Текст книги "Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 93 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Интерлюдия
Амстердам, декабрь 1773 года

Колокола Вестеркерк пробили пять вечера. Солнце уже садилось, освещая темную воду канала Принсенграхт. Невысокий, светловолосый мужчина, что остановился на мосту, разглядывая дом напротив, хмыкнул: «Свечи уже зажгли, ну конечно, зима ведь».

Он вскинул голову и посмотрел на чаек, кто кружились над черепичными крышами квартала. Сунув руку в карман темного, скромного редингота, он вытащил на свет половину булочки и улыбнулся: "В Дувре была еще теплой". Он раскрошил хлеб, и, опираясь на кованые перила, бросил его чайкам. Птицы стали толкаться у его ног. Мужчина, встряхнув аккуратно перевязанной черной лентой косичкой, строго сказал толстому голубю: "А ты не лезь, не лезь впереди всех".

Он поднял голову и, прищурившись, пробормотал: "Наконец". Птицы с шумом взлетели вверх. Мужчина, выйдя на набережную, рассмеялся: "Так и знал, что ты за едой ходил".

Легкий, изящный, в безукоризненном черном сюртуке, юноша взглянул на него лазоревыми глазами. Пристроив удобнее корзинку, он пожал протянутую руку:

– Эти двое, – он махнул на дом, – если их не покормить, так с голоду и умрут за своими математическими вычислениями. С Эстер на рынке был, рыба совсем свежая. А ты рано что-то, Джон, – он взглянул на мужчину.

Тот потер чисто выбритый подбородок: "И так – еле вырвался, парламент все обсуждает – что нам делать с колониями. Стивен, кстати, не вернулся еще из Бостона".

– А что нам делать с колониями? – Питер Кроу порылся в корзинке. Отломив горбушку от румяной буханки хлеба, он с удовольствием откусил кусок.

– И мне тоже дай, – велел Джон Холланд, герцог Экзетер. Прожевав хлеб, он сказал:

– А колонии, дорогой мой глава торгового дома "Клюге и Кроу", – нам надо отпустить. Без кровопролития. Но ведь они, – Джон махнул рукой куда-то на север, – предпочитают послать туда войска. Да и его величество…, – он усмехнулся и не закончил. "В общем, благо страны, конечно, предписывает дать им независимость, а вот личные интересы наших торговцев…"

– У меня там нет личных интересов, – холодно заметил Питер.

– Я, в общем, готов к тому, что они этот чай, на кораблях Стивена – сбросят в море, или сожгут. Или, я не знаю, птицам скормят. Этот убыток я предусмотрел. Меха и табак мне более интересны, и вообще, – он похлопал Джона по плечу, – мне вполне хватает Индии с Африкой. Если бы ты еще не забрал у меня Констанцу, – он вздохнул, – придется теперь нанимать троих для того, что она делала одна.

– Констанцу у тебя забрал Джованни, а не я, – усмехнулся Джон. "Впрочем, нет, сначала я, конечно. Написала она Стивену-то?"

– Написала, – Питер отломил еще хлеба. "Да то у них детское было, он шесть лет плавает. Констанца почти не видела его все это время. Ничего, – юноша улыбнулся, – мой кузен, как мне кажется, больше любит море".

– Море, да, – задумчиво сказал Джон. "Ты-то когда женишься? Я как раз в твои годы под венец пошел, и вот смотри – детям уже одиннадцать лет. Не затягивай".

– Когда встречу женщину, которая будет любить меня так, как моя сестра – любит своего мужа, – рассмеялся Питер: "Пошли, а то сейчас хлеба наедимся, и не сможем оценить этого карпа, что я купил".

– Слушай, – сказал Джон, когда они уже шли к дому, – а ведь у вас какие-то родственники в России были, ты говорил, я помню.

– У нас, где только родственников не было, – вздохнул Питер. "Что ты хочешь – в том лондонском пожаре, сто лет назад, весь город сгорел, не только архивы "Клюге и Кроу". Так что про тебя, – он широко улыбнулся, – я знаю, про всех остальных тоже, а кто там в других местах живет, – юноша пожал плечами, – они мне неизвестны.

– Жалко, – развел руками Джон, – если уж я посылаю агентов в Санкт-Петербург, было бы лучше, если бы не просто так – а к кому-то.

– Они и так едут к кому-то, – заметил Питер, стуча медным молотком в дверь, – к императрице Екатерине, любительнице образования, изящной словесности и, – он поднял палец, – математики.

