Текст книги "Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 93 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Он отложил перо и встал, но старик улыбнулся: "Сидите, сидите. Меня зовут отец Жан-Жозеф, вы меня еще не видели. Как ваше здоровье?"

– Спина еще болит, – ответил Джованни, – но отец Лоран говорит, что шрамы заживают хорошо. А так, – он обвел рукой заваленный рукописями стол, – у вас потрясающие архивы, отец Жан-Жозеф.

– Сто пятьдесят лет работы, – улыбнулся тот, устраиваясь напротив, разливая чай. "Даже больше, отец Маттео Риччи, благословенной памяти, приплыл в Макао почти два века назад. Вы, я смотрю, больше интересуетесь математикой, астрономией? – он взглянул на рукописи.

– Да, – горячо ответил Джованни, – какое счастье, что вы так много перевели из местных ученых, отец Жан-Жозеф. Он положил руку на кипу бумаги: "Я сейчас как раз изучаю заметки отца Мишеля Бенуа, очень, очень талантливый человек был.

– Да, – Жан-Жозеф Амио отпил чая, – они, вместе с отцом Кастильоне строили Летний дворец для его величества императора. Я поэтому и пришел, собственно говоря.

Джованни непонимающе взглянул на него.

– Я состою при дворе его величества, в качестве переводчика, – объяснил отец Амио. "Ну и, – он развел руками, – в общем, представляю интересы миссии. Император на следующей неделе переезжает в Летний дворец. Он просил проверить, как там работают фонтаны. У нас, после смерти отца Бенуа, нет ни одного инженера, к сожалению".

Джованни порылся в бумагах и вытащил большую, аккуратно сложенную схему. "Я смогу, – сказал он, разглядывая ее. "Тут, в общем, ничего сложного нет, святой отец. Смогу, конечно".

– Вот и отлично, тогда я вас на днях туда отвезу, это недалеко, – отец Амио посмотрел на мужчину: "Да, отец Лоран, конечно, волшебник. За неделю он совсем по-другому стал выглядеть. И волосы отрастают, только виски седые".

– Я молюсь, – вдруг, глухо сказал Джованни, глядя куда-то в сторону. "Каждый день, святой отец. Я знаю, – он пошарил пальцами в воздухе, – у меня были друзья, близкие люди, но я ничего, ничего не помню, даже их имен. Я знаю, что кто-то умер, мой друг, даже несколько, – он помрачнел, – но не помню, кто".

Отец Жан-Жозеф достал из кармана халата шелковый платок и протянул его Джованни. "Вы вспомните, – тихо сказал он. "Вспомните, милый. Просто надо подождать".

– Спасибо, – Джованни вытер глаза: "Отец Жан-Жозеф, вот этот чертеж…, – он достал из какой-то папки запыленную бумагу, – это существовало на самом деле? Или просто – фантазия?"

Отец Амио посмотрел на рисунок и усмехнулся: "Это строил отец Фердинанд Вербист для императора Канси, сто лет назад. Как вы понимаете, никто не знает – ездило оно на самом деле, или нет. А что, – он зорко взглянул на мужчину, – вы могли бы такое повторить?"

– Думаю, что да, – Джованни все разглядывал чертеж. "Умно, очень умно, – подумал он. "Конечно, почти не отличается от устройства, что описывал Герон Александрийский, но кое-что новое тут есть. Трансмиссия, например".

– Если мне выделят какой-нибудь сарай, – Джованни рассмеялся, – я попробую воссоздать работу отца Вербиста.

– Очень хорошо, что к нему не вернулась память, – незаметно улыбнулся отец Амио, исподволь оглядывая красивое, тонкое, сосредоточенное лицо мужчины. "И надеюсь, никогда не вернется. Инженера нам как раз и не хватало".

– А вы знаете китайский? – спросил Джованни.

– Разумеется, – удивился отец Амио, – хорош бы я был переводчик. И маньчжурский тоже знаю, как раз сейчас работаю над его словарем. У меня был друг, – он погрустнел, – писатель, Ли Фэньюй, он умер, два года назад. Он меня учил китайскому языку, а я его – французскому.

Иезуит вдруг усмехнулся: "Вы как, кроме трудов по математике – читаете что-нибудь?".

– Библию, – удивился Джованни.

– Библию, – пробормотал отец Амио. Поднявшись, он отпер дубовый шкаф. "Держите, – священник протянул Джованни рукопись, – это мой перевод. Вам полезно будет посмеяться".

– Un joyeux voyage de moine et de concubine, – прочел Джованни. Он услышал веселый голос иезуита: "Это не хуже синьора Бокаччо, помните такого?"

– Нет, – Джованни помотал головой: "Я все вспомню, когда-нибудь, обязательно вспомню".

Иезуиты пили чай. Отец Альфонсо прислушался: "Хохочет. Впрочем, читая Ли Фэньюя – и мертвый рассмеется. Только ведь там есть, как бы это сказать, отец Амио, сомнительные отрывки…"

– Вы прямо как император Цяньлун, отец Альфонсо, – иезуит сомкнул тонкие, сухие пальцы. "Ничего, пусть почитает, он же мужчина, все-таки".

Отец Франческо вдохнул аромат жасмина, что поднимался от его чашки: "Ничего страшного, отец Альфонсо. Все равно у него – никого кроме нас, нет в жизни".

– А если появится? – буркнул глава миссии. "Откуда нам взять еще одного инженера, сами знаете, из Европы сюда никто не едет. Молодежь предпочитает, – он скривился, – Польшу или Россию".

– Не появится, – уверенно отрезал отец Амио. Расправив полы халата, приняв фарфоровую, невесомую чашку, он опустил бледные, старческие веки.

Мэйгуй остановилась, повинуясь движению руки евнуха. В передней императорских покоев было полутемно, в фарфоровых, высоких канделябрах, горели красные свечи.

– Халат, – велел евнух.

Развязав вышитый пояс, сняв туфли, девушка осталась обнаженной. "Нагнись, – услышала она холодный голос. "Все проверяют, – поняла Мэйгуй. "И будут проверять, внутри тела ничего не пронести".

– Проходи, – перед ней распахнулась высокая дверь. Девушка, встряхнув распущенными волосами, – шмыгнула внутрь.

Он сидел спиной к ней, глядя на золотистую, закатную гладь озера. Резные окна были распахнуты. Мэйгуй, поклонившись, застыла, глядя на широкую, сильную спину императора.

– Мне жаль, что твой отец умер, – Хунли так и смотрел на озеро. "Он был прекрасный историк, мне нравилось читать его сочинения".

– Благодарю вас, ваше величество, – спокойно ответила девушка. "Ты к этому готовилась два года, – резко напомнила себе Мэйгуй, – и все знаешь. Что бы он от тебя ни захотел – ты сделаешь все, что надо. Ради того, чтобы освободить Китай от их тирании".

Император поднялся и приказал: "Распрямись".

Он осмотрел нежное, отливающее жемчугом тело. Подняв прядь волос, Хунли рассмеялся: "Северная Роза. Я видел твое родословное древо. Твой предок по материнской линии пришел из-за Хинкгая и встал под знамена маньчжуров. Как его звали?"

– Ван-цзы, – тихо ответила девушка. "Его все называли "князем", ваше величество".

Хунли взял в большую ладонь белую, высокую грудь. Полюбовавшись алым соском, он приказал: "А теперь раздвинь ноги и ответь мне еще раз – как звали твоего предка? Правильно ответь, Мэйгуй".

Девушка ощутила его сильные, длинные пальцы. Закусив губу, она прошептала: "Бойгоджи".

– Молодец, – император рассмеялся, и поднес руку к ее лицу. Мэйгуй припала к ней губами. Мужчина, устроившись на подушках, потянул ее к себе: "Я вижу, ты не забыла, кто была твоя мать. Кто она была?". Хунли наклонился. Укусив девушку за шею, придерживая ее зубами, он шепнул: "Ноги шире!"

Мэйгуй почувствовала боль, и, задыхаясь, услышала: "Кто была твоя мать?"

– Мини эме оси маньчжу ниалма! – крикнула она, опустив голову в подушки.

– Маньчжурка, – протянул император, придерживая ее за бедра, любуясь кровью, что текла вниз, по белому бедру.

– И наш сын, Мэйгуй, – будет маньчжуром. Да? – он взял ее за черные, мягкие волосы и, не останавливаясь, поставил на колени, обнимая, чувствуя под пальцами острые соски.

Хунли взял ее за подбородок, и, глубоко целуя, улыбнулся. Она шептала: "Да, мой господин".

