Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Я уже справляюсь.

Слава вздохнул:

– Лев, это очень серьёзно. Тебе нужна помощь. Давай я помогу найти тебе психотерапевта?

– Не начинай, – попросил Лев.

– Но это болезнь! Ты же врач, ты знаешь, что это такое.

– Да, я врач, – согласился Лев. – И я ещё ни одного диабетика в гипогликемической коме не вылечил разговорами. А классно было бы.

После недолгой паузы послышался удрученный ответ:

– Ясно… Ну, удачи.

– Удачи! – рассерженно буркнул Лев.

Когда в трубке щелкнуло, оповещая об отключении вызова, он отчаянно проговорил в неё:

– Кстати, если тебе интересно, я тебя пиздец как люблю, и это такая хренатень, потому что я уже весь извелся, – стояла тишина, на другом конце провода не было никого, но Лев говорил почти скороговоркой: – Не понимаю, что происходит вообще, я заколебался, не могу спать, думаю о тебе сутками, днем и ночью, нашёл мужика, похожего на тебя, и теперь меня злит, что он все равно не такой. Это же бред, да? Как будто я извращенец.

Лев взял подушку с дивана, обнял её, зажмурил глаза и на зеленую обивку закапали слёзы. Не отнимая трубку от уха, он говорил дрожащим голосом:

– Я всегда считал, что я нормальный мужик, а ты – чувствительный юноша с нежной психикой. Так какого хрена это меня колбасит, а не тебя? Ты даже не представляешь, что это такое, ты меня довел до этого за каких-то три месяца!

Он всхлипнул, смахнул слёзы с глаз, но они потекли с новой силой.

– Я не знаю, чего хочу. То ли схватить тебя и привезти сюда насильно, то ли умолять вернуться, но тебя же не заставить, ты же скорее умрешь, чем станешь делать то, что я говорю, да? Пиздец какой-то…

Он откинул телефон в сторону, тот врезался в спинку дивана, отскочил и с силой грохнулся на пол. Лев не стал проверять целостность экрана, даже головы не повернул. Обхватив подушку плотнее, он медленно опустился на бок, лег в позе эмбриона и позволил себе бесшумно расплакаться.

Но другие не позволили. В дверь заколошматили:

– Лев Маркович, скорая позвонила! Везут с огнестрельным!

О господи.

Он откинул подушку, поднял с пола мобильный (бегло оценил – экран цел), поправил на себе медицинскую пижаму, пригладил волосы, вытер слёзы (глаза красные, потому что не выспался, так и скажет), и вышел в коридор к напуганной медсестре. Девушка была новенькой, только после колледжа, и пугалась почти всего, что происходило.

– Что за огнестрельное? Куда? – спросил Лев, надевая медицинскую маску (старался скрыть под ней следы слёз).

– Грудная клетка.

– Хирургам сказали?

– Ага, – испуганно мигнула девушка.

– Операционная готова?

– Виктория Викторовна готовит!

– Ну и супер, – Лев подбадривающе подмигнул ей. – Всё будет нормально.

Он пошел в сторону операционного блока, и она засеменила за ним:

– Ой, надеюсь! Так страшно, когда стреляют…

– Привыкнете, – хмыкнул Лев.

– А у вас тут в Новосибирске часто стреляют? – спросила она. – Я просто из Кемерово.

Он пожал плечами:

– Не часто. Обычные бандитские разборки.

– Тогда не очень жалко, – обрадовалась она.

Они услышали стук колёс медицинской каталки и синхронно подобрались, смахивая с себя непринужденную расслабленность.

Настало время становиться супергероями.

Почти 15 лет. Слава [44]

– Сначала на меня наорал Мики, а потом Ваня…

– Ваня тоже наорал?

– Нет, Ваня просто расплакался… Но они оба считают меня врагом, хотя я просто пытаюсь не говорить, что их отец – алкаш.

Слава ходил по гостиной, собирая с пола детские носки – утром они были главным снарядом в битве между Мики и Ваней (битва была за право первым пойти в душ). Потом Мики ушел в школу, Ваня поехал на занятия по лечебной физкультуре в детском такси, а Слава остался мыть посуду, готовить обед, вытирать пыль – между делом сдал рабочий проект – а потом снова вернулся к домашним делам.

Когда пришёл Макс, он не успел закончить с уборкой – пришлось пропустить его в квартиру и попросить подождать. Они опаздывали на премьеру новых «Звездных войн», и Слава начал действовать избирательно: носки собрал, а лего, разбросанное в углу гостиной, – в другой раз.

Макс прошел в комнату и остановился возле декоративной полки с вазами, цветами и фотографиями. На фотографиях были Слава с детьми, или Лев с детьми, или дети друг с другом. Славы и Льва вместе не было – такие снимки Слава убрал.

– Это старший? – спросил Макс, указывая на кадр, где тринадцатилетний Мики сидит под деревом, задумчиво смотрит в сторону и крутит в зубах соломенный стебелек.

– Да, – ответил Слава, мельком глянув на фото. – Сейчас он побольше.

– Он похож на Льва, – заметил Макс.

Слава, забрасывая последний носок в корзину, тяжко вздохнул:

– Все так говорят…

– Не только внешне, да? – напряженно спросил Макс.

Слава уловил это напряжение, не первый раз возникающее, когда речь заходила о старшем сыне. В голове всплыло сообщение: «…абьюзивные отношения с сыном…»

– Тебе не нравится Мики, да? – догадался Слава.

Макс развел руками, начиная оправдываться:

– С чего ты взял? Я его даже не знаю.

– Ты как будто злишься, когда мы о нём говорим.

– Меня злит, как он ведет себя с тобой, и всё.

– А как он себя ведет?

– Хамит, повышает голос… Вот даже в этой ситуации, с поездкой домой. Сам же сказал: «Мики наорал».

– Это нормально, он же подросток.

Макс хмыкнул:

– Ты любишь всякую хрень в свой адрес оправдывать…

Слава, уже несколько недель находящийся в терапии, начал ощущать её побочные эффекты: одним из таких стала привычка глубоко анализировать окружающих людей. Сопоставив в уме факты и события, он с усмешкой спросил:

– Ты что, проецируешь на моего сына неприязнь ко Льву?

– Очень смешно.

– Я не шутил. Твоё раздражение так и выглядит.

– Не будешь ставить его на место, станут ещё больше похожи.

– Я не спрашивал твоих советов по воспитанию.

Они хмуро посмотрели друг на друга, глаза в глаза. Славу затошнило от предчувствия ругани и разборок, но Макс неожиданно разрядил обстановку, извинившись:

– Ты прав. Прости.

Слава выдохнул, и только тогда заметил, как напряжено было тело – словно в готовности драться. Макс, тем временем, всячески пытался сгладить конфликт:

– В любом случае, они милые. У меня почти такая же футболка есть, как у Вани.

Слава вяло улыбнулся, взглянув на снимок с младшим сыном: там Ваня, в футболке с мультяшным динозавром, первый раз сел за новенькое пианино. В последнее время Слава часто обнаруживал это фото опущенным плашмя, но каждый раз поднимал и ставил на место.

Макс подошёл к Славе, взял его лицо в свои ладони (Слава сразу отметил, что так любил делать Лев) и, заглядывая в глаза, повторил:

– Прости, ладно? Я просто переживаю, – он наклонился для поцелуя, но Слава, будто бы случайно, повернул голову в сторону и Макс коснулся губами уголка рта.

Слава попытался отстраниться – «Мы опаздываем» – и скорее поспешил в прихожую.

На прошлой неделе они опять начали встречаться. Случайно. Слава этого не хотел.

Сначала они случайно занялись сексом, а потом случайно начали встречаться.

Это случилось после сессии с Крисом, и Слава только через день вспомнил правила, которые назвал ему психотерапевт перед началом работы: не принимать важных решений в первые сутки после консультации. Возможно, решение переспать с Максом относилось к одному из таких, но он об этом подумал слишком поздно.

На консультации они много говорили о Льве: Слава делился, а Крис слушал и кивал. Делился, в основном, чувствами – разъедающими его изнутри, токсичными и невыносимыми. Невыносимой казалась любовь. Слава боялся, что никогда от неё не избавиться, что он будет находить новых людей, но всегда будет чувствовать только его и пустоту, которую он после себя оставил.

Слава рассказывал Крису, как встретил хорошего парня, но ничего не получилось, потому что как бы он ни старался, он искал его. Он жаждал его прикосновений, его дыхания на своей коже, его руки, соскальзывающей вниз по животу, так, как умел делать только он: едва касаясь пальцами кожи, а потом ниже, ниже, к паху, и чувствовал, как под его ладонью вытягивается член, подчиняясь только его рукам, только его языку тела. Иногда он лежал в темноте и представлял это снова и снова – как рука Льва скользит по его телу – и невольно выгибался навстречу его движениям, как будто бы всё происходило по-настоящему. Потом, вздрогнув, он пытался вспомнить, когда это было последний раз: полгода назад? Больше? С ума сойти, он так долго не прикасался к нему. Такого не было никогда.

Конечно, он не говорил Крису всё это про кончики пальцев, живот, член… Но про чувства – говорил. И про страх, как его называл Слава, никогда-не-повторенья больше ни с кем. Он боялся всю оставшуюся жизнь прожить воспоминаниями о том, как любимый мужчина опускал ладонь на его живот, и он вздрагивал, как под электрическим током – и это повторялось из раза в раз, даже если это было тысячное прикосновение в их жизнях – он вздрагивал и в тысячный раз тоже.

– И самое ужасное, что я отказываюсь от него сам, – говорил Слава. – Потому что это типа… нездорово… Да?

– А вы сами как считаете? – спрашивал Крис. Он всегда так отвечал.

Слава только выдохнул:

– Я боюсь никогда себе этого не простить.

– Чего именно?

– Того, что пришёл от него лечиться. Иногда я думаю, что боюсь этого излечения, потому что оно будет означать его потерю.

Крис это записал.

Когда Слава вышел из кабинета, эмоции спали, ситуация перестала казаться такой накаленной. Он встретился с Максом в холле, и они поехали к мосту Капилано – достопримечательность, которую Макс обещал ему показать еще несколько месяцев назад. Это должна была быть дружеская прогулка по окрестностям города, но, не доезжая до моста несколько километров, Слава свернул по глухой дорожке в лес и остановил машину.

Макс покосился на него, как на опасного типа:

– В чём дело?

– Можешь дать мне руку? – попросил Слава.

Макс протянул свою ладонь, и Слава сунул её под толстовку, прижимая к животу.

– Расслабь пальцы, – шепотом попросил он.

Макс подчинился, и он, управляя его рукой, провёл подушечками пальцев от пресса к паху – пока те не коснулись пояса джинсов.

– Ты хочешь?.. – уточнил Макс, от смущения проглотив слова.

Слава кивнул, и парень подался вперед, поцеловал Славины губы и, расстегнув пуговицу и ширинку, быстро протолкнул руку в джинсы. Слава поморщился: это было не так. Не так, как он хотел почувствовать.

Потом он спрашивал себя тысячу раз: зачем? Это пятиминутное удовольствие от минета правда того стоило? К нему приходил только один ответ: хотел доказать сам себе, что это можно повторить, что если показать хорошему человеку, как нужно, то почувствуешь то же самое.

Пока получалось доказать другое: повторить невозможно.

Когда Слава кончил, они быстро отстранились друг от друга, как будто хотели сделать вид, что ничего не было. Слава на то и рассчитывал, а вот Макс, похоже, пытался посмотреть ему в глаза и понять, что случилось.

Стараясь не встречаться с ним взглядом, Слава вытащил пачку салфеток из бардачка: одну протянул Максу, второй вытерся сам.

– Спасибо, – прохладно произнёс Макс, проводя салфеткой по губам.

Славе всерьёз стало холодно от его тона. Он начал лихорадочно соображать, получится ли у них сменить тему, но Макс прямо спросил:

– Что это было?

– Ничего, – неестественно ответил Слава. – Поехали на мост.

Макс, помолчав, резко отвернулся и сказал:

– Отвези меня домой.

– Что?

– Отвези меня домой.

– Ты чего?

Он понимал, до чего глупо звучит его вопрос, но всё ещё рассчитывал… отшутиться. Если от минета вообще можно отшутиться.

– А ты чего?! – вскинулся Макс. – Ты типа по приколу заставил меня тебе отсосать, а сейчас мы дальше поедем?!

Слава опешил:

– Я тебя не заставлял!

– Я что, сам полез?!

Макс перешел на крик, и Слава инстинктивно вжался в кресло.

– Нет, но… – он сделал последнюю попытку оправдаться, но Макс громко повторил, чеканя слова:

– Отвези! Меня! Домой!

Слава, выдохнув, завёл мотор. Кивнул:

– Хорошо.

Дорога заняла тридцать минут, и всё это время они молчали, зато споры в голове Славы не утихали.

Одна его часть твердила, что он – мерзавец. Как можно было, зная, что Макс безответно влюблен и готов на всё, склонить его к этому ради дурацкой проверки чувств, которая даже не сработала. И какие чувства он этим проверил? Чувства ко Льву? Убедился, что они на месте? А без этого, можно подумать, не догадывался! Втянул человека в свои психологические травмы, чтобы тот об них тоже травмировался – какой молодец!

Но стоп, стоп, стоп… Это уже вторая часть подключалась. Что значит «заставил»? Он не заставлял. Руку на живот положил – и то с разрешения. Всё остальное Макс сам решил сделать, а Слава просто его не остановил.

Да какая разница? Сам, не сам… Макс поддался, потому что влюблён, а он, Слава, воспользовался, как последний подонок. А теперь ещё надеется дружбу сохранить после этого. Отблагодарил, блин, за литры апельсинового сока и манной каши…

Думая об этом, Слава иногда косился на Макса: тот, отвернувшись, смотрел в окно, но Слава слышал приглушенные всхлипы время от времени. Черт.

Когда он остановил машину возле дома Макса, в нём проснулась еще одна часть, третья – взращённая Крисом. Она проснулась и сказала: «Да, ты был не прав. Ты поступил плохо и неудобно. Можешь извиниться. Но больше ничего делать не нужно, разреши себе таким для него остаться: плохим и неудобным. Разреши себе его расстроить. Не подстраивайся под его обиду».

Жаль, что она проснулась слишком поздно. За полсекунды до этого Слава, пытаясь выкарабкаться из-под невыносимого чувства вины, выпалил:

– Макс, это было не по приколу. Я люблю тебя.

Почти 15 лет. Лев [45]

На бледном лице проступали мелкие капли пота, дыхание было прерывистым, судорожным и частым. Пациент поступил в сознании, но недоступным для диалога: Лев пытался установить зрительный контакт, но парень проваливался в беспамятство и ускользал от его вопросов.

Не теряя времени, он обратился к новенькой медсестре:

– Сопровождающие есть?

– Вроде кто-то был.

– Спросите про хронические заболевания, приём препаратов и алкоголя, аллергии.

Яна выскочила в коридор, Лев остался один на один с Дарьей Викторовной – вторая медсестра-анастезист, с которой за десять лет они прошли весь свой профессиональный путь на пару.

– Ангиокат, – попросил он.

Нужно было восстанавливать кровопотерю.

За считанные секунды подготовив катетер, она потянулась к руке пациента, и они оба – и Лев, и Дарья Викторовна – замерли, заметив крашенные в кислотно-желтый ногти. Доли секунды и игла вошла в вену – заминка, которую можно было бы и не заметить, если бы они с медсестрой не переглянулись. Парень на операционном столе дернулся и простонал.

– Фентанил, триста.

– Фентанил, триста, – повторила медсестра, потянувшись к ампулам.

В операционную пожаловала хирургическая бригада – Борис Глебович, главный хирург областной больницы, величаво прошел к операционному столу в окружении ассистентов и медсестер, как в сопровождении свиты. Оглядев пулевое ранение в груди, он не без удовольствия отметил: – Интересный случай. А что произошло?

Никто не знал.

Яна прибежала обратно в операционную и отчеканила:

– Ничего не принимал, аллергий нет, но есть ВИЧ.

Команда врачей напряженно переглянулась. Лев заметил, как Дарья Викторовна бросила взгляд на крашенные ногти – он и сам на них ещё раз посмотрел.

– Ясно, – выговорил он и кивнул Дарье. – Маску с севораном.

Сам он, тем временем, начал готовить интубационную трубку для подключения к аппарату ИВЛ.

Установив ларингоскоп, он принялся вводить трубку в трахею, и Яна пикнула под руку: «Осторожней!». Лев расценил это как просьбу быть осторожней с пациентом, но, когда Борис Глебович занялся своей частью работы и начал оперировать, она пикнула и ему: «Осторожней!». Лев понял: осторожней с биологическими жидкостями.

Операция длилась больше четырёх часов, и всё это время Лев провёл в предельном напряжении: пуля задела сердце, хирург пробирался к ранам, в любой момент могла случиться остановка или открыться обильное кровотечение. Но дело было не в этом – не в критичности ситуации (критичностью его уже давно не напугать) – а в крашенных ногтях, в фоновом вопросе: «А что случилось?», и в ответе, которого Лев не знал наверняка, но о котором догадывался. Он увидел в этом парне Славу.

Как же нелепо: месяцами искать его в Тахире, в чужих карих глазах, в чужом смуглом теле, а найти на операционном столе, в бледном двадцатилетнем юноше со спутанными от крови волосами. Он был совсем не такой, как Слава – зеленоглазый, светловолосый – но его хриплое дыхание, сочащаяся кровью рана на груди и кислотно-желтый лак в следах крови как будто кричали: «Вот он! Ты искал его повсюду, так теперь смотри!»

Пока шла операция, у него было четыре часа безызвестности, во время которых он мог тешить себя самоуспокоениями: «Дело не в ногтях. Кто бы стал стрелять из-за ногтей? Полная хрень. Может, это бытовая ссора. Может, он должен кому-то денег. Может…»

Вот о чём он думал. А ещё нужно было думать о поддержании наркоза и о риске остановки сердца.

Когда операция успешно завершилась, поздравлений друг другу не последовало, коллеги тяжело переглянулись. Каждый понимал, что парень может умереть в любой момент.

Лев сразу же поспешил покинуть операционный блок: услышал, как в комнате отдыха медсестры начали обсуждать крашенные ногти и предполагать: «Он случайно не этот?». Он пытался убежать не столько от сплетен, сколько от собственных догадок и информации.

Но информация настигла Льва, едва он вышел за двери. В коридоре его встретил молодой парень – бледный, как будто ему самому вот-вот понадобится помощь – в пятнах крови на горчичной рубашке и джинсах. Лев окинул его взглядом, задержавшись на ногтях (тоже накрашены, но в черный), и сказал быстрее, чем прозвучит вопрос: – Операция завершена. Нужно наблюдать.

– Он выживет? – дрожащим голосом спросил юноша.

Лев вздохнул: наступала самая тяжелая часть работы.

– Я не лечащий врач, я реаниматолог. С такими вопросами вам нужно к хирургу.

Парень поник.

– Ясно… А можно будет к нему?

– К кому? К хирургу?

– Нет. В реанимацию… Ну, потом.

Лев устало потёр глаза и начал задавать вопросы, ответы на которых знал заранее:

– Вы родственник?

– Нет, я… друг.

Сначала Лев подумал: «Ладно, почему нет?». В конце концов, все всё понимают. Он мог его и провести, как однажды проводил Ольгу, главного врача больницы, но тогда ещё – просто равную себе коллегу. И как другие врачи тоже проводили знакомых. Наверное, ничего плохого бы не случилось, никто бы его не сдал, но…

Он вспомнил тысячи случаев, когда говорил: «Нет». Он вспомнил, как молодые девушки в коридорах плакали из-за своих парней и умоляли его пустить их в палату, а он говорил: «Нет». Он говорил: «Нет» чужим друзьям, подпирающим двери реанимации, он говорил: «Нет» дальним родственникам, он говорил: «Нет» своим же знакомым, когда те просили. Он мог вспомнить сотни неженатых пар, разлученных дверями реанимации, о переживаниях которых тогда и не думал.

Потому что у него были свои правила. Потому что они, плачущие и переживающие, в экстренной ситуации мешались в палате и впадали в истерики. Потому что они пугались покойников, когда тех везли на каталке по коридору, и падали в обмороки. Потому что они спотыкались о провода и оборудования, случайно отключая любимого дедушку от аппарата ИВЛ. Потому что они – мешали.

В конце концов, его работа – лечить людей, а не учитывать чужие чувства. За учитывание чужих чувств для врачей существует статья.

Поэтому он сказал, как говорил всегда:

– Нет.

Как обычно, парень перешел на мольбу:

– Ну, пожалуйста…

– Нет, извините, – твердо повторил Лев. – Я не имею права.

Юноша отступил на шаг, уходя в сторону, и Лев заметил, как по веснушкам потекли дорожки слёз. Нужно просто уйти. Просто уйти. Не проникаться.

Но он уже проникся. Он уже увидел в умирающем парне – Славу, а в этом несчастном мальчике – себя, с одной лишь разницей: ему бы, Льву, не пришлось бегать за врачами, умоляя пустить в реанимацию. Его бы пустили. А этого мальчика не пустит никто.

И всё-таки он спросил то, о чём боялся узнать больше всего.

– Что случилось?

– До нас докопались, – всхлипнул юноша.

– Кто?

– Не знаю. Мы возвращались под утро из клуба, а они стояли там… Это недалеко от станции было, на Первомайке. Два человека.

– И у них было оружие?

– Да. Мы ж не знали… Они из-за ногтей полезли, у Валеры они ещё и светились, блин, в темноте. Лезли, в основном, к нему. А он не умеет промолчать, поэтому всё и завертелось…

Лев смотрел в сторону, не зная, что ответить. «Он не умеет промолчать» – узнаваемая характеристика.

Парень, насупившись, спросил:

– А вы че спрашиваете? Хирург уже спрашивал… Это для полиции?

Он соврал: «Да» и ушёл.

До конца дежурства оставалось ещё четыре часа, и этого времени хватило, чтобы история обросла деталями: каждый, кто заходил в ординаторскую, обязательно обсуждал несчастного Валеру. Лев поражался, что никого не ужасает огнестрельное ранение, полученное в уличной потасовке их, вроде как, большого и цивилизованного города – этот факт ужаса как раз не вызывал. А вот крашенные ногти в совокупности с ВИЧ-статусом и мальчиком, который упорно отказывается идти домой, пока Валера не стабилизируется, ужасал всех. Кого-то ужасал всерьёз, кого-то забавлял, у кого-то вызывал брезгливую жалость.

– Мда, бедный парень… – слышал Лев краем уха, пока заполнял историю болезни. – Ну, поделом, будет уроком. А зачем выпячивать? Я считаю: будь кем хочешь, но всему городу о твоем выборе знать необязательно.

– Да ну, что вы такое говорите: будь кем хочешь… А если они в таком возрасте все захотят «быть кем хотят»? Что из этого получится? Да будь это мой сын, я б в него сам, честное слово!

Лев, не выдержав, поднял голову и посмотрел, кто это сказал. Борис Глебович, кто б сомневался. Зато лучший хирург больницы.

– Так ладно бы это… Ещё и ВИЧ разносят.

Раненный парень Валера из Славы постепенно трансформировался в Ваню, а потом и в Мики, и стал в голове Льва олицетворением всех, кого он любит. Это мог бы быть Мики – их ни в чём не определившийся, смелый, чувствительный и ранимый сын, в вечных поисках себя. Это мог бы быть Ваня, вполне определившийся Ваня, про которого всё равно бы сказали: «Осторожней!», «ВИЧ разносит» и «Он случайно не этот?». Он увидел всех их в этой ситуации, прокрутил её в голове от и до, словно пережитую наяву, и ему стало дурно.

За полчаса до конца рабочего дня в коридоре раздался крик дежурной медсестры:

– Новиков, остановка сердца!

Валера.

Лев выбежал из ординаторской, за ним поспешили постовая медсестра и коллега, подошедшая к ночной смене. В палате противно пищала ровная линия кардиомонитора, а цвет лица Валеры приобретал зеленый оттенок.

Лев включил дефибриллятор и наложил электроды на тощую грудную клетку, дал команду: «Всем отойти», нажал «Разряд» и четко произнес:

– Обеспечить проходимость дыхательных путей ИВЛ. Обеспечить венозный доступ. Засеките время.

Пока Лев делал массаж сердца, вторая реаниматорка проводила интубацию, а Яна устанавливала катетер. Через две минуты они проверили ритм и пульс – не заводился. Лев снова потянулся к дефибриллятору: «Всем отойти» – «Разряд», и на его место встала коллега, продолжая массаж сердца.

После третьего безуспешного «разряда», Лев дал команду Яне:

– Один миллиграмм адреналина, триста миллиграмм амиодарона и шприц физраствора.

Девушка повторила команду слово в слово, хватая ампулы и шприцы: Лев заметил, как дрожали её руки, но действовала она быстро и четко.

Они пытались завести сердце на протяжении тридцати одной минуты, строго по протоколу, меняясь каждые две минуты с коллегой, но линия на кардиомониторе неизменно оставалась прямой. После пятнадцатого безуспешного «разряда» Лев был вынужден признать неизбежное.

– Время смерти пятнадцать пятьдесят восемь, – сообщил он, делая шаг от кровати.

За две минуты до конца рабочего дня.

Когда он выходил из палаты, где-то между пятнадцатью пятьюдесятью девятью и шестнадцатью ноль-ноль, случился худший момент в его карьере: парень с веснушками, подпирающий двери реанимации, обернулся и с надеждой поднял на него взгляд.

Почти 15 лет. Слава [46]

Это был очень плохой день.

Накануне он вернулся от Макса позже обычного, лёг спать в третьем часу ночи, а утром, в десять, проснулся от Ваниного хныканья. Сын пришел к нему в спальню, встал над кроватью и принялся ныть, что его любимая Нина (так и сказал: «моя любимая Нина») не отвечает ему на сообщения весь день.

Слава, потирая глаза, посмотрел на время и резонно подметил:

– День только начался.

– Уже закончился! – капризно выкрикнул Ваня. – Уже полночь, уже новый год, я поздравил с новым годом, а она даже не читает!

Солнце пробивалось через жалюзи и падало полосатым узором на одеяло, а у Вани была «уже полночь» и «уже новый год».

– Ты что, живёшь новосибирским временем?

– Я живу её временем! – насупился Ваня.

– Ясно.

Слава сел в постели и оглядел всхлипывающего сына. Хотелось сказать: «Ну а что я могу сделать? Не отвечает, значит, не хочет. Не мешай спать», но приходилось помнить о драматизме первой любви. Должно быть, у него и правда мир разваливается.

– Она, наверное, пока не может ответить, – предположил Слава. – Напишет позже.

– Она весь день «не может», – всхлипнул Ваня и расплакался ещё сильнее.

– Ну, не плачь… – мягко попросил Слава.

– А если бы тебе папа весь день не отвечал, ты бы не плакал? – справедливо спросил Ваня.

И Слава справедливо ответил:

– Я бы тоже плакал.

– Ну вот…

– Ну ладно, – Слава начинал смиряться с мыслью, что уснуть ещё раз не получится, поэтому, подвинувшись в сторону, протянул руки к Ване. – Пойдем плакать?

Ваня забрался в постель, нырнул в Славины объятия и прижался мокрым носом к папиной шее. Несколько минут мальчик щекотно дышал и жалобно всхлипывал, а Слава утешительно гладил его по волосам. Потом он сказал: «Всё, спасибо», перестал плакать и ушёл. Слава зарылся обратно в одеяло, но уснуть уже не смог. Нужно было подниматься и создавать в семье антураж Нового года.

Внешний антураж был в порядке: ёлка в гостиной, гирлянды и украшения на стенах, рождественский венок на входной двери. Мики морщился, называя это всё «вылизанностью», «искусственным лоском», и приговаривал: «Что-то всё как-то не по-русски». Договорились, что в остальном Новый год будет «русским» – с оливье и селедкой под шубой. Но это всё ещё нужно приготовить…

До вечера Слава возился на кухне. В шесть отвёз Ваню в гости к однокласснику (пока вёз, сдерживался от предложения: «Слушай, может, у вас и девочки в классе хорошие есть, м? Найдешь себе новую»). В семь Мики ушёл на вечеринку, и так как это была первая вечеринка в его подростковой жизни, Слава десять раз повторил: – Я жду тебя в одиннадцать.

– Я помню.

– Пешком не возвращайся, вызови такси.

– Да тут не очень далеко…

– Вызови такси.

Мики закатил глаза:

– Ладно, ладно…

– Вернешься пьяным – будешь наказан.

На самом деле, Слава морально готовился к тому, что сын может вернуться пьяным, но угрозами надеялся свести шансы к минимуму.

– Майло тоже идёт? – уточнил Слава.

– Да.

– Оставь мне его номер.

– Пап…

– Оставь мне его номер, – требовательно повторил Слава. – Или никуда не пойдешь.

Хорошо было бы, ответь Мики: «Тогда я никуда не пойду». Макс бы не пришёл. Но сын, хмурясь, вытащил телефон из кармана, сделал скриншот контакта и отправил его Славе.

Мужчина заглянул в мобильный уже после того, как Мики шагнул за порог, и напрягся, увидев, как подписан друг в его контактах: «Майло» и эмоджи клевера рядом с именем. Клевер… Причём тут клевер? Слава подумал бы про символ удачи, но клевер был трехлистным.

Когда пришёл Макс, у Славы уже не оставалось сил на поддержание дружелюбного диалога – запас его энергии был потрачен на успокоение Вани, общение с Мики и резку салатов – а Макс, в свою очередь, сразу явился обиженным.

– Три часа, да? – с искусственной доброжелательностью в тоне уточнял он, прохаживаясь по спальне и делая вид, что рассматривает картины на стенах. – У тебя на меня три часа…

– Я был занят весь день, я готовил, – без энтузиазма оправдывался Слава. – И у меня дети.

– Я мог бы помочь тебе готовить.

– У меня дети, – повторил Слава.

– Ну, так если бы ты нас познакомил, тебе бы не пришлось меня от них прятать, – хмыкнул Макс.

Слава чувствовал себя странно: он устал, он хотел спать, в его голове всё ещё равномерно стучал нож, нарезая картошку на тысячи кубиков. Это был первый новый год без него с тех пор, как ему исполнилось семнадцать, и всё было не так и не то. Новый год со Львом был растянутым во времени праздником, который начинался задолго до тридцать первого декабря – где-то с середины месяца. Они вместе начинали пересматривать «Гарри Поттера», переходили к первой и второй части «Один дома», а завершали киномарафон «Гринчем». Они делали так четыре новых года только вдвоём, а потом появился Мики и тогда – втроём, а с прошлого года, когда усыновили Ваню, вчетвером. А что теперь? Слава попытался повторить традицию с детьми, но Мики не стал смотреть. Сказал: «Без папы не то». Слава тоже чувствовал «не то» и никуда не мог от него деться.

Дело ведь было не только в фильмах.

Они вместе наряжали ёлку.

Они вместе выбирали подарки детям.

Они вместе имитировали приход Деда Мороза, который оставил игрушки маленькому Мики, пока тот спал.

Они были как два волшебника, создающих сказки, даже если один из них в сказки никогда не верил.

А теперь он один: разрывается между необходимостью приготовить праздничный ужин, проследить за детьми и отбыть повинность перед любовником. Повинность – вот чем для него стал самый сокровенный, самый интимный способ общения двух любящих людей – всего лишь ещё один пункт в списке утомительных дел на день.

Впрочем, предновогодний вечер к отбыванию повинности не располагал. Макс злился и пытался выяснять с ним отношения.

– Я у тебя всегда буду где-то там, да? Сотый по списку, после детей, мужа, мамы, собаки…

– Причём тут мой муж вообще…

Слава поморщился, опускаясь в кресло. Глянул на настенные часы, прикрываемые цветастой гирляндой, и подумал: «Скорей бы эти три часа прошли…»

– Муж, муж, муж… Ты всегда так и говоришь, даже не «бывший».

– Ты пришел ругаться? – флегматично спросил Слава, запрокинув голову на спинку кресла и пытаясь поймать взглядом Макса, нервно прохаживающегося где-то там, позади.

Он остановился над ним и возмутился:

– А что, по-твоему, праздновать? На три часа? Даже меньше, ведь в десять ты уже должен забирать Ваню, да?

Он снова заходил туда-сюда, а Слава прикрыл глаза и попытался отстраниться от ругани. Но в голове стоял гомон множества других голосов: