулся иезуит. "Я ведь ездил в Японию, тайно, конечно, отец Франческо – поддержать наших братьев по вере. Добрался туда, на север, в Сендай. Не поверите, – там, на мессу, я ее в сарае служил, – чуть ли ни сотня человек собралась. Конечно, помолился у могилы отца Джованни, да упокоит его Господь в сонме праведников, – иезуит перекрестился: "Хризантемы там так и не увядают, а ведь полтора века прошло".

Они подошли к озеру Чжуннаньхай. Отец Франческо вскинул голову, глядя на шпиль церкви, что стояла посреди большого, ухоженного сада: "Знаете, отец Альфонсо, пока англичан не пускают дальше Кантона – мы с вами можем не беспокоиться".

Второй иезуит остановился. Засунув руки в карманы сутаны, священник, горько, заметил: "Они торгуют опиумом, это золото, отец Франческо".

– Золото, – задумчиво повторил итальянец и вдруг улыбнулся: "Нет, отец Альфонсо, золото – это наши архивы тут, в Пекине, наши переводы, Летний дворец богдыхана, что построили наши инженеры. Все остальное, – он махнул рукой, – так, преходящее. Эту страну можно завоевать только умом, – иезуит постучал себя пальцем по седоватому виску, – а не деньгами, или оружием".

– Дай-то Бог, – вздохнул отец Альфонсо. Они, перекрестившись, зашли в прохладный, темноватый, пахнущий благовониями зал.

Бронзовая черепаха, нагретая весенним солнцем, поднимала голову к бледно-голубому небу. В траве у озера трещали кузнечики. Маленькая кавалькада всадников проехала через высокие ворота. Спешившись у входа в павильон, командир сказал, оглядывая шелковый паланкин: «Сейчас вы окажетесь во дворце, госпожа».

Расшитое цветами полотнище заколыхалось, деревянные, резные двери павильона распахнулись. Четверо евнухов, в темных халатах, подняв его на плечи, понесли закрытые носилки внутрь.

– И очень хорошо, – тихо пробормотал начальник отряда и отер пот со лба. "Лучше уж воевать против варваров на западе, чем сопровождать такие грузы. Случится с ней, что по дороге – головы лишишься. Все, ребята, – оглянулся он на солдат, – по казармам, сегодня день отдыха".

Устланный шелковыми коврами павильон был наполнен запахом роз.

– Госпожа, – наклонился один из евнухов к паланкину, – мы на месте.

Белая, холеная, маленькая рука раздвинула занавеси. Девушка – небольшого роста, тоненькая, черными, мягкими волосами, убранными в высокую прическу, в розовом халате, – ступила на ковер.

Сидевший на возвышении старший евнух поднялся, коротко поклонившись: "Госпожа, добро пожаловать. Указом его императорского величества вам дается новое имя, Бэйфан Мэйгуй…"

– Роза Севера, – подумала девушка, опустив огромные, чуть раскосые черные глаза.

– Также из уважения к заслугам вашего покойного отца, – евнух откашлялся, – вы возведены в разряд "драгоценных наложниц". Это, – он поднял длинный палец, – только рангом ниже императрицы.

– Я буду, рада услужить его величеству, – тихо, так и не подняв головы, отозвалась девушка. "Наша семья всегда была верна Империи. Я надеюсь, господин, что не уроню достоинства предков".

– Очень верно, госпожа Мэйгуй, – согласился евнух. "Прежде чем препроводить вас в покои, я должен обыскать ваши вещи и провести личный досмотр".

Девушка стояла, обнаженная, низко склонив шею, чувствуя пальцы евнуха, что медленно проверяли все ее тело. Наконец, он отступил: "Можете одеться, госпожа Мэйгуй. Что это? – он показал на простую деревянную шкатулку, что стояла поверх расписанного цветами и птицами сундука.

Мэйгуй надела халат, и сунула узкие, нежные ступни в шелковые туфли: "Это письменные принадлежности моего покойного отца, господин. Традиция дочерней почтительности велит мне относиться к ним с уважением".

Евнух повертел в руках нефритовую чернильницу, с пером. Он хмыкнул, открывая крышку сундука: "Я вижу, ты привезла книги своего отца. Если тут есть что-то запрещенное…"

– Мой отец искренне раскаялся в своих грехах перед лицом его Величества и сам, своими руками, сжег крамольные труды, – едва слышно ответила девушка. "Я бы не посмела, господин…"

Евнух щелкнул пальцами. Мэйгуй, прижимая к груди деревянную шкатулку, поспешила вслед за ним по раззолоченному, пышному коридору.

– Раскаялся, – думала она, сворачивая, спускаясь и поднимаясь по ступенькам, – раскаялся, стоя на коленях перед императором. Смотрел, как горят его книги, и вернулся домой с руками, что пахли дымом. Позвал меня, мы пили чай, и читали "Веселое путешествие монаха и наложницы", – Мэйгуй почувствовала, что улыбается. "Папа тогда сказал: "Я рад, что люди смеялись, читая мои повести, милая". А утром я пришла с завтраком, и он был уже мертв. И даже "Веселое путешествие" сжег, перед тем, как принять яд".

Она тихонько вздохнула. Евнух, открывая низенькую дверь, повел рукой: "Тут".

Маленькая собачка, что лежала на шелковой подушке, вскинула круглые, черные, навыкате глаза. Грустно положив нос на лапы, пес опустил уши.

– Ты можешь дать ему новое имя, – коротко сказал евнух, опуская на деревянный, полированный пол сундук Мэйгуй.

– Он тоскует, – девушка присела рядом и погладила нежными пальцами черно-рыжую шерсть. "По своей хозяйке, да? – спросила она песика и услышала холодный голос евнуха: "У него теперь новая хозяйка. Устраивайся, за тобой пришлют, когда настанет время".

Мэйгуй вздрогнула – дверь заперли. Она, поднявшись, заглянула в маленькую умывальную. Крохотный садик с кустами цветущего шиповника был обнесен стеной. Собачка тяжело вздохнула и вопросительно посмотрела на девушку.

– Ши-ца? – неуверенно спросила Мэйгуй. "Нет, – она помотала головой, – ты же не лев, ты маленький львенок. Наньсин, – девушка рассмеялась. Собачка чуть слышно гавкнула.

– Ну, ты меня не выдашь, – Мэйгуй устроилась у стены. Взяв шкатулку, она осторожно нажала на выступ в медном замке. Дно поднялось. Девушка, прикоснувшись пальцами к маленькому, искусной работы, крестику, что лежал в тайнике, шепнула: "Я все помню, папа".

Ужин принесли, когда над стеной Запретного города уже висело медное, огромное, закатное солнце. Мэйгуй приняла от служанки поднос с чаем и рисом. Выйдя на ступеньки, усадив рядом с собой Наньсина, она стала есть.

На дне простой фарфоровой пиалы, под зернами риса, лежал кусочек бумаги. Мэйгуй взглянула на алый полукруг с лучами, и бросила бумагу в глиняный фонарь, что стоял на террасе. Девушка проводила глазами легкий дымок, развеявшийся в вечернем небе. Она погладила Наньсина по мягким ушам: "Красное солнце взошло, милый. Братья здесь и готовы бороться".

Наньсин посмотрел на нее глубокими, непроницаемыми глазами. Пес внезапно, нежно лизнул ей руку.

В хлипком, с земляными нарами бараке было темно, пахло потом, и мочой. Стражник, что прикорнул на пороге, зевнув, посмотрев на едва восходящее солнце, крикнул: «Хватит спать!»

Рабочие вставали медленно, потягиваясь. Взяв деревянные миски, люди подходили за своей порцией сухого, жесткого риса.

– Строиться! – велел начальник отряда, морщась, закрывая нос шелковым платком. "Эти и до конца лета не протянут, – вздохнул он, глядя на людей, что строились в колонну. "С другой стороны, пленников сейчас достаточно, и на западе воюем, и на юге. Но все равно, – он пересчитал людей по головам, – столица строится, за садами надо ухаживать, работы много…"

Чиновник нахмурился: "Одного не хватает".

Солдат окинул зорким взглядом колонну: "Этого идиота, варвара. Он сдох, наверное, вчера уже был при смерти".

– Есть порядок, – поджал губы чиновник, – о трупах надо докладывать. Пойдите, посмотрите, если умер, – уберите его, нечего ему среди живых валяться.

– Пока живых, – добавил про себя чиновник, осматривая истощенных, равнодушно опустивших наголо бритые головы, рабочих.

– Иди, иди! – раздался злой голос стражника. "Разлегся тут!"

Чиновник вскинул голову, и посмотрев в темные глаза высокого, худого варвара, кивнул стражнику. Тот достал из-за пояса короткую бамбуковую палку. Толкнув рабочего на колени, охранник стал бить его по обнаженной, покрытой воспаленными следами от порки, спине.

Рабочий только трясся, опустив голову, укрыв ее большими, грязными, в порезах и язвах, руками. Чиновник зло поднял его сапогом за подбородок: "Здоров, как бык, просто не хочет работать".

– Из него хлещет, как из ведра, – почтительно заметил стражник, убирая палку, указывая на испачканные, рваные штаны рабочего.

– У них у всех понос, – высокомерно ответил чиновник. Хлопнув в ладоши, он велел: "Все, и так слишком много времени потеряли. Пусть идет в строй, если сдохнет днем, – оттащите куда-нибудь".

Стражники вскочили на лошадей. Длинная колонна, растянувшись, поплелась мимо земляных домиков окраины, в предрассветном, сером сумраке, – на восток, в сторону Запретного города.

Высокий варвар шел в середине, опустив глаза, уставившись на каменистую дорогу, и что-то безостановочно шептал.

– Беловодье, – думал он, схватившись за это слово, помня только о нем. "Беловодье". Каждую ночь он ощупывал шов в одежде. Чувствуя под пальцами что-то острое, он улыбался. Если бы ее нашли – его бы засекли до смерти. У него оставалась только она, и слово: "Беловодье". Вокруг разговаривали на незнакомом, лающем языке. Его гнали, вместе с другими пленниками, по дороге на юг. Кто-то, – он не помнил, кто, – умирал, ища его пальцы рукой, невысокий, изможденный человек. Искусанные губы разомкнулись и он прошептал: "Нет на свете Беловодья, Ванюша, обманули нас. Помолись за меня, милый".

– Было, – тихо сказал тогда мужчина, оглянувшись, перекрестив пылающий в горячке лоб. "Было Беловодье, Василий".

Они стояли на берегу залива. Слабые, нежные волны набегали на берег. Казак, что привел их туда, усмехнулся:

– Сказка тут есть, уж не знаю, правда, сие, или нет, – но болтают. Наши-то, когда с Амура сюда пришли, их хлебом-солью встретили. Деревня тут стояла – большая, богатая, с пашнями, с кузницей. Церковь была, и рядом – кумирня языческая, с идолами. Вышли навстречу нашим казакам князь, кузнец, и священники, поклонились, и говорят по-русски: "Жили мы тут в мире и согласии, детей растили, строили, торговали, и так же – далее хотим. Земли в этом краю много, селитесь рядом, будем соседями".

– И что ж казаки сделали? – тихо спросил Василий.

– Собрали всех в церковь и кумирню, двери заколотили и сожгли, – усмехнулся их спутник. "Бежал кое-кто туда, на юг, – он указал рукой в сторону тайги, – и с тех пор тут глушь, запустение. Идите далее, мужички, ищите. Может и есть сие Беловодье, да только врут, наверное".

– Было, – повторил тогда мужчина и закрыл другу глаза. "Нет его более, Василий. Господи, упокой душу раба твоего".

Он очнулся от удара палкой по голове и поднял руки. Стражник прокричал что-то, указывая на камни, сложенные на обочине дороги.

Мужчина вскинул глаза. Равнодушно посмотрев на здание со шпилем, нагнувшись, он стал укладывать камни на деревянные носилки.

Отец Франческо взял серебряные ножницы: «Когда я жил в Ассизи, послушником, я ухаживал за садом в Сакро Конвенто. С тех пор, отец Альфонсо, – иезуит вздохнул и погладил лепестки розы, – я все никак не могу налюбоваться цветами».

Отец Альфонсо поднял голову и указал на птиц, что расселись на ветвях софоры.

– Да-да, – отец Франческо вытер глаза: "Выйдя на поле, он начал проповедовать птицам, а те сидели на земле. И все птицы, бывшие на деревьях, расселись вокруг него и слушали, пока Святой Франциск проповедовал им. И не улетели, пока он не дал им своего благословения".

– Прекрасно, прекрасно, – вздохнул отец Альфонсо и поморщился: "Как они кричат все-таки, эти маньчжурские стражники. Китайские чиновники значительно тише".

– А что там вообще делают? – отец Франческо распрямился и посмотрел на ухоженную клумбу. Через крохотный ручей был перекинут изящный, каменный мостик с фонарями.

– Чинят дороги, – махнул рукой отец Альфонсо. "Его императорское величество постоянно благоустраивает столицу, да и с этими войнами рабочих рук стало много. Пленники, – объяснил священник.

Иезуиты медленно пошли по усыпанной гравием дорожке к воротам миссии.

– Ужасно все-таки, – вздохнул отец Франческо, посмотрев на рабов. "Бедные люди, они так долго не протянут".

– Чашка риса в день и бесконечные удары палкой, – отец Альфонсо взглянул на высокого, наголо бритого рабочего: "Смотрите, на азиата он не похож. С севера, наверное, оттуда иногда приводят таких пленников".

– Слова, – подумал мужчина. "Я помню, я знаю эти слова. Они здесь, в голове, надо только потянуться за ними. Я знаю, как меня зовут".

Высокий, истощенный мужчина поднял на них запавшие глаза и сказал, по-итальянски: "Меня зовут Джованни, помогите мне, пожалуйста".

Отец Франческо вздрогнул. Отступив на шаг, он увидел, как стражник, вытаскивая палку, подбегает к рабочим.

– Оставьте! – властно велел глава миссии, громко выговаривая китайские слова. "Этот человек – под нашим попечением!"

Отец Альфонсо поправил шелковое одеяло, что укрывало мужчину, и вопросительно посмотрел на священника, что сидел по ту сторону кровати.

– Все будет хорошо, – мягко сказал тот. "Это просто истощение и дурная пища. Через неделю вы его не узнаете".

– Спасибо, отец Лоран, – глава миссии поднялся. "Я буду в библиотеке, если понадоблюсь". Он посмотрел на уставленный снадобьями стол, и, чуть покачав головой, – вышел.

Отец Франческо так и сидел в большом кресле, глядя на алый закат в окне, над тихим озером. Он вертел в длинных пальцах золотую булавку с циркулем и наугольником.

– Спит, – глава миссии потянулся за глиняной бутылкой с вином. Разлив его по бокалам, вдохнув запах, священник одобрительно заметил: "Сливовое".

– Он отлично знает итальянский и французский, – отец Франческо отпил вина, – вы сами слышали. Знает Рим, Флоренцию, Венецию, Болонью, Париж. Знает латынь. Помнит молитвы. И еще вот это, – он указал на булавку.

Отец Альфонсо нахмурился. "Думаете, вольные каменщики послали его сюда шпионить? Если так, он отлично притворяется".

– Нет, нет, – иезуит отложил булавку. "Бедный человек действительно – не помнит, кто он такой. Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем. Но в остальном, – он хмыкнул, – юноша говорит весьма разумно".

– Ему за тридцать, – возразил отец Альфонсо, – у него седина в бороде.

Отец Франческо поднялся: "Ему не больше двадцати пяти, отлежится, придет в себя – и увидите. Пойдемте, я хочу помолиться о его здоровье".

– И о том, чтобы он обрел память? – спросил его глава миссии, когда они подходили к церкви.

Отец Франческо остановился и взглянул в лиловое, с бледными звездами, вечернее небо. Дул теплый ветер с юга, шелестели листья софор. Иезуит протянул руку и коснулся лепестков пышной, темно-красной розы.

– Посмотрим, – только и ответил он. Священники, перекрестившись, поднялись по каменным ступеням.

Мэйгуй, опустив голову, стояла, исподтишка разглядывая широкую, в синем халате, спину евнуха. Тот отступил: «Прошу вас, уважаемая госпожа».

В покоях дворцовых врачей было светло, окна выходили на тихое озеро, с разбросанными по нему лодками. Мэйгуй взглянула на мраморный павильон, что стоял на берегу. Оттуда доносились звуки арфы, и чей-то веселый смех.

Старик с редкой бородой, что сидел напротив нее, потянулся морщинистыми пальцами к чернильнице, и раскрыл папку с ее именем на обложке.

– Семнадцать лет, – пробормотал он, – рост пять чи, вес – чуть меньше одного дана, болезни… – он пошевелил седыми бровями, и закончил – детские, обычные. Раздевайтесь, уважаемая госпожа.

Мэйгуй смотрела в низкий, расписанный драконами и львами потолок, и вспоминала тихий голос главы братства: "Не торопись. Дорога в тысячу ли начинается с первого шага. Ты должна быть очень осторожной и разумной, девочка".

– А потом он вздохнул и поцеловал меня в лоб: "Жаль, что твой отец не дожил до этого дня, милая", – Мэйгуй почувствовала прикосновения врача и закрыла глаза.

– Наложниц вызывают к императору и обыскивают, – подумала девушка. "Даже если я рожу ребенка, он может не возвести меня в ранг императрицы, и сам приходить ко мне в покои. У него, то ли восемнадцать, то ли двадцать детей. В общем, нет недостатка. Жаль, у меня в комнатах это было бы удобнее сделать. Значит, придется думать".

– Можете одеться, – врач опять подвигал бровями: "Я изучу сведения о вашем цикле и поработаю с астрологом. Я вижу, вы родились в сезон Огненного Феникса, – он усмехнулся и пробежал глазами записи. "Остерегайтесь воды, госпожа".

Мэйгуй бросила взгляд на чуть волнующееся под ветром озеро и позволила себе улыбнуться. "Вам будет сообщено о времени вашей первой встречи с императором, – сухо сказал старик и хлопнул в ладоши. "Мы закончили".

Врач посмотрел вслед изящной голове, увенчанной нефритовыми заколками. Вдыхая запах роз, опустив глаза к записям, он пробормотал: "Я, конечно, не астролог, но такой Марс, как у нее – даже у его Величества такого нет. Ее сын станет великим правителем. Если его не задушат в младенчестве, конечно, – он вздохнул и углубился в работу.

Перед входом в свою комнату Мэйгуй помялась: "Господин, если это возможно, я бы хотела практиковаться в музыке. Его Величество, как я слышала, любит изящные развлечения, а мой долг – угождать моему господину".

– На ложе, – коротко сказал евнух, открывая дверь. "На чем ты играешь?"

– На цисяньцине и эрху, – поклонилась девушка.

– Ну, – он обвел глазами скромные покои, – цисяньцинь сюда просто не поместится, а эрху тебе пришлют, вместе с ужином. Императору доложат выводы ученых, и он назначит время вашего свидания.

Мэйгуй подхватила песика на руки и шепнула ему: "Сегодня поиграю тебе, милый". Наньсин лизнул ее в щеку. Тявкнув, вывернувшись, он потянул девушку зубами за край халата.

– Остерегайтесь воды, – вспомнила Мэйгуй, заходя в умывальную. Каменная, резная ванна была уже наполнена. Она, раздевшись, опустившись в теплую воду, взяла нежными пальцами лепесток, что плавал рядом с ней.

