Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

«Я живу её временем», – говорил Ваня.

«Почему ты не отпускаешь меня к папе?!» – кричал Мики.

«Я тебя всё ещё очень… Ну, ты понял», – пьяно растягивал слова Лев.

«Да лучше бы была война и ты там умер, чем это всё», – говорила мама.

Голос Макса, требующий любви и внимания, звучал повсюду, не в голове.

Беспрерывно стучал нож о деревянную доску.

– Прости, Макс, – проговорил Слава, открывая глаза. – Я не могу тебе дать того, что ты хочешь.

Макс оборвал сам себя, замолчав.

– Вот как.

Слава замер в ожидании крика, скандала, драки – может быть, всего и сразу – но Макс присел на край кровати и ровным тоном спросил:

– А зачем ты всё это говорил?

– Про любовь?

– Ага.

– Не знаю…

– Не знаешь? – у него дрогнул голос.

– Я просто запутался. Но ты, конечно, не причём.

Макс по-детски наивно спросил:

– Ты его любишь?

– Да.

– И психолог не помог?

– Разлюбить? – хмыкнул Слава. – Не думаю, что он в силах помочь с этим.

– А зачем ты к нему ходил?

– Чтобы распутаться, – задумчиво ответил Слава. – И для этого, похоже, нужно отпустить тебя.

Макс неожиданно начал канючить, как маленький ребёнок, который вот-вот расплачется:

– Но я не хочу, чтобы ты меня отпускал! Я тебя люблю. Я думал, у нас получится быть вместе, мне казалось, что я тоже тебе нравлюсь, что нам интересно друг с другом…

– Мне интересно с тобой, – честно ответил Слава. – Но я… я не могу отойти от прошлых отношений.

– Я же дал тебе время отойти. Я могу дать больше времени.

Слава чувствовал себя монстром от того, что приходится всё это говорить.

– Я не думаю, что это сработает.

– А что сработает, что?

Он пытался подобраться к нему, как прилипчивый котёнок, а Слава отчаянно сопротивлялся:

– Я не знаю, не знаю! Думаю, что ничего!

Так прошёл ещё час: они ходили кругами, повторяя друг другу одно и то же: «Я не могу быть с тобой» – «Но, может, всё-таки…» – «Это не сработает» – «А что сработает?» – «Ничего» – «Но, может, всё-таки…». Из прилипчивого котёнка Макс начал превращаться в назойливую пиявку, которая присосалась к руке, и никак не отцепить. Повторенный по десятому разу, разговор начал приобретать агрессивные интонации с обеих сторон, и вот они уже не успокаивали и упрашивали друг друга, а злились: – Спасибо, блин, худший новый год в моей жизни…

– Ты сам начал этот разговор именно сегодня.

– А что мне оставалось? Ты всем своим отношением ко мне показываешь, что я ничего для тебя не значу.

– Да с чего ты это взял?

– Три часа, Слава! Что это за временной регламент? Потрахаться со мной и выставить за дверь прямо перед новогодней ночью?

– Потрахаться? Думаешь, я за этим тебя позвал? Мне вообще это не нравилось!

– А зачем ты меня позвал?

– Да ты бы обиделся, если бы я тебя не позвал!

– Я и так обид…

Слава вскинул руку, призывая Макса замолчать, и, поймав его взгляд, поднёс указательный палец к своим губам, показывая: «Тише». Он чутко уловил шаги на лестничной клетке и бренчание ключей, а когда те заскрипели в замочной скважине, сообщил: – Это Мики.

– Мне спрятаться в шкаф? – язвительно поинтересовался Макс.

– Давай разрулим это как-нибудь по-человечески, – попросил Слава, делая вид, что не заметил сарказма.

Не дожидаясь ответа, он поспешно вышел в темноту коридора, где Мики, встав пяткой на пятку, пытался снять ботинки, не расшнуровывая. Сердце колотилось от страха, при виде силуэта сына пересохло в горле, и Слава невольно подумал: «Господи, может у меня правда абьюзивные отношения с сыном? Или с собой? Или со всеми?..»

– Ты говорил, что придёшь к одиннадцати, – нервно заметил он, глянув на наручные часы.

Мики тоже говорил нервно. Оба они звучали так, словно за нарочито бодрыми интонациями пытаются что-то скрыть.

– А сколько сейчас?

– Девять.

Мики выдохнул:

– Так это же хорошо, да?

Слава неуверенно покивал:

– Ну… Да.

Они обменялись ещё несколькими дежурными репликами, пока Мики снимал верхнюю одежду, а когда он двинулся к своей комнате, Слава затылком почувствовал, как бесшумно открывается дверь спальни и за его спиной появляется Макс. Чёрт…

Делать было нечего, и Слава начал устраивать топорное, крайне неловкое для всех знакомства:

– Это мой сын Мики. Это Макс, мой…

«Кто? Кто, блин?»

– Любовник, – любезно подсказал сын.

– Не совсем так.

– Ты же замужем, – напомнил он. – И это не твой муж. Значит, любовник.

У Славы противно задавило в груди, как случалось всегда при очередной сцене ревности. Правда, обычно их закатывал Лев, но в его отсутствии Мики подменял его на полставки.

– Пусть он уйдёт, – потребовал сын.

– Максим – мой гость, так что мне решать, когда ему уходить, – невозмутимо ответил Слава.

Он, конечно, тоже хотел, чтобы Максим ушёл, но сохранить родительский авторитет было важнее.

– Нет, не тебе! – Мики начал срываться на крик. – Не смей его сюда приводить!

Слава растерялся: он ожидал, что Мики расстроится, нахамит, может, расплачется, но не ожидал такого императива: «Не смей». Макс искренне возмутился:

– Почему он с тобой так разговаривает?

Мики принялся орать на него:

– А ты вообще не лезь! Зачем ты сюда пришёл? Думаешь, мне нужен ещё один батя? Считаешь, у меня их мало?!

Макс разулыбался на словах про «ещё одного батю» и шутливо спросил у Славы:

– Может, он пьяный?

Слава хотел было с этим согласиться: «Скорее всего», и заодно сразу извиниться за Микино поведение, но сын одним махом избавил его от всех этих формальностей. Кинувшись вперед, он заехал Максу по челюсти, и Слава устало успел подумать: «Ну вот, теперь ещё больше извинений», а потом Макс ударил Мики в ответ, и Слава возликовал: «Наконец-то!». Не в смысле, что наконец-то Мики ударили, а наконец-то Макс сделал что-то такое выходящее за рамки, что можно будет распрощаться с ним без всех этих многочасовых разговоров о том, кто был прав, а кто не прав.

Но когда Мики, не удержавшись на ногах, полетел лицом в косяк, Слава забыл, как обрадовался: на смену всем чувствам пришла одна большая всепоглощающая родительская тревога. Мики выпал из коляски.

Он, отодвигая Макса в сторону, метнулся к сыну.

– Какого хрена ты делаешь?

– Он меня первый ударил!

Слава присел над Мики, взял его лицо в свои ладони: с правой стороны, возле глаза, была глубоко рассечена кожа и текла кровь.

– А если бы ты его без глаза оставил? – холодно спросил Слава, оборачиваясь на Макса.

Тот равнодушно пожал плечами:

– Ну, не оставил же. Я не планировал, что он будет падать лицом в косяк.

Слава, поднявшись, повернул в гостиную – там, в кухонной зоне, в шкафчике хранилась аптечка. Пока он искал перекись и ватные диски, Макс крикнул ему:

– Слушай, он просто манипулирует тобой!

Это напомнило Славе о Льве – о худшей его версии – и, возвращаясь в коридор, он буркнул Максу:

– Лучше уйди.

– Уйти? – удивленно переспросил тот.

– Я вроде ясно сказал, – стальным тоном ответил Слава.

В раздражении он перевернул перекись на диск, смочил и прижал к ране на лице сына, не размениваясь на нежности. Мики зашипел и жалобно заойкал.

Макс, помявшись позади, осторожно спросил:

– Мы ещё увидимся?

– Нет, – быстро ответил Слава.

– Ну, может, и к лучшему, – со вздохом сказал Максим. – Раз у тебя такие гены.

Когда дверь за спиной хлопнула, Славе стало легче – на долю секунды, пока он не вспомнил, что с Мики тоже предстоит разобраться. Ему хотелось сесть рядом, прислониться спиной к стене и расплакаться: ну, почему так – только решится одна проблема, как сразу появляется другая?

Тогда он даже не догадывался, что через какую-то минуту проблема, из-за которой он был готов расплакаться, раздуется до невероятных масштабов. Тогда он думал, что Мики просто пьяный. Всего лишь пьяный.

– Мики, что с тобой не так? – спросил он, залепляя рану пластырем.

– Это с тобой что не так? Все твои мужики распускают руки, не замечал?

– Вообще-то ты сам его ударил.

Слава не знал, что говорить. Вокруг был хаос, а в мыслях – ещё хуже, он не успел решить, кого считает больше виноватым, и потому отвечал первое, что приходило в голову.

– Да потому что… – плаксиво начал Мики, но запнулся: – Какого хрена вообще? Зачем ты его сюда привёл?

Он вскинул на него обиженные глаза – огромные, как два черных диска – и Славу пронзила тошнотворная догадка: это был не алкоголь.

– Это моя квартира, я могу приводить сюда, кого захочу, – деревянно ответил он, едва заметно – чтобы не спугнуть – оглядывая сына.

– Нет, не можешь! – капризно возразил он. – Боже…

Мики закрыл лицо ладонями, и Слава заметил, как тонкие пальцы трясутся в лихорадочном треморе. Славу начало затягивать в бездну отчаяния: он несколько дней привыкал к мысли, что сын может напиться, но ни разу не подумал о наркотиках. Он вообще никогда об этом не думал, даже в рамках сумасшедшего родительского беспокойства, когда переживаешь обо всём подряд: о беременности, раннем браке и «он, наверное, никогда не будет работать», даже тогда он не думал о наркотиках. Ни в одном страшном сне не видел таких сюжетов. Разве это не про других мальчиков и девочек? Разве он не учил его, что наркотики – это плохо? Разве не рассказывал про разрушительные примеры знакомых? Разве он настолько плохой отец, что у него мог вырасти наркоман?

А Мики, тем временем, что-то жалобно говорил. Говорил, но Слава его не слушал, потому что проживал совсем другую, оторванную от реальности жизнь. В этой жизни Мики выносил технику из квартиры, шарился по притонам и да – никогда не работал.

– Ты закончил? – спросил он, когда сын замолчал.

– Не слушай меня, – шепотом попросил Мики. – Я не знаю, зачем это говорю. Это не я.

– Я вижу, что это не ты, – растерянно ответил Слава. – Посмотри на меня.

Мики с силой прижал ладони к глазам.

– Нет.

– Мики, убери руки, – потребовал Слава.

– Нет, нет, нет!

Слава схватил сына за запястья, разводя руки в стороны, и это был первый раз, когда он сделал с ним что-то насильственное, что-то, что Мики не хотел, а он – заставил. Слава почувствовал себя гадко, что приходится так обращаться с другим человеком, но… так было надо.

Мики усиленно отводил взгляд, и Слава спросил:

– Что ты принимал?

– Ничего.

– Уже поздно отпираться.

– Нет, не поздно, – упорствовал Мики.

Разозлившись, он откинул от себя его запястья, и Мики поморщился. Слава почему-то испытал гадкое удовлетворение от этого.

– Ахренительно. Тебя не было пару часов, но ты успел накачаться наркотой.

Он никогда так не злился, ни на кого. Он хотел его ударить, а ведь он же не такой – он не бьёт людей. Он не хотел бить даже уродов, которые цеплялись к нему на улице, когда он был подростком, а теперь хотел врезать собственному сыну.

Или не врезать даже, а просто схватить за грудки и бить об стену, и кричать: «Что ты наделал? Что ты, блин, наделал?! Что ты сделал с собой? Что ты сделал со мной?! Что ты сделал с моим представлением обо мне, с моей верой, что я – нормальный человек?! Потому что, если я нормальный, как я мог вырастить тебя таким?! Если я нормальный, почему я хочу тебя нахрен убить?!»

Он тяжело дышал, не сводя взгляд с сына, умоляя себя держаться: «Если ударишь – всё станет ещё хуже».

– Я не под наркотой! – раздражающе выкрикивал Мики. – Почему ты мне не веришь?

– Потому что тебе невозможно доверять, – жестко ответил Слава. – Теперь я понимаю, почему Лев тебя бил.

Мики, задохнувшись от возмущения, выпалил в тон ему:

– Теперь я тоже понимаю, почему Лев бил тебя!

Слава резко поднялся на ноги и, направляясь в гостиную, бросил Мики:

– Пошёл в свою комнату. Видеть тебя не хочу. С Новым годом.

Он хлопнул дверью гостиной, а через секунду услышал, как с грохотом ударилась о косяк дверь детской. Слава схватил мобильный, зашёл в контакты, прокрутил вниз, до Льва, сразу за ним шёл Макс – как иронично – и, занеся палец над первым, он замер на секунду.

«А что я ему скажу?» – подумал Слава.

Он чувствовал, что, пока не успокоится, не сможет об этом говорить. Ему хотелось кричать. Ему хотелось плакать. Ему хотелось, чтобы его пожалели. Ему хотелось услышать, что он всё делал правильно, просто… просто так получилось, а он ни в чём не виноват. Ему хотелось побыть маленьким, и чтобы кто-то другой, кто-то взрослый, сказал ему, что теперь делать.

Он опустил палец ниже и нажал на имя, следующее сразу за Максом. Он позвонил маме.

Шли долгие гудки. Слава даже думал, что она не ответит, но вдруг – шорох и встревоженный голос:

– Слава? У вас всё хорошо?

Он молчал, борясь со слезами. Именно в тот момент, когда он услышал мамин голос, они начали прорываться наружу.

– Слава?..

– Мам… – хрипло выговорил он.

– Славик, что случилось? – казалось, она сейчас тоже расплачется.

Всхлипнув, он проговорил:

– Мам, у меня был очень плохой день.

Почти 15 лет. Лев [47]

Это был странный Новый год.

В семь вечера Тахир неуверенно, как будто впервые, переступил порог квартиры. Глянув на Льва, он осторожно снял рюкзак с плеч и опустил его на пол – внутри что-то звякнуло. Лев напрягся:

– Это что, алкоголь?

– Ага.

– Я просил не брать.

– Я не знал, что мы будем делать, если не брать, – оправдался Тахир. – Ты меня ещё ни разу не приглашал без… всего.

Без всего – значит, без секса и алкоголя. Такое действительно случилось впервые.

– Разговаривать, – пожал плечами Лев. – Что там у тебя? Покажи.

Тахир присел, расстегнул большой отдел рюкзака и вытащил две стеклянные бутылки: виски и мартини. Лев обе забрал, сходил на кухню, откупорил, вылил и выкинул пустые тары в мусорное ведро. Будь мусоропровод прямо в доме – отправил бы сразу в него, но хрущевки такими благами цивилизации не располагали.

Звук льющейся из горла жидкости заставил иранца мигом разуться и прибежать на кухню.

– Ты что делаешь?!

– Я же сказал: без алкоголя.

– Могли бы просто не пить…

– Нет, не могли, – оглядев парня, он гостеприимно предложил: – Раздевайся. В смысле, куртку снимай.

Тахир, насупившись, вернулся в коридор и оставил на вешалке верхнюю одежду. Лев, тем временем, расчистил от посуды рабочую поверхность: он собирался нарезать говядину, а Тахиру дать задание промыть рис.

– Принёс? – спросил он, услышав шаги за спиной.

– Принёс, – ответил парень и поставил на подоконник пятикилограммовый пакет риса.

Лев удивленно обернулся на него:

– Зачем так много?

– В моей семье всегда делали так много.

– А сколько вас было человек?

– Э-э-э… Двадцать.

– Нас двое, – напомнил Лев.

Тахир закатил глаза и потеснил его, вставая рядом. Потянулся к ножу в руках Льва:

– Ты неправильно режешь.

– А ты руки помыл?

– Помыл. Дай, – он отобрал у Льва нож и сам принялся нарезать мясо. – Нужно очень мелко.

Лев фыркнул:

– Не учи меня готовить плов.

– Это не плов! Сам же просил.

– Ладно, ладно, – примирительно ответил тот.

За три дня до Нового года Лев позвонил Тахиру и спросил, не хочет ли он отметить вместе Новый год. Когда парень ответил согласием, Лев предложил: «Может, научишь меня готовить какое-нибудь иранское блюдо?». Тахир долго не отвечал, словно Лев попросил о чём-то выходящим за рамки.

«Ты чего?» – удивился парень после долгого молчания.

«Хочу с тобой познакомиться», – честно ответил Лев.

Валера две недели не шёл у него из головы – сначала Лев долго анализировал, мог ли что-то сделать иначе, чтобы спасти парня, а потом корил себя за глупое упрямство перед дверьми реанимации, когда он не пустил к нему мальчика в веснушках, но на фоне всех этих мыслей маячила главная, будто написанная большими неоновыми буквами: «СЛАВА». Многие дни эта мысль была оторванной от остальных, блуждала в голове, как неясное воспоминание, и только через две недели начала оформляться в самостоятельные умозаключения.

Нужно было признать, что представления о жизни рухнули, как карточный домик. Парня с крашенными ногтями подстрелили. Его коллеги обсуждали случившееся, попивая чай с печеньками, и сходились во мнении, что: «Ну, это ужасно, конечно, а что он хотел?». Сотрудники полиции, приехавшие по звонку об огнестрельном, брезгливо уточнили: «А данный гражданин что… нетрадиционный что ли?». Лев знал о гомофобии и раньше. Это не первый пациент в их реанимации, оказавшийся геем, и не первый, про кого в ординаторской говорили «этот». Лев и про себя понимал, что он «этот», и всё сказанное коллегами относилось и к нему самому.

Но другие геи умирали тривиально. Другие геи умирали от тяжелых болезней, масштабных ДТП и послеоперационных осложнений. По крайней мере, так ему нравилось думать. Теперь, конечно, приходилось думать и о другом: сколько на самом деле было геев среди тех мужчин с побоями и увечьями, с ножевыми ранениями и огнестрелами, полученными в «бытовых драках» или в формулировках «гражданин А. не поделил с гражданином Б.»? Сколько геев было среди тех, у кого не было крашенных ногтей, ВИЧ-статуса и парня, подпирающего двери, но кто тоже умер только потому, что он гей? Теперь это было невозможно подсчитать. Лев никогда не считал нужным вовлекаться в чужие ситуации: они его не касались. Он никогда ни о чём не спрашивал.

А когда двадцатилетнего Валеру, накрыв простыней, увозили в морг, поздно стало спрашивать. Теперь колокол звонил и по нему.

Сразу, как он это понял, мысли стали биться в агонии: «Славу здесь убьют. Не за ногти, так за одежду, а не за одежду, так за что-нибудь ещё, потому что это Слава, он не умеет промолчать». Слава был не здесь, а там, в безопасности, но это не приносило спокойствия: Лев ведь мечтал, что всё как-то наладиться, что он упросит его вернуться, что Слава, в конце концов, поймёт, что в России им было лучше… Но теперь так было нельзя. Никак было нельзя. На что теперь упрашивать: на смерть от пули в груди? Признать безнадежность своего положения казалось невозможным.

День ото дня легче не становилось: каждое утро он просыпался с новым пониманием жизни. Жить здесь нельзя не только Славе, но и детям – обоим. Здесь нельзя жить Мики, мечущемуся между мальчиками и девочками, здесь нельзя жить Ване, обреченному сражаться с бюрократической машиной за право получать лекарства. Он представлял, как какие-то уроды зажмут Мики на улице, он представлял, как Ваня попадёт в больницу и станет жертвой сплетен в ординаторской. Кошмар разрастался.

Двадцать седьмого декабря он проснулся с ясным пониманием, что ему теперь делать.

Ничего.

Ничего не делать – значит, отпустить. Наверное, это и есть любовь: любить его любым, любить вопреки его решению не любить в ответ, любить его счастье, даже если это счастье строится далеко и не с ним. Это решение стоило ему нескольких бессонных ночей, проведенных в слезах и нежелании от него отказываться, но каждый раз, как перед глазами вставала картина жёлтых ногтей в кровавых разводах, Лев всё больше приходил к мнению, что любить живого Славу, пусть далекого и чужого, легче, чем мертвого, но «своего».

Тогда он и позвонил Тахиру: не потому, что хотел забыться в сексе и алкоголе, а потому, что нужно было начинать другую жизнь. Он не знал, с чего начать, и попробовал начать с человека.

– Двадцать человек в семье – это кто? – спросил Лев, наблюдая за ловкими движениями Тахира: мелко нарубил мясо, сдвинул в сторону, потянулся к следующему куску.

– Родители, родители родителей и дети.

Подсчитав всех в уме, Лев обалдел:

– Дети? Вас что, четырнадцать?

– Нет, нас пятеро, у меня две сестры и два брата. У всех есть свои семьи, и братья с женами и детьми живут в родительском доме.

– Почему?

Он ответил с некоторым смущением:

– Потому что мужчина должен привести женщину в дом, а у моих братьев нет своих домов.

Лев присвистнул: кошмар, ну и табор, ну и порядки.

– Ты поэтому здесь? Освободил место?

Он попытался пошутить, но Тахир ответил серьёзно:

– Нет, просто мой дядя застал меня с парнем.

– И ты уехал из страны? Радикально решаешь проблемы.

Тахир поднял на него уставший взгляд. Ещё одна неудачная шутка.

– Там, откуда я родом, таких как ты и я вешают на площадях, Лев.

Лев и забыл, что из себя представляет Иран. В то время, пока в России можно безнаказанно убить гея, в Иране нельзя безнаказанно быть геем. В Канаде же можно выйти замуж, воспитывать детей и судиться с любым, кто косо на тебя посмотрит. Странно, что всё это один мир.

– Неужели твой дядя бы тебя сдал? – не поверил Лев.

– Он и сдал. В смысле, семье. Он рассказал семье.

– И что они?

– Они сказали, чтобы я менял пол.

Лев фыркнул:

– Чего?

– У нас так заведено.

– Заведено?

– Да, геи на всякий случай меняют пол, чтобы их не казнили.

– Что?..

Лев не знал, можно ли над этим смеяться, но не мог удержаться от ошалелой улыбки: это что, на самом деле где-то происходит прямо сейчас?

– Если в какой-то семье обнаруживается гомосексуал, родственники либо отказываются, либо просят сменить пол… На, помой рис, – он передал Льву казан, а сам продолжил: – Понимаешь, тут третьего не дано. Нет варианта просто принять, потому что это не может быть просто. Это значит смириться, что твоего близкого человека в любой момент могут убить.

Насыпав два стакана риса в казан, Лев, потеснив Тахира, прошел к раковине. Включив воду, заметил:

– Вижу, пол ты не сменил. Или ты был девочкой?

Тахир опять ответил очень серьёзно:

– Что? Нет конечно.

Лев тяжко вздохнул. Он не понимал, как можно сблизиться с человеком, который не смеется с твоих шуток – Славу получилось рассмешить в первые же минуты разговора, а тут... Может, это языковой барьер? Всё, что кажется смешным на русском, иначе звучит по-английски? Или разный культурный фон мешает им пробиться друг к другу? Или он просто потерял хватку и стал несмешным?.. Только не это.

Он поставил рис на плиту и снова повернулся к Тахиру.

– Мы с родителями договорились, что я уеду из страны, – рассказывал тот. – Для этого мне пришлось два года отслужить в армии, потому что иначе у нас не выдают паспорта. Потом я получил туристическую визу и приехал сюда.

– Почему именно сюда?

– Мне нужна была страна без строгой миграционной политики. Испугался, что в Европе быстро поймают.

– Ты нелегал что ли?

– Да. С тех пор, как истекла моя туристическая виза.

– А когда она истекла?

– Пять лет назад.

Лев снова присвистнул, но не нашёл, что ответить. Когда он планировал этот вечер, он думал, что поговорит с Тахиром обо всём, что месяцами замалчивалось: например, о том дне, когда он подливал ему в баре, о странном пробуждении в квартире с посторонним, о следах на руках, про которые Тахир сказал: «С кем не бывает». Но эта история как будто бы ответила на все его вопросы сразу: казнь за секс с другим человеком – а с кем не бывает? Он больше двадцати лет жил в норме, которая для Льва называется «пиздец, пиздец, крайней степени пиздец, этого не может быть», что уж тут говорить о культуре согласия…

Поэтому Лев о ней говорить не стал. Они молча доделали плов (Тахир смешно называл его «эстамболи»), а потом ели его, сидя на полу перед телевизором, смотрели «Иронию судьбы» и пили колу (она должна была разбавлять виски, но не судьба). Говорили о ерунде: Лев удивлялся, что за пять лет в России Тахир ни разу не посмотрел «Иронию судьбы», а Тахир говорил: «Это странный фильм» и «Что-то как-то не очень смешно». Когда в финальной сцене главный герой поцеловался со своей Надей, Тахир, как подросток на киносеансе про любовь, тоже потянулся за поцелуем.

Это могла бы быть захватывающая история. Русский и иранец. Врач и нелегальный мигрант. Бывший скинхед и бывший мусульманин. Жаль, что они не живут в любовном романе.

Лев отодвинулся и сказал:

– Знаешь, я думаю, мы видимся сегодня последний раз, – очень мягко сказал, без заносчивости.

Тахир растерялся:

– Почему?

– Потому что ты не смотрел «Иронию судьбы».

Тахир удивленно мигнул. Четвертая шутка – снова мимо.

– Потому что я люблю Славу и хочу с этой любовью побыть наедине, – терпеливо объяснил Лев. – Но хорошо, что сегодня я не один. Одинокий Новый год меня бы размазал.

Тахир улыбнулся через силу, отставляя тарелку в сторону, на пол.

– А меня и этот размазал.

– Извини.

– Да ничего. Просто я люблю тебя.

Не зная, что сказать, Лев ответил ещё раз:

– Извини.

Не дожидаясь нескольких минут до боя курантов, Тахир собрался и ушёл. На прощание сказал:

– Надеюсь, ты правда больше не придёшь. Это изматывает.

– Не приду, – пообещал Лев.

Когда он закрыл за ним дверь и вернулся в гостиную, телефон, оставленный на столе, замигал экраном. Лев взял его в руки и открыл пришедшее сообщение от Вани: «Папочка с новым годом!!!!! А у нас ещё утро………………»

Он быстро напечатал в ответ: «Спасибо», но перед отправкой подумал секунду и дописал: «Спасибо, солнышко».

Почти 15 лет. Слава [48]

Мама не сказала ему, что делать.

Но мама сказала, что он молодец и что бы ни сделал дальше – это будет правильно.

– Потому что ты всегда стараешься, как лучше, – добавила она.

Слава, всхлипывая, отвечал:

– Я уже старался, как лучше, я читал книжки по воспитанию и отвечал ему фразами из этих книжек, и что толку? Может, я только хуже всё это время делал… Может, надо было его бить…

– Ты так на самом деле не думаешь, – отвечала мама.

– Я уже не знаю, что думаю.

Он выговаривался, а мама отвечала невпопад и совсем не то, что он хотел слышать (он хотел готовых формул, но кто их мог дать?), и всё равно становилось легче – хотя бы от того, что мама послушала. Обида на неё стала казаться ему глупой и ничего незначащий – зачем он бросил её, разве у него такая уж плохая мама?

Этот недолгий разговор дал ему сил взять себя в руки, вытереть слёзы и встретить младшего сына с улыбкой и готовностью слушать о майнкрафте, коте-сфинксе (такой жил у Джимми дома) и говорящем роботе, который делает руками-клешнями «клац-клац». От неудобного разговора уйти всё равно не получилось: усевшись за стол перед тарелкой оливье, Ваня спросил: – А что, Мики с нами праздновать не будет?

– Не думаю, – ответил Слава, потеряв улыбку.

– Почему?

Слава молчал, не зная, что сказать, а Ваня со знанием жизни вдруг спросил:

– Напился, да? – ещё и улыбнулся, с пониманием покивав.

– Если бы напился…

– Под кайфом?

– Ваня!

– Что? – непонимающе спросил сын. – У нас в детдоме колёса катали в обмен на мобильники. Дороже всего был мет.

Слава вздохнул: он и забыл, что жизненный опыт сына сполна переплюнул родительский. С надеждой посмотрел на мальчика:

– Ты хотя бы не пробовал?

Тот покачал головой:

– Не, у меня не было мобилы… Так что, Мики под кайфом?

– Вроде того.

Ваня опустил глаза в тарелку, наколол на вилку одну горошину и задумчиво её рассмотрел. Слава в своей тарелке делал то же самое: сортировал ингредиенты, отодвигал их друг от друга и ничего не ел. Тошно было.

Ваня поднял взгляд на Славу:

– А это плохо, да?

– Употреблять наркотики? Очень плохо.

– А курить?

– Тоже.

– Но ты куришь.

Стыд мурашками прошелся по позвоночнику: он же старался быть незаметным…

– Это обо мне плохо говорит, – вынужденно признал Слава.

– А что хуже курить: траву или сигареты?

Слава с подозрением глянул на сына:

– Ты почему спрашиваешь?

Ваня забегал глазами:

– Ну просто…

– Нет, не просто! Я же вижу.

– Просто спрашиваю!..

Если бы у Славы была лампа, как в кабинете следователя, он бы обязательно направил её сыну в глаза.

– Отвечай!

– Это Мики! – почти закричал Ваня. – Это Мики курит, не я!

– Откуда ты знаешь?

– Я видел! Еще летом видел! – Ваня сморщился, как будто сейчас заплачет. – Он сказал, ему подружка купила…

Слава попытался смягчить тон:

– Ты один раз видел?

– Да… Но иногда в комнате пахнет. Как тогда.

– Ясно, – выдохнул Слава. – Спасибо…

Он попытался улыбнуться сыну, но вышло совсем уж неестественно. Ваня закрыл лицо руками и заныл:

– Ну вот, я его выдал!..

– Ты всё правильно сделал. Мики нужна помощь.

Новый год встретили вдвоём. После полуночи устроились в гостиной на диване и включили «Клауса», Ваня завернулся в плед и лёг на Славины колени. Первый час сын активно комментировал происходящее на экране, а Слава кивал, угукал и отвечал: «Да ты что?», сам же мыслями был совсем не здесь: он думал, что теперь делать. Ко второй половине мультфильма Ваня заснул, и Слава осторожно переложил его со своих колен на диван, подложил подушку, сделал звук тише, а сам устроился за столом с ноутбуком. Открыв поисковую строку Гугла, он ввёл: «Rehab».

Изучив все частные и государственные центры для зависимых подростков, Слава понял, что часть из них ему не по карману, часть – содержит «лист ожидания», и ещё часть, бесплатная или почти бесплатная, находится у черта на рогах. В большинстве программ реабилитация проходила за городом и длилась около десяти недель – почти три месяца.

Слава задумчиво стучал пальцем по колесику мышки, представляя, через что ему придётся пройти, объясняя Мики, что он вывезет его за город, сдаст на несколько месяцев в лечебницу и будет навещать на выходных. В эти редкие визиты Мики будет молчать или огрызаться, потому что посчитает поступок отца предательством. Дома его будет ждать Ваня, раз в несколько дней стабильно впадающий в слезную истерику со словами: «Она опять мне не пише-е-е-ет!» и «Я хочу к не-е-е-й, домо-о-ой». Ему придётся оправдываться сначала перед одним ребёнком, потом перед вторым, самому время от времени прибывать на грани истерики, звонить маме – до тех пор, пока бедная старушка не умрёт от сердечного приступа из-за переживаний, которые он начнёт сваливать на неё (потому что больше будет не на кого), а в свободное время страдать от невозможности разлюбить Льва и невозможности быть с ним рядом.

Так и не приняв никакого решения до рассвета, он поднялся, взял ключи от машины и вышел в прихожую. Совесть дернула его, как за ниточку: «Нельзя оставлять детей без присмотра». Он ответил совести: «Можно». Она напомнила: «Один из них накануне употреблял наркотики». Слава заметил: «Если я не приду в себя, я сам начну что-нибудь употреблять». Она промолчала. Стало быть, договорились.

Забравшись в салон, он открыл оба пассажирских окна, не обращая внимания на ноль градусов за бортом, и завел мотор. Не стал уезжать далеко – всё-таки совести удалось его встревожить – а проехался по району.

В голове скакали мысли, врезались друг в друга и путались между собой.

«Нужно найти деньги и отправить его в частный центр, где не нужно ждать очередь»

«Нет, нужно подождать очередь, потому что у нас нет столько денег»

«Пока вы будете ждать очередь, он сторчится нахрен»

«Нужно запереть его дома»

«Может, просто запереть его дома, всё запретить и ничего больше не делать?»

«Может, это пройдёт само?»

«Травка – это не так уж и страшно»

«Нет, вообще-то это очень страшно»

«Но не так страшно, как героин, да?»

«Боже…»

Намотав несколько кругов по прилегающим к дому улицам, Слава остановился у супермаркета – единственного, что открывался в восемь утра – и зашел купить леденцы. Леденцы заменяли ему сигареты, когда тех не было под рукой. Купить блок сигарет в Ванкувере было тем ещё испытанием: они продавались только в специализированных ларьках (открывающихся с десяти), а отпускались лишь в том случае, если покупатель назвал точное наименование. Табачная витрина была спрятана от глаз, выбирать нельзя, забыл название – остался без сигарет. Слава злился: при этом, его пятнадцатилетний сын свободно курил травку, отличные порядки…