– Маньчжуром, – повторил мужчина, тяжело дыша, чувствуя, как раскрывается ее тело. "Нет, эту я от себя долго не отпущу, она нашей крови, она принесет хороших сыновей. Смелых сыновей, как тигры, – он вцепился пальцами в стройные плечи. Мэйгуй, сладко застонав, уронила голову в шелковые простыни.

– Еще, – велел он, едва оторвавшись от девушки, наклонив ее вниз, глядя на окрашенные перламутром и кровью бедра. "Мое семя, – усмехнулся Хунли. "Ну, так она его получит, прямо сейчас".

– Мне надо…, – он закрыл ей рот поцелуем, и уложил на спину: "Не надо. Потому что сейчас будет еще".

– Мне шестьдесят пять, – вдруг, смешливо, устраивая ее ноги у себя на плечах, подумал император. "Как раз – старшему сыну от нее будет двадцать пять, и можно отречься от престола в его пользу".

Он прижал ее к полу и запустил руки в волосы: "Завтра ты останешься тут на весь день. Узнаешь, как в старые времена мы насиловали китайских женщин".

– Вот так? – девушка приподнялась и припала к его губам. Хунли, потянув ее за руку, поставив у стены, наклонил растрепанную голову. "Вот так, – сказал он, глядя на нежные пальцы, что царапали деревянную резьбу, накрывая ее руку своей жесткой ладонью. Он еще раз повторил, двигаясь в ее жарком, покорном теле: "Вот так".

– Пошли, – он погладил ее по потной, стройной спине, и, проведя рукой между ног, вдохнув запах крови и семени, рассмеялся: "Покажу тебе кое-что".

Хунли накинул на нее невесомую простыню и толкнул незаметную дверь. Мэйгуй ахнула – посреди закрытого двора, на лужайке, стоял шатер. Рядом, мраморные ступеньки вели в бассейн – с бурлящей, теплой водой.

– Подними голову, – велел император, устраиваясь в бассейне, усаживая Мэйгуй перед собой. "Небо, – зачарованно сказала девушка, глядя на раздвинутые деревянные панели крыши. Над Запретным городом переливался Млечный Путь.

– Будем спать, как в степи, – Хунли обнял ее: "Надо же, горячее, чем вода". "Под звездами, – добавил он, вдыхая запах цветов, целуя ее – нежно, ласково, – куда-то за белое, маленькое ухо.

В Садах Совершенной Ясности было тихо. Отец Амио, осторожно пройдя по мраморным ступеням, увидел Джованни.

Тот, стоя к нему спиной, объяснял что-то китайским рабочим. Иезуит посмотрел на темные, отрастающие волосы мужчины, на его простой, черный халат и вдруг улыбнулся: "Как это он сказал? Мы все говорим на одном языке, языке техники. Тут очень хорошие рабочие, добросовестные".

Джованни похлопал китайца по плечу и помахал кому-то рукой.

Медные заслонки открылись, искристые, переливающиеся на солнце струи воды ударили вверх, в синее, высокое небо, каменные, с бронзовыми головами фигуры животных завертелись. Джованни, подошел к отцу Амио: "Все в порядке. Это ведь местные знаки зодиака?"

Иезуит кивнул. Джованни добавил: "Отличные водные часы, отец Бенуа постарался на славу. Все работает. Второй фонтан, с хризантемами, мы тоже проверили. Император тут останавливается? – он указал на изящное, в европейском стиле, двухэтажное здание с деревянными колоннами, что стояло за фонтаном.

– Иногда тут, – отец Амио взглянул на искусно подстриженные кроны деревьев, а иногда – в тех павильонах, что в китайском стиле, вы их видели. А в этом дворце, – он присел на теплые, нагретые солнцем ступени лестницы, – там целая коллекция картин, что писали наши художники, отец Кастильоне и отец Аттре, он тоже умер. Император ценит искусство.

– Очень красивые сады, – Джованни опустился рядом с иезуитом. "Рабочие мне дали заглянуть в один из китайских павильонов, там тоже – все увешано картинами".

Отец Амио погладил бороду: "А как ваша машина?".

Джованни усмехнулся: "Продвигается. Мне надо провести испытания, а потом – он взглянул на иезуита, – можно будет ее показать императору. Если он интересуется такими вещами".

Красивая, золотистая птичка слетела на ступени. Джованни, порывшись в кармане халата, кинул ей семян.

– Они тут совсем ручные, и рыбки в прудах – тоже, – улыбнулся мужчина.

– Все-таки он никогда не оправится, – вздохнул иезуит. "Блестящий инженер, ученый, а словно ребенок. Ну, может, так и лучше".

– Конечно, заинтересуется, – вслух сказал священник, – его величество во все вникает сам, ему очень понравится такой механизм.

Птичка вспорхнула в крону софоры. Джованни, помолчав, проговорил: "Та книга, которую вы мне дали, отец Амио, она очень, очень смешная. Спасибо вам. Скажите, этот Ли Фэньюй – он ведь был христианином?"

Иезуит рассмеялся: "Я смотрю, вы внимательно читали. Да, та сцена, где монах с наложницей приходят в Пекин, и встречают там ученого с длинной, седой бородой – его Ли писал с меня. Я, конечно, был очень польщен, хотя в жизни, – иезуит поднял бровь, – я себя так, понятное дело не веду. Обеты, знаете ли, – священник тонко, почти незаметно улыбнулся.

– Обеты, да, – пробормотал Джованни: "Какая красивая была эта женщина из книги, Вечерний Цветок. Она мне даже снилась, – мужчина внезапно покраснел и отвернулся.

– А мой друг Ли, – отец Амио поднялся, – он был из старой христианской семьи. Они крестились еще при отце Маттео Риччи. И жена его покойная, она давно умерла, хоть и была маньчжуркой – тоже верила в Спасителя. Но дома, за закрытыми дверьми. Вы, же сами видели – в церкви, на мессе у нас только священники и послушники.

Джованни послушал пение птиц: "Но почему? Император, по вашим рассказам, разумный человек – почему он запрещает христианство?"

– Потому, – ответил отец Амио, идя к выходу из сада, – почему эта страна и называет себя "поднебесной империей". Нет другого неба, кроме этого, – он показал рукой вверх, – нет другого мира, Джованни, нет других богов.

– Это не сила, отец Амио, – коротко сказал мужчина, – это страх. Тот же страх, что…, – он не закончил и поморщился. "Беловодье, – вспомнил Джованни странное, певучее слово. "Нет, нет, – подумал мужчина, – я не знаю, что это такое. Я забыл".

– Вы только, пожалуйста, не вздумайте проповедовать, – сердито велел отец Амио, когда они уже подходили к лошадям. "Даже мы этого не делаем. Вы же не хотите, чтобы ваша голова полетела с плахи, а вслед за ней – и наши головы?"

– Ну как я могу? – Джованни вскочил в седло и широко, чарующе, – как ребенок, – улыбнулся. "Я же не священник, отец Амио, я едва помню, как меня зовут, как я могу проповедовать?"

– Ну, – иезуит тронул лошадь, и они поехали по обсаженной кустами шиповника, широкой дороге, на юго-восток, к городу, – молитвы-то вы помните, Джованни.

– Помню, – тихо ответил мужчина. "Обещаете ли вы жить в христианской вере, по милости Господней, – увидел он, на мгновение освещенные солнцем слова. "Обещаю, – пронеслось у него в голове, а потом все затянул белесый, непроницаемый туман. Джованни, приостановив лошадь, подумал: "Кто-то плачет. Не вижу, ничего не вижу".

– Что случилось? – озабоченно наклонился к нему отец Амио.

– Нет, нет, все в порядке, – улыбнулся Джованни и, на мгновение, закрыл глаза.

Император Хунли взглянул на медленно двигающиеся зодиакальные фигуры. Устроившись под шелковым балдахином, он сказал доверенному чиновнику: «Пусть начинают, Хушэнь».

Художники шли чередой перед императором, держа в руках развернутые свитки. "Жаль, что отец Кастильоне умер", – вздохнул про себя Хунли. "Вот он бы, – отлично написал Мэйгуй, он умел совместить китайскую живопись и то, что они умеют делать там, на западе".

Император щелкнул пальцами: "Вот этот". Он поманил к себе Хушэня и, не глядя на упавшего ниц художника, шепнул: "Передай ему словесное описание. Я хочу, чтобы ее изобразили здесь, в этих садах, на берегу озера, с эрху в руках. Картина должна петь".

Хунли прислушался и улыбнулся – откуда-то издалека доносилась нежная, едва слышная мелодия. Он махнул рукой, и, когда дорожка очистилась, спросил: "Работа над "Цинским историческим сводом" продолжается, я надеюсь?"

– Тридцать ученых сейчас заняты именно этим, – ответил Хушэнь.

– Когда я вернусь с юга, я все прочту, – император поднялся: "И внесу свои коррективы, разумеется. Подготовь указ о награждении тех военных, что поймали остатки этого братства "Белого Лотоса". Что у нас еще? – он нетерпеливо взглянул на чиновника: "Завтра утром надо уже ехать на юг. Казни все-таки должны проходить в присутствии императора, так правильней. Надо вселять уважение в подданных. Уважение и страх".

– Тот священник, что проверял здешние фонтаны, – почтительно сказал Хэшень, – просит вашего разрешения представить один интересный механизм, который он построил.

Хунли вздохнул: "Конечно, я бы с большим удовольствием сейчас поставил Мэйгуй на четвереньки. Ладно, у нас еще вся ночь впереди. Она непременно забеременеет, здоровая, юная девушка, я ее от себя две недели не отпускал, – он улыбнулся и кивнул: "Зови".

– Обязательно поклонитесь, – наставлял отец Амио Джованни, когда они спускались по мраморной лестнице к озеру. "Падать ниц – это только для китайцев, но кланяться надо, и глубоко. И не обращайтесь к нему, пока он первый с вами не заговорит".

– Музыка, – Джованни остановился. "Слышите, святой отец? Очень красивая, как будто птица поет".

– Пойдемте, – сердито сказал иезуит, подталкивая Джованни. "Не след заставлять его величество ждать".

Хунли посмотрел на высокого, темноволосого, худощавого человека в черном халате и про себя улыбнулся: "Все ученые выглядят одинаково, что наши, что эти, с запада. Глаза у них, – император задумался, – наивные глаза, детские".

Двое слуг осторожно опустили на дорожку небольшой деревянный сундук.

– Ваше величество, – отец Амио так и стоял со склоненной головой, – один из наших священников делал этот механизм для вашего уважаемого предка, императора Канси, и вот, – он повел рукой в сторону Джованни, – наш инженер смиренно просит мгновения вашего внимания, чтобы представить вам такую же модель.

Джованни рассеянно слушал музыкальный, незнакомый язык, выхватывая те несколько слов, что он знал. Император был чуть выше его, сильный, широкоплечий мужчина, с седоватой, ухоженной бородой и темными, пристальными глазами. "Он, конечно, выглядит моложе шестидесяти пяти, а я, – Джованни вдруг вспомнил свое отражение в зеркале, – я постарел. Я бы себе двадцати пяти не дал. Господи, я ведь даже не помню, когда я родился. И где – тоже не помню".

– И оно будет ездить? – скептически спросил Хунли, рассматривая тележку на четырех колесах, с установленной посередине жаровней. Над ней помещался бронзовый шар с отверстием.

Джованни разжег угли: "Переведите его величеству, отец Амио. Оно будет прекрасно ездить. Огонь нагревает воду в шаре, она превращается в пар, вырывается из отверстия, попадает на трансмиссию и вращает колеса. Все просто".

– Если бы можно было построить большой механизм, – подумал Джованни, глядя на то, как тележка начинает медленно катиться по дорожке, – такой, который мог бы перевозить людей…

– Надо поставить на него пушку, – Хунли погладил бороду и улыбнулся. "А еще лучше – сделать сотню таких тележек, с пушками. Никакая пехота и конница против этого не устоят".

Из бронзового шара повалил пар, колеса закрутились быстрее. Джованни услышал, как император смеется.

– Отлично, отлично, – Хунли похлопал отца Амио по плечу. "Пусть работает дальше, и пусть учит китайский – я хочу, чтобы он встретился с нашими инженерами".

– Конечно, конечно, – закивал иезуит. С дорожки донесся звонкий лай собаки и девичий голос: "Нет, нет, Наньсин, нельзя! Нельзя, милый!"

Джованни застыл – маленькая, черно-рыжая, похожая на льва собака, оскалившись, рычала на тележку. Невысокая, стройная девушка в расшитом птицами и цветами розовом халате подхватила песика на руки. Она сказала что-то по-китайски, качнув изящной, убранной драгоценными заколками, головой.

– Какие глаза, – Джованни восхищенно проводил ее взглядом. "Как самая черная, самая жаркая ночь. А сама – белее снега, и этот румянец на щеках…".

– Нижайше прошу прощения, ваше величество, – Мэйгуй встала на колени перед императором, опустив голову на дорожку. "Я бежала, но за Наньсином было не угнаться…, Я готова понести наказание".

Хунли внезапно улыбнулся и похлопал рукой по подушкам. "Благородная госпожа Мэйгуй с удовольствием посмотрит на этот механизм. У вас ведь есть еще угли, отец Амио?"

– Конечно, – возясь с тележкой, ответил Джованни, когда иезуит перевел ему. "Только не смотри на нее, – приказал себе мужчина. "Пожалуйста, не смотри. А что я покраснел – это от огня, он тут совсем рядом". К запаху гари примешивался тонкий, неуловимый аромат розы.

Тележка стала разгоняться. Мэйгуй захлопала в ладоши, удерживая собачку за вышитый жемчугом поводок. Хунли, незаметно погладив ее по спине, наклонившись, шепнул: "Я велю ему сделать еще какие-нибудь игрушки, развлечь тебя, пока я в отъезде. Я бы взял тебя с собой, но не стоит будущей матери наследника смотреть на казни. Да и врачи говорят, что если ты беременна, то лучше никуда не ездить".

– Я надеюсь к вашему возвращению обрадовать вас хорошими новостями, мой господин, – едва слышно сказала Мэйгуй, опустив длинные, черные ресницы. "Благодарю вас за заботу, мне будет очень одиноко без вас".

– Я скоро вернусь, – Хунли щелкнул пальцами и велел Хушэню: "Пусть накрывают стол, я хочу пригласить священников к обеду. Иди, – он велел Мэйгуй, – тебе сейчас принесут что-нибудь, в павильон".

Джованни проводил глазами чуть колыхающийся подол халата, маленькие ноги, что переступали по дорожке: "Мэйгуй. Это же значит "роза". Она и вправду – как цветок".

Мэйгуй стояла на четвереньках, постанывая, вытянув руки, комкая драгоценный шелк на ложе. Император накрыл ее своим телом. Рассмеявшись, прижав ее к подушкам, он спросил: «Чувствуешь?»

– Да! – крикнула девушка, найдя его ладонь, вцепившись в нее, прижав к своим губам. "Да, мой господин, да!"

– Инженер, – спокойно, холодно подумала Мэйгуй, оказавшись на коленях у императора, опускаясь на него. Она посмотрела в темные глаза Хунли и вспомнила ласковый, смущенный взгляд европейца. "Это очень хорошо, что он инженер. Все будет сделано так, как надо".

– О чем ты думаешь? – спросил император, обнимая ее, прижимая к себе поближе.

– О том, как принесу вам сына, – выдохнула Мэйгуй. Она уронила растрепанную, пахнущую розами голову ему на плечо.

Ему снилась женщина. Она лежала рядом, едва слышно, размеренно дыша. Джованни, спрятав лицо в ее распущенных волосах, поцеловал ее шею: "Спи спокойно. Я люблю тебя". Она чуть пошевелилась, и, зевнув, пробормотав что-то – устроилась в его руках. "Сердце бьется, – ласково подумал он. "Как хорошо, Господи". Он и сам задремал, а потом проснулся, слыша чей-то плач. "Как холодно, – подумал Джованни. "Почему она такая холодная? И кто это плачет?"

Он открыл глаза и посмотрел на простое, деревянное распятие на беленой стене. Окно было открыто – во сне он отбросил шелковое одеяло. Сейчас, дрожа, потянувшись за халатом, Джованни взглянул на темные тучи, что нависли над городом.

– Дождь будет, – понял Джованни и зажег свечу. Булавка лежала на столе, поблескивая тусклым золотом. Он прикоснулся к ней пальцем: "Отец Франческо говорил. Вольные каменщики. Где же я ее взял? Не помню, ничего не помню. Хотя нет, – из белесого тумана показалось лицо мужчины и тут же, – Джованни помотал головой, – пропало.

– Еще лица, – подумал он. "Они были нарисованы на бумаге, я видел. А потом исчезли, и я даже имен их не помню. Да что там, – он тяжело вздохнул и потянулся за своими заметками, – я ведь не знаю, кто я такой.

На полях тетради, рядом с искусным рисунком маленького воздушного шара была набросана роза – едва распустившаяся.

– Но как я могу? – Джованни взял перо и повертел его в руках. "Нет, нет, она принадлежит императору…, Что за чушь! – он внезапно разозлился. "Она человек, такой же, как и я. Я видел, она на меня смотрела, – Джованни приложил ладонь к внезапно покрасневшей щеке. "Но мы даже объясниться не сможем, я ведь не знаю китайского языка…, Все равно, – он еще раз взглянул на розу и прошептал: "Мэйгуй…, Я знаю, я знаю – я все вспомню, обязательно".

Джованни закрыл глаза и вгляделся в серый, тяжелый сумрак. "Дождь, – пробормотал он. "Холодно, лужи стоят на дороге. Кто-то умер, я знаю, я чувствую это. Надгробие белого мрамора. Крест. Только ничего не разобрать, туман вокруг". Взяв перо, внезапно улыбнувшись, Джованни стал чертить. "Ей понравится, – решил Джованни, разглядывая рисунок. "Я видел тут воздушных змеев, но это совсем другое".

Мэйгуй приняла из рук служанки халат и спросила, не разжимая губ: «Как братья в столице?» Девушка, – невзрачная, смуглая, с убранными в суровый пучок волосами, так же тихо ответила: "Все готово, сестра. Как только взойдет красное солнце – мы ударим по всему Пекину. Братья на юге ждут нашего сигнала. Возьмите, – она незаметно сунула в руку девушки крохотную записку. «Это от него».

– Будь твердой, – прочитала Мэйгуй еле заметные иероглифы. Присев на обтянутую раззолоченным шелком скамью, чувствуя, как умелые руки служанки расчесывают ей волосы, она пообещала себе: "Буду. Иначе нельзя".

Она вспомнила, как еще в Запретном Дворце, нашла в шариках своей рисовой пудры незаметный, сложенный листок. Между лучей красного солнца было написано: "Сестра едет с вами в Летний Дворец, убирать и прислуживать".

Мэйгуй полюбовалась сложной прической. Поиграв нефритовой заколкой, она велела: "Туфли".

Когда девушка встала на колени, Мэйгуй уронила заколку, и наклонилась: "Мне нужны будут братья– рабочие в Запретном Дворце. И схема отопления".

Служанка только опустила ресницы. Подав ей заколку, девушка потянулась за ароматической эссенцией. "Евнухи, – шепнула она, прикасаясь фарфоровой пробкой к белой шее Мэйгуй, – будут спать. Сегодня ночью, и во все остальные ночи – тоже".

Мэйгуй приняла от нее шелковый поводок: "Ну, Наньсин, сейчас ты увидишь что-то необыкновенное!"

Собачка бежала впереди нее. Девушка, осторожно ступая по мраморной крошке, подняла голову к пронзительно-синему небу. Ночью шел дождь, и на листьях софор до сих пор висели капли воды.

Братство было огромным. На юге они звались "Белый Лотос", в столице и на севере – "Красное Солнце", на западе – "Восемь Триграмм". В братстве были ученые, воины, матери семейств, слуги, евнухи и рабочие. Братство знало все, и видело все – человек, предавший его, не жил и дня. Мэйгуй вздохнула и вспомнила тихий голос отца: "Я не считаю, что его надо убивать, милая. Но тебе четырнадцать. Ты уже не ребенок, и можешь действовать так, как считаешь нужным".

– Это пока ты так говоришь, папа, – девочка гордо вздернула красивую голову. "Пока ты пишешь исторические трактаты, где превозносятся маньчжуры, тиран балует тебя и приглашает во дворец. Посмотрим, что случится, когда он прикажет сжечь твои книги. Другие книги, – со значением добавила Мэйгуй, подняв тонкую бровь.

– Хунли просвещенный человек, хоть и маньчжур, милая, – отец полюбовался танцующими журавлями на бумажном свитке. "Он никогда не будет бросать в костер мои повести. Или стихи. Зачем ему это? – отец пожал плечами. "А в тебе, – он оглядел невысокую, изящную фигурку дочери, – в тебе кровь твоей матери. Не забывай, она была с севера".

– Какая она была? – девушка прислонилась к раскрытому в маленький, ухоженный сад окну. "Я ведь ее совсем не помню, папа".

– Она была бесстрашная, – Ли Фэньюй погладил почти лысую голову. "Красивая. Лучшая женщина, что когда-то ступала по земле. И она была безрассудной, – добавил он, про себя, тяжело вздохнув. "Маньчжурка, – он пристально посмотрел на дочь.

– Я китаянка, и ей умру, – холодно заметила девушка.

– Очень надеюсь, что это случится не скоро, – кисло ответил отец и велел: "Все, милая. Мы с тобой славно поболтали, но работа ждет, – он усмехнулся и похлопал рукой по кипе бумаг. "Цинский исторический свод" еще далек от завершения".

– Госпожа Мэйгуй, – она очнулась и услышала неуверенный, робкий голос. «Простите, я не говорю…»

Девушка махнула рукой. Усевшись под балдахином, приняв из рук евнуха чашку чая, она капризно велела: "Пусть показывает".

Воздушный шар летал, крохотный дракон шевелил крыльями, изрыгая пар, маленькая пушка стреляла, собачка лаяла. Джованни горько подумал: "Она даже не меня не смотрит. Смеется, хлопает в ладоши, но не смотрит".

Евнух коснулся его плеча и медленно, громко, как глухому, шевеля губами, сказал: "Спасибо".

– Лу-и сяотлао, рад услужить, – ответил Джованни и замер – Мэйгуй, удерживая на поводке собачку, поднявшись, взглянула на него поверх голов застывших в глубоком поклоне евнухов.

Она чуть качнула ресницами. Повернувшись, резко проговорив что-то по-китайски, девушка пошла в сторону видневшегося на лужайке мраморного лабиринта.

Джованни огляделся – евнухи, собрав подушки, свернув балдахин, поднимались на террасу европейского дворца.

В лабиринте было тихо, и пахло розами. Джованни поднял голову – стены были выше человеческого роста. Он, прислушавшись, услышал какой-то шорох. Зашуршал шелк, Мэйгуй высунулась из-за какого-то угла. Она, лукаво, улыбнулась: "Я знаю, вы говорите по-французски. Я тоже".

– Как? – едва успел удивиться Джованни, но девушка, пробормотав: "Потом, все потом!" – потянулась к нему. "Господи, – еще успел подумать он, – что же я делаю?". Ее губы были совсем рядом. Мэйгуй, закинув ему руки на шею, прижавшись всем тонким, теплым телом к нему, серьезно сказала: "Я тебя поцелую. Я еще тогда хотела, когда увидела тележку. Поцелую много раз".

– Я тебя люблю, – шепнул Джованни, нежась в ее объятьях, чувствуя губами ее сладость – бесконечную, словно сон, словно забытье.

Мэйгуй сорвала розу, что росла рядом с ними. Проведя лепестками по щеке Джованни, она велела: "Наклонись".

Он послушался и ощутил ее горячий шепот: "Сегодня вечером, как взойдет луна, будь у ворот. Тебя проведут".

– Прямо здесь, – вдруг сказал он, прижимая девушку к стене. "Я не хочу ждать".

Мэйгуй подвигалась под его руками, – Джованни сдержал стон, и помотала головой: "Опасно. Ночью я стану твоей – навсегда. Люблю".

Она убежала. Джованни, слыша откуда-то издалека лай собаки – изнеможенно опустился вниз, так и держа в руках розу – распустившуюся, белую, с едва заметным румянцем на скромных лепестках.

Незаметная калитка в стене, что окружала сады, отворилась. Смуглая девушка, в простом, темном халате, со строгим пучком волос – приложила палец к губам.

– Я сказал, что буду ночевать здесь, – вспомнил Джованни, быстро идя вслед за ней по безлюдным дорожкам. Софоры над головой шелестели листьями – дул холодный ветер с севера. "Сказал, что в одном из фонтанов неисправность – надо починить до приезда его величества. Бежать, вот что. Забирать Мэйгуй и бежать. В Кантон, там можно сесть на корабль до Европы. Вот только деньги…, – он тихо вздохнул, – ничего, придумаю что-нибудь".

В маленьком павильоне, что стоял на берегу озера, пахло розами. Служанка прошептала что-то по-китайски, исчезнув за шелковыми занавесями. Джованни посмотрел на лунную дорожку, протянувшуюся по воде – колеблющуюся под ветром, серебристую. Он почувствовал прикосновение мягкой руки.

Мэйгуй стояла совсем рядом – маленькая, не доходившая головой ему и до плеча, легко, незаметно дышащая. "Вот и все, – услышал он ее шепот. "Ты здесь, ты рядом".