Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Вернувшись домой ближе к полуночи, он наткнулся на сонного старшего, который – засранец – обещал лечь пораньше, а теперь караулил его у порога.

– Куда ты ходил? – с тревогой спросил Мики.

– Прогулялся перед сном, – он старался не смотреть в глаза. Взгляд – предатель, всегда выдает вранье. – Развеялся.

– А, – вроде поверил. – Мне тоже надо было. Не спится.

И, потерев глаза, вернулся в свою постель, накрывшись одеялом с головой.

Слава же так и не заснул в ту ночь: улегшись на половине кровати, где обычно спал Лев, он обнимал его подушку и думал, что лучше бы спрятался под кроватью. Лучше кафельный пол больницы, чем мягкая постель без него. Завтра скажет, что скоро заберёт его домой. Что они снова будут жить вместе.

Лев [87]

Это был яблоневый сад – такой прекрасный, что в памяти всплыло слово: «Эдем». Он никогда не пытался представить Эдем всерьёз, не заходил в воображении дальше библейских картинок, а теперь вдруг видел его наяву: сочная зелень, несуществующего оттенка зелёного, и красные наливные яблоки: красные как огонь, как кровь, как закат. Несуществующим яблочным цветом.

Они разместились под деревом: Слава сидел, привалившись к массивному стволу – у яблонь, наверное, таких и не бывает, – а Лев лежал, положив голову ему на колени. Они были одеты в белый наряд, похожий на однотонную больничную пижаму, но сшитую из легкой ткани, хотя, говорят, в Эдеме одежд не шьют. Значит, уже познали стыд. Волосы у обоих были длиннее, чем обычно, Лев чувствовал, что его локоны разметались по Славиным коленям, Славины же были до плеч и вились на концах. Лев протянул руку, чтобы дотронуться до его волос, но Слава перехватил его пальцы, прижал к губам и поцеловал. Стало тепло. Только тогда Лев понял, что почти ничего не чувствует: ни его колен под затылком, ни твердой земли, ни собственного тела. Но когда Слава касается губами – чувствует.

– Я что, умер? – спросил он, пытаясь сохранить тепло на руке как можно дольше.

Слава опустил их сцепленные руки на грудь Льва и покачал головой:

– Нет. Но тебе было бы страшно здесь без меня.

Лев повернул голову, вглядываясь в вереницу яблоневых деревьев.

– Здесь не страшно, – заметил он.

– Без меня было бы хуже, – возразил Слава. – Поэтому я рядом.

Не выпуская его руки, Лев сел, ощущая неясное беспокойство, и ещё раз огляделся. Луга и деревья. На сотни метров вокруг не было видно больше ничего. Он дотянулся до яблока, упавшего неподалеку, и надкусил его: оно хрустнуло, как пенопласт, и на вкус оказалось таким же. Лев проглотил его, потому что плеваться в красивых садах неприлично, но оставшуюся часть откинул в сторону. Он придвинулся поближе к Славе, стараясь унять странную тревогу, и только тогда заметил, что почему-то меньше его в размерах: и ниже ростом, и уже в плечах.

Слава спросил:

– Обнять тебя?

Он закивал:

– Да. Да, пожалуйста.

Теплые руки окутали его объятиями, и в тех местах, где их тела соприкоснулись, Лев ощутил себя. В остальном он был будто бы бестелесен, но там, где его касался Слава, бурлила и наполнялась кровью жизнь. Он вжался в него, желая ощутить больше настоящего.

Мягкие губы коснулись уха.

– Можно тебя поцеловать?

Снова кивки:

– Да! Да… – и он первым прижался к его губам своими.

Он почувствовал, как Славино дыхание, едва коснувшись языка, нёба, горла, скользнуло в него, расправляя легкие, и распахнул глаза. Его губы, руки, тело – всё ускользнуло, исчезло, оставив Льва одного в черноте пространства. Он дернулся в попытке сесть, но тело не поддалось ему, ответив режущей болью в груди. Он упал на подушки, жадно глотая воздух, и, как в лихорадке, зашептал: – Слава, Слава, Слава…

А потом пришла медсестра, и Лев понял, что чернота, в которой он очутился – всего лишь больничная палата. За окнами стояла глубокая ночь.

– Как вы себя чувствуете? – она поставила стакан воды на тумбочку.

– Нормально, – выдохнул Лев. – А где…

Он не знал, как спросить. Моя семья? Мой муж и мои дети? Они приходили? В голове рой вопросов.

– Они завтра придут, – она ответила сразу на все.

«Завтра», – повторил Лев, пытаясь вникнуть в значение этого слова. Разум не подчинялся ему, сознание то и дело ускользало в неясный туман. Так вот что переживают люди, когда он отправляет их в это странное царство наркоза? Нестерпимая жажда, тупая боль и пляшущие мозги. Он приподнялся – девушка, чьё лицо он не узнавал, придержала его, как старика, – и вцепился в стакан, жадно высушивая. Снова упал на подушки, проваливаясь в сон, который не принёс ни чувств, ни образов.

Утром он чувствовал себя даже лучше, чем обычно, мозг заработал на пределе и тревожно напоминал ему, что в часы посещений придёт Слава. Лев поймал своё отражение в черном экране разрядившегося телефона, ужаснулся собственному лицу, откинул одеяло и подтянул тело на руках: нужно срочно в душ. С груди посыпались какие-то провода, Лев схватил их разом пятерней и оттянул в сторону, срывая – датчики на мониторах запищали. Не обращая никакого внимания – как будто так и надо, – он уже вставал на ноги, придерживаясь за койку.

Прибежавшая медсестра – теперь он её узнавал, это была Лиза из хирургии, – схватила его за плечи и принялась усаживать обратно.

– Лев Маркович, вы куда собрались?!

– Мне нужно в душ, – прямо сказал он ей.

– В душ?! Вам пока нельзя!

– Кто сказал?

– У вас корсет на ребрах и вообще… Вам вставать нельзя!

Лев, как будто не замечая давящих на плечи ладоней, опустил растерянный взгляд на девушку. Заметил:

– Но я уже встал.

– Так лягте обратно!

Он не лёг, но сел. Понимая, что не в том положении, чтобы командовать, он с надеждой спросил:

– Можно хотя бы зубы почистить?

Она выдохнула:

– Да зачем вам?!.. Вы только в себя пришли.

– Во рту как будто кто-то насрал.

– Это после анестезии.

– Анестезиолог насрал?

Она фыркнула от смеха, но Лев смотрел на неё серьёзно. Ему вообще казалось, что это очень серьезный разговор.

Лиза сдалась:

– Хорошо, но я помогу дойти до ванной.

Она перехватила его руку и завела за голову, он встал, опираясь на хрупкое плечо, которое, казалось, не в силах его выдержать. Поймав нужно положение тела, позволяющее ему шагать без боли, Лев пошевелил пальцами на Лизином плече и спросил: – Как тебе мой маникюр?

– Очень красивый, – сразу сказала она.

Он цыкнул, не соглашаясь:

– Цвет не очень.

– А почему такой выбрали?

– Сын выбирал, – ответил Лев. – У него со вкусом не очень, он из детского дома.

Она опять фыркнула, смеясь чему-то своему. Добравшись до ванной – своей собственной, с душевой кабиной и индивидуальным гигиеническим набором, – Лев оперся руками на косяки, сообщая Лизе:

– Мне нужно поссать.

– Э-э-э… Помочь?

Лев представил, как она будет доставать ему член из пижамных штанов, и помотал головой, пробираясь к унитазу по стеночке.

– Не надо, – сказал он. – А то тебя обвинят в харассменте.

– Скорее вас, – негромко откликнулась девушка, прикрывая дверь.

– Тем более.

Перед унитазом его ещё лихорадило (он представлял вражеские мишени в синеватой воде и сбивал их своей струей), и потом, перед раковиной, когда чистил зубы – тоже. Сопровождая отправку зубной щетки в рот звуком пропеллера вертолета («Самолетик лети-и-и-ит…»), он елозил ею во рту, бубня под нос стихотворение Мойдодыра (ту часть про зубной порошок). После того, как умыл лицо холодной водой, стал понемногу возвращаться к реальности, и когда снова пришлось опереться на Лизино плечо, старался не смотреть девушке в глаза, вдруг застеснявшись своего поведения.

До обеда он провалялся в постели, залипая в фильмы и сериалы на канале 2х2 (телек висел прямо перед кроватью), и старался ни с кем лишний раз не разговаривать, чтобы не ляпнуть лишнего. А потом он услышал, как в коридоре хлопнула дверь, и раздались голоса – те голоса, что он узнал бы даже под анестезийным бредом – и Лев щелкнул кнопку выключения на пульте, чтобы в семье не решили, будто он всерьёз смотрел «Сумерки». Да просто… Ну а что ещё смотреть? На другом канале шло «Время покажет», это было бы ещё хуже!

А когда любимая троица появилась на пороге палаты, Лев, забывшись, начал вставать, пока боль в груди не заставила его опуститься обратно. Но он не расстроился этой боли, он её как будто даже не заметил, думая лишь о том, что вот они – его дети – живые и здоровые, как он и обещал, и его Слава, любимый Слава…

Слава смотрел грустно и напряжённо. Только тогда мысль, не приходившая в голову раньше, настигла Льва: может, он считает его виноватым? Да, дети в порядке, но он подверг их опасности, они попали в эту жуткую аварию вместе с ним, они видели, как одна машина пробивает другую, как гнется железо, как льётся кровь изо рта их отца – и это, наверное, не то, что хотел для них Слава. Не то, что он имел в виду, отправляя их в путешествие и прося о «целости и сохранности».

Они с минуту смотрели друг на друга в молчании (пока Ваня поднимал изголовье кровати, а Мики осматривал палату), потом обменялись репликами, которые ничего не значили, Слава присел на край постели Льва, и вот тогда – тогда он его заметил. Маникюр. Лев ждал, что он заметит, и следил за его лицом затаив дыхание. Слав держал его руку, изучающе водил тонкими пальцами по розовым ногтям со следами клея, и Лев, извиняясь, объяснил: – Отклеились, – имея в виду стразы.

Слава повернул голова и их глаза встретились.

– Если хочешь, я тебе потом другие приклею.

– Хочу.

Взгляд такой долгий, что невозможно было трактовать его иначе, и Лев потянулся за поцелуем, снова ловя себя на боли, но не переставая тянуться – до тех пор, пока Слава первым не подался вперед, укладывая обратно на койку, беря лицо в ладони, накрывая губы своими. Снова его дыхание, его руки, его тело, его тепло. Лев обвил Славины плечи, прижимаясь плотнее, и подумал: «Как в Эдемском саду».

А потом Слава сказал ему, что скоро они будут дома.

Слава [88]

– Можешь сильнее?

– Сильнее? Я боюсь сделать больно.

– Ты наоборот слишком нежничаешь.

– Потому что у тебя ребра сломаны! – напомнил Слава.

– Фигня. Дави сильнее.

Слава с усилием принялся разминать мышцы плеч, играя с ними, как с пластилином. Лев сидел на кровати, сложив руки на спинку стула, а сам Слава стоял на коленях за его спиной, впервые пробуя себя в роли массажиста (ну, если не считать всех тех массажей, которые не имели никакого отношения к лечебным, но сейчас об этом лучше не думать). Капризный пациент без перерыва жаловался, что всё не то, не так, «ты меня жалеешь» и «у тебя пальцы слабые».

Выдохнув, Слава прекратил движение, устало обнял Льва за шею, стараясь не наваливаться, и чмокнул в щеку.

– Всё, устал.

Тот собирался что-то недовольно фыркнуть, но после поцелуя – Слава это заметил – улыбнулся и забыл.

Это был уже восьмой день в больнице. Лев изнывал от постоянного ношения бандажа, жаловался на боль в спине, которая, с его слов, давно превысила по степени интенсивности боль в груди и ребрах, и уговаривал лечащего врача снять с него «эту штуку» пораньше.

Григорий Викторович напоминал своему коллеге, что ребра срастаются не меньше месяца, но Лев отмахивался:

– Так это человеческие, а я лев.

Слава, качая головой, говорил, что тот своим поведением только тормозит процесс восстановления («И своё возвращение домой», – непременно напоминал он), но иногда он ловил себя на мыслях, что ему нравятся эти дни в больнице. Они проводили время вдвоём – Слава специально соврал детям, что дни посещения в больнице только по вторникам и четвергам, – смотрели фильмы, лежали в постели в обнимку, ели фрукты и сладости (Слава всегда съедал больше Льва, хотя сам же их и приносил), играли в настольные игры. Однажды он даже сказал: – Прямо как в нашем доме на берегу моря.

Лев как будто бы смутился:

– Ну… Наверное.

– Мне тоже его не хватает, – стоило это признать. – Я согласен, что нам нужно больше времени без детей.

Лев тоже признался:

– Может быть, поэтому я и… «торможу процесс восстановления».

– Серьёзно?! Ты специально? Ты не хочешь домой?

– Хочу. Но сейчас все мои дни состоят только из тебя, – он улыбнулся. – Не знаю, когда ещё такое повторится.

Слава, уже с неделю мучимый чувством вины из-за своего наслаждения этим затянувшимся лечением, тут же расплылся в улыбке: значит, и Лев чувствует то же самое. Но, в самом деле, не ломать же им ради этого рёбра по очереди? Только после Канады и всех трат, что понесли за собой эмиграция, Ванино лечение, возвращение в Россию, Микина психотерапия и их общая психотерапия, – после всего этого, вряд ли они могли ещё раз позволить себе дом. Слава даже не был уверен, что они могут позволить себе новую машину вместо той, что стояла на спецстоянке с разбитыми стеклами и смявшейся дверью. Могут ли они позволить ремонт старой? Наверное, только… Он не знал, как Лев со своей ностальгией по яблочному соку, пролитому сто лет назад на заднем сидении, чувствует её теперь, но у Славы их автомобиль навсегда останется связан с ужасом, что он чуть его не потерял.

Лев, расправив плечи после массажа, поморщился, как от боли, и Слава поправил подушку на изголовье, чтобы он мог лечь. Прильнув следом к его плечу, он, задумчиво поглаживая пальцами шершавую ткань бандажа, озвучил мысль, о которой думал последние дни: – Может, мы могли бы прятаться иногда в той квартире, которую ты снимаешь?

Вспомнив, что Лев переживал в ней, возможно, одни из худших моментов одиночества, он быстро поправился:

– Или найти другую квартиру.

Тот, заводя руку за Славины плечи и обнимая его, пожал плечами, снова поморщившись.

– Не знаю, – проговорил Лев. – Когда что-то арендуешь, он же тебе, получается, не принадлежит. Наше убежище не будет нашим по-настоящему.

– Так живут в съемных квартирах, – заметил Слава.

– Мне не понравилось жить в съемной квартире.

– Но… что ещё мы можем?

Лев свёл брови к переносице, сосредоточенно раздумывая. Потом спросил:

– Может, ещё не вышел срок возврата?

– Какого возврата? – не понял Слава.

– Детей.

Он рассмеялся:

– Боюсь, они с нами навсегда.

– Тогда-а-а… – Лев снова задумался, и Слава ожидал, что сейчас он опять выдаст одну из тех своих шуток про детский дом или сдачу детей на органы, но он, наклонив голову к Славе, почти коснулся губами его уха и тихо, щекотно заговорил: – Тогда давай заведем дом в какой-нибудь стране, которая нам обоим понравится, и пусть он сразу будет на берегу моря. Мы будем жить там вчетвером, но в доме будет чердак, и вот на нём мы сделаем только своё пространство, куда запретим детям подниматься. У нас будет спальня на чердаке, как на картинках в Пинтересте. Будет, конечно, и нормальная спальня, как у взрослых, но на чердаке отдельная, с плакатами, музыкальными пластинками и пустыми коробками из-под пиццы. Что думаешь?

Слава думал: «Это самое возбуждающее, что я когда-либо слышал». Ещё и шепотом…

Ему очень хотелось утонуть в этой детской мечте вместе со Львом, подыграть и ему, и своему воображению, но он занудно напомнил об их возможностях:

– У нас нет денег на дом в другой стране, – смягчил это напоминание грустной улыбкой.

Лев не растерялся:

– Монголия?

– У Монголии нет выхода к морю, – засмеялся Слава.

– А ты не хочешь жить в юрте посреди степи? – всерьёз спросил Лев. – Мы можем поставить две юрты: одна для детей, другая для нас. Уж две юрты мы можем себе позволить?

– Я за, но не уверен, что Монголия примет нашу семью…

Лев прыснул:

– Да господи, они же буддисты! Спокойные, как удавы… Ты хоть раз слышал, чтобы Монголия создавала какие-то проблемы? – он тут же осекся: – А хотя…

– Ага, – кивнул Слава, – было дело…

Он смеялся в его плечо, и вспоминал того смущенного парня в клубе, при появлении которого сначала раздраженно подумал: «Опять яйца подкатывать будет», а потом в мгновение расплылся от смешной шутки (а вообще-то был намерен из подростковой вредности доказать сестре, что гей-клубы – это пустая трата времени!). Он смеялся тогда весь вечер, а потом все последующие дни, когда они встречались – каждая шутка Льва казалась ему самой смешной шуткой в мире. Тогда Слава понял, что больше ни в кого на этом свете так сильно не влюбиться, потому что нет ничего важней, чем единение в смехе. Макс подобрался близко – очень близко, – но всё равно недостаточно.

А теперь они говорили о болезненной, проблемной, по обыкновению расстраивающей теме – расстраивающей их обоих, – но смеялись. Лев обычно расстраивался, что разговоры об эмиграции вообще существуют, Слава расстраивался недоступности, стоимости, возможным жертвам, которые придется принести, и, конечно, нежеланию Льва. Теперь же эмиграция была от него далеко, как никогда – они только что вернулись из своей первой неудавшейся попытки, полные проблем и лишений, зато совершенно без денег на новые рывки, но это был хороший разговор. Смешной. Уютный. Терапевтичный.

Он придвинулся ближе ко Льву, осторожно обнимая за талию под бандажом, и искренне сказал:

– Мне так хорошо с тобой.

– Ого, вот это новости…

Слава пропустил мимо ушей эту попытку удивиться, добавил:

– Как будто я уже дома. Даже в этой дурацкой больнице мне с тобой, как дома.

И тогда Лев, прижавшись щекой к его волосам, сказал:

– Мне с тобой тоже.

Лев [89]

Его выписали в день рождения младшего сына. Ваня скакал кругами по квартире и говорил, что подарок лучше придумать было нельзя, но когда увидел в гараже барабанную установку, его мнение изменилось: папина выписка тут же заняла второе место в списке подарков. Лев не без гордости думал о том, как впервые смог почувствовать и предугадать, что будет важно для такого непонятного и громкого Вани.

– Когда мы были на Байкале, он играл на барабанах вместе с каким-то наркоманом, – этими Лев объяснял Славе своё предложение подарить установку.

Тот изогнул бровь:

– Это ты так Мики называешь?

– Не, – Лев мотнул головой. – С другим. С незнакомым.

– Даже не знаю, что меня смущает больше…

На Ванином празднике Лев чувствовал себя королем торжества, все вокруг него суетились, поднося еду и напитки: стоило Льву бросить взгляд на что-нибудь на столе, как кто-то из троих незамедлительно подрывался и протягивал это ему. В дополнение, Слава отгонял от него детей, как назойливых мух: – Ваня, не виси на папе, – звучало каждые пятнадцать минут. – Ему больно.

Льву не было больно – он уже давно перестал чувствовать всякую боль за грудиной, а потому считал, что бандажом его мучают из вредности, – но быть особенным в семье казалось приятным, поэтому он не возражал: больно так больно. Но ещё, конечно, думал между делом: раньше Ваня на нём не висел. Ваня вообще к нему редко подходил, а теперь…

А теперь, едва наступил вечер, сын аккуратно постучал в спальню:

– Можно?

Лев вздрогнул от неожиданности: неспроста самый шумный из их детей так тихонько прокрадывается в спальню. Слава и Мики на кухне мыли посуду после праздника, и Лев понял, что время выбрано не случайно: Ваня хотел остаться с ним один на один.

– Можно, – выговорил он.

Тот протопал в комнату, сел рядом с ним на кровать. Заметив, как он накручивает на палец подол футболки, Лев ощутил неприятное осознание: дело серьёзное.

– Папа… – начал Ваня, стараясь держаться серьёзно, но подбородок дрогнул, и в следующую же секунду полились слёзы. – Папа, таэвочкамняылылы…

Ни слова не разобрал. Хотел наклониться, чтобы обнять, но ребра напомнили о себе тупой болью и, закашлявшись, Лев выпрямился, как по струнке. Пришлось положить ладонь на плечо сына – выглядело это весьма чопорно, – и спросить:

– Что случилось?

Хотелось звучать ласковей, да рука на плече как будто обязывала к серьезному тону.

Ваня, судорожно вдыхая, проговорил:

– Девочка… Нина… Она…

Льву заранее стало неловко, захотелось ответить: «Слушай, девочки – это не ко мне» и замять ещё не начавшийся разговор. Но к кому тогда он пойдет с такой темой? Кажется, в этой семье все по части: «Девочки – это не ко мне».

– Так, – кивнул Лев, помогая Ване продолжать. – И что она?

– Она меня не поздравила! – наконец выговорил он. – Она со мной общаться не хочет! Я у неё в черном списке везде!

Лев закатил глаза: навыдумывали черных списков, живя в соседних домах. Попробовала бы она его в черный список кинуть, он бы к ней на следующий день с битой пришел. Наверное. Он не был уверен, потому что она девушка, но будь она парнем…

Вспомнив, что давать детям в руки биты – плохое решение проблем (особенно любовных), Лев откинул эту идею, не позволяя ей развернуться, и сказал:

– Да она просто дура.

Ему казалось, это гениальный ответ. Но Ваня заспорил:

– Не-е-е-ет! – плакал он. – Она умная! Очень! Умнее меня в сто раз…

– Так она тебя старше, – заметил Лев. – К её годам ты будешь уже… академиком. А она кто? Чего она добилась в свои шестнадцать?

Сын тяжело дышал.

– Не знаю… – и вдруг, подняв на Льва мокрый взгляд, очень серьёзно спросил: – Если бы кто-то называл Славу тупым дураком, когда ты плачешь из-за него, это бы тебя утешало?

Учитывая, как много в последний год он плакал из-за Славы и этого болючего ощущения безответной любви, представить такое было не сложно. Он даже покачал головой: нет. Это бы злило, вызывало досаду, расстраивало сильнее – мало того, что плохо без Славы, так ещё и какому-то придурку сиди доказывай, что он не прав.

Вздохнув, Лев честно сказал:

– Вань, я просто не знаю, какие слова для тебя найти. Но понимаю, какую гадостную пустоту ты сейчас чувствуешь, – он убрал руку с плеча мальчика, но сел поближе, чтобы они могли друг друга почувствовать. – Я не нашёл правильных слов для себя. Не могу придумать их и тебе.

Ваня вытер правую щеку тыльной стороной ладони, всхлипнул.

– Слава снова с тобой, – глухо ответил он, как бы споря: тебе меня не понять.

– Да, – согласился Лев. – Слава – да. Но когда я был, как ты… может, чуть старше… был другой мальчик. Его я потерял навсегда.

– Почему?

– Он умер.

– И вы не были вместе?

– Нет.

– Вы не были вместе, а потом он умер? – кажется, это изумляло Ваню.

– Получается, что так, – грустно согласился Лев.

– Тебе было плохо?

– Очень плохо. Я даже заболел. Но потом выздоровел и… дальше всё было хорошо.

Да, это был очень сжатый и малоправдоподобный пересказ его молодости, но Лев наложил на свою жизнь цензуру 11+ и, кажется, это всё, что от неё в итоге осталось. «А потом всё было хорошо…»

– Ты встретил Славу?

– Только через десять лет.

– Ого…

– Но знаешь, не обязательно кого-то ждать годами, – он сам не ожидал, что скажет это. – Жизнь прекрасна сама по себе, её достаточно просто… жить.

– И ты просто жил?

Лев вспомнил всё, чем занимался те десять лет без Славы, и кивнул:

– Ну, типа того. Учился, путешествовал…

На кухне затихло звяканье посуды, прекратился шум воды. Ваня наскоро вытерев глаза, проговорил: «Понятно», быстро обнял Льва за шею, щекотно коснувшись лица новенькими дредами, и убежал. Лев тяжело выдохнул, когда дверь в спальню закрылась: он сомневался, что достойно прошел через отцовское испытание. Наговорил какого-то бреда, ещё и наврал с три короба… Хотя, может, в этом и заключается суть родительства?

Следующий час, как и положено, он отлеживал свою спину по рекомендациям этих «врачей», и перебирал в уме реплики, которые сказал Ване, и которые могли звучать лучше, точнее, правильней…

«Может, не надо было про Юру и смерть, вдруг он решит, что она теперь умрёт… Или надо было сказать, что у него ещё много девушек будет… Нет, это совсем плохо звучит»

– О чём был разговор? – Слава зашел в спальню, мягко прикрывая за собой дверь.

Лев не был уверен, какую степень секретности нужно соблюдать, и ответил:

– Да так… Просто поболтали.

– Ну ладно, – Слава перекинул через Льва ногу, садясь сверху на бедра, и взялся за пуговицы его рубашки.

Все дни после аварии он регулярно помогал снимать и надевать одежду, но с пуговичными вещами он уже прекрасно справлялся сам – они ведь даже не требовали поднятия рук – и теперь Лев в недоумении смотрел на Славу, восседающего сверху. Не то чтобы обычно он помогал ему именно из этой позы.

– Что-то… будет? – уточнил он.

– Если хочешь, – уклончиво ответил Слава, стягивая рубашку вниз по рукам.

– Не знаю, что ты задумал, и потому не знаю, хочу ли.

Он откинул рубашку в сторону и неуверенно положил ладони на бедра Славы – было непривычно видеть его в таком положении. Он наклонился, окутывая Льва сладким запахом, и, подобравшись губами к уху, жарко спросил:

– Хочешь поменяться?

Лев заволновался, заелозил под Славиным весом, словно хотел выбраться. Слава тут же освободил его, съезжая с бёдер и садясь рядом.

– Нет? – переспросил он, наблюдая за напавшей на Льва суетливостью.

Он не знал, что сказать. Столько лет он просил об этом, доказывая, что Слава ущемляет его в желаниях, а теперь, когда тот сделал шаг навстречу, Льву захотелось развернуться и сделать десять шагов назад. Или сбежать. Волнение, накатившее на него, не было приятным ожиданием, оно было скручивающим, почти тошнотворным – и он не мог понять, в чём причина.

– Я, наверное, ещё не восстановился, – соврал он. То есть, конечно, не восстановился, но предложи Слава что угодно другое, он бы врал, что чувствует себя прекрасно и на всё готов. – Чувствую слабость.

– Конечно, – с пониманием отозвался Слава, ложась рядом на подушки. – Ну а вообще… Ты бы… хотел?

– Я… давай потом об этом поговорим, – попросил Лев, заметив, как в голосе скользнуло раздражение. На что? Он и сам не мог понять, что чувствует.

– Конечно, – снова ответил покладистый Слава.

Он поднялся, скинул с себя одежду, помог – совершенно несексуально – снять брюки со Льва, чтобы тому не приходилось тянуться и вставать, а потом выключил свет, лёг рядом, чмокнул в щеку и сказал:

– Спокойной ночи.

Это была первая ночь после больницы, но, что ещё важнее, первая ночь в их общей постели после такой долгой, почти годовалой разлуки, но Лев никак не мог почувствовать её, как особенную. Вместо этого он вглядывался в темноту немым вопросом: «Что со мной не так?»

Слава [90]

Мариам смотрела на них с ожидающей улыбкой: они не виделись почти месяц, и теперь должны были отчитаться об успехах (или неуспехах), которые пережили за прошедшее время. Слава много раз воображал их встречу в кабинете, представляя, как она удивится, увидев их преображение: какие хмурые, замкнутые, проблемные они были еще в феврале, и вот, за окнами апрель, а они…

А они хмурые, замкнутые и проблемные. Опять. Слава уже в тысячный раз пожалел, что решился на то дерзкое предложение поменяться – именно оно, как точка отсчета, отматывало их прогресс в обратную сторону. Нет, они не ругались, и даже не забыли, что такое «Я-высказывания». Но вежливость и подчеркнутая аккуратность, сохраняемая в их отношениях, как будто сгущала их до той степени неловкости, когда становится некомфортно смотреть в глаза. Слава замечал, как Лев отводил взгляд каждый раз, когда Слава пытался его поймать.

– Ну… – Мариам, казалось, тоже чувствовала эту угнетенность, и невольно ежилась, потирая ладони. – Что у вас нового?

Выдержав паузу – опять никто не хотел отвечать первым, – Лев сказал:

– Я… сломал рёбра.

– Оу… – Мариам сочувственно свела брови. – Вы в порядке?

Слава с такой резвостью вцепился в этот разговор, словно он действительно был важен:

– Лев попал в аварию, – закивал он. – И потом лежал в больнице.

– И поэтому мы так долго не приходили.

– Да, он всё ещё… – Слава показал на себе стягивающую штуку, забыв слово «бандаж».

– Ага, – поддакнул Лев. – Ребра как в гипсе. Только через неделю снимут.

Мариам несколько растерялась:

– Нам… нам важно обсудить случившееся?

Слава посмотрел на Льва, и тот – о чудо – глянул на него в ответ. Они советовались без слов. Слава покачал головой:

– Я думаю, нет.

– Нет, – повторил Лев.

– Может быть, произошло что-то важное, что вы хотели бы сегодня обсудить?

Снова переглядки, молчаливые договоренности: кто начнёт – ты или я? Слава чувствовал, что Лев не начнёт: это ведь он автор этого стыда, вдруг сковавшего их отношения. Если бы Лев не остановил его тогда, если бы просто сказал: «Да, давай», если бы они уже сделали это и забыли, то, может… А может, и нет. Может, всё было бы ещё хуже. Слава слегка, совсем немного, но винил Льва в том, что всё опять стало сложным и непонятным, и в то же время думал: а вдруг к лучшему?

– Всё было идеальным почти весь месяц, – наконец сказал он. – Ну, и сейчас неплохо, мы не ругаемся, просто… – он поднял взгляд на Льва, – просто как будто появилась тема, которую мы не можем обсудить, и мне кажется, рано или поздно она выльется в конфликт, как раньше.

Мариам кивнула:

– Хорошо. Вы можете сказать, что это за тема?

– Да…

– Нет, – Лев резко перебил его.

Слава нахмурился:

– Почему нет?

– Я не могу обсуждать наш секс с посторонним человеком.

– Ты и со мной не можешь, – грустно заметил он.

Лев хмыкнул, отвернувшись: то ли с досадой, то ли с усмешкой. Слава почувствовал в нём отголоски прежнего Льва, и стало не по себе.

Мариам же начала искать компромиссы:

– Мне не нужны детали, может, вы могли бы… объяснить общими словами, не вдаваясь в подробности?

Слава посмотрел на Льва и, не услышав никаких возражений, попытался найти общие слова:

– Есть одна практика, о которой Лев просил меня очень давно, но я ему отказывал. На днях я сказал ему, что готов её попробовать, и… всё стало странным.

– Каким?

– Ну, таким, как сейчас, – Слава развёл руками. – Вот эта странная атмосфера между нами и дома тоже.

Мариам повернулась ко Льву:

– Лев, а вас беспокоит атмосфера, о которой говорит Слава? Вы тоже её чувствуете?

Он нехотя откликнулся:

– Чувствую.

– Вас она беспокоит?

Лев повернул голову к Славе – снова столкновение взглядами. Он смотрел безэмоционально, даже холодно, и Слава начал сомневаться, будто что-нибудь когда-нибудь изменится надолго. Разве они способны сохранять мир в отношениях годами, если не продержались и месяца? Считанные дни, и вот он снова видит его тяжелый взгляд, за которым обычно следовал хлопок дверью, уход от ответа или – в худших случаях – удар.

Теперь же последовал вопрос:

– Почему ты не мне отказывал столько лет?

– Я… не хотел этого делать, – ответил Слава. – По разным причинам.

«Ты знаешь, по каким», – чуть не добавил он.

– Почему передумал?

– Я хотел как-то показать тебе, что ценю твои усилия в работе над собой, – произнёс он. – Что я их вижу… И, если честно, мне бы уже хотелось закрыть эту тему.

– Ты всё ещё не хочешь, – не спросил, а сказал Лев.

Слава не стал отпираться:

– Да, – и тут же начал мысленно искать оправдания: «Но я хочу сделать тебе приятно, но это может сделать нас ближе, но…»

– Я тоже не хочу, – отозвался Лев.

Слава, врезавшись в это откровение, как в стену, растерял добрую половину своих аргументов «за».

– Но… тогда… в чём проблема? – он ещё больше запутался. – Можем просто этого не делать.