Взяв нефритовый флакон с ароматической эссенцией, девушка вдохнула запах розы. Вынув шпильки, Мэйгуй распустила волосы, – они упали шуршащей, черной волной, почти коснувшись мраморного пола, – и блаженно закрыла глаза.

Она сидела, завернув на волосах шелковое полотенце, подперев подбородок кулачком, глядя на то, как Наньсин, урча, грызет косточку.

Мэйгуй отставила в сторону поднос с ужином. Допив чай, она взяла эрху, что лежал рядом с ней на ступенях террасы.

Быстро оглядевшись, девушка ощупала пальцами резонатор и улыбнулась – кожа питона, натянутая на дерево, в одном месте чуть приподнималась – совсем незаметно.

Мэйгуй вытащила крохотную записку. Она гляделась в иероглифы, искусно вычерченные между лучей красного солнца.

– Один брат на кухне, один на складах, еще двое – рабочие и сестра занимается уборкой, – девушка сожгла бумагу в фонаре и сказала Наньсину: "Ничего. Справимся. Я что-нибудь придумаю. В конце концов, – она потрепала собачку за ушами, – мы никуда не торопимся, песик. Братья на юге пока собирают силы, и ударят, как только тут, – красивые губы улыбнулись, – все будет закончено. Это я тебе обещаю".

Девушка рассмеялась и взяла эрху. Проведя смычком по шелковым струнам, она сказала Наньсину: "Называется "Цветок жасмина". Думаю, его Величеству понравится".

Мэйгуй заиграла и запела, – нежным, высоким голосом. Наньсин, улегшись рядом, положив мордочку на лапы – следил глазами за движениями смычка.

– Джованни, – вспомнил он. «Меня зовут Джованни».

– Правильно, – раздался ласковый голос сверху. "Только не надо вскакивать, вы еще болеете, но я вас вылечу".

Мужчина открыл глаза и встретился с веселым взглядом. Маленький, худенький священник покачал лысоватой головой: "Меня зовут отец Лоран. Раз вы говорите по-французски, я вас буду называть Жан".

– Говорю, – понял Джованни. Слова лежали рядом, он их узнавал, но вдруг поморщился – вдалеке, в сумраке, были еще какие-то. "Не вижу их, – вздохнул про себя мужчина и вслух спросил: "Где я?"

– В Пекине, – голубые глаза отца Лорана усмехнулись. "В самом его центре, вон там, – иезуит показал рукой за окно, – Запретный город. Помните, что это такое?"

– Помню, – обиженно ответил Джованни. "Там живет император. Сейчас, – он нахмурился, – Цяньлун, из маньчжурской династии Цин. Шестой император этой династии, кажется".

– Правильно, – отец Лоран всплеснул худенькими ручками. "Вы хорошо знаете историю, месье Жан".

– Недурно, – согласился Джованни и провел рукой по голове: "А почему меня обрили? Из-за болезни? И, – он завел руку за плечо, – шрамы какие-то. Что это?"

Отец Лоран вздохнул. Налив в стакан вина, он поднес его губам больного. "Вы были дорожным рабочим, пленником. Вас били, оттого и шрамы. Вы не помните, где попали в плен?"

Джованни выпил сладкого, теплого вина, и вздохнул: "Нет".

– Ну, ничего, – отец Лоран проверил его пульс, – ничего. Вы молодой, здоровый юноша, вам около двадцати пяти лет. Полежите, оправитесь, и все будет хорошо".

Джованни обвел взглядом полки с книгами: "Эту я знаю. Можно? – он указал на "Solution de diffrerens problemes de calcul integral".

– Это Лагранжа, – отец Лоран передал ему книгу. "Вы помните, кто такой Лагранж?".

– Нет, – рассеянно сказал Джованни, смотря куда-то перед собой.

– Как библиотека, – понял он. "Только очень большая, огромная. Тысячи полок, десятки тысяч. И все в тумане, только некоторые шкафы освещены. Вот этот, например".

Он увидел то, что ему было нужно. Устроившись удобнее, морщась от боли в спине, он попросил: "Отец Лоран, можно мне бумагу и перо?".

Обед для императора Цяньлуна, Айсиньгёро Хунли, был накрыт во дворце Цзяотайдянь. Огромные, распахнутые окна выходили прямо в сад, наполненный запахом роз. С озера дул легкий ветер, чуть колыхавший шелковые, расшитые шпалеры на стенах.

В углу зала, за ширмами, раздавалась тихая мелодия цисяньциня.

Император отложил нефритовые палочки. Откинувшись на подушках, закрыв глаза, он погладил седоватую, короткую бородку.

– Как это называется, Хэшень? – вдруг спросил он чиновника, что стоял на коленях у резного, низкого столика, уставленного драгоценным фарфором.

– Цветок Жасмина, ваше величество, – прошелестел тот.

– Приятная музыка, – Хунли открыл один темный, зоркий глаз и спросил: "Что там на юге?"

– Секта "Белого Лотоса" окончательно разгромлена, – торопливо сказал Хэшень, – казнено более трех тысяч человек. Остатки, повстанцев сейчас выкуривают из горных убежищ.

– Выкуривают, – язвительно повторил император. Он поднялся, шурша простым, синим халатом. Чиновник тут же вскочил.

Хунли прошелся по залу, пошевелив широкими плечами, – он был высоким, сухощавым, со смуглым, жестким лицом. Посмотрев на сад, император поинтересовался: "А что "Красное Солнце?"

– Ищут, – Хэшень опустил голову. "Они очень тщательно скрываются, ваше Величество, никто не знает – где глава братства, и вообще, – он позволил себе чуть развести руками, – есть ли оно на самом деле, это "Красное Солнце". Скорее всего, выдумки, слухи…, – голос чиновника увял.

Император повернулся и зловеще проговорил: "Те слухи, которые вооружены кинжалами, и те выдумки, которые носят с собой мечи. Тщательно, – он поднял длинный палец, – тщательно проверьте все, что о них говорят. На рынках, в харчевнях, где угодно".

Хэшень торопливо кивнул. Хунли злобно подумал: "Никому из них нельзя верить, каждый китаец до сих пор ненавидит маньчжуров. Сто тридцать лет прошло, я – шестой император династии, а они терпеливо ждут, пока мы повернемся к ним спиной, чтобы вонзить в нее клинок. И будущий наследник тоже рожден от китаянки. А что делать, если Юнъянь – единственный из всех моих сыновей, кто, хоть как-то сможет править. Наверное".

– Хэшень, – неожиданно мягко сказал император, – ты же знаешь, я тебе доверяю. Как маньчжуру, как умному человеку. Сделай так, чтобы это "Красное солнце" быстрее закатилось, и ты, – Хунли тонко улыбнулся, – не будешь обижен.

Чиновник посмотрел на орлиный нос императора, на твердый, решительный подбородок, и низко поклонился: "Можете на меня положиться, ваше Величество".

– А на кого мне еще полагаться? – сварливо осведомился Хунли и потянулся за чайником.

– Не хлопочи вокруг меня, как баба, – усмехнулся он, заметив движение Хэшеня, – мне хоть и седьмой десяток, но в седло я могу сесть сам, а уж тем более – чаю налить. Так вот, – Хунли полюбовался расписной чашкой, – не могу же я полагаться на этих китайских шептунов. Половина из них евнухи, а оставшиеся… – Хунли махнул рукой: "На следующей неделе я переезжаю в Летний Дворец, пусть там все приготовят. Что еще? – он посмотрел на Хэшеня.

– Новая наложница, – осторожно сказал тот, кладя на стол папку. "Вот рекомендации врача и астролога".

– А, – Хунли щелкнул пальцами, – дочь того сочинителя. Тоже китаянка, хотя, – он погладил бороду, – я видел ее родословную. Мать ее наша, с севера, из клана Истинно Красного Знамени. Конечно, плохо, что она вышла замуж за китайца, но что делать, – Хунли пожал плечами и углубился в чтение гороскопа.

– Какой Марс, – изумился он. "И это у женщины, такое редко встретишь. У нашего сына будет всего четверть китайской крови. Отлично, просто отлично. Что там они пишут? – он пробежал глазами заключение: "Позови мне сюда главу императорских евнухов".

– Ваше величество, – поинтересовался Хэшень, – кого из благородных дам, вы берете с собой в Летний Дворец? Я должен приготовить их покои.

– Госпожу Мэйгуй, – император накрыл большой, сильной ладонью папку, – и более никого. Все, – он махнул рукой, – и не забудь, Хэшень – костры с крамольными книгами не должны потухнуть. По всей империи.

– Разумеется, ваше величество, – поклонился тот и выскользнул из зала.

– Мы перепишем историю, – решил Хунли, закрыв глаза, слушая нежную музыку. "Так, что и следа ни останется от бывших китайских императоров. И вообще – уберем всю эту непристойность из литературы, все книги, где высмеиваются маньчжуры. Все будет гореть, точно так же, – он, не открывая глаз, улыбнулся, – как горели книги этого писателя, отца новой наложницы. Как там его звали? Ли Фэньюй. Смешные сочинения, конечно, я сам хохотал, но народу это не нужно. Пусть бы и дальше писал "Цинский исторический свод". Жаль, что он умер, талантливый человек был, конечно".

Император посмотрел на евнуха, что вполз на коленях в зал, и остановился, встав на четвереньки, склонив голову к ковру: "Завтра я хочу видеть госпожу Мэйгуй у себя в покоях, после чего мы уедем в Летний Дворец. Пусть там проверят фонтаны. У этих священников наверняка есть какой-то инженер".

– Конечно, ваше величество, – император, оставшись один, вдыхая теплый ветер, раздвинул занавеси и шагнул в свой кабинет. Повернув ключ в замке золоченой двери, он нажал на шелковую панель, что закрывала стену. Тайник открылся. Хунли, достав книгу, устроился на подушках: "Последний экземпляр в империи, хотя и его – тоже придется сжечь. Но не сейчас, потом".

– Как-то раз военачальник Хунли, из клана Истинно Розового Знамени с Цветком…, Впрочем, нет, ни один маньчжур не позволит себе воевать под таким знаменем. Наверняка, я ошибаюсь, и это было Фиолетовое Знамя с Драконом, или другое, такое же грозное, – начал читать Хунли, посмеиваясь, – решил завести себе наложницу….

Над озером уже играл алый закат, когда Хунли, дойдя до последнего абзаца, ухмыльнулся: "Монах низко поклонился полководцу: "О, ваша милость! Девушка велела передать, что ее устройство слишком нежно для жизни в шатрах, и поэтому она просит извинения, и остается на юге!"

– А деньги! Деньги, ты, проклятый обманщик! – вскричал маньчжур. "Ты же монах, ты должен быть праведником".

– Я он и есть, – приосанился монах. "Деньги мы с госпожой Вечерним Цветком пожертвовали в храм Конфуция, в честь ваших умерших предков, ваша милость. Вот и расписка, – монах вытащил из кармана захватанную, грязную бумажку.

Военачальник посмотрел на нее и важно сказал: "Ты совершил благое дело, монах, хоть и не доставил мне наложницу. Иди же, и расстанемся друзьями".

Вот что было написано в той расписке: "Дорогой Хунли, спасибо за серебро, оно нам очень пригодилось. Тысяча поцелуев, жаль, что мы с тобой никогда не встретимся. Вечерний Цветок".

Император захлопнул книгу и смешливо пробормотал: "Вот же мерзавец этот покойный Ли Фэньюй. Умею я читать, не хуже него".

В библиотеке иезуитской миссии было тихо. Джованни, подняв голову, встретился глазами с высоким, седобородым мужчиной, в китайском халате, что пристально его рассматривал.