Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– Он подрался с моим парнем.

– С твоим… кем?

– С бывшим парнем, – невозмутимо повторил Слава.

Желваки по-знакомому проступили на скулах: сдерживается.

– Значит, у тебя там был парень, – ровно произнес Лев.

Слава усмехнулся:

– Это всё, что ты хочешь обсудить в контексте этой ситуации? А почему наш сын бросается на людей тебе не интересно?

– Почему?

Более скучающего тона и вообразить сложно. Ничерта ему было не интересно.

– Ты вообще не изменился…

Так это и случилось.

Они сели в разные машины.

Они поехали в разные квартиры.

Потом, сидя в такси, Слава набрал ему сообщение: «Это я и имел в виду. Ничего не будет иначе, пока мы такие же, как раньше».

Почти 15 лет. Лев [59]

Значит, он с кем-то был.

Конечно, нужно было думать не об этом. В гостиной, шепотом переругиваясь, устраивались спать его дети, одному из сыновей нужна была срочная помощь (а может, обоим?), а он думал только о том, что Слава все эти месяцы с кем-то был.

Они были на связи. Лев пытался выяснять отношения в переписке («Молодец, ты как обычно демонстративно ушел»), а Слава повторял: «Давай поговорим о Мики. Нужно ему помочь». Лев пытался насильно переключить внимание, параллельно переписываясь с заведующим наркологического отделения об утреннем приеме, но отпустить ситуацию не получалось.

Наверное, поэтому так получилось: следующим днём, когда они сидели в коридоре, зажимая Мики с двух сторон, он опять начал об этом.

– Почему ты отпустил его на вечеринку, где он накачался наркотиками?

– Я должен был запрещать ему проводить время с ровесниками? – ответил Слава.

– Ты не ответил.

– Что ты хочешь услышать?

Он раздражился: ну какого черта он увиливает? Если увиливает, значит, и сам считает себя виноватым, разве нет?

– Не знаю, – Лев пожал плечами. – Правду. Что ты отпустил его, чтобы привести в дом своего мужика.

Каждый раз, когда он думал эту фразу – «его мужик» – он пытался вообразить, каким тот был: лучше, чем он? Моложе? Симпатичней?

Слава опешил:

– Ты хочешь поговорить об этом сейчас? Серьёзно?

Мики сидел между ними, как между двух огней, опасливо переводя взгляд с одного на другого – и, ясное дело, коридор наркологической клиники, куда они приехали сдавать сына, был худшим местом для такого разговора.

Господи, что за сюр?..

Когда Слава ушел подписывать документы, а Мики увела медсестра, он остался один и немного успокоился: ну, в конце концов, у него тоже был тот странноватый иранец… Вот только он нихрена для него не значил! Он бы никогда не сказал про него «мой парень»! Он бы никогда не познакомил его с детьми! Он бы никогда не позволил ему бить Мики, что важнее всего остального!

Успокоиться не получалось. Только он выдыхал, как тут же вспоминал, почему вообще начал злиться, и эмоции заходили на второй, третий, а потом и четвертый круг.

Вернувшись, Слава сказал:

– Вечером нужно будет отвезти вещи. Он книгу попросил.

Лев на автомате ответил: «Угу», а сам даже не понял смысл сказанного. Слава, посмотрев ему в глаза, через силу произнес:

– Я могу обсудить с тобой эти отношения, если ты будешь спокоен.

– Я спокоен, – ответил Лев, и почувствовал, как запульсировала жилка на лбу.

Стараясь скрыть напряжение, он провел по ней рукой, но та только сильнее забилась под пальцами.

Они вместе направились к выходу, и Слава спокойно проговаривал:

– Можешь спрашивать, я отвечу. Но пообещай, что мои ответы не будут вызывать у тебя… агрессию.

– Я ж не знаю, что там за ответы, – буркнул Лев.

– А какая разница? Это в прошлом. И я имел на это право.

– Ну да, конечно…

– Слушай, я же тебя не упрекаю!..

Лев, готовый к этой атаке, напал первым:

– А я и не называю его своим парнем! У нас был просто секс и всё!

Его слова так гулко отдались от стен пустого больничного коридора, что они оба опасливо обернулись – ни идёт ли кто за ними? Никто не шёл.

Слава, снова посмотрев на Льва, вкрадчиво произнёс:

– Хочешь говорить – давай поговорим. А если хочешь орать – я поехал домой.

– Нет, хорошо, давай поговорим, – закивал Лев.

– И ты не будешь кричать и злиться?

– Не буду.

Он был уверен в этом – что такого он может узнать, чтобы не сдержаться? И так всё понятно: были какие-то отношения, которые Слава считает настолько серьезными, что называет бывшего «бывшим», а бывшего «бывшим» просто так не называют. Бывший ли для него Тахир? Да нифига. Тахир ему вообще никто – в этом вся разница.

Они вызвали такси на Немировича-Данченко, выбрав площадкой для переговоров съемную квартиру Льва (хотя самому Льву хотелось поехать в ту квартиру, которую он привык считать своим домом, но Слава настаивал на съемной).

– Заодно посмотрю, как ты живешь, – добавил он.

Лев решил, что это просто предлог: видимо, не хочет пускать его домой. А когда они оказались в квартире, он только в этом убедился: Слава не стал внимательно осматривать, как Лев живет. Бегло оглядел гостиную (только потому, что Лев сообщил, что здесь спали дети) и, удовлетворившись, спросил: – Угостишь чаем?

Пока Лев насыпал заварку в чайник, Слава трепал за ушами радостную Сэм, безошибочно узнавшую самого доброго и мягкого к ней хозяина (который даже не сгонял её с дивана и кроватей, чем раздражал Льва).

– Ну, можешь спрашивать, – не отвлекаясь от собаки, сказал Слава.

А Лев, не отвлекаясь от заварки, спросил:

– И кто это был?

– Макс из квир-центра. Вы знакомы.

Лев, закатив глаза, вспомнил эту бледную трепонему с искривлённой носовой перегородкой. Утешало – он не так уж и красив, раздражало – моложе. Но сдержался, как обещал.

Лев нажал кнопку на электрическом чайнике, тот загудел, и пришлось говорить громче:

– И что, всё было серьезно?

– Что ты имеешь в виду?

– Прям отношения? Как у нас?

Слава усмехнулся, отпуская Сэм:

– Ну, не как у нас. Чуть короче.

– Ты понимаешь, что я имею в виду.

Слава пожал плечами:

– Не понимаю. Скажи прямо.

– Ты его любил?

Он помолчал, задумавшись.

– Не думаю. До этого не дошло. Скорее, был очарован.

– Ясно, – произнес Лев и зачем-то вымученно улыбнулся.

Тут же смахнул улыбку с лица, подумав, что это глупо. Ему совсем не хотелось улыбаться.

– И как тебе… с другим мужчиной?

Теперь уже Слава усмехнулся:

– В смысле?

– Ну, до этого твой опыт ограничивался только мной, – пояснил Лев, заглядывая в глаза. – Я надеюсь.

Слава тоже посмотрел ему в глаза и медленно проговорил:

– Да. До этого мой опыт ограничивался только тобой.

– А теперь вот… что-то новенькое. Понравилось?

Он вдруг понял, что в этой истории с изменой (да, он отказывался считать это просто «отношениями после их обоюдного расставания») именно тот факт, что он перестал быть единственным мужчиной в Славиной жизни, раздражал его сильнее всех остальных.

Зато Слава выглядел веселым. Рассмеявшись, он ответил:

– Я не понимаю, что ты хочешь услышать, когда спрашиваешь, понравилось мне или нет. Что-то нравилось, что-то не очень.

– И что не нравилось?

– Ну… Иногда я от него уставал.

Вода забурлила, чайник щелкнул кнопкой, отключаясь, и Лев, подняв его с подставки, залил листья каркаде кипятком. Он молчал, не зная, как спросить главное, что его интересовало. Признаться, он надеялся, Слава сам об этом скажет, но он юлил…

– Ты был с ним в активной роли?

Слава усмехнулся:

– А почему ты спрашиваешь? – голос его при этом стал напряженным.

Лев, в свою очередь, тоже напрягся:

– А почему ты не можешь ответить прямо?

– А почему ты злишься?

– Я не злюсь, – жилка на лбу, тем временем, без перерыва делала бум-бум-бум. Он слышал, как в ушах стучит кровь.

Слава молчал. Молчание, стало быть, и есть ответ.

– Мы менялись, – наконец произнес он.

Лев кивнул и, повернувшись к столешнице, взялся за ручку заварочного чайника. Нужно просто налить чай в кружку. Чай. В кружку.

Вот только кружки он перед собой не видел – зрение, становясь туннельным, вытягивало окружающее пространство в трубу. Дыхание, частое и поверхностное, начало сбиваться, будто он сейчас расплачется. Но это же глупо – плакать. Это глупо и…

Он дернул чайник за ручку, но вместо того, чтобы налить содержимое в кружку, повернулся и резко выкинул руку, кидая его в стену – в полуметре от Славы. Стекло, разбившись, с дребезжанием посыпалось на пол, а на кафельной стене остался кроваво-красный чайный след. Сэм, испуганно тявкнув, прибежала на кухню, а Слава, справившись с секундным оцепенением, принялся её отгонять – чтобы не порезала лапы.

Чувствуя, как по щекам текут слезы, Лев с обидой проговорил:

– Это несправедливо.

Слава, бросив попытки прогнать Сэм с кухни, взял её на руки и, обхватив, прижал к себе. Он поднялся, аккуратно обходя осколки, и Лев заметил, что их обоих мелко потряхивает – и Славу, и собаку.

– Ты мог попасть в меня, – с дрожью в голосе выговорил Слава. – Это стекло и… кипяток. И вообще…

– Я не пытался попасть в тебя, – перебил Лев. – Если бы хотел – я бы не промазал.

– Не сомневаюсь, но зачем ты кидаешься вещами в нескольких сантиметрах от моей головы?

– Это несправедливо, – повторил Лев. Слёзы застилали глаза, и он почти не видел Славу. Моргал – и те скатывались с ресниц крупными каплями.

– Почему это несправедливо?

Лев усмехнулся: он ещё спрашивает…

– Я был с тобой пятнадцать лет, – проговорил Лев. – Жил, строил семью, воспитывал детей, эмигрировал, блин… А он был с тобой пару месяцев, и ты…

Он недоговорил, задохнувшись от обиды.

– Хочешь знать почему?

– Почему?

Слава обвел подбородком окружающее пространство, с осколками на полу и пятном на стене.

– Ну, примерно поэтому…

– Хватит врать! – потребовал он, повысив голос. – Как будто я все пятнадцать лет в тебя чайники кидал!

– Конечно нет! Ты изобретателен, у тебя каждый раз что-то новенькое!

Сэм, среагировав на крик, прижала уши к макушке и начала скулить, вырываясь из Славиных рук. Тот выпустил её в коридор и закрыл дверь на кухню. Лев, проследив за этим, сказал уже тише:

– Я ничем не заслужил этого уничижительного отношения к себе с твоей стороны.

– Ты сам к себе так относишься. И ко всему, что между нами происходит.

– Да что ты?

– А разве нет? Это ты считаешь секс между нами унижением своего человеческого достоинства. Это ты считаешь его позором, под который тебе пришлось прогнуться. Это ты просишь забыть о нём на утро. Что я должен думать, когда ты предлагаешь мне поменяться ролями? Что ты хочешь меня опозорить? Прогнуть под себя? Нет, спасибо, не надо меня приглашать в свой больной изувеченный мирок! Не надо, ладно? Я туда не хочу!

Выслушав эту тираду, Лев приподнял бровь и с искренним удивлением спросил:

– Это всё? Серьёзно, это всё? Только поэтому? Я не считаю это унижением. Теперь можно тебя трахнуть?

Слава горько усмехнулся:

– Иди на хер.

– О, видимо не всё…

Но Слава, развернувшись, уже выходил из кухни, осторожно отгоняя Сэм от двери. Лев нагнал его в прихожей.

– А чего ты уходишь от разговора? – поинтересовался он, наблюдая, как Слава зашнуровывает ботинки. – Ты же хотел поговорить.

Тот молчал, раззадоривая Льва ещё больше:

– Вот так всегда. Ты всегда всё передергиваешь. Сначала хочешь поговорить, а потом уходишь. Сначала морозишь меня пятнадцать лет, а потом говоришь, что в этом виноват чайник, который я кинул только сегодня. Про унижения я вообще не понял… С чего ты взял этот бред?

Накинув куртку, Слава повернул замок в двери, и, обернувшись, сообщил на прощание:

– Никто из наших детей не психопат. Только ты.

– Отлично, – цыкнул Лев. – Ну, окей, давай, вали. Иди жалуйся на меня своему психотерапевту, этим же ты видимо там занимаешься, да?

Последнюю фразу Слава оборвал хлопком двери, и своё несчастное: «Да?» Лев спросил уже в тишине квартиры.

Почти 15 лет. Слава [60]

Он выбрал «Жутко громко и запредельно близко». Там, в этой книге о девятилетнем мальчике, отец которого погиб в теракте 11 сентября, Слава прочел фразу:

«Можно простить уход, но как простить возвращение?»

Этот вопрос въелся ему в память еще десять лет назад, при первом прочтении, а затем всё чаще и чаще охватывал беспокойством. Действительно, некоторые возвращения простить невозможно.

Он положил книгу в рюкзак поверх стопки одежды, собранной для Мики, а в соседний отдел сунул листы бумаги, карандаш и ручку. Уже застегивая рюкзак, последний раз окинул взглядом книжную полку, и взял с неё «Цветы для Элджернона». Так хотелось, чтобы Мики, читая хорошие книги, рос хорошим человеком…

Их встреча прошла сухо и безрадостно. Слава передал рюкзак, а Мики сообщил:

– В моих анализах не обнаружили наркоту.

– Я знаю.

Врач, перехватив Славу в коридоре, уже озвучил эту информацию, но на фоне всего происходящего она не вызвала особых эмоций.

Мики, насупившись, сказал:

– Я же говорил, что не наркоман.

Слава иронично усмехнулся:

– А знаешь, где обнаружили наркоту? В твоём рюкзаке в аэропорту.

Демонстративно подняв глаза к потолку, Мики перекинул рюкзак через плечо, буркнул: «Пока» и удалился из комнаты для гостей. Как обычно, задним числом, Слава пожалел о своей холодности: нужно было его похвалить. Он, кажется, этого хотел.

Славе не нравилось, что с ним происходило в последние два дня: раздраженный и взвинченный, будто заложник собственных эмоций, он злился на Льва, а срывался на детях.

Когда вернулся домой, отыгрался еще и на младшем. Ваня скакал кругами, пока Слава готовил ужин, и ноюще-требовательным тоном просил поиграть с ним в Майнкрафт. Слава, в лучших традициях, вывалил на Ваню все ужасные родительские фразы, пришедшие на ум: и «Хотеть не вредно», и «Я тебе русским языком говорю…», и «У меня от тебя уже голова болит».

Это было несправедливо, конечно: голова у него болела не от Вани. А ребёнок, надувшись, пошел играть один, и больше со Славой тем вечером не заговаривал.

Но, наверное, так не бывает, чтобы человеку слишком долго не везло, и ночью произошел самый удивительный момент в его отцовском опыте: его починили обратно. И всё снова обрело понятный смысл.

Обессиленный от навалившегося дня, Слава, смахнув покрывало с постели, хотел было сложить его в четверть, но, помедлив, прижался к мягкой ткани щекой, сел на пол возле батареи и расплакался. Горячий чугун жёг спину через футболку, но он не обращал на это никакого внимания: у него же разваливалась жизнь. Он снова там, где не хотел быть, и, если перед вылетом он знал ответ на вопрос: «Зачем?», то теперь определенно его забыл. Теперь в голову лезли десятки гораздо лучших и удачных решений помощи Мики, и ни одно из них не требовало возвращения в Россию. Ну, например, принудить его ходить к психотерапевту – если уж начал принуждать, то не все ли равно, к чему? Может, это и не полноценная реабилитация, но и Мики не такой уж запущенный пациент, разве нет?

Конечно, вся эта ситуация не требовала возвращения. Он вернулся, потому что дурак, потому что поверил, что что-то ещё может быть как раньше – и к чему это привело? К чайнику, пролетевшему в полуметре от его головы?

«Ну ты и кретин, – ругался он сам на себя. – Какие ещё нужны доказательства?»

Он старался быть тихим, не всхлипывать, не скулить – в общем, не издавать звуков. И когда дверь спальни неожиданно открылась, он резко поднялся с пола и первое, что захотел сделать, наорать на Ваню: «Ты что, забыл, как стучаться?!»

И даже набрал в грудь побольше воздуха для этой злой фразы, но Ваня, заметив размазанные разводы слёз на лице отца, замер на пороге, и теперь испуганно хлопал глазами, не решаясь двинуться ни назад, ни вперед. Наорать на испуганного ребёнка не так-то просто, особенно когда ты сам… Когда ты сам немножко испуганный ребёнок.

Слава с усталом вздохом спросил:

– Что ты хотел?

Ваня мигнул:

– Я уже забыл.

– Нужно стучаться, – напомнил Слава, поднимаясь и бросая скомканное покрывало на стул.

Как ни в чём не бывало, он принялся расстилать постель, а Ваня продолжал на него смотреть, сминая в пальцах края пижамной кофты с рождественскими оленем. Штаны тоже были рождественскими, в красную клетку, и немного свисали с похудевшего после больницы Вани. Слава сердито поднял взгляд.

– Ну что?

– Ты плачешь.

– Да, мне было грустно. Уже всё в порядке.

– Что-то с Мики?

В голосе Вани послышались тревожные нотки, и Слава интенсивно замотал головой:

– Нет-нет, с ним всё хорошо.

– Лев тебя обидел?

Слава усмехнулся: не: «Что-то со Львом?», а: «Лев тебя обидел». Надо же…

– Вань, это взрослые проблемы.

– Значит да.

– Я не буду это с тобой обсуждать, – однозначно сказал Слава.

– Почему? – поинтересовался Ваня, проходя в спальню и ложась поперек родительской кровати, не спросив разрешения.

Слава, не найдя, что ответить на такую наглость, растерянно произнёс:

– Я не хочу обсуждать с тобой то, что тебя не касается. Это… не детская история, ясно?

– Это меня касается, – запротестовал Ваня. – Это же про Льва.

– Он твой отец.

– И что?

– Не хочу, чтобы ты думал, что он какой-то… плохой.

– Всё в порядке, – заверил Ваня. – Я уже давно так думаю.

Слава обессиленно опустился на край кровати, повернувшись к сыну.

– Иди спать, а?

Ваня раскинул руки по сторонам, развалился поверх одеяла, и мечтательно произнёс:

– Вот бы поспать на такой огромной кровати…

– Предлагаешь кроватями махнуться? – усмехнулся Слава.

– Можно полежать с тобой?

Слава вздохнул, и неспешно опустился на кровать рядом с Ваней: тоже поперек, только с другой стороны. Так и легли: плечом к плечу, но вверх ногами. Ваня, обрадовавшись, прижался носом к Славиной щеке, как ласковый пёс, и горе-отец наконец рассмеялся. Нос у Вани тоже был, как у пса – холодный.

Мальчик перевернулся на бок, в сторону Славы, и неожиданно мягко провёл ладонью по его жестким чуть вьющимся волосам.

– Не грусти, – негромко попросил он.

– Не буду, – шепотом отозвался Слава.

– Обещаешь?

– Ну, совсем не грустить я тоже не могу.

– Почему?

– Всем иногда грустно. Тебе ведь бывает грустно?

– Да, – согласился Ваня. – Например, сейчас.

– А сейчас почему?

– Потому что грустно тебе.

Славе стало стыдно и неловко за свои слёзы, и за то, что не придумал, как их объяснить по-другому. Может, и надо было сказать, что что-то с Мики… Что переживает, например. Просто переживает. А теперь Ваня будет думать черт-те что.

Сделав вид, что неожиданно вспомнил об этом, Слава неуклюже сменил тему:

– Как там, кстати, Нина?

– Мы ещё не виделись, – насупился Ваня. – И она пока не отвечает.

– Скоро ответит, – сказал Слава.

Просто так сказал. Он не очень в это верил.

Ваня задумчиво произнёс:

– Не представляю, чтобы я расстроил Нину до слёз.

Что-то никак не хотела спадать гнетущая неловкость разговора. Слава через силу произнёс:

– Ну, потому что ты хороший парень.

– Зато меня Нина до слёз сто раз расстраивала, – с грустью заметил Ваня. – Потому что она меня не любит.

В Славе незамедлительно включился заботливо-ласковый родитель-врун. И этот врун, приподнявшись на локтях, с возмущением спросил:

– Что за глупости? Как тебя можно не любить?

– Она не любит. Иначе она бы мне писала.

– Она, наверное, просто занята.

Ваня, улыбнувшись, снисходительным тоном произнёс:

– Папа, когда девочка любит мальчика, она не будет его просто так расстраивать. И не будет делать так, чтобы он потом плакал, – он сел, обхватив коленки, и уперся в них подбородком. – И, если мальчик любит девочку, он тоже не будет. Я по себе знаю. Если бы Нина мне разрешила что-то для неё сделать, я бы… сделал всё что угодно. Но ей ничего не нужно.

Слава не знал, что ответить. Казалось, этот разговор был вообще не о Нине. Казалось, этот сеанс психотерапии был для него, для Славы, а Ванина несчастная любовь вообще была не причем.

Он тоже сел, подтянув к себе колени, и они с Ваней оказались друг напротив друга.

– Люди не обижают друг друга, если любят, – произнёс он.

– К сожалению, иногда обижают.

– Нет, так не бывает.

– Бывает. Иногда обижают не специально.

Ваня вскинул на него взгляд:

– А зачем тогда плакать? Если не специально?

Ванины вопросы заставляли шестеренки в голове Славы крутиться на бешенной скорости. Зачем, зачем, зачем…

– Всё сложно.

Ваня прыснул:

– Ниче не сложно. Если вы обидели друг друга не специально, можно извиниться и всё будет нормально. А если нормально не получается, значит всё это говно собачье.

– Ваня!

– Ну а что? – он невинно хлопнул глазами. – У меня тоже говно собачье. Я уже понял.

– Не выражайся.

– Да иначе не скажешь. Говно есть говно.

– Ваня!

– Ну что-о-о?

– Всё, иди спать, – Слава, поднявшись с постели, схватился за край одеяла и дернул его на себя. – Брысь!

Ваня, смеясь, соскочил на пол и, направляясь к дверям спальни, спросил мимоходом:

– Может, не будем Мики забирать обратно? Нам и вдвоём весело!

Слава закатил глаза, что означало: «Нет, нам придется его забрать», а затем, подойдя ближе к сыну, чмокнул его в лоб, что означало: «Спокойной ночи, я тебя люблю». Ваня, потянувшись на носочках, чмокнул Славу в щеку, и это неизвестно что означало, потому что до этого Ваня никогда никого не чмокал. Ну ничего себе изменения!

Когда сын ускакал в свою комнату, Слава прикрыл дверь спальни, снова оставшись наедине, переоделся в пижаму, лег в постель и потянулся к телефону на тумбочке. Среди непрочитанных сообщений было с десяток от Льва, и Слава знал, что он просит прощения, но не читал и ничего не отвечал, потому что… Потому что это говно собачье.

Он отмотал список контактов вниз, остановился на букве «М» и, недолго думая, написал одному из них: «Привет»

Почти 15 лет. Лев [61]

Всё было так реалистично, будто бы наяву.

Он ощущал тепло его рук на бёдрах, чувствовал горячее, распирающее давление внутри, от которого становилось приятно и жарко, слышал его шепот над ухом: «Так хорошо?», и свой собственный, сбивчиво повторяющий: «Да, да, да, да…»

Потом он проснулся от холода (одеяло валялось на полу) и эрекции. Пробравшись пальцами под резинку трусов, продолжил возвращать себя к фантазиям из сна, мысленно завершая неоконченное. Чем дольше он мастурбировал, тем противней ему становилось от самого себя, и, достигнув пика в момент оргазма, теплое, липкое отвращение заляпало его пальцы и живот. Он сходил в душ, чтобы отмыться, но легче не стало.

Во всех его снах было это.

Во всех фантазиях он делал это.

Там, в мыслях, из раза в раз он раздвигал перед ним ноги, становился на четвереньки и позволял вжимать себя в кровать, не только не жалея о содеянном, но и, что хуже всего, прося о нём. Умоляя. И они никогда не менялись – ни наяву, ни во снах.

Конечно, это унизительно – кто с этим поспорит? Унизительно быть тем, кого берут, кому давят ладонью на спину, вынуждая прогнуться, про кого пренебрежительно говорят: «Трахнуть». Если бы Слава хоть раз попробовал такое же, ему было бы легче… Его бы тешила мысль, что он с этим не один, что Слава такой же.

А теперь он узнал, что Слава такой же, только это больше не утешало. Какой в этом смысл, если всё произошло не с ним? Это нечестно. Слава был первым, кого Лев подпустил к себе до такой близости (и, если бы не их чертова разлука, остался бы последним), он пятнадцать лет ждал ответного жеста со стороны Славы, а тот, ничуть не колеблясь, отдался парню, которого знал от силы два месяца. Разве Лев заслужил к себе такого пренебрежения? Разве он не имел права разозлиться? Ладно, чайник – перебор, просто психанул, но это было оправданно!

Днём, между операциями, пришло сообщение от Славы: «Нужно поговорить». До этого Лев написал ему двадцать три сообщения – и все двадцать три супруг проигнорировал. Но Лев был согласен – нужно поговорить, и быстро напечатал: «Могу приехать к тебе после работы». Слава ответил: «Нет. На нейтральной территории». Назначил встречу в кофейне и Лев раздраженно подумал: «Отличная идея – обсуждать гей-отношения в публичном месте». Но спорить не стал, хотя, придя навстречу, повторил эту претензию вслух: – Ты уверен, что хочешь здесь обсуждать… всё это?

Он чуть не сказал: «Обсуждать кто кого трахнул», но смекнул, что Славе формулировка не понравится. Однако, она была точна, как никогда: им придётся разобраться, за каким чертом Слава так поступил.

Они были в «Кофемолке» на Красном проспекте – самой заметной кофейне в центре города: через её панорамные окна были растянуты неоновые буквы названия, заметные издалека. Все соседние столики были заняты, отовсюду слышались голоса, Лев чувствовал себя, как на ладони, и постоянно оглядывался. Слава же флегматично разглядывал меню, словно не замечал гомона и людей. Зато его замечали все: кислотно-желтая футболка и такого же цвета крашенные ногти притягивали к себе взгляды посетителей.

Они оба заказали чай: Лев – черный, Слава – зеленый. И только когда официант поставил перед ними блюдца с чашками, Слава уточнил у Льва:

– Что – «всё это»?

Дождавшись, пока официант отойдет от их столика, Лев проговорил:

– Наши отношения.

– Я хочу поговорить о Мики.

– А что с ним?

– Он лечится от зависимости, – равнодушно припомнил Слава. – Забыл?

Лев раздражился:

– Я не забыл, я имею в виду… И что? Что ты хочешь обсудить?

– Мне звонила его психологиня…

Лев поморщился, перебивая:

– Кто?

– Психологиня, – повторил Слава. – Что не так?

– Нет такого слова.

– Поговорим об образовании новых слов или о нашем сыне?

Он прыснул в сторону: валяй, мол.

– Так вот, – продолжил Слава. – Она попросила твой номер…

– Зачем?

– Узнаешь, если дослушаешь.

Лев с насмешкой откинулся на стул.

– Она хочет пригласить тебя на встречу. С ней и с Мики.

– Зачем? – снова повторил Лев. – И откуда она вообще про меня знает?

– Она знает всё. Мики ей рассказал.

Его обдало страхом, желудок скрутился в узел до ощущения тошноты.

– Серьёзно?

– Да.

– Он что, дебил?

Слава поднял тяжелый взгляд на Льва.

– Ещё одна такая фразочка, и я не буду разговаривать с тобой о детях больше никогда.

Игнорируя угрозу, Лев спросил:

– Зачем он ей рассказал?

Слава развел руками:

– Лев, это терапия! Как она сможет помочь, если он будет врать?

– Причём тут наша семья и трава? Зачем рассказывать о нас, чтобы перестать курить траву?

Слава усмехнулся:

– Причём тут твой отец и чайник, который в меня полетел, да?

– Ты теперь будешь всю жизнь это припоминать?

– Нет, – уверенно ответил Слава. – Я знаю, что за всю жизнь рядом с тобой у меня накопится много других незабываемых впечатлений.

Он устало выдохнул:

– Зачем ты так говоришь?

– Разве это неправда?

– За пятнадцать лет это был первый и единственный чайник, полетевший в стену.

Слава начал заметно накручиваться:

– Да, один раз кинул чайник, один раз ударил, один раз швырнул на кровать… О, кстати, это всё случилось за один год. Мне продолжать? Можем все пятнадцать лет так разобрать.

Лев отчаянно проговорил:

– Я же не хочу ничего плохого. Да, я знаю, я ревнивый, вспыльчивый, я пугаю тебя, но я не хочу тебе навредить, – он почти перешел на шепот, чтобы не привлекать внимания с соседних столиков. – Мне самому плохо от того, что я делаю тебе плохо. Мне плохо от самого себя.

Слава, подавшись вперед, ответил:

– Если тебе плохо от самого себя, сходи завтра к Мики и поговори с психологиней. Только всерьёз.

Льву захотелось захныкать: ну причём тут Мики? Он же говорил сейчас о своих чувствах!

– Лев, – твердо повторил Слава. – Ты слышишь меня? Поговори с ней.

– О чём? О том, что мне плохо?

– О том, что Мики плохо.

«А я тут причём?» – чуть не спросил он. Но Слава ответил на его мысленный вопрос:

– Может, ты тогда и о себе что-то поймешь.

– Я о себе всё понимаю.

– Не думаю.

– Я понимаю, – повторил Лев. – Я знаю, что мой отец был тираном. Ты считаешь, я понимаю это хуже тебя? Я прекрасно помню, как это было. И я понимаю, что я такой… что в чём-то мы похожи, но только внешне, в реакциях, но не в сути. Я по сути не такой, как он, я точно знаю. Всё, что он делал, он делал от злости, потому что был злой и хотел зла, но я этого не хочу.

Слава посмотрел в сторону и задумчиво произнёс:

– Может быть, он тоже не считал себя злым…

Лев опешил:

– Ты считаешь, что я злой?

– Нет, я просто думаю, а кто-то вообще считает себя злым?

– Вряд ли он что-то там про себя… считал.

Слава снова посмотрел на Льва и, сощурив взгляд, спросил:

– Ты знаешь, о чём говорили твои родители, когда ты этого не слышал?

Лев пожал плечами:

– Откуда мне знать?

– Может, они обсуждали, как всё исправить. Он клялся ей измениться, она ему верила… Иначе как она его терпела? На этих извинениях всё обычно и держится.

– Ты намекаешь, что я точно такой же? – понял Лев.

– Ни на что я не намекаю, – устало ответил Слава. – Но я думаю, что ни один тиран на этой планете не говорит о себе: «Да, я тиран». Это могло бы быть первым шагом…

У Льва начала болеть голова от его умозаключений не пойми откуда взявшихся.

– Что «это»? – с раздражением спросил он.

– Признание в тирании.

– Хочешь, чтоб я признался, – понял Лев.

Слава пожал плечами:

– Если ты не признаешься, я признаюсь.

– В чём?

– В том, что я придурок, который вернулся из лучшей страны мира в авторитарное государство, где никогда не слышали о правах человека. Вернулся только за тем, чтобы убедиться, что ты того не стоил.

Эта риторика про «лучшую страну мира» у Льва уже в печенках сидела – он молчал, в раздражении постукивая пальцами по столешнице.

– Не признаешься? – уточнил Слава.

– Что я тиран? – хмыкнул Лев. – Я не тиран.

Слава покивал, вяло улыбнувшись. Затем сказал:

– Тогда ты действительно того не стоил.

Это была как пощечина, как ледяная вода в лицо, как удар по яйцам… Как он может так просто их перечеркнуть?

Пока Лев думал, что на это ответить, Слава уже вставал из-за стола. Накидывая куртку на плечи, он вежливо попросил:

– Оплати счет, окей? Можешь потом вычесть из алиментов. И сходи завтра к Мики, пожалуйста.

Лев растерянно смотрел на его удаляющуюся спину, когда вдруг заметил: все на него смотрят. Когда Слава поднялся, все обратили на него внимание, и все проводили его взглядом до лестницы. Он умел привлечь внимание, умел его удержать, умел нравиться, ничего для этого специально не делая. И тогда Лев с грустью подумал, что Слава мог бы позволить себе любую женщину и любого мужчину в этой кофейне, если бы только захотел. Но Слава был его мужем, Слава воспитывал их детей, Слава тратил своё время на их встречи – и от этого делалось по-странному хорошо.

Почти 15 лет. Слава [62]

Пробуждение было тяжелым, как выход из комы. Казалось, он спал несколько лет – так долго тянулся этот странный сюжет, порожденный подсознанием.

Делая на кухне завтрак, он словно всё ещё был там: перебирал в уме все случившиеся события, пытаясь понять, как они вообще могли закрутиться в такую петлю и значит ли это, что ему тоже пора к психотерапевту?

Он не сразу услышал, как его позвал Ваня. А когда очередной крик: «Пап!» вырвал его из полусна, Ваня уже стоял прямо перед ним.

– С тобой всё нормально? – с тревогой спросил мальчик.

– Просто приснился странный сон, – вздохнул Слава.