Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Лев, вспомнив всё это, улыбнулся и кивнул:

– Да, это мои дети.

– Похожи на вас.

– Спасибо, – хмыкнул он.

– А глаза мамины.

Лев бросил на неё хмурый взгляд: где она тут маму разглядела? Он уже было хотел с ней мягко объясниться, мол, вы не так поняли, это не мои родные дети, я воспитываю их вместе с супругом, мы гей-семья… Но он вспомнил, что находится на рейсе Сеул-Новосибирск, и они возвращаются в Россию.

Поэтому просто сказал:

– Ага.

Выключил экран смартфона и убрал мобильный в карман. До конца полёта она с ним больше не разговаривала (он предусмотрительно заткнул уши наушниками, но музыку при этом не включал).

Самолёт приземлился в Толмачево в восемь часов вечера по местному времени. Лев, шагнув на лестницу-трап, мигом вспомнил, какое пекло здесь бывает, несмотря на репутацию суровых сибирских холодов – на термометре было не меньше тридцати градусов, хотя дело близилось к закату. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и спустился вниз.

Он снял квартиру на улице Немировича-Данченко – в доме, окна которого выходили прямо на центральный вход областной больницы. Раньше они жили на правом берегу города возле метро Заельцовское, и каждое утро Льву приходилось добираться до левого берега по пробкам (местным коммунальным службам так и не рассказали, что такое снегоуборочные машины, поэтому зимой пробки превращались в настоящий ад), и теперь такая близость к рабочему месту казалась завидной роскошью. Но теперь ничего, кроме работы, и не было. Теперь не придётся ехать через весь город в школу, чтобы забрать Ваню и снова поехать с ним на левый берег на уроки музыки. И не нужно возить Мики к психологу, а потом ждать его целый час, потому что всё равно больше никуда не успеешь съездить. Раньше он ничего не успевал, а теперь ему некуда было торопиться. Жаль, он не знал, что раздражающие мелочи делали его счастливым – он бы ценил их куда сильнее.

Его новая квартира была подчеркнуто индивидуалистической. В такой невозможно жить вдвоём: комнаты проходные, вход в спальню осуществляется через гостиную, а у самой гостиной даже нет двери – только фигурная арка (как и на кухне). Лев сразу подумал, как неудобно здесь ссориться. Прерогатива хлопнуть дверью и закрыться есть только у кого-то одного, а второй, если уйдет спать на диван, даже не сможет организовать на нём личное пространство – раздражающий партнер будет всё время ходить туда-сюда.

Он заметил это всё мельком, даже не обратив внимание, каким заточенным на ссоры стало его мышление.

Ужасно хотелось спать – в Ванкувере было раннее утро и организм пытался подчиняться привычным биоритмам. Бросив сумку в коридоре своей новой квартиры («берлоги» начнёт говорить он уже на следующий день), он разулся и сразу отправился в душ. Провёл там целый час, из которых не меньше сорока минут ушло на бесцельное стояние под струями воды – и ладно бы думал хоть о чём-то, так нет же, всё то же самое, одна и та же фраза по кругу: «Я не люблю тебя больше». Он когда-нибудь перестанет её слышать?

Выйдя из душа, он взял сумку, но разбирать не стал, вытащил только одну вещь, второпях, если уж совсем откровенно, стащенную из шкафа – Славину футболку. Выбирать не приходилось, Лев опасался, что попадётся, поэтому, воровато отодвинув ящик комода со Славиными вещами, быстро прикинул, что ему нужно. Схватил футболку, небрежно оставленную сверху – значит, недавно надевал, значит, она им пахнет. Это было самым главным.

Только теперь он её разглядел: та самая розовая футболка с надписью «Totally Spies!», которую Слава надевал в коммьюнити-центр (а купил он её, кажется, в женском отделе сэконда, Славе всегда нравилось, что там можно найти безразмерную хрень непонятного происхождения).

Тогда Льва раздражила эта детскость (ну, и элемент девчачести – тоже раздражил), а теперь он аккуратно свернул футболку в сверток, забрался с ним в постель и прижал к себе, как прижимают новорожденных младенцев. Он вдохнул июльский запах – запах лесной травы и свежих фруктов – такой же, как двадцать лет назад. Слава неустанно менял ароматы, женские духи на мужском парфюм и обратно, а иногда сочетал и комбинировал, но сам по себе он пах сладко – летом, ягодами, лесной травой – когда Лев впервые его целовал, он вдыхал этот запах и думал, что это парфюм, а потом оказалось, что это и есть Слава.

Надышавшись, он осторожно отложил футболку в сторону – ему было страшно, что запах от его тела перебьёт Славин запах, и он больше не сможет к нему возвращаться.

Он натянул на себя одеяло, закрыл глаза и остался один на один с правдой. «Я не люблю тебя больше». Правда больше не заглушалась гулом самолёта, шумом города и журчаньем воды, теперь нужно было с ней как-то жить.

Он не знал, как с ней жить, поэтому заплакал.

Почти 15 лет. Слава [22]

Слава навещал Ваню каждый день, так повелось с самого начала. Он перевелся на удаленный режим работы – в компании пошли навстречу, узнав, что случилось, – и с первого дня госпитализации, прихватив с собой планшет и ноутбук, проводил в Ваниной палате с утра до вечера. Там ему было спокойней: Ваня ровно дышал рядом, размеренно пищал кардиомонитор, время от времени заходили медсестра и врач, всё это создавало умиротворяющую атмосферу, в которой Слава приспособился справляться с рабочими задачами. Дома или в офисе его одолевала тревога: точно ли всё хорошо? А они бы позвонили, если бы что-то пошло не так? А как скоро бы они позвонили?

В больнице же он тревожился о другом: как там Мики? Он слабо представлял, как проводит время старший сын – когда Слава пытался спросить, то слышал в ответ: «Гулял» или «Сидел дома». Без подробностей. Пока Лев оставался в Ванкувере, Славе было спокойней: по крайней мере, он знал, что в любой момент может на него положиться – если у Мики что-то случится, а у него самого не получится быстро оказаться рядом, всегда можно было надеяться на Льва. Теперь такой надежды не осталось: он был обязан находиться везде и одновременно. Кажется, именно это он обещал и Ване, и самому себе: быть достаточным для каждого.

Пока получалось быть достаточным только для Вани. Он рассказывал сыну, как они его любят, как они в него верят, как без него стало пусто и не по себе… Только о том, что Лев уехал – не рассказывал.

Теперь у него стало две точки отсчета: день Ваниной комы и день, когда уехал Лев.

На восьмой день Ваниной комы и на следующий день, как уехал Лев, Слава поменялся сменами с Мики: пустил старшего ребёнка к постели младшего, а сам поехал домой. То, как Мики беспокоился за Ваню и стремился проводить с ним больше времени в больнице, вызывало у Славы смесь восхищения, гордости и досады: всё-таки Мики не похож на Льва. Зря он говорил ему об этом раньше. Поразительно, насколько больше ответственности и эмпатийности оказалось в их старшем сыне – насколько больше, чем в отце. Слава должен был заботиться о Мики, а ему приходилось на него полагаться, как на взрослого.

По дороге он остановился у супермаркета, купил энергетик, банку кофе и шоколадку с орешками (для Мики), а на подходе к кассе заметил знакомый серый свитшот – его обладатель стоял к нему спиной и пытался сделать выбор между колой и фантой. Слава узнал Макса, но не стал ни подходить, ни окликать – не было сил на дружелюбие.

Скрыться не удалось. Едва он положил энергетик, кофе и шоколадку на ленту, как Макс сам его заметил и подошёл к той же кассе, заняв очередь следом.

– Привет, – несколько неловко сказал он.

Слава вымученно улыбнулся в ответ:

– Привет.

Макс опустил взгляд на ленту со Славиными покупками и заметил:

– Кажется, ты пытаешься не спать.

Слава вздохнул:

– Тяжелые дни.

Макс положил фанту рядом с его энергетиком и сообщил:

– Я иду со встречи. Тебя давно не было.

– Сейчас немного не до этого.

Макс, наблюдая, как кассир пробивает Славины товары, сказал:

– Что-то случилось.

Это было утверждение, а не вопрос. Слава кивнул, скидывая продукты в рюкзак. Расплатившись, он глянул на Макса: раз уж завязался разговор, уйти было бы невежливо, поэтому он подождал, пока тот купит фанту. Макс с благодарностью посмотрел в ответ.

Они вышли на крыльцо магазина, и Макс спросил:

– А ты тут?..

Слава предугадал вопрос:

– Я тут живу. На соседней улице.

– Понял, – кивнул Макс. – Что случилось?

Слава покачал головой:

– Долгая история.

– Не хочешь рассказывать?

Хочет ли он рассказать, что его младший ребёнок уронил на себя ворота и впал в кому, а муж – муж, который мог бы его поддерживать, говорить с медиками, объяснять происходящее и успокаивать своим врачебным авторитетом – собрал вещи и уехал в Россию, даже не назвав настоящей причины, а выдумав вместо неё острую несуществующую потребность в деньгах? И что теперь он разрывается межу больницей и старшим сыном, который стал ещё более замкнут, чем обычно, а он не знает, как поддержать его, потому что у него не получается поддержать даже себя? И что на всём белом свете у него нет ни одного человека, с которым он мог бы просто поговорить обо всём, что случилось?

О, он очень хотел об этом рассказать.

Они неспешно пошли вдоль улицы, в сторону Джервис-стрит, и примерно на середине истории (возле кафе индийской кухни) Слава откупорил энергетик и отпил, чтобы смочить горло, а Макс – фанту, чтобы прийти в себя.

– Почему он уехал? – удивился Макс.

– Я не знаю.

– Он даже не объяснил?

Слава пожал плечами:

– То, что он объяснил, я не считаю за объяснение.

Они стояли посреди улицы, заглушаемые потоком машин, и Макс, оглянувшись, кивнул на кафе:

– Давай зайдём. Поговорим.

Слава согласился, мельком отметив радужный флаг на вывеске.

Внутри было не радужно, но и не очень по-индийски: серо и минималистично, только ярко-желтые молнии на стенах разбавляли интерьер. Кафе делилось на два зала: один с мягкими диванами, для больших компаний, а во втором – небольшие столики на двоих. Они прошли во второй. По дороге Макс прихватил меню со стойки официанта и спросил у Славы: – Тебе что-нибудь взять?

– Нет, я…

Он глянул в меню через плечо Макса: палак-панир, бириани, пакора… Слава поморщился:

– Я не ем индийское.

– Хочешь пить?

– Я пью, – Слава показал на энергетик в своей руке.

Макс мученически выдохнул:

– Выбрось эту гадость.

– Это не гадость! – возмутился Слава.

– Ты себя в зеркало видел? – с неожиданным наездом спросил Макс. – Сколько кофеина ты в себя залил? У тебя уже сосуды в глазах лопаются. Себя не жалко, хоть детей пожалей.

Слава должен был признать, что Макс прав: последнее время он чувствовал своё сердце где-то на уровне горла.

Они устроились за столиком, Слава положил телефон на край стола, чтобы отслеживать время и звонки. Макс заказал зеленый час, Слава – апельсиновый сок (не рискнул продолжать эксперименты с тонизирующими напитками). Когда официант – парень-индус с длинными серьгами в ушах и сапфировыми бусами на шее (Слава тут же подумал, что хочет выглядеть также) – отошёл в сторону, они с Максом неловко посмотрели друг на друга.

– Ты переживаешь из-за его отъезда? – с прежней мягкостью спросил Макс.

Слава пожал плечами: внутри него путалось столько переживаний, что он уже не отличал, где какое.

– Скорее переживаю за детей.

Макс понимающе кивнул.

– Сколько лет старшему?

– Пятнадцать.

Он присвистнул.

– Что? – не понял Слава.

– А сколько лет тебе?

– Тридцать один, – ответил Слава и тут же пояснил: – Мики – сын моей сестры, она умерла, а он… достался мне по наследству.

Сказав это, он вяло улыбнулся, надеясь, что Макс оценит шутку. Тот остался серьёзен – не оценил.

– Мне через месяц будет двадцать пять, – проговорил он. – И детей я видел только издалека.

Слава вспомнил: в двадцать пять он был отцом девятилетнего мальчика, который после тяжелой ссоры удирал в ночи из дома или в тайне от него пытался найти на хоккейном корте своего родного отца. И ему приходилось искать слова, чтобы как-то утешить Мики, а он не знал, где эти слова брать, потому что едва ли чувствовал себя иначе, чем другие двадцатипятилетние.

Когда мальчик-индус принёс их заказ, Слава спросил его, где взять такие же бусы, а он ответил, что это семейная реликвия и бусы достались от бабушки.

– Отстой, – произнёс Слава уже на русском, потягивая сок через трубочку.

– Тебе нравится сапфир? – уточнил Макс.

– Мне нравится всё голубое, – ответил Слава, имея в виду, что ему нравится голубой цвет.

Макс засмеялся.

Они успели провести в кафе около двадцати минут, поддерживая тревожный разговор о Славиных проблемах, прежде чем телефон завибрировал и поехал вниз со столешницы. Слава, поймав его налету, успел увидеть номер на экране: из больницы. Каждый раз, когда он видел эти цифры, в ногах и руках появлялась противная ватность, а в горле пересыхало.

Он провёл по зеленой трубке вверх и услышал знакомый голос доктора Тонга, который, вопреки ожиданиям, заговорил не о Ване, а о Мики. Он сказал, что старшему сыну стало плохо в палате («Может, паническая атака. У него бывает?») и его необходимо забрать. Слава ощутил предательское облегчение – слава богу, Ваня в порядке. Стыд за облегчение пришёл запоздало: Мики-то не в порядке. Судя по всему, вообще не в порядке.

Он извинился перед Максом, сказал, что нужно срочно вернуться в больницу.

Макс тоже занервничал:

– Что-то с Ваней?

– Нет, Мики. Ему там… в общем, ему стало нехорошо, нужно забрать.

Слава попросил счёт у мальчика-индуса, но Макс его заверил:

– Я заплачу.

Слава кивнул, решив не спорить из-за стакана апельсинового сока.

Уже на выходе из кафе, Макс предложил:

– Может, я могу чем-то помочь? У меня есть права, могу сесть за руль. Ты выглядишь… устало.

Слава догадался, что он хотел сказать: «плохо», но смягчил. Покачал головой:

– Не надо. Мики не поймёт, если ты сядешь за руль.

– Ладно, – нехотя согласился Макс. – Но если что… В общем, имей в виду.

Слава невольно улыбнулся: ему была приятна эта неожиданно укутавшая со всех сторон забота.

Проводив его до машины, Макс смущенно спросил:

– Когда можно будет увидеть тебя ещё раз?

Слава открыл дверцу автомобиля, сложил на неё руки и некоторое время разглядывал Макса: в их первую встречу он показался ему гораздо старше, серьёзней, даже, может быть, внутренне взрослее самого Славы – наверное, таким он и хотел в тот момент казаться. А теперь открывался совсем другим: стоял в безразмерном свитшоте, как нахохлившийся воробей – только кончики пальцев торчали из-под длинных рукавов – и выглядел очень юно и смущенно.

Слава спросил:

– Тебе удобно сегодня в восемь?

– Да! – тут же ответил Макс.

Казалось, какие время и день ни назови, он будет выпаливать своё: «Да» с одинаковой готовностью.

– Где ты живешь?

– Юнион-стрит 750.

– Я за тобой заеду, – Слава подмигнул ему, садясь в салон.

Даже когда он выехал с парковки, Макс продолжал стоять на одном месте, глядя ему в след с застывшей на губах улыбкой.

Почти 15 лет. Лев [23]

На второй день он вышел работать сразу на сутки – хуже, чем торчать в больнице двадцать четыре часа было только возвращаться вечером в пустую квартиру. Накануне он попытался провернуть такой трюк: пришёл домой в пять часов вечера, лёг на диван и включил канал «Дважды-два» – там обычно крутили любимые Славины мультики. Никогда не смотрел раньше. Слава часто предлагал, когда они были моложе на десять лет, но Лев отвечал, что «Южный парк» – это «примитивный юмор для деградантов», а Слава возражал, что это «многоуровневая сатира».

