Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

– Может, в этом и проблема, – отозвался Лев. – В том, что я не хочу.

Слава заметил, как грудь Мариам под строгим жакетом едва заметно поднялась и тяжело опустилась вниз. Усталый вдох, который она явно пыталась скрыть, помог Славе почувствовать с ней единение: он её понимал. У него самого начинала болеть голова.

– Я не понимаю, – проговорил он. И повторил, стараясь вдуматься в каждое слово: – Проблема в том, что ты не хочешь… Почему это проблема?

– Конечно, ты не понимаешь, – неожиданно резко отозвался Лев. – Если бы я считал для себя возможным выглядеть, как ты, одеваться, как ты, подавать себя в обществе, как ты, наверное, я бы и к этому относился проще. Как ты. Но я другой, я… Я вырос на улице со скинхедами, я просто не могу так легко… так легко к этому относиться.

– Я понимаю, – Слава старался звучать мягко. – Просто мне казалось, это уже решеный вопрос.

Лев помотал головой:

– Пока ты мне отказывал, я мог думать, что мы делаем это, потому что ты не разрешаешь выстраивать наши сексуальные отношения иначе. Но теперь ты разрешаешь и… Мне это не нравится, потому что я не хочу действовать по-другому, но ты лишаешь меня оправданий.

– А перед кем ты собираешься за это оправдываться?

– Перед собой.

– Зачем?

Он снова отвернулся:

– Не знаю.

Слава перегнулся через подлокотник, взял Льва за руку, решив напомнить:

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже, – незамедлительно откликнулся он и даже – как будто бы – повеселел.

– Если я могу как-то облегчить твои переживания, скажи.

Лев неопределенно повел плечом, что можно было понимать как: «Скажу», а можно – «Отстань». Слава всё равно улыбнулся: таким он ему показался дурачком в этих странных маскулинных метаниях, но говорить так, даже ласково – «Ты дурачок» – он не стал. Это было непонятно Славе настолько, что хотелось фыркнуть от смеха, но то, что важно одному, приходится принимать и другому.

– Это правда важно, – для верности он сказал это вслух. – Я понимаю, что ты взрослел иначе, чем я. То, что тебя беспокоит, это… какая-то общественная установка, и мы можем вместе подумать, что помогло бы тебе от неё избавиться.

Лев устало потер переносицу, и сказал совсем не то, что ожидал услышать Слава:

– Ты мне стразики обещал.

– Я… – он смешался, – хорошо.

И Лев кивнул, будто поставил точку в разговоре. Только тогда Слава заметил, что Мариам почти не вмешивалась в их общение, и они разобрались в проблеме сами – без посредника, без модератора, без человека, который вовремя скажет: «Брейк». Ого…

Выйдя на улицу после сеанса, Слава почувствовал, как разрядился воздух: словно прошёл грозовой ливень. Лев держал руки в карманах пальто и неловко мялся рядом, глядя в землю – Слава забеспокоился, что облегчение почувствовал только он.

– Всё в порядке? – он обеспокоенно положил ладонь на его талию.

– Хочу ещё кое-что сказать, – не поднимая головы пробубнил Лев.

– Говори.

Тогда, выпрямившись, он всё равно отвел взгляд в сторону – вбок и немного в небо – и быстро выпалил:

– Когда мы с Шевой смотрели порно с видеокассеты его родителей, я всегда представлял себя на месте девушки, – выдохнув, он даже отступил, ускользая из-под Славиной руки. – Всё, это всё…

Слава не смог сдержать улыбки.

– Круто, – проговорил он, хотя не был уверен, что именно такого ответа ждёт Лев. – Ты… познавал себя.

– Всё, пойдем домой, – попросил он, уводя Славу за рукав из-под крыльца медицинского центра.

Они пошли рядом, и Слава, гадая, как помочь Льву пережить эту откровенность (которую он наверняка мысленно называл «ужасной»), сказал:

– А я в подростковом возрасте стыдился, что, когда дрочу, думаю о парнях, и поэтому натирал руки перцем, чтобы не дрочить и… не думать, – с печалью добавил: – Правда, всё равно думал, даже если ничего не делал…

– Боже… – проговорил Лев. – Мы росли в какое-то конченое время.

– Мне кажется, здесь это не «время». Здесь это просто… правила жизни.

Лев положил руку на Славины плечи, обнимая, и тёплое дыхание коснулось густых волос:

– Мы уедем. Я тебе обещаю.

Лев [91]

Он занимался настоящим-пренастоящим извращением, которого не позволял себе никогда, которое обходило его стороной, даже когда он был ребёнком и делал поделки в школе, которое даже хуже, чем писать стихи, и, возможно, даже хуже, чем быть пассивным геем – но это дискусионный вопрос, – в общем, он украшал… коробочку. Даже не коробку. Коробочку. Небольшую, где-то вполовину от обувной, квадратную, с плотной крышкой – он специально заказал её на маркетплейсе, и теперь рисовал сердечки блестящими маркерами по бурому картону. Маркеры тоже заказал на маркетплейсе. Можно было бы сразу заказать красивую коробку, но Лев подумал: как-то не от души. Странные, конечно, у него мысли, но всему виной терапия.

Он складывал в коробку свои стихи. Перелистывал старый блокнот, лучшие из творений аккуратно вырывал и отправлял в коробку, другие же окидывал критическим взглядом и удерживался от порыва вырвать, скомкать и забыть. Нет. Нет! А вдруг кто-нибудь из детей прославится, и потом каждый артефакт их жизни будет стоить миллионы? Нельзя исключать такой вероятности, когда оба ребёнка – гении.

Конечно, в коробку отправилось стихотворение про мальчика, который морщил нос (очень забавно), и все посторонние звуки куда-то исчезали, и было странно. И про парня в джинсах с дыркой на коленке. И про человека, которого он никогда не встречал, но искал везде-везде в жадном желании найти.

А ещё – он долго думал, делать это или нет, – спрятал в самом низу листок, не вошедший в блокнот-сборник из змеиной кожи. Последнее из написанных стихотворений, родившееся то ли в пьяном бреду, то ли в сильной тоске (или в смеси из двух этих состояний). Он хранил его между книг в съёмной квартире, а теперь, когда сдал ключи арендодатильнице, сомневался: выкинуть или оставить.

Оставил.

Коробку он обвязал красной лентой, сверху прилепил бант и с сомнением оценил чудеса рукоделия: криво, сердечки размазались, но… сойдёт. Вечером, вручая её Славе, он так и сказал:

– Не суди строго, это первый подарок, который я делал своими руками и… – он смутился, но договорил фразу: – и своим сердцем.

Слава был покорен: заулыбался, заволновался, и, принимая коробку в руки, едва её не выронил.

– Извини, – тут же сказал он. – Я просто… – он поджал губы, и Льву показалось, что в глазах промелькнули слёзы. – Это просто какой-то новый ты.

– Ну не плачь, – попросил он. – Если тебя это расстраивает, я могу стать прежним.

Выражение трогательной радости на Славином лице сменилось скепсисом: ага, щас. Он прошел к кровати, осторожно опуская коробку на постель, и сел перед ней, как перед священной реликвией: не дышать и руками не трогать.

В квартире было тихо. Вечером они отпраздновали Славин день рождения с детьми, на котором Лев держался особняком и всех уверял, что решил в этом году ничего не дарить, потому что он и сам – замечательный подарок. «Так Ваня говорил», – напоминал Лев, но Ваня уже потерял часть былого энтузиазма: «Даже не знаю…». Только когда дети разошлись по кроватям, Лев завёл Славу в комнату, как в сакральное место – за руку, бесшумно, переговариваясь шепотом, – и вытащил из комода припрятанную коробку.

Теперь Слава смотрел на неё блестящими глазами, не решаясь открыть.

– Ну давай, – нетерпеливо проговорил Лев. – Раньше сядем, раньше…

– Тебе неловко? – с пониманием спросил Слава.

– Да, – честно признался Лев. – Я раньше… Ну… Я только Мики показывал, но он в ответ показал своё, и это было не так сложно.

– Хочешь, я тоже что-нибудь покажу?

Лев фыркнул:

– Да что я у тебя не видел?

Он имел в виду, что Слава никогда не прятал от него свои работы, а тот обольстительно улыбнулся и одним движением развязал ленту. Сердце ухнуло вниз, Лев положил ладони на колени и сжал.

Первый пошел.

Слава взял дрожащими пальцами – ну, хоть не один Лев трясется, как осиновый лист, – листок, и пробежал глазами по строчкам. Сначала быстро, потом, замедлившись, вернулся, и остановился будто бы на каждой строчке. Не выдержав этой пытки, Лев отвернулся, и тогда Слава сказал: – Это прекрасно.

– Ну уж…

– Нет, правда! По-моему, очень талантливо и… это про меня?

– Про кого ж ещё, – буркнул Лев.

– Ого, – Слава улыбнулся, снова утыкаясь в стихотворение. – Я и не знал, что… Что я у тебя такой.

– Какой? – Лев сделал усилие над собой, оборачиваясь.

– Нежный, заботливый, ласковый…

– Ты ж такой и есть.

Слава подался вперед, мягко чмокнул в щеку и отложил листок в сторону. Следующий. Внутри опять закрутилась тревога, и Лев отвернулся.

Он слушал, как страницы шуршат в Славиных пальцах, сменяя друг друга, и считал минуты: сколько это уже длится? Вечность? Иногда Слава отвлекался, чтобы сказать, как какая-то строчка кажется ему особенно красивой, или: «Боже, поверить не могу, что ты был настолько влюблен» («Я вообще-то и сейчас», – несколько обиженно уточнял Лев).

– Спасибо, что открываешься мне, – произнёс Слава, и снова поцеловал в щеку.

Оставалась последняя страница, и Лев перехватил его руку на полпути.

– Подожди, – попросил он. – Нужно кое-что уточнить.

– Слушаю… – отозвался Слава.

– Это стихотворение я написал недавно, когда мы… были в разлуке. И в ссоре. Всё, что в нём… уже не имеет значения. Не принимай близко к сердцу, ладно?

Слава нервно посмеялся:

– Оно полно ненависти ко мне?

– Никогда, – серьёзно ответил Лев. – Всё, что я делаю, полно только любовью к тебе.

Голос Славы стал тверже, и в то же время нервозней.

– Хорошо, – откликнулся он, и Лев отпустил руку.

Слава взял последнее стихотворение.

Расскажи мне о вечном,

Обними за плечи,

Ты обещал быть рядом

И меня беречь.

Но наступает вечер,

Тень в углу шепчет,

Что закрыться нечем,

Этот виски – мой щит.

Я слышу, как стучит сердце,

Не могу согреться,

Я не помню, куда положил ключи.

Вдоль дорог не гуляют ночью,

Между прочим,

Мне так объясняла мама,

Но а man can die but once.

Кстати,

Так говорят в Канаде,

Но что это значит,

Если я не хочу жить?

Их глаза встретились.

– Ты хотел умереть? – с тревогой спросил Слава.

– Я не хотел жить. Это другое.

– Я не знал, что было… настолько плохо.

Пальцы, держащие листок, ослабли, и Лев, подловив момент, выдернул его из Славиных рук. Сказал, убирая обратно в коробку текстом вниз:

– Было и было, что теперь… Всё прошло.

Он подался к Славе, забираясь в его объятия, и они опустились на постель. Лев положил голову ему на грудь.

– Стихи потрясающие, – услышал он сверху. – Спасибо, что показал.

– Подарил, – поправил Лев. – Теперь они твои, а не мои. Сам за них дальше красней.

Слава рассмеялся, и его рука переместилась с плеча Льва на талию; пальцы, поглаживая, пробрались под рубашку и заскользили по коже.

– Как твои ребра? – шепотом спросил он.

– Отлично, – также тихо ответил Лев. – Уже ничего не болит. Хочешь снять с меня бандаж?

Три дня. Ещё три дня. Слава покачал головой.

– Нет, – отозвался он. – Но хочу снять с тебя всё остальное.

Он перевернулся, оказываясь сверху, потянулся к тумбочке и выключил настольную лампу. Их губы нашли друг друга в темноте, и Лев, целуясь, прикрыл глаза, позволяя себе расслабиться.

Слава [конец]

Слава чувствовал себя, как перед экзаменом: пустой, вытянутый коридор, тусклый свет офисных светильников, отбрасывающих жёлтые пятна на стены, и едва различимый гул голосов, доносящийся из-за множества дверей. Эта атмосфера напомнила ему колледж во время сессий – те же напряжённые лица, те же нервные взгляды, те же ожидания. Но здесь, в бизнес-центре, не хватало запаха краски, нервозно пробегающих вдоль окон студентов, которым срочно нужна пастель или карандаш 12В. Здесь всё было стерильно, холодно и отстранённо.

Слава слышал, как в ближайшем кабинете задвигались стулья, раздались шаги по скрипучему паркету, и на мгновение ему показалось, что вот-вот из-за двери выйдет кто-то с просьбой – точилка, клячка, что-то простое, что можно легко дать и забыть. Но вместо этого появился Мики. Он вышел, всхлипывая, его глаза были красными, а лицо – бледным, словно он только что пережил что-то, что вывернуло его наизнанку.

Сегодня утром сын попросил поехать с ним к психотерапевту и подождать в коридоре. Сказал, что предстоит сложный разговор, и он не хочет добираться после него один. Слава согласился, конечно, согласился, хотя внутри всё сжалось в комок. Он сидел на жёстком стуле в коридоре, стараясь не вслушиваться в глухие голоса за стенкой, и держал в руках потрёпанный томик «Зова предков» Лондона. Книга была открыта на первой странице, но слова словно расплывались перед глазами. Он перечитывал одни и те же строчки снова и снова, но дальше не продвигался – мысли путались, сердце билось где-то в горле, а в ушах стоял навязчивый шум тревоги. Он нервничал.

Когда дверь кабинета наконец открылась, и Мики вышел, Слава сразу понял – что-то произошло. Лицо сына было бледным, глаза красными, а рукава серого худи влажными от слёз. Слава встал, неуверенно шагнул вперёд и спросил:

– Ты… ты как?

Вопрос прозвучал глупо, он сам это понял сразу же. Видел же – как.

Мики смахнул слёзы рукавом, не глядя на отца, и тихо произнёс:

– Говорили про Артура.

Слава замер. Он не ожидал, что сын назовёт причину слёз. Догадывался, конечно, какая тема могла так повлиять, но был уверен, что Мики не решится это с ним обсуждать. Похоже, ошибался.

– Молодец, что осмелился на такой разговор, – искренне сказал Слава, хотя голос его дрогнул.

– Будто у меня был выбор, – буркнул Мики, но в его голосе не было злости, только усталость.

Слава грустно улыбнулся. Он знал, что выбор есть. О насилии можно молчать десятилетиями, и он сам был тому примером. Можно прятать боль глубоко внутри, притворяться, что её нет, что всё в порядке. Но Мики выбрал другое. Он решил говорить. И это было важно.

– Разрешишь себя обнять? – мягко спросил он.

Мики кивнул, и Слава обхватил его, подставляя плечо под лохматую голову. Он заметил, как Мики пришлось чуть согнуться, чтобы коснуться лбом его плеча, и его обдало тревогой: какой он высокий. Зимой они были одного роста, а спустя несколько месяцев Мики его обогнал – наверное, даже не заметно для стороннего взгляда, но Слава чувствовал, как становится неудобно от Микиных размеров. Больше не уместишь в объятиях, не возьмёшь на руки, не утешишь на коленках. И даже не потому, что большой и высокий, а потому что: «Я уже взрослый».

Хотя, может, ещё не настолько. В такси Слава держал Мики за руку, поглаживая ладонью, и тот не возражал.

– Как себя чувствуешь? Ну, я имею в виду… – он замялся, не зная, как сказать: «В связи с биполярным расстройством». Не будет ли это грубо? Не ранит ли?

Мики его понял, дёрнул плечом:

– Нормально.

Слава не стал спрашивать, пьёт ли сын таблетки, чтобы не показывать своего сомнения в этом. Он знал, что Мики может воспринять это как недоверие, а сейчас ему нужна была поддержка, а не контроль.

– Со временем всё станет не таким острым, – пообещал он, хотя сам не был уверен, насколько это правда. Но он хотел верить, что боль, которая сейчас разрывает Мики изнутри, когда-нибудь станет тише.

– Что? – переспросил Мики, слегка отстранившись и глядя на отца с недоумением. – Мои беды с башкой?

– Всё, – повторил Слава, сжимая его руку чуть сильнее. – Всё станет легче.

Он не знал, прав ли он, но хотел, чтобы эти слова стали для сына чем-то вроде якоря – чем-то, за что можно держаться, когда кажется, что вокруг только шторм.

Мики вздохнул, вдруг меняя тему:

– О каком доме папа говорил в ресторане?

– М-м-м? – Слава сделал вид, что не понял.

На самом деле, он просто не придумал, как поговорить об этом с детьми. Ни со старшим, ни с младшим. Мысль о том, чтобы поднять эту тему, вызывала у него тревогу. Он боялся, что Мики воспримет это как предательство, как попытку сбежать от проблем, а не как поиск лучшего будущего для всей семьи.

– Звучало так, будто ваше путешествие ещё не окончено, – пояснил Мики, глядя на отца с лёгким подозрением.

На их второй свадьбе – где не было кавказских танцев, потому что Слава забросил репетиции во время восстановительного периода Льва, – они проговорились об эмиграции. Лев сказал, что звучал иносказательно и неоднозначно, Слава же считал, что Мики зацепится за эту фразу – «наш дом, даже если он будет не в России» – и распереживается. Но говорил об этом без претензий: речь, которую озвучил Лев, того стоила.

– Да, мы думаем о переезде, – признал Слава. – Но в другую страну.

– В какую? – напряженно спросил Мики, убирая свою руку из Славиной руки.

– Ну… мы думаем об одной, – он торопился сгладить углы: – Но ты уже взрослый, если не захочешь уезжать, можешь остаться здесь. Это всё равно не в ближайшее время, может, через год или даже позднее.

Мики был нетерпелив и, казалось, прослушал все увещевания:

– Так что за страна?

Пришлось признаваться:

– Украина.

Он фыркнул:

– Что? Что за странный выбор?

– Продиктованный, в основном, сменяемостью власти, географическим положением, и темЮ что там тоже живут русские – пояснил Слава. – Я могу получить там гражданство за пару месяцев. А там… Ну, рядом Европа, упрощённое перемещение, и поэтому ближе до демократии и свобод. Лев сможет работать там, не переучиваясь.

– Там нет… – Мики покосился на водителя и сказал одними губами: «гей-браков».

Славу же мало волновало, что о них подумает мужчина, лицо которого он забудет сразу же, как выйдет из машины. Потому отвечал прямо:

– Я знаю. Но там, где они есть, Лев потеряет работу, а он к этому не готов. Это компромисс.

– Странный компромисс.

– На Украине каждый год проводят прайды.

– И каждый год участников бьют.

Слава почувствовал раздражение на сыновий скепсис.

– А что ты хотел? Равные права не падают с неба, они выгрызаются.

– Ладно, – бесцветно откликнулся Мики, отворачиваясь в окну. Его лицо было непроницаемым, но Слава знал, что за этой маской скрывается буря эмоций.

Пришлось напомнить ему:

– Ты можешь не ехать.

Было больно такое предлагать, Слава не представлял, какой будет жизнь без малыша Мики. Ощущение, что он был рядом всегда, и должен быть дальше, пусть не в одном доме, но в какой-то ближайшей зоне доступа. Если они будут на Украине, а он в Сибири… Слава сомневался. Ещё и потому, что знал, как теперь не просто перемещаться между этими странами – в любую сторону.

Но Мики правда был взрослым, и имел право на самостоятельное решение, пускай больше всего на свете и хотелось заставить его уехать.

Таксист напоследок сказал им: «На Украине сейчас делать нечего, все трезвомысящие люди оттуда бегут, у меня дочка там, тоже хочет уехать», и Слава улыбнулся ему из вежливости. На сердце стало тоскливо, и поневоле вспомнился анекдот про «А дайте другой глобус».

Есть ли вообще в этом мире страна, где им будет хорошо?..

– Просто знай, что можешь поменять гражданство, если захочешь, – напомнил Слава, выходя из машины. – Не так уж это и трудно.

Мики покачал головой, звонко закрывая дверцу:

– Вопрос в том, зачем мне это...

Слава, хлопнув сына по плечу, сказал, обходя машину:

– Ну, ты подумай. Времени полно.

– Подумаю, – едва слышно откликнулся Мики.

Но ему не нужно было ничего говорить – Слава знал, каким будет ответ. Он помнил, что говорил Мики – «мой язык, моя культура, моя страна» – и если сын не лукавил (а как же хотелось списать это на подростковый максимализм), он не поедет за ними. Слава понимал это с такой же ясностью, с какой знал о самом себе: он не останется здесь.

Поднявшись домой, они разошлись по разным комнатам, и Слава, прильнув ко Льву в спальне, устало опустил голову ему на грудь. Молчал, но тот правильно услышал его молчание.

– Поговорили? – догадался он, проводя рукой по спине Славы, как будто пытаясь снять с него груз пережитого дня.

– Да, – тихо ответил Слава, чувствуя, как слова застревают в горле.

– И что?

– Думаю, нет.

Лев вздохнул, переворачиваясь на бок и забирая Славу в свои объятия. Его руки были тёплыми и надёжными, как всегда, но сегодня они казались особенно важными – как якорь, удерживающий Славу от того, чтобы утонуть в своих мыслях.

– Наш мальчик вырос, – просто сказал Лев, и в его голосе звучала смесь гордости и грусти. – Придётся его отпустить.

Слава прикрыл глаза, удерживая в них слёзы. Он вдруг подумал, что предпочёл бы растить Мики до двадцати пяти и раздражаться на присутствие ещё одного взрослого человека в квартире, чем разрешить ему остаться в другой стране через год или даже два. Раннее взросление может дорого обойтись – ему ли этого не знать.

Но Мики ведь будет другой? Он будет проживать свою обыкновенную молодость, учиться в университете, заводить друзей, тусоваться до утра – если захочет, – и уж точно не станет ничьим отцом к двадцати. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо… Да?

Ему хотелось без перерыва спрашивать об этом Льва, но он знал, что супруг думает об этом с не меньшей тревогой, чем он сам. Это их первый взрослый. Будет ещё второй.

Как же быстро кончается детство.

Слава прижался ближе ко Льву, чувствуя, как его дыхание становится глубже, спокойнее. Он знал, что завтра снова придётся быть сильным, снова говорить с Мики, снова искать слова, которые помогут, а не ранят.

Но сейчас он просто хотел быть здесь, в этих объятиях, где всё ещё казалось, что время можно остановить, что детство не кончится, что они всегда будут вместе…