Текст книги "Болтливой избы хозяйка 2 (СИ)"

Автор книги: НатАша Шкот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

– Я помню, у тебя кроме Нестера, еще шестеро, и вроде в женихи не набиваюсь, по крайней мере пока, – подмигнул и сграбастал в кулак ее руку, которую она между ними вытянула, – мне пора… прими подарок и я уйду спокойно…

– Ладно! – решилась Степанида, – давай, что там у тебя…

Все произошло слишком быстро, Слагалица только ойкнула да дернулась. Лапа рывком привлек ее к себе, отодвинул в сторону локоны и защелкнул на ухе серьгу.

– Ай! – Степка дернулась, почувствовав, как проткнулся хрящик, – больно! Что это?

– Ш-ш-ш… – ласково шепнул Лапа, укрепляя хватку на ее талии, – сейчас заживет, не кричи, а то твои охранники из меня фарш сделают… – он тихонько засмеялся и подул на ранку, – ну вот и все… пару капель крови и зажило, а ты боялась!

Степка хотела возмутиться, закричать, ударить его в конце концов, но вместо этого замерла, вслушиваясь в стук его сердца, которое колотилось слишком близко от ее. Она едва не сомлела в тепле его рук, даже как дышать забыла. И неясно, что было бы дальше, если бы Лапа сам не отстранился. Выпустил из объятий, погладив по щеке и поднялся на ноги.

– Спасибо за доверие, красавица! Проводи до двери.

На пороге сказал ей серьезно, словно не было только что этого необъяснимого момента близости:

– Как буду нужен, найди способ дернуть серьгу до крови. Но лучше конечно, чтоб не довелось… – последнее он сказал словно самому себе и покинул порог ее дома.

«Странный он все-таки!» решила Степка, погладив крошечную круглую серьгу, чуть повыше мочки.

«Есть и братья у меня, да не свои, чужие»

Через час привел Лапа женихов Степкиных вверх по речке к холму невысокому.

– Ритуалы проводятся в святых местах и обязательно на возвышениях, – пояснил он, – я костер разожгу, погуляйте пять минут.

Пока огонь, набирая силу лизал сухие ветки, Белый Волк расстелил на земле кусок ткани, разложил на ней: старинный кубок, кинжал, с костяной, потрескавшейся рукоятью, белое полотенце. Снял с себя одежду и обувь, надел полотняную рубаху до самых пят, распустил волосы и повязал их кожаным шнурком через лоб.

– Гляди-ка, сейчас еще лапти наденет, – хмыкнул Гор.

– Все тебе хиханьки! – шикнул на него Славик, – у меня например, мурашки по коже!

– Ага, – согласился Никита, – я и не думал, что все так серьезно. Хорошо, что Лапа сам вызвался провести обряд, а то, пожалуй, я бы нахороводил, – он задумчиво почесал подбородок, все еще не привыкнув к отсутствию бороды. Постоянно мерз.

– А ты чего бороду сбрил? – поддел воздушника Антон, – хочешь на свадебной фотке красавчиком быть?

– Надоела, – повел плечом Никита, – а на счет фотки, смешная шутка, ха-ха, я оценил.

– Ага, групповое фото, как в выпускном классе сделаем, – подключился лесник.

– А кто кстати знает, как свадьбы у Слагалиц проходят? – спросил Митя, как и все следя за действиями волхва.

– А никто, – ответил Петр, – это тайна за семью замками. Пожалуй, только ты и видел в воспоминаниях деда.

– Да это ж скорее посвящение было, чем сама свадьба.

– Слушайте, а кольцо Штефе лучше не дарить, я так понимаю? – перебил всех участковый.

– Семь штук на пальце забавно смотреться будут, – хмыкнул Никита, – да, наверное лучше не дарить…

– Шесть, – исправил его лесник, – медведь же кольцо не подарит.

– Ну да…

– М-да, встряли мы, – вздохнул Антон.

– Отступись, – подмигнул Гор. И заржал, когда Грозный сунул ему под нос фигу.

– Готово, мужики, – позвал Лапа, – поднимайтесь.

Шесть мужиков, босые, с голыми торсами, стали кружком вокруг большого костра, в который Лапа подкинул пару толстых чурок, чтоб горело по-ярче, да подольше.

По левую руку от Никиты стал Гор, за ним Митя, затем Петр, Славик и Антон. Лапа протер кубок и велел каждому вылить в него из своей бутылки вина глотков на пять.

– А почему нельзя с одной бутылки? – поинтересовался участковый.

– Так положено, каждый должен принять равное участие. Напитки смешиваются, как и ваша судьба, – ответил Лапа, – а теперь, по очереди подарите стоящему по левую руку подарок. Пожелайте чего-нибудь. Не торопитесь, от души несколько слов скажите.

Мужики переглянулись между собой, обратив внимание кто куда стал и кому амулет дарить придется. Но меняться местами не стали.

– Я могу первым? – спросил Антон и когда Лапа кивнул, повернулся к Никите, – друг… брат, – начал он. Никита сглотнул, – я благодарю судьбу, что однажды познакомился с тобой. У меня нет братьев, но я рад, что появилась возможность заполучить в родню, – он широко улыбнулся после этих слов, – мужика, дружбой с которым горжусь. Ты настоящий друг, Никита, верный, надежный, как гранит! Принципиальный в правильных вещах и всегда готовый подставить плечо, когда нужна помощь. В общем да, я горжусь тобой… брат! – Никита сжал кулаки и на мгновение прикрыл глаза. Тронули его слова Антона. Да так, что в груди запекло и горло сжалось, – Подарок… возможно посчитаешь глупым, ведь я никогда раньше не верил во сверхъестественное, ты же знаешь… но, есть у меня одна вещица, которой я по-своему дорожу… – Антон достал из кармана брюк простой затертый ключик желтого цвета на потрепанном канатике, – я его нашел давно, в глубоком детстве. И, странно все это… – Грозный потер переносицу, словно с силами собираясь, – но сколько бы раз я ним не пользовался, – он открывал любую дверь. Молчи, – предупредил, когда Никита собрался что-то сказать, – дай объясню! Я не верил, поэтому пользовался не так чтоб часто, так иногда даже, когда хотелось что-то самому себе доказать… Ну знаешь, бывают моменты придурковатости, – он нервно рассмеялся, тем не менее погладив ключик в ладони с нежностью, – когда в жизни необходима порция чуда. В общем… счастливый ключик это. Я брал его на самые сложные дела. А теперь он твой, от всего сердца дарю.

– Отказываться от дара нельзя! – Лапа предостерег Никиту, который на миг засомневался, стоит ли брать у Антона настолько дорогую ему вещь, – просто скажи «спасибо»!

– Спасибо… – проговорил Никита, крепко сжав в ладони подарок Грозного, – обещаю, что буду беречь и пользоваться только в самых редких случаях! – мужчины обнялись, похлопали друг друга по спине.

– Отец… – Никита спрятал в карман дар друга и повернулся к леснику, – я хочу, чтобы ты знал, что я… по-настоящему тебя люблю. Какими бы ни были наши отношения, я благодарен тебе за заботу, проявленную к чужому пацану. Прости если разочаровывал тебя, создавал проблемы или, еще что… И… здорово, что сейчас мы можем породниться. Мои познания о ритуалах слишком посредственны, но что я знаю наверняка, братание – серьезнее обычного родства, ведь наши действия добровольны. Так что, теперь ты от меня не отделаешься! – он улыбнулся, глядя на названного отца. Гор сжал зубы, в глазах его всего на миг блеснули и исчезли слезы, – этот амулет был при мне всегда, – воздушник снял с шеи деревянный круглый кулон с крестом внутри. У креста были изогнутые по часовой стрелке края, – и я дарю его, веря, что теперь он станет охранять тебя, как ты охранял меня в детстве.

– С-спасибо, сын! – голос лесника все-таки дрогнул, когда он принимал дар Никиты, – я… тоже тебя люблю и… прости… за все… я… короче мудак, – Никита обнял Гора, сдавливая в объятиях, не давая больше произнести ни слова.

– Ну, что, водяник… – леснику понадобилось время, чтоб взять себя в руки и повернуться к Мите, – честно, никогда не думал, что буду с тобой брататься… – Митя в ответ кивнул, мысленно соглашаясь с его словами, – но жизнь, однако, штука удивительная… короче, я предлагаю этим братанием завершить вражду между нашими родами, хороший повод, че… Забудем войну, которую не мы начали, но нам дано завершить! Ты как? «За», или нет?

– Я – «за», Гор! – ответил Митя, – давай закончим вражду! – и первым протянул руку.

– И амулет у меня почти в тему… – Гор разжал свою огромную ладонь, на которой лежал вытесанная из дерева фигурка, символизирующая рукопожатие, – я сам его сделал из куска заговоренного дерева. Не знал, кому придется дарить, но рад, что довелось тебе. Отныне ты волен ходить по моим землям свободно, а амулет убережет тебя от любой насильственной магии, приняв ту на себя.

– Спасибо, лесник! – Митя принял дар и крепко пожал руку бывшему врагу, – двери моих земель так же открыты для тебя. Да будет мир!

– Петр Ильич! – водяник, повернувшись к чауру, глядел серьезно своими синими, как море очами, – я верю, что все знакомства не случайны и из любого можно вынести если не пользу, то опыт. В случае с тобой, я встретил мужика, с которого можно брать пример, да-да, не тушуйся, от сердца говорю. Ты мудр, уравновешен, правдив. Я наблюдал за тобой и восхищался. Жаль, не видел, как ты проявил себя в прошлой битве… И по правде говоря, не уверен, что мой подарок принесет пользу, ты сам по себе крутой амулет! – все засмеялись, – но в общем, вот… – Митя протянул Петру колбочку с жидкостью, – это самая настоящая «живая» вода. Не такая всемогущая, как с Полянки Панни, но тоже кое-что может. Сил придаст, здоровье поправит.

– Спасибо, Дмитрий! – Петр взял подарок и искренне пожал руку водянику, – буду беречь! Замечательный подарок!

– Вячеслав! – Петр Ильич протянул участковому черный серебряный браслет с толстыми звеньями, – я красиво говорить не умею, но скажу, что этот браслет сделал для тебя лично, а сейчас только пользуюсь поводом подарить. Его действие, на самом деле простое – предупредить об опасности, но плюс в том, что ты его можешь носить и в животной ипостаси. Он самостоятельно изменит размер, ты и не заметишь.

– Ничего себе «простое действие»! – восхитился Славик, – спасибо! А как именно он предупреждает?

– Нагревается. Чем ближе опасность, тем сильнее греет, – пояснил Петр Ильич, защелкивая застежку на запястье участкового, – рад, что будем братьями!

– Спасибо и я рад! – и они пожали друг другу руки.

– Антон… Скажу честно, ты мне долгое время не нравился! – все снова засмеялись, а Грозный, кажется удивился, – ну а что, богатый до безобразия, красивый! Покорил всех женщин в деревне от грудного возраста до глубоких седин, – Славик тоже рассмеялся, – когда ты появился, я думал, ну все, конец моей спокойной работе, явился бандюган, будет здесь свои порядки устраивать. Я ошибался, прости! Ты для села столько сделал, восстановил его можно сказать из руин. Школа, садик, магазины, кинотеатр – это все твоих рук дело, я знаю, хоть ты и не светился.

Антон засмущался и растеряно взглянул на Никиту, как бы говоря взглядом: «Ты зачем проболтался?»

– Это не Никита! Не смотри на него так, у меня другие источники информации. Одним словом, клевый ты мужик, рад знакомству, рад, что побратаемся! А подарок не совсем от меня лично… – он достал из кармана кусок белой шерстяной нити, – протяни руку…

Участковый повязал на запястье Грозному нить на несколько узелков и сказал:

– Эта нить однажды спасет твою жизнь. Примет удар на себя и порвется. Когда это случится, не дай тем мудакам, которые рискнут поднять на тебя руку, второй шанс, просто уничтожь их!

– Ничего себе! – присвистнул Антон, – спасибо, друг! Охрененный подарок! – они, как и другие до них, пожали руки и повернулись лицом к костру.

– Чудесная речь, мужики! – похвалил Лапа, – но продолжим!

– Давно пора, околеем! – пробурчал Гор. Лишившись ипостаси медведя, он уже не так легко переносил холод.

– Под небом Сварожьим, на земле Ладиной, речется, деется, от Рода изначального как водится! – громко прокричал в небо Белый Волк, все замерли, прислушиваясь к его словам, – Воссияй Солнце ясно, и громы Перуновы громыхните, стожары полыхните и явись силушка добрая, славная, во благо призванная! – Лапа подошел к Антону и протянул ему кинжал, сказав тише, – режь запястье!

Антон взял дрогнувшей рукой кинжал, повертел тот в руках, не зная с какой стороны взяться за это дело.

– А ты сам не можешь?

– Могу и я. Но тогда мне всем резать придется, – предупредил волхв, – согласны?

Мужчины кивнули.

Тогда, не медля, Лапа дал Антону подержать кубок с вином и быстро провел лезвием по запястью, резанув глубоко. Грозный зашипел, но руку не отнял. Кровь полилась струйкой, падая крупными каплями на белый снег. Лапа подставил кубок, отсчитал пять капель и накрыл порез белым полотенцем, сверху придавив большим пальцем. Что-то пробормотал, дунул. Когда снял, на месте пореза остался лишь небольшой, почти заживший шрам.

– Ого, – восхитился Грозный, – ну ты даешь!

Лапа повторил сие действие с каждым из присутствующих, отсчитав от каждого точно пять капель в кубок. Затем размешал кровавый напиток рукоятью кинжала и вернулся к Антону.

– Выпей пять глотков. По глотку на каждого приобретенного брата.

Грозный скривился, сделал несколько глубоких вдохов, закрыл глаза и исполнил, что велели. Лицо его побелело, он едва-едва смог проглотить последний глоток.

– Да ладно тебе, из-за вина вкуса не чувствуется, – пробурчал Лапа, – там той крови всего ничего.

Одному за одним подносил волхв кубок и все пили ровно по пять глотков каждый. Оставшийся напиток Лапа выплеснул в костер, от чего тот вспыхнул ярче прежнего, и снова обратился к небу:

– Явись силушка добрая, славная, во благо призванная, и назовитесь вы от сего дня братьями названными, кровью породнившимися! И пуще того, отныне и довеку – братьями родными! Благословенные предками, помните – отныне и до смерти – вы едины! Клянитесь беречь друг друга и жизни не пожалеть для брата!

– Клянемся! – хором ответили женихи.

– И доколе так будет – нерушима клятва эта!

И тут грянул гром и полился дождь.

– Теперь обнимитесь и стойте так, пока костер не потухнет, братья!

* * *

«Станем гадать, как девку замуж отдать

– Ну, Лукерья, делись, как гадать будем? Что, прямо сейчас начнем, днем? Я думала гадают ночью.

– В сумерках, а то как же! – согласилась клецница, – при солнышке подготовиться надобно.

– Рассказывай!

– О-о, чаво, нетерпячки напали? – хихикнула Лукерья, – сперва ж ни в какую!

– Передумала! Ты только помни обещание, если увидишь что-то плохое – молчи! Я хочу знать только хорошее, или ничего! Ясно?

– Истее некуда! – фыркнула охоронница, – чаво уж тут…

– Попервой подготовиться надобно. До темноты еды не вкушать.

– А, так вот почему ты мне завтрак не дала. А кофе пить значит, можно?

– Дозволяется пить скока хошь, токмо не хмельное.

– И то хорошо, – обрадовалась Слагалица, – я без кофе не человек.

– Да ты и с кофеем не человек, – заметила охоронница лукаво, – не токмо, человек, – исправилась она.

– Да помню я, помню…

– Далее внимай! До темноты запрись в опочивальне и думам придайся.

– Каким?

– Тебе виднее. Насущным. Об чем хошь думай.

– Так. Дальше.

– Как стемнеет, я тебе в дверку постучу. Ты потихоньку спускайся и отправляйся в истопку. Токмо помни, ни гу-гу.

– Поняла. Молча в баньку.

– Тама, как омываться буш, про себя приговаривай: «Мою тело, омойся и душа»

– Мою тело, омойся и душа. Вроде запомнила.

– В предбаннике я оставлю рубаху из полотна домотканого. Ты не гляди, что ветхая, она можно глаголить, ценность рода!

– Да без проблем, – согласилась Степка, – лишь бы чистая.

– Древности не мараются, – возразила Лукерья возмущенно, – темнота!

– А я и не скрываю, что не разбираюсь. Только хватит меня упрекать этим каждый раз, – обиделась Степка.

– Ой-ой, зарюмсай ишо! Внимай далее!

– Вот научит меня Петя вас видеть, за все поплатишься, Лукерья! – пригрозила Степка, – ты меня еще плохо знаешь!

– Ой ли? Видали, как ты Катюху с другиней отхайдокала! – хихикнула охоронница, – токмо меня сперва изловить надобно!

– Доведешь – найду способ! – пообещала Степка, правда уже беззлобно, – вещай дальше, язва!

– От таковой слышу, хозяюшка!

– Наденешь рубаху и ничаво поверх. Токмо в одеяло завернись и дуй к домику.

– А обувь?

– Босяка!

– А если заболею? Ты что, после бани по снегу босиком?!

– Не возьмет тебя хворь, как есть баю!

– Точно, а это не разводняк?

– Чаво?

– Ну, это ты не прикалываешься надо мной?

– Я слов иноземных не разумею, тарабарщину блеешь!

– Это я тарабарщину блею, ты бы себя временами послушала, без словаря не разберешься! – Степка руками всплеснула.

– Как мои пращуры глаголили, так и я! А у тебя рот немыт! Ну ничаво, в истопке отмоешси!

– Да ты! – задохнулась Степка, – да я, тебя…

– Барышня, – опять вмешался Егорыч, – простите болезную, в такие денечки все лихое из нас преть.

– Типа ПМС, что ли? – Слагалица кулаки сжала, до чего они зачесались кое-кому космы пообрывать, – ладно прощаю! Но тебе Лукерья тоже не помешает в баньке искупаться и рот помыть.

– А то как же! Все омоемси! – согласилась Лукерья и продолжила, словно ни в чем не бывало, – как в домик воротишься, подходи к столу, тама я ужо яств наставлю для Дедов.

– Это еще для каких Дедов?

– Предков так кличут, пращуров. Кои берегут род.

– А почему Деды, а не Бабы? У меня же я так понимаю, женщины в роду главные.

– Не суть кто, мужики, али бабы. Зовутся все предки Дедами. Испокон веков пошло.

– Ладно. Хорошо. Значит ты накроешь для них стол.

– Так точно. А ты приди и еду по тарелками расклади. Токмо молча, не запамятовала?

– Да-да, все молча.

– Токмо конда с угощениями завершишь, скажи одну фразу простую, к одной из прародительниц обращаясь.

– А к какой именно?

– Завсегдась к бабке обращались, или к кому древнее. Как пожелаешь.

– А, тогда я могу к Евдотье?

– Могеешь и к ней. Скажешь коротко: «Приди Евдотья, уважься угощеньями». Она придет и с собой остальных приведет.

– Приди Евдотья, уважься угощениями. Поняла.

– Опосля запри дверь в кухоньку и до утра туды не вертайси.

– И что, спать идти? А гадать когда же?

– Далее внимай. Как кухоньку запрешь, дуй в свои удобства.

– Куда дуть?

– В удобства, где ваганы, да место отхожее.

– В ванную, что ли? А зачем, чистая же буду?

– Зеркало со стены сыми. Токмо не заглядывай ишо. Тащи в опочивальню. Сядешь где поудобнее, да к зеркалице умственно обратись, попроси показать момент из минувшего, раз уж грядущего так опасаешси.

– Любой момент?

– Какой тебе надобен, тот и проси. Не пустяшку какую, само собой.

– Угу. Ну я уже придумала. Хорошо, с этим тоже понятно. Дальше?

– А далее отдых тебе надобен. Спи себе.

– Что, это все???

– На первой день токмо так. Опосля таво, как уважим предков угощениями, можна гадать на всякое, они подсобят правду узреть.

– Скучно как-то, просто слишком…

– Ничаво не просто. К вечеру без жрачки так умаешьси, и рада кроватке буш.

– А завтра уже можно будет поесть?

– А то как же, токмо первой денек воздержаться надобно.

– Хорошо, Лукерья. Я все поняла.

– Ну и дуй тогдась в опочивальню, голову от дум освобождай. Да помни, лишнего слова с уст, чтоб не слетело.

– Помню я, помню.

* * *

А Степке и в самом деле было о чем подумать. Так что сие уединение и внезапные дела женихов, как нельзя кстати оказались. Их самих, ясное дело, эти мысли и касались.

Ведь откровение у нее вчера случилось, да и утром сегодня, тоже. О том, что чувства у нее есть к ним. Вчера, конечно, она это с Никитой осознала, а сегодня утром поняла, что… ко всем испытывает уже не просто симпатию.

И сие понимание такую бурю в душе устроило, что она предпочла закрыться, не замечать, не думать. Отложила, так сказать до момента подходящего, еще не зная, что он так скоро настанет.

И вот лежит она в своей постели шикарной, в потолок глядит и пытается в себе разобраться.

Женщины в современном мире давно позабыли, что такое мужик истинный, надежный, опора, защита всей семьи. Обмельчал мужик нынче, обмельчал. Нет, конечно Степка верила, что где-то еще существуют редкие особи настоящих пород. В музеях, возможно? Под стеклом, чтоб даже руками не трогали.

А то как иначе думать можно, если у троих лучших подружек, мужья засранцы? Да у нее из всех знакомых, только у папы с мамой брак нормальный. Но то такое, отца в счет принимать не стоит, он другое поколение. Так что выводы напросились верные. Отхапала себе Степанида чуть ли не единственных настоящих мужиков. И в общем-то не было у нее вариантов НЕ влюбиться. Не было и все тут.

И теперь надо разобраться, что же со всем этим делать? Ведь обещала Евдотья, к концу срока жениховского у нее само собой в голове сложится, да сердце выбор сделает. А тут получается, к концу срока сердце выбрало… всех???

Фигово, подумала Степка. Уж не значит ли это, что Николаша прав был и ей, как Последней Слагалице придется жить со всеми? А как же тогда пророческая песня Зои? Вроде там обещана свобода, ежели всех семерых сбережет… И что там еще пелось? Ага, огневику нельзя позволить четвертый раз мужем стать. Ну с этим вроде само сложилось, если считать Николая умершим. Сегодня как раз и узнает, мертв ли псевдобывший, или сценку разыграл.

И все-таки… Кого выбрать, если каким-то чудом в День Перуна боги позволят взять одного? Ворочалась Степанида с боку на бок, по комнате ходила, в окошко заглядывала, но не находила ответ на свой вопрос. Все любы, каждый по-своему, конечно.

Митя… тут сердце кульбит в груди совершило. Томление к нему было некое, грудь сдавливающее. Но уже не так верилось, что его место первое. Льдинка болючая в середке груди расположилась, да покалывала час от часу. Бросит он ее, уйдет в сторону, ежели выбора боги не дадут. Может и понимала она его в глубине души, но боль не отпускала. Давила и кололась. А она ведь не Нидара, она иная совсем. Отказ не простит.

Никита… Никита особенный мужик. Загадка в нем имеется и стержень стальной. Еще при первой встрече, тогда в сельсовете, она подумала, что он мужик из мужиков. Такой вроде и обманчиво спокойный, непоколебимый, а потом, бац! Все проблемы порешал, за своей грудью от бед спрятал. Вспомнилось, как в день рождения он страсти жениховские гасил, как держался, сам едва с ног не падая, чтоб ей полегче было. Да и с документами мигом разобрался, сама бы она год по разным инстанциям бегала, пороги оббивая. А голос… Мурашки до пят.

Гор… Этот конечно, засранец немного. Степка усмехнулась своим мыслям. Да только ведь за нее до конца пойдет. Характер не сахар, но и она тоже, не леденец. В чем-то ей его характер импонировал, особенно до того момента пока с мишкой воедино был. А вот разделение лесника подкосило. Но стоит ли его за это осуждать? Думается, трудно часть себя потерять, причем безвозвратно. Да и ревнивый более остальных, от того и бесится, ядом плюясь. А рядом с ним Степаниде хорошо. Большей страсти, пожалуй ни к кому не испытывала. Заалела, припомнив, как дважды оргазм с ним испытала, всего-то он поцелуев.

Антон… Антоша, славный, добрый, понимающий и совсем не грозный, врет его фамилия. Хотя, возможно он только с ней таков? Да и решительный он по-более других. Решения принимает мгновенно и тут же их выполняет. Его и просить не надо. Еще с ним вместе она словно на одной волне. Возможно из-за того, что они о своих силах узнали недавно и пока не до конца освоились.

Славик… Волк, сильный, эмоциональный, порывистый. При этом правильный, справедливый, терпеливый. С ним хорошо, пусть и слегка нервно. И к ней у него столь трепетное отношение, словно каждую минуту обидеть боится, слова подбирает. И каждый раз рядом находясь, пытается коснуться, хоть прядки волос, хоть одежды. А если удается коснуться руки, всегда так нежно запястье гладит. А уж как кусается… Б-р-р, Степка аж вздрогнула вся. Она сама от его укусов дуреет и в ответ кусаться готова.

Петя… Мудрый, спокойный, уравновешенный. Сперва казался самым простым из всех, смешным даже. Вспомнила с улыбкой, как он к ней в гости в галошах пришел. А вот потом… как-то неожиданно совершенно с другой стороны раскрылся. Да уж, за ним точно, как за каменной стеной. То, как он бросился ее спасать от хапунов, поразило до глубины души. Она и не подозревала насколько чаур силен. Одной рукой оторвать дверь у автомобиля и на ходу запрыгнуть в него?! И даже стихийной силой не обладает, а так крут. И как раненный шел, едва волоча ноги, она тоже хорошо помнит. И то, как умирал у нее на коленях и свой ужас от этого тоже, не забыла. А еще Петр авторитетный. Когда на женихов гаркает, те почти сразу шелковыми становятся. Прислушиваются. А это тоже немаловажно. Вот кто, в их семье мог бы занять место «главного мужа». Или нет, он пожалуй за это место поборолся бы с Антоном. Но эта мысль так перепугала Степку, что она мигом ее отмела. Совсем сдурела, так спокойно рассуждает на тему многомужества и уже женихам титулы раздает.

Мишка… Тут у нее даже в сердце улыбка расцвела. Вот он точно, самый добрый из всех. К нему в душе столько тепла, что она аж захлебывалась. И самоотверженный до чего. При этом не давит, ничего не требует, в сторонке находясь. Словно всех вперед пропустил, а сам в хвосте плетется. Но не так это, не последнее у него место в сердце Степки, ох не последнее.

Села Степанида на подоконник да загрустила, потерявшись. Кого брать, кого любить? Ежели все дороги? Ни одного из них терять не хочет! Даже подумалось, что проходи сейчас награждение Славика, она бы этой Лике смазливое личико подпортила.

«Ох, что за день такой? Может и правда все лихое наружу лезет, как Егорыч сказал? Мысли и те дикие! Лишь бы у мальчиков ничего подобного не случилось» И уже за телефон схватилась, решив написать им сообщения, с целью узнать как дела, когда Лукерья постучала в двери. Время за думами пролетело шустро. Вот уже и темень за окном.

Спускалась по ступенькам Слагалица осторожно, в полной темноте, так как Лукерья заранее предупредила, что в период святок в темное время суток кроме свечей ничем пользоваться не рекомендуется.

В доме пахло. Степка не сильна была в толковании запахов, но вроде ладаном? Еще, может полынью, если не ошибается. И тишина гробовая. Аж жутко стало.

В баньке было совсем темно. И жарко. И пахло вообще божественно. Разными травами, хвоей, древесиной свежей.

Степка сделала, как велели. Долго мылась выданным куском мыла, ополаскивалась с помощью ковша и приговаривала заветные слова: «Мойся тело, омойся и душа»

И действительно, с каждым опрокинутым на себя ковшом на сердце легче становилось. Отходили прочь переживания, дышать становилось проще, спокойствие обволакивало с головою.

Рубаха, оставленная Лукерья, оказалась до чего красивой, что Степка устыдилась своих слов. Она-то думала ей достанется застиранная дырявая тряпица. А по факту рубашка была белая, вся в диковиной вышивке белой нитью. Белым по белому. На груди и по подолу на сорочке были круженые вставки из кружева ручной работы. «Красивая рубашка, прямо как для первой брачной ночи» Одна досада, рубаха оказалась слишком широкой, размеров эдак на пять больше и доходила Степке лишь до колен. «Видно Слагалицы до меня в дань прошлой моде на фигуры, были пониже, да пошире, аккурат, как Антону нравятся» Она хохотнула этим мыслишкам и завернувшись в одеяло с головой, выскочила на улицу.

И там ее ждал небольшой сюрприз в виде елового помосту до входной двери. Кто-то позаботился, чтоб она не бежала босыми ногами по заледеневшей тропинке. Приятно.

В домике по-прежнему пахло ладаном и было все так же тихо. Степка скинула одеяло, поправила волосы, распрямила спинку и как могла торжество пошла в кухню. Очень старалась, хоть в данном наряде чувствовала себя смешной.

На столе стоял круглый хлеб, горячий, из печи еще. Пироги с начинками различными, миска с варениками. Степка, как полагалось, разрезала хлеб и пироги, по тарелкам рассыпала вареники, возле каждой вилку разложила, салфеточками засервировала. Нервничала немного, но поклонилась и прошептала: «Приходи Евдотья Ильинична, уважься угощениями!» После тихонько заперла дверь кухоньки и пошла далее выполнять указания охоронницы.

Зеркало со стены снялось легко. Помня указание не глядеться, Степка отвернула его от себя и пошляпала в опочивальню, одной рукой держась за стенку, опасаясь свалиться в темноте.

В спаленке горели две свечи, одна на прикроватной тумбе, вторая на подоконнике. Привычно пахло ладаном и еще чем-то, похожим на травяной чай. И правда, чашка с чаем обнаружилась рядом со свечой на тумбе. Степка мысленно поблагодарила Лукерью, так как от голода в кишках неприлично бурчало и булькало.

Выпила чайку с медком и уселась поудобнее в койке. На колени поставила зеркало и зажмурилась. «Так, не забыть бы Николая назвать настоящим именем, – подумала она»

Погляделась в зеркало, отмечая, как загадочно блестят в нем ее глаза и пролепетала про себя: «Зеркалица-зеркалица, очень тебя прошу, покажи мне пожалуйста смерть огневика Негослава, если он действительно умер!»

Зеркало пошло рябью, как в озере, когда в него камень бросишь. И увидела Степка… то о чем просила.

Как фильм глядела. Высокий, еще не старый и привлекательный мужчина подошел к стоящей к нему спиной женщине, в которой Степка узнала себя. Рот руками зажала, от того что захотелось закричать. Она все поняла. «Значит огневик все-таки умер!» Хотела зажмуриться, или оттолкнуть от себя зеркало, но не смогла.

Как замороженная глядела на то, как Николай сжал ее в объятиях, как развернул к себе и поцеловал. Видела, как по ней от его страсти дрожь прошла и ноги подогнулись. Увидела и то, чего тогда не разглядела. Николай улыбался. Поцеловав ее и проглотив воду, он улыбался! Столько в той улыбке радости было, облегчения, что Степка едва не застонала. Видно, очень Николай хотел освобождения, раз так счастлив был в последний миг жизни. А затем он кашлянул дымом. Оттолкнул Степку. И сгорел.

Переживать заново этот момент было тяжело. Почти так же, как и в тот раз. Она закрыла глаза, слезы по щекам растирая. «Все-таки он умер, никакая это была не инсценировка…»

Чтоб взять себя в руки ей потребовалось минут двадцать. Глубоко подышала, отодвинула от себя зеркало и хотела было потянуться за чашкой на тумбе, обернулась и…

Увидела свое отражение в оконном стекле. Как она со старым зеркалом на коленях глядит в окно. В зеркале отражался Степкин профиль и свеча, стоящая на подоконнике. Слагалица застыла, заглядевшись на случайно образовавшийся зеркальный коридор, потерявшись в двух отражениях. И даже голова закружилась, завертелось все пред глазами, примерещилось, что зеркал уже гораздо больше, их десятки и во всех них она отражается. И вот уже даже дверь в зеркале показалась, Степка головой вертеть стала, стараясь понять, что это за дверь и где находится. Да тут раздался испуганный шепот:

– Мать честная, второе зеркало! Не глядись, хозяюшка, не глядись!

Но было поздно. Дверь отворилась, словно приглашая ее заглянуть. И Степка заглянула, потянулась за той дверью, стараясь увидеть все-все, что за той дверью находится.

«Те, кто где-нибудь встречались,

встретятся опять когда-нибудь»

Два взмаха ресницами и стоит Слагалица в темной-темной комнате. С перепугу аж коленки подкосились, хорошо позади дверь запертая оказалась, за нее и схватилась.