Рыжеволосая девушка в чепце, на сносях, что стояла на пороге, оглядела их аквамариновыми, большими глазами и непонимающе спросила: "Что – математики?"

Джон помог затащить корзинку в переднюю и, ласково поцеловал Констанцу в щеку: "Ничего. Говорим, что Джованни будет преподавать наследным принцам математику".

– Их еще нет, наследных принцев, – заметила Констанца, разбирая припасы. "Сын Екатерины только этой осенью женился. Карпа я зажарю, с картошкой".

– А ты как себя чувствуешь? – вдруг спросил Питер. "Иосиф был?"

– Был, и сказал, что у меня все хорошо, осталось несколько дней, – Констанца погладила большого полосатого кота, что вышел из кухни и недоверчиво поглядел на мужчин. Девушка велела: "Мойте руки, Джованни сейчас закончит наше письмо мистеру Эйлеру, о доказательстве теоремы месье Ферма, и сядем за стол".

Питер подхватил кота: "А ты тоже, старина – поедешь в Россию, будешь и там мышей ловить".

Джон посмотрел в зоркие, желтые глаза. Почесав кота за ушами, чуть вздохнув, герцог согласился: "Будет".

Иосиф Мендес де Кардозо стер пот со лба пациента и улыбнулся: «Вот и все, ваша светлость. Эстер, амальгаму, пожалуйста».

Сестра оторвалась от рабочего стола. Аккуратно взяв стеклышко с блестящей пастой, она заглянула в рот человеку, что сидел в кресле. "Пятая дырка за год, – вздохнула про себя девушка. "Его светлость штатгальтер Вильгельм Оранский никак не приучится чистить зубы".

– Сейчас доктор положит пломбу, – ласково сказала Эстер, поправив чепец, что закрывал ее вороные, тяжелые волосы, – и я поухаживаю за вашими зубами, ваша светлость.

Штатгальтер что-то промычал, кивнув. Он тяжело дышал: "Я слышал, вы собираетесь в Новый Свет, Кардозо? А кто же меня будет лечить?"

– В Голландии, ваша светлость, – Иосиф достал из шкапа серебряную зубную щетку и вощеную нить, – много отличных врачей.

– Ваша семья лечит мою семью уже полтора века, – капризно выпятил губу штатгальтер, – я к вам привык. И потом, Кардозо, – он взглянул в смуглое, красивое, обрамленное короткой черной бородой лицо врача, – я же вас не обижаю, для чего вам уезжать? Вот ваш отец – уехал и умер.

– Наш отец, ваша светлость, – Иосиф стал мыть руки в фаянсовом тазу, – уехал в Италию, потому что в Ливорно была эпидемия чумы. Он исполнял свой долг врача. В Северной Америке мало хороших докторов, так что, – мужчина вытер руки и посмотрел на сестру, что аккуратно чистила зубы пациенту, – мой долг, наш долг, – он указал на Эстер, – работать там, где мы нужны более всего.

Вильгельм Оранский сплюнул в серебряную миску: "Но вы должны принять роды у моей жены, иначе я вас не отпущу. Осталось недолго, вы же говорили – в феврале".

– Разумеется, – Иосиф взял шелковую салфетку и вытер рот штатгальтеру, – мы сделаем все для того, чтобы ее светлость удачно принесла дитя.

– Если будет мальчик, – рассмеялся штатгальтер, вставая, – получите тысячу гульденов золотом, как в прошлый раз. Ну, до встречи, – он потрепал Иосифа по плечу и вышел в переднюю. Врач проводил глазами вскочивших перед штатгальтером придворных и услышал ехидный голос сестры: "Предполагаю, что если будет девочка, то мы ничего не получим. Одна девочка у него уже есть".

Иосиф улыбнулся, и, наклонившись, – Эстер была много ниже, – поцеловал ее в лоб. "Я тут все приберу и вымою пол, – сестра посмотрела на грязные следы от сапог на дельфтской плитке. "Хоть сменную обувь им давай. Хотя, конечно, никто ее не будет носить – девушка пожала плечами, – уж больно они брезгливы".

– Брезгливы они, – пробормотал Иосиф. "Было бы так – не мылись бы в тазу раз в неделю, а принимали ванну, каждый день. Я пойду в кабинет, – Эстер посмотрела на складку между бровей брата: "Я тебе нужна?"

– Да, – он потер бороду, – конечно. Это будут не простые роды, надо все обсудить.

Она внезапно застыла, держа в руках хрустальный флакон с полосканием для рта: "Почему ты ей не говоришь?"

– Потому что, – вздохнул Иосиф, – я сам еще толком не знаю – что там у нее происходит, незачем зря пугать пациентку. С ребенком все хорошо, лежит правильно, может, и обойдется.

– Констанца же не просто пациентка, – Эстер все смотрела на него – большими, черносмородиновыми, красивыми глазами. "Она…"

– Друг, родственница, да…, – согласился Иосиф. "Это-то и хуже всего, сама знаешь. Приходи, – он аккуратно закрыл за собой дубовую дверь кабинета.

Развернув большой лист со схемой кровообращения, он хмыкнул: "Подумать только, еще век назад Гарвея за это смешали с грязью. Господи, ну как преодолеть человеческую косность? Да и не только в медицине". Иосиф поднялся. Сняв с полки том Спинозы, присев на каменный подоконник, он отыскал нужную страницу:

– Под Богом я понимаю существо абсолютно бесконечное, то есть субстанцию, состоящую из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность, – тихо прочел Иосиф. Глядя на силуэт Эсноги на противоположном берегу канала, мужчина усмехнулся: "А ведь Авраам Мендес де Кардозо подписал эдикт об исключении Спинозы из еврейской общины. Мой прапрадед, он тогда сидел в совете синагоги. Наверное, он бы и меня – врач вздохнул, – проклял".

Иосиф отложил книгу. Достав папку с ярлычком: "Констанца ди Амальфи, 19 лет", мужчина стал ее листать.

Он и не услышал, как Эстер наклонилась над его плечом. Сестра сняла чепец и заколола пышные, черные косы на затылке.

– Если бы мы могли заглянуть внутрь человеческого тела…, – пробормотала девушка, глядя на изящный рисунок пером, что сделал Иосиф. "Но ведь она, ни на что не жалуется, Констанца…"

Брат помолчал и хмуро ответил: "Когда-нибудь заглянем, я уверен. А что она не жалуется, – так их отец почти до пятидесяти с этим дотянул, – он указал на аккуратно начерченное сердце. "Однако мистер Майкл вел спокойный образ жизни, размеренный. А тут, – Иосиф помрачнел, – роды".

– А как ты узнал? – спросила Эстер.

Брат развел руками: "Все пациенты лгут, как известно. Констанца – не исключение. Это Питер мне сказал, что у нее в детстве, когда они много бегали, или баловались, – синели кончики пальцев и губы. То есть она не лгала, конечно, она просто забыла. Я заставил ее немного побегать по лестницам, и послушал сердце. Все, как в учебнике – сначала бешено стучит, а потом – замирает. И она начинает задыхаться, после нагрузки".

– И что делать? – Эстер, присев на ручку кресла, погладила брата по черноволосой, прикрытой бархатной кипой голове.

– Взять с собой камфару, и надеяться на лучшее – отозвался Иосиф. Он потер лицо руками, и, посмотрел на часы: "Мне надо идти к этому, с обострением подагры. Ты почитай ее папку, подумай – какие еще средства нам понадобятся. Вечером обсудим".

– Но ты ей скажешь? – спросила Эстер, подавая ему уличный плащ.

– Скажем, – поправил ее Иосиф. "И ей, и Джованни. Но мягко, конечно". Он улыбнулся, и, подхватив свою сумку – вышел.

Эстер присела за большой, крытый зеленым сукном стол. Повертев в тонкой руке серебряную чернильницу, очинив перо, она стала просматривать записи брата.

В большом, жарко натопленном кабинете, перед мраморным камином, на ковре лежал кот. Констанца поставила узкие, изящные ступни в шелковых чулках на полосатую спину и смешливо сказала: «Он стал такой ленивый, что даже не шевелится. Прямо как я. Ты не волнуйся, – она подняла на Джона прозрачные глаза и поморгала рыжими ресницами, – сообщение с Санкт-Петербургом хорошее, корабли идут каждую неделю, сам же знаешь. Все донесения будут доставляться вовремя».

– Да, – Джон налил себе кофе и велел: "Ты пей молоко, Питер целый бидон с утра принес. Козье, свежее. И свою настойку боярышника, – он кивнул на стеклянный, отделанный серебром флакон.

– Придумали тоже, – сердито пробормотала Констанца, принимая из его рук фаянсовую чашку. "Все у меня в порядке, я его и не чувствую – сердца. Шифры все готовы, – она указала на тетрадь в кожаном переплете, что лежала на столе, – а перед отъездом я тебе новые пошлю".

– Ваш отец умер от сердечного приступа, – вздохнул Джон, – так что лучше – быть осторожнее. А с Санкт-Петербургом, – он усмехнулся и закинул руки за голову, – мой дед рассказывал. Он же сопровождал царя Петра, когда тот приехал в Англию. Петр ему предлагал бросить все и отправиться к нему на службу, говорил, что в новой России ему нужны умные люди.

– Императрица Екатерина говорит то же самое, – раздался с порога мягкий голос Джованни. Он прошел к креслу, и, ласково поцеловал жену в высокий лоб: "Ну вот, все отнес в типографию, через две недели увидим".

– Маленького раньше, – нежно улыбнулась Констанца. "Или маленькую".

– Кого хотите-то? – внезапно спросил Джон.

Джованни подвинул даже не открывшего глаз кота. Взяв бархатную скамеечку, он присел у ног жены: "Я девочку, а она – мальчика. Не всем же так везет, как тебе – чтобы и девочка, и мальчик сразу. Прости, – он спохватился, увидев укоризненные глаза Констанцы, – не подумал.

– Одиннадцать лет прошло, – вздохнул Джон, – с тех пор, как Элизабет умерла. Ничего, – он махнул рукой, – я привык.

– Тебе жениться надо, – сказала Констанца, потянувшись, положив руку на темные, волнистые волосы мужа, гладя его по голове. "Вот мы женились, а кто, – она лукаво усмехнулась, – мог бы подумать?".

– Мне бы детей вырастить, – Джон налил себе еще кофе, – какая женитьба. Он посмотрел на Джованни, который, взяв руку жены, ласково перебирал ее пальцы: "Ничего. Они, конечно, еще дети – ему двадцать один всего лишь, но на рожон лезть не будут. Этот мистер Эйлер, в тамошней Академии Наук, очень ценит их работу. Будут спокойно преподавать, растить детей, ну и посылать донесения. Все будет хорошо".

– А книга-то как называется, это ведь ваша вторая уже? – спросил он.

– Использование уравнений Эйлера-Лагранжа в поисках экстремума, с некоторыми размышлениями о развитии вариационного исчисления, – отчеканила Констанца: "В Санкт-Петербурге я вплотную займусь теоретической механикой, и практической – тоже. Просто стыд, что никто не подхватил идею месье Бернулли о гребном винте. Ты ведь читал его "Гидродинамику", Джон?

Тот усмехнулся и передал Джованни чашку с кофе: "Разумеется. Более того, я перед отъездом сюда встречался с мистером Уаттом. Он сейчас работает над паровой машиной двойного действия, и говорил мне о винтовой тяге для кораблей".

– Сила пара и сила винта покорят океаны, – мечтательно заметила Констанца. "Джованни занимается проектом воздушного шара, он тебе покажет".

– А если Уатт тебя опередит? – вдруг спросил Джон. "Ну, с винтом".

Джованни отпил кофе и поцеловал руку жены: "Это же не состязания на арене во времена древнего Рима, Джон. Это наука, какая разница, кто будет первым? Важно, чтобы наша работа приносила пользу людям".

– Ну, в России, – подумал Джон, откинувшись на спинку кресла, – вашу работу точно не оценят. Оно и славно. Царь Петр, конечно, оценил бы, да он такой был один. Екатерина больше интересуется литературой, хотя деньги ученым платит исправно, конечно. Умная женщина, дальновидная, как это мне отец говорил – чем беднее семья немецкого герцога, тем лучшие из нее выходят правители. Как раз из такой семьи мы невесту нашему королю и подобрали – и вот, девятый ребенок уже родился, – Джон почувствовал, что улыбается: "Ну, давайте займемся нашими петербургскими знакомцами, я тут целое досье для вас привез".

Констанца скинула чепец. Взяв гребень слоновой кости, девушка открыла рот. "Это третья, – сказал Джованни, дав ей проглотить ложку темной настойки, – Иосиф велел – три раза в день, после еды. И не ходи больше никуда, пожалуйста, я с тобой буду гулять в саду. Все же зима, скользко на улице".

Он подвинул кота. Устроившись рядом с женой на кровати, положив ее голову к себе на плечо, Джованни рассмеялся: "Питер с Джоном пошли в какую-то рыбацкую таверну. Его светлость говорит, что там – лучшее пиво в Голландии".

Кот мяукнул, и, перекатившись по меховому одеялу – устроился поближе к большому животу женщины. "Уже не толкается, – тихо сказала Констанца, – значит, скоро. А Питер отсюда – прямо в Индию, когда теперь увидимся?"

– Сейчас новый век, – Джованни все гладил рыжие, распущенные волосы, – уверяю тебя, он и до Санкт-Петербурга доедет, твой брат. Он же говорил, что хочет заняться тамошним рынком, особенно мехами.

Констанца посмотрела в темные глаза мужа и вздохнула.

– Болит что-то? – озабоченно спросил Джованни.

– Нет, – девушка потянулась и рассмеялась, – и правда ведь, кто бы мог подумать, что мы поженимся?

– Уж точно не я, – усмехнулся муж. Задув свечу в серебряном канделябре, он поцеловал ее в губы: "Спи, пожалуйста. Завтрак я сам сделаю, и тебе принесу, в постель".

Он лежал, слушая ее спокойное дыхание, сопение кота, что устроился у них в ногах, и, улыбнувшись, сказал себе: "И, правда, никто".

Летнее солнце заливало простые, не прикрытые ковром, деревянные половицы. Джованни присел на подоконник и посмотрел на собор Святого Павла – серый мрамор сиял в голубом, жарком свете июльского дня.

– Красиво, – подумал Джованни. "Соскучился я по Лондону, все-таки. Как это папа говорил, когда меня в Италию послали: "Побудешь там год, и поверь – захочется обратно. Хоть мы когда-то и были итальянцами, но вот уже какое поколение рождаемся на английской земле".

– Мне очень жаль, – услышал он голос Джона и вздохнул: "Я хотя бы застал папу в живых. Ты же знаешь, у него эта опухоль давно была, еще, когда я уезжал. Он не страдал, просто угас, и все".

– Там, в Мейденхеде, его похоронил, рядом с матерью твоей? – Джон поднялся и положил ему руку на плечо.

– Да, там же все наши лежат, – юноша пригладил чуть растрепанные, темные волосы. "Наши и Кроу, ваши-то в Оксфордшире. Ну, так что сведения? – он указал на бумаги, что были аккуратно разложены стопками по столу.

– Отличные, просто отличные, уважаемый магистр математики, – Джон поднял бровь. "Как я понимаю, тебя склоняли принять постриг, у иезуитов?"

– Семейная традиция, – Джованни расхохотался, показав крепкие, белые зубы. "Меня к чему только не склоняли, дорогой мистер Джон. Вот, – он отстегнул от лацкана серого сюртука золотую булавку с циркулем и наугольником, – я теперь полноправный член Великой Ложи Франции, как ты и просил. В Париже прошел обряд посвящения".

– Это очень, очень кстати, – пробормотал Джон, рассматривая булавку. "Меня тоже – приглашали. Тут у нас, в Лондоне, но, как ты понимаешь, официально я туда вступить не могу. Тем более – неофициально, там много знакомых подвизается, узнают".

– А с чего ты вдруг заинтересовался вольными каменщиками? – рассмеялся Джованни. "Они уже триста лет, как существуют, тихие, мирные люди".

– Это пока, – загадочно сказал Джон. Вчитываясь в какую-то бумагу, герцог добавил: "Я смотрю, римский резидент остался тобой, очень доволен. Пишет, что для ученого ты удивительно аккуратен, в работе, он имеет в виду".

– Я не знаю, с какими учеными он имел дело до меня, – обиженно сказал Джованни, соскакивая с подоконника, – но в науке важна аккуратность и внимание к деталям. А что те папские шифры? – озорно спросил юноша. "Можно мне ими заняться? Я уверен, что они не такие уж сложные, как кажется".

Джон, было, хотел что-то сказать, но дверь открылась. Легкая, изящная девушка с высокой, украшенной перьями прической, в шелковом, светлом утреннем платье, подняла подбородок: "Готовы эти итальянские шифры. Я их за чашкой кофе сделала, с утра".

Джованни взглянул в аквамариновые, большие глаза: "Мисс Кроу! Констанца! Вот уж не думал тебя тут встретить".

Девушка смерила его холодным взглядом: "Лагранж доказал теорему Вильсона, впрочем, – она презрительно посмотрела на пистолет, что лежал на столе, – ты, кажется, превратился из ученого в авантюриста, Джованни. Не думаю, чтобы тебя это интересовало".

– Джон, – она подошла ближе, – мне надо попасть на заседание общества гражданских инженеров, – проведи меня.

– Я могу, – небрежно заметил Джованни, засунув руки в карманы сюртука, – могу тебя провести. Ну, – он поднял бровь, – если хочешь, конечно.

Констанца вздохнула. Повернувшись на каблуке атласной туфли, девушка вышла в узкий коридор. "Я ни разу из него не стрелял, – сказал юноша, догнав ее, – из пистолета. И я встречался с Лагранжем, в Париже, мы с ним занимались".

Розовые губы задрожали в легкой улыбке. Джованни увидел над ними чернильное пятнышко: "Ах, как жаль, – вздохнула Констанца. "Я только намеревалась научиться стрельбе, а теперь и не у кого".

– Я могу, – торопливо проговорил юноша, – могу. Мы охотились, в Риме. То есть там, конечно, были мушкеты, но принцип один и тот же, – он встряхнул головой и обреченно добавил: "Вот".

Констанца остановилась и, поиграла жемчужным браслетом на тонком, белом запястье: "Заседание после обеда. Пойдем, – она кивнула в сторону Стрэнда, – у нас появилась кофейня, куда женщин пускают с черного хода. Там закрытые кабинки, очень удобно".

Джованни посмотрел на белые, сахарные облака, что плыли над площадью: "Я очень, очень, рад тебя видеть, Констанца".

Девушка все еще улыбалась – легко, мимолетно. Джованни, вдохнув запах лаванды, добавил: "И я тебя приглашаю, конечно".

На льняной, накрахмаленной скатерти, в серебряных, тяжелых подсвечниках горели свечи. Питер оглядел большой, крепкий, дубовый стол и услышал голос Эстер: «Курицу мы вам с собой дадим, даже и не спорьте».

– Я сразу отсюда – на корабль, – попытался отказаться Джон.

– Ну и что, – девушка пожала плечами, – упакую в корзинку, сейчас холодно, как раз в каюте и поешь, – она стала разрезать румяную, фаршированную птицу.

– Если начнется, Джованни быстро сюда добежит, тут близко, – подумал Питер, и попросил: "Можно я сюртук сниму? Все-таки родственники…"

– И я тоже, – обрадовался Джон, засучив рукава рубашки, и, отпил вина: "Я смотрю, его из Святой Земли стали привозить, берберских пиратов не боятся".

– Берберские пираты, – рассеянно сказал Иосиф, листая какие-то бумаги, что лежали рядом с его тарелкой, – не нападают на корабли, что везут вино. Они же последователи пророка Мухаммада, им запрещен алкоголь. Кстати, – он усмехнулся, – вы же меня спрашивали, что у нас за родственники в Новом Свете?

– Угу, – Питер намазал толстый слой паштета на кусок халы. Эстер, улыбаясь, подвинула к нему серебряную миску. "Ешь, – ласково сказала девушка, – твоя мистрис Джонсон такого не готовит, наверное".

– Не готовит, – согласился он, и спросил: "Так кто у вас там живет?"

– Да я и сам толком не знаю, – пожал плечами Иосиф, – три дня подряд дышал пылью в архивах Эсноги, и вот, – он указал на документы, – переписал кое-что. У нас ведь тоже, – мужчина вздохнул, – то пожар, то наводнение. Слушайте, – он отложил вилку, – это протокол заседания совета общины, от 9 ияра 5410 года, это 1650 – объяснил Иосиф. "Наш прапрадед, Авраам Мендес де Кардозо, там указан, в числе других".

– Также совет рассмотрел вопрос, – начал читать мужчина, – об изгнании из общины последователей ложного мессии Шабтая, объявившего себя таковым в Измире, что находится под властью оттоманского султана. Тут довольно длинный список, – он пробежал его глазами и поднял палец, – вот, Элияху Горовиц, и еще какие-то люди, с той же фамилией. Видимо, его сыновья, и еще Давид Мендес де Кардозо, это младший брат Авраама, с женой, урожденной Горовиц и детьми.

– Ну, так они в Святую Землю поехали, – недоуменно сказала Эстер, внося блюдо с печеньем и кофейник, – этот Шабтай потом стал исповедовать магометанство и они – тоже. Причем тут Новый Свет?

– Ага, – победно улыбнулся Иосиф, – а я порылся в бумагах, помеченных более ранними датами. Нашел, – он помахал листом, – решение о разводе. По прошению Сары-Мирьям Горовиц. В связи с тем, что ее муж, Элияху бен Хаим Горовиц, как тут написано, "покинул веру своих отцов и стал еретиком". Вообще женщинам только в редких случаях разрешено подавать на развод, но это – один из них, – хмыкнул мужчина.

– И тут же, тем же месяцем – он вчитался в аккуратные строки, – получено от Сары-Мирьям Горовиц, в связи с ее отъездом в поселение Йоденсаванна, в Суринаме, с детьми – две тысячи серебряных гульденов для ремонта миквы и основания благотворительного фонда для бедных невест. Вот так, – он хлопнул рукой по бумагам и добавил: "У этих Горовицей была дюжина детей, между прочим. Самый младший за два года до этого родился. Вот так и получается – Новый Свет".

– А что это за Йоденсаванна? – заинтересовался Питер.

– Британские и голландские власти в то время привечали там евреев, на севере Бразилии, – ответил Джон. "Сам понимаешь, нам надо было закрепиться на континенте, а не только на островах. У них там были плантации сахарного тростника, и до сих пор есть. Но вы-то – не в Суринам плывете, а в Нью-Йорк, – удивился Джон.

– Думаю, – Иосиф стал разливать кофе, – не остались они в этом Суринаме, на север перебрались. Так что мы их найдем, – он рассмеялся: "Ешьте печенье, это по нашему семейному рецепту, имбирное".

– Стучит кто-то, – Эстер поднялась, – уж не Джованни ли?

Она прошла в переднюю, и вернулась со стопкой писем: "Гонец из порта, Джованни его сюда послал. Тут все тебе, Питер, – она перебросила юноше конверты.

Питер посмотрел на них. Взяв один в руки, он сломал печать с рисунком ворона, и надписью: "Anno Domini 1230".

Пробежав ровные строки глазами, он наклонился к Джону: "Тебе обязательно сегодня отплывать?"

– Нет, – тот покачал головой, – я могу задержаться на пару дней, если надо.

– Надо, – шепнул Питер. Потянувшись, он взял горсть печенья: "Очень вкусное".

На улице пахло мокрым, растаявшим снегом, дул слабый, соленый ветер с моря. Питер натянул перчатки. Замотав вокруг шеи шарф, оскальзываясь, он подошел к фонарю, в котором, за мутным стеклом горело несколько свечей.

– Да что случилось? – Джон порылся в карманах редингота. Набив трубку, она затянулся: "У них Шабат, а у нас – нет, можно и покурить".

Лазоревые глаза юноши блеснули холодом. "От Стивена, – он помахал листком. "Триста сорок два тюка чая сбросили в Бостонскую гавань, как я и говорил".

– Ты же сказал, что предусмотрел этот убыток, – удивился Джон и помрачнел: "Теперь точно – будем воевать".

Юноша коротко усмехнулся. "Передай Констанце, что я получил ее письмо, и желаю ей всяческого счастья. Хотя, конечно, она поступила недостойно, разорвав нашу помолвку, – прочитал Питер и сочно сказал: "Да какая помолвка, ей тринадцать лет было! Ох, Стивен, Стивен! – он покачал головой и продолжил: "Груз я сдал в твоей конторе в порту, и уезжаю в Портсмут – первым помощником капитана на линейный корабль "Престон". Завещание мое лежит у тебя, никаких изменений туда вносить не надо. Пожелай мне удачи, твой Стивен".

Джон тяжело вздохнул: "Кровь Ворона, что тут еще говорить…"

– У меня тоже, – заметил Питер, – кровь Ворона, однако же, я не бросаю дело, и не отправляюсь воевать с колонистами, будь они неладны". Он спрятал письмо: "Ладно, пора домой, хотя погоди, – юноша прищурился, – бежит кто-то.

– Хорошо, что я остался, – подумал Джон. Он спокойно велел тяжело дышащему Джованни: "Пусть Иосиф и Эстер собирают все, что нужно, а мы пойдем к Констанце. Ты только не волнуйся".

– Не буду, – юноша прикусил губу. Посмотрев им вслед, он постучал в дверь дома Кардозо.

Джон налил себе кофе. За окном была непроницаемая, ночная тьма. Он повертел в руках чашку. Повернувшись к Питеру, Джон увидел, как тот запечатал очередное письмо, бросив его поверх остальных. Юноша, подняв голову, указал рукой на стопку конвертов: "Кейп, Бомбей, Кантон – пусть готовятся к моему приезду. Я ведь надолго, года на два. Кстати, у нас в этом году рекордный экспорт в Кантон – тысяча тюков опиума".

Джон присел на край стола и тихонько свистнул: "Весь Китай потребляет две тысячи тюков в год, я помню, ты мне говорил. Будешь увеличивать оборот?"

– Разумеется, опиум – это золотое дно, – Питер захлопнул крышку чернильницы и зорко взглянул на Джона: "Кейп должен быть нашим, Ост-Индская компания и так тратит слишком много денег на стоянках там. Голландцы дерут втридорога за пресную воду и припасы".

– Дай с одними колониями разобраться, – ответил мужчина и прислушался: "О, кажется, это Джованни".

Юноша зашел в гостиную и привалился к косяку двери, тряхнув темными кудрями. "Все хорошо, – наконец, сказал он, – Иосиф говорит, еще не скоро. Велели, чтобы я поспал, но я не могу, не могу, – он обернулся к лестнице.

– Ты сядь, – ласково велел Джон. "Или лучше иди в кабинет. Там же, наверняка, у вас работа какая-нибудь лежит. Проект воздушного шара, например. А я тебе вина налью, – он открыл бутылку и передал Джованни бокал.

Тот, пробормотав: "Спасибо", – вышел. Джон посмотрел ему вслед, и увидел, как юноша устало садится на ступеньки лестницы.

– А я ведь на год его старше был, – подумал мужчина. "Господи, да простишь ли ты меня когда-нибудь?"

Он дернул углом рта и подошел к большому, в мелких переплетах рам окну. Луна, на мгновение, вышла из облаков. Темная вода Принсенграхта заблестела, заиграла бледным, серебристым сиянием.

В огромном, уходящем ввысь, каменном зале гудело пламя камина. Джон обернулся и встал – хирург подошел к его креслу, держа на весу забрызганные кровью руки.

– С первым ребенком все хорошо, – устало сказал мужчина. "Вы видели. Девочка, крепкая и здоровая. А вот второй, – он пожал плечами, – ее светлость почти без сознания, схваток нет. Еще и ребенок лежит неправильно. Надо что-то делать, иначе мать умрет, она и так едва дышит.

– А что…, – Джон откашлялся, – что можно сделать?

– Операцию, – спокойно сказал хирург и поднял ладонь. "Вы не волнуйтесь, ее полвека, как успешно проводят. Мы дадим ее светлости опиума, и все будет хорошо".

– А если не делать? – Джон потер руками лицо. "Операцию? Если просто подождать?"

– Подождать чего? – резко спросил врач. "Пока у ребенка остановится сердце, и мы его будем вытаскивать по кускам? Или пока ваша жена не умрет? Решайте уже, наконец".

– Ей двадцать лет, – отчего-то подумал Джон. "Господи, за что, за что?"

– Хорошо, – он выплеснул остатки вина в камин, и пламя зашипело. "Оперируйте".

– Элизабет еще успела посмотреть на детей, – он прижался лбом к холодному стеклу. "Даже к груди их приложила. Джозефина и Джон. А потом началась горячка, и все…, – он сжал зубы. "Через два дня ее не стало. Так в сознание и не пришла. Только все время держала меня за ладонь, не отпускала".

Он почувствовал руку Питера на своем плече. Не оборачиваясь, герцог сказал: "Ничего. Спасибо тебе, я сейчас".

– Джованни! – дверь спальни открылась, и они услышали радостный голос Эстер. "Быстро сюда, а то все пропустишь!".

– Ну, – перекрестился Питер, – сейчас и узнаем, кто это. Они постояли, молча, и Питер вспомнил: "Если мальчик, они хотели Майклом назвать, в честь нашего отца, а если девочка – то Софи, как мать Джованни звали". Он положил руку на свой крохотный, золотой, с бриллиантами крестик: "Надо будет маленькому отдать. Я неизвестно, когда женюсь, а это все-таки будет мой племянник. Или племянница".