Теперь посмотрел и решил: что-то в этом есть. Даже пожалел, что не соглашался раньше – со Славой было бы смешнее.

Но после мультиков стало ещё хуже, чем было. Только зря напомнил себе о Славе.

Брать дежурства две смены подряд ему не разрешили. На третий день снова пришлось вернуться в давящую тишину, поставить чайник на плиту, лишь бы что-то кипело и свистело на фоне, и включить телевизор, лишь бы кто-то говорил. Чай при этом он не пил (впрочем, как и не ел – не было аппетита), а телевизор не смотрел.

В шесть вечера он вспомнил, что у него есть друзья и позвонил Карине. Коротко рассказал про Ваню («Какой кошмар…» – сочувственно охала Карина), своё возвращение в Россию («Какой кошмар!» – повторяла она уже неодобрительно) и спросил:

– Можешь ко мне прийти?

– Прямо сейчас не могу, – ответила она. – У Димы температура 37,8, он делает вид, что умирает.

Лев горько усмехнулся, а Карина осторожно спросила:

– А ты… ты почему не со своим мужем?

– Я уже объяснил.

Она повторила его же слова:

– Хочешь работать и не хочешь сидеть у постели ребёнка, ничего не делая?

– Типа того.

– А как же «в болезни и в здравии» и всё такое?

– Слушай, он сказал, что не любит меня, – напомнил Лев.

Она прыснула:

– А чё ты хотел, я сама тебя уже почти ненавижу…

Лев, услышав это, вспылил:

– Эй, ты вообще моя подруга или чья?

– А кто тебе ещё скажет, что ты ебанулся, если друг не скажет? Надо было позвонить мне перед тем, как уезжать, я бы тебе сразу это сказала!

Лев опешил:

– Мне вообще-то тоже нужна поддержка.

Карина ответила чуть терпимей:

– Могу встретиться с тобой завтра, сегодня я поддерживаю мужа.

– С температурой 37,8? – невесело рассмеялся Лев. – Он не умрёт, говорю как врач.

– Лев, ты не пуп земли, – холодно произнесла Карина. – Если бы ты не уехал, было бы кому тебя поддержать, а так…

– Да ты что, не слышишь, он меня не лю…

Его оборвали короткие гудки на линии. Она бросила трубку.

– Он меня не любит, – договорил Лев сам себе, откладывая телефон в сторону.

Неужели она не понимает, что из всего, что произошло, эти слова – самое важное? Они всё меняют и обессмысливают. Нет никакого «в болезни и в здравии», когда один говорит другому: «Я не люблю тебя больше». Не он нарушил эту клятву.

Лев задумался: есть ли у него ещё друзья? Катя? Она точно не прилетит к нему из Петербурга. Она вообще давно себя дискредитировала: ещё когда случилась ситуация с Яковом, чуть ли не прекратила из-за этого их общение. Артур? После того, что случилось с Мики – ни за что. Пелагея? Он был уверен, что сестра и поговорит с ним, и прилетит, если он попросит, но не мог заставить себя ей позвонить: было стыдно до противного ощущения мурашек на коже. Может, потому что она о нём ничего не знала.

В десять вечера он принял душ, но вместо того, чтобы отправиться спать, вытащил из сумки (которую так и не разобрал) светлую футболку и джинсы. На футболке образовались заломы и складки, но Лев не стал её отглаживать, сразу натянув на себя. Следом переоделся в джинсы. Подошёл к зеркалу на дверце шкафа, взъерошил волосы и несколько раз заверил сам себя: «Я не психопатичный». Но мятая футболка – всё-таки не дело, поэтому он накинул сверху рубашку в красную клетку.

Он дошёл до Студенческой, спустился в метро и проехал до Красного проспекта. Сначала планировал зайти в клуб, где они познакомились со Славой, чтобы окончательно добить себя ностальгией, но по дороге поразмыслил: не лучше ли будет дистанцироваться и от Славы, и от своих воспоминаний о нём? Поэтому на Красном он сделал пересадку на зеленую ветку и поехал до железнодорожного вокзала. Там, неподалеку, был известный гей-бар, названный в честь Элтона Джона. Избегая любых напоминаний о Славе, он сам не замечал, как жадно ищет его повсюду: идёт в место, где не хочет быть, надеясь встретить там человека, который изменит всё.

В гей-баре было точно также, как в гей-клубе: песни, танцы, громкая музыка, травести-шоу и скачущая толпа людей. Лев протиснулся мимо них и сразу прошел к барной стойке – там оказалось пусто и свободно. Никто ничего не рисовал, несколько человек лениво потягивали коктейли. Лев прошелся взглядом по каждому из мужчин, пытаясь найти в их лицах что-то особенное, резко выбивающееся из радужной вакханалии, но все они показались ему легкомысленными, пустыми и ничего нестоящими.

Он открыл барную карту, выбрал безалкогольный коктейль с гренадином, поднял взгляд на бармена, чтобы сделать заказ, и завис. Барменом работал смуглый худощавый парень небольшого роста – не то чтобы чертовски похожий на Славу, но… смуглый, худощавый и небольшого роста. Ямочки на щеке не было, но была на подбородке – пряталась за колкой щетиной.

Не в силах произнести ни слова, Лев молча показал пальцем на позицию в меню, и парень показал жестом: «Окей». Он не произносил ни слова и со всеми посетителями общался кивками или качанием головой, и Лев даже заподозрил, что он немой («Немота без глухоты? – усомнился он. – Так бывает?»).

Но парень не был ни немым, ни глухим. Когда он поставил перед Львом его «Ширли Темпл», Лев спросил:

– Как тебя зовут?

Парень сказал на ломанном русском:

– Тахир. Я плохо по-русски.

– Откуда ты приехал?

– Иран.

– Говоришь по-английски? – спросил Лев на английском.

Бармен тут же расслабился: видимо, не часто местные баловали его знанием английского.

– Да, – ответил он.

Лев улыбнулся. Тахир улыбнулся ему в ответ.

– До скольких ты работаешь?

– До двух.

– Я подожду тебя?

Тахир, засмущавшись, опустил взгляд. У него были длинные ресницы, заворачивающиеся на концах. Подумав, он посмотрел на Льва, словно оценивая, стоит ли с ним куда-то идти, и кивнул:

– Хорошо.

За оставшиеся пару часов ко Льву неоднократно подсаживались другие мужчины: пытались заговорить, спрашивали его имя, предлагали «уединиться», но Лев ни с кем не шёл на контакт, упрямо дожидаясь своего бармена. Тот, протирая стаканы, время от времени кидал на него взгляд и хитро улыбался уголками глаз.

Бар они покинули последними, в половине третьего. Пока Тахир, звеня ключами, закрывал двери, Лев вызывал такси. Когда парень подошёл к нему и спросил, куда поедем, Лев коротко ответил:

– Ко мне.

Он бросил взгляд на лицо Тахира: оценил длину ресниц, большие карие глаза, тёмную кожу – наверное, на оттенок темнее, чем у Славы. Спросил:

– Ты красишься?

Тахир, кажется, удивился вопросу. Неловко улыбнулся:

– Нет.

– А если я попрошу, накрасишься?

Тахир долго смотрел на него, прежде чем спросить:

– Ты фетишист?

Проще было ответить «да», чем объяснять, поэтому Лев выдохнул:

– Называй как хочешь.

– А у тебя есть косметика?

– Нет, но если… если я куплю, ты накрасишься? В следующий раз.

Тахир, несколько заигрывая, спросил:

– Будет следующий раз?

– Если всё сделаешь, как надо – будет.

– А что нужно сделать?

Лев подошёл к нему ближе, наклонился, сказал на ухо:

– Трахнуть меня и никому об этом не рассказывать, – и, отойдя, уточнил: – Справишься?

Губы Тахира растянулись в улыбке:

– Я постараюсь.

Прошуршав по гравию, рядом остановилось такси. Лев открыл перед Тахиром дверь заднего сидения, пропуская его вперед, а сам устроился рядом. Парень повернулся ко Льву, прошёлся по нему взглядом – сверху-вниз, а потом снизу-вверх – и, усмехнувшись, сказал: – А ты прикольный, Лев.

Тот ничего не ответил.

Целоваться начали ещё в подъезде – между четвертым и пятым этажом. Когда ввалились в квартиру и Тахир полез пальцами под футболку, Лев, отстранившись, строго сказал ему:

– Сначала руки помой.

Он засмеялся, но помыл. Продолжили целоваться уже в спальне.

Всё это было не то и не так, конечно. Тахир пах иначе – терпким мужском одеколоном, перебивающим запах тела, в его действиях было больше резкости и меньше нежности, так что Льву постоянно приходилось прерываться и просить «полегче». Стянув со Льва футболку следом за рубашкой, он по-вампирски припал губами к его шее – в странном, слюнявом затягивании кожи через зубы.

– Не делай так, – попросил он

Ему не нравилось всё, что делал Тахир, но никогда не делал Слава.

Парень быстро прошелся пальцами по пуговицам, скинул с себя рубашку и Лев увидел его обнаженный торс: с мышцами пресса на животе, широкими плечами, полоской волос от пупка и ниже, волосами на груди. Тахир выглядел так, как все эти годы Лев просил выглядеть Славу («Можно, пожалуйста, меньше от женщин, и больше от мужчин», – повторял он ему), а теперь ему захотелось попросить Тахира об обратном: не мог бы ты, пожалуйста, всё это нахрен сбрить, чуть сдуться в плечах и похудеть?

«В следующий раз», – напомнил себе Лев и прикрыл глаза, чтобы меньше видеть, и больше чувствовать.

В момент, когда пальцы Тахира добрались до его ширинки, на тумбочке зазвонил мобильный и Лев резко дёрнулся, убирая его руку. Он повернул голову и посмотрел на имя звонящего. Слава…

– Подожди, – он отстранился от Тахира.

– Потом ответишь, – несколько капризно сказал он.

– Это важно, – возразил Лев, поднимаясь с кровати.

Он взял со стула белую рубашку, которую оставил перед уходом, и накинул её на плечи. Серьёзно посмотрел на Тахира.

– Тише, хорошо? Это по поводу моего сына.

Тахира это насмешило:

– У тебя есть сын?

Он захихикал в подушку, а Лев, чтобы заглушить его, включил телевизор. Попал аккурат на «Южный парк» – ну да, что ещё показывают на «Дважды-два» в три часа ночи.

Быстро сделав вдох-выдох, он ответил. На экране появились Слава и Мики – звонили из машины, посреди солнечного ванкуверского дня. Мики, привалившись к Славиному плечу, смотрел чуть в сторону, а Слава прямо в камеру. Лев, спохватившись, что в комнате темно, наклонился к тумбочке и включил настольную лампу. Мимоходом бросил взгляд на Тахира – тот глумливо улыбался, выглядывая из-за подушки.

– Почему ты не спишь? – услышал Лев вместо приветствия. – У тебя три часа ночи.

Слава смотрел на него в камеру – до того серьёзно, как будто видел насквозь.

– Четыре, – поправил Лев, растягивая время.

А что сказать-то?

– Тем более. Почему ты не спишь?

– Потому что ты меня разбудил.

– Но ты в рубашке.

«И зачем надо было её надевать…»

– Не хотел отвечать обнаженным.

– Ты быстро ответил.

Лев вздохнул, переходя из защиты в наступление:

– Ты меня в чём-то подозреваешь?

– Только в том, что ты не спишь, – пожал плечами Слава.

Он отвёл взгляд от камеры, посмотрел куда-то вдаль. Мики растерянно забегал глазами между телефоном и Славой, явно не понимая, что происходит. А Слава, видимо, понимал – и Лев об этом догадался.

Слава наконец-то сообщил, ради чего звонил:

– Ваня вышел из комы. Открыл глаза.

У Льва как гора с плеч – то ли от того, что с Ваней всё в порядке, то ли от возможности сменить тему. А может, из-за всего сразу.

Он глянул на Тахира, с любопытством прислушивающегося к разговору, и решил выйти в гостиную. Осторожно, чтобы иранец не попал в камеру, попятился к двери и снова шагнул в темноту. Щелкнул выключателем, зажигая верхний свет, и устроился на диване.

– И… Как он?

– Трудно сказать. Он просто открыл глаза. На этом пока всё.

– Ничего, это нормально.

Как он и думал, у Вани ожидаются проблемы со слухом – а именно с восприятием невербальных звуков. Лев обрадовался: когда смотрел на его заключение, закрадывались опасения, что сын вообще потеряет слух – а так, можно считать, легко отделался.

Об этом он и попытался сообщить Славе, но тот начал огрызаться на ровном месте, и они снова чуть не поругались. Лев попытался воззвать его к здравому смыслу, но Мики взвыл:

– О господи, прекратите!

И пришлось прекратить.

Слава сдержанно сказал:

– Они дали план лечения, я тебе позже скину.

Лев ничего не успел ответить, Слава выпалил: «Всё, пока, не буду мешать тебе спать» и сразу же отключился. Какой-то сумбурный получился разговор.

Он посидел минуту-другую в гостиной, переосмысляя информацию (и реакцию Славы – что это вообще было?), и вернулся в спальню. Тахир спросил, кто звонил, а Лев ответил:

– Никто.

Хотел сказать: «Не твоё дело», но почему-то сказал: «Никто». Он скинул рубашку, забрался обратно в постель и сообщил, что готов продолжить.

Среди ночи от Славы пришло сообщение, Лев заметил, как включился экран мобильного, но отвлекаться не стал. В тот момент Тахир уже делал то, что нужно: трахал его.

Сообщение Лев прочитал только утром, пока чистил зубы. Слава написал: «Зеленый корректор можно купить в любом косметическом отделе». Лев, нахмурившись, не сразу понял, о чём он, пока, разглядывая себя в зеркало, не повернул голову вправо: там, на шее, ближе к затылку, зиял кроваво-бордовый засос.

Почти 15 лет. Слава [24]

По Юнион-стрит располагалась вереница частных домов – от роскошных коттеджей до деревянных приземистых зданий, похожих на домики в русских деревнях. Асфальтированная же дорога напомнила Славе улицы родного Новосибирска: там, если свернуть с Красного проспекта, можно было встретить узкие неровные дорожки с выбоинами: на них, чтобы пропустить встречную машину, приходилось останавливаться и прижиматься к обочине, прежде чем продолжить свой путь.

Макс жил в скромном одноэтажном доме – с обеих сторон его жилище зажимали двух-и трёхэтажные соседи-особняки. Слава подъехал ровно в восемь – как договаривались. В ожидании парня, он вышел из машины, облокотился на капот и закурил.

Сигареты он купил сразу после того, как отвёз Мики домой. На обратном пути они разругались: Мики допрашивал Славу об отношениях со Львом («Что случилось? Из-за чего? Почему ты злишься? Это был не первый удар?»), а Слава не нашёл в себе сил обсудить произошедшее с сыном. Ему хотелось бесконечно повторять, что тот лезет не в своё дело, есть дела взрослых, а есть дела детей, вот и иди делай уроки, дурацкий ребёнок… Прям так он, конечно, не ответил. Но и ничего хорошего не сказал. Отмолчался, потом заткнул, потом Мики обиделся. В общем, получилось глупо и несправедливо по отношению к сыну – Слава понимал, что он имеет право знать. Разрушилась семья, частью которой он был, и нужно дать Мики хоть какое-то объяснение, но настоящее не укладывалось в голове у него самого, а другого он не придумал.

В небольшом ларьке возле дома, куда он зашёл на накале эмоций, долго спорил сам с собой из-за сигарет: последний раз Слава курил десять лет назад, когда судился с матерью из-за Мики, и тогда это здорово ставило крышу на место. С другой стороны, всё это вредно, рак легких, он отец двоих детей… Но как там сейчас с крышей?

Вспомнил своё грубое: «Замолчи», обрывающее разговор с Мики, и вздохнул: крыша не на месте. Сигареты взял.

Вернулся домой, чтобы переодеться, и, проходя мимо комнаты сына, бегло сообщил ему:

– Я гулять. Приеду после одиннадцати.

Мики невнятно промычал в ответ, не отрываясь от экрана ноутбука. Слава остановился на пороге комнаты.

– Если что, звони.

Снова невнятное мычание.

– Люблю тебя.

На это Мики тоже ничего не ответил.

Слава надел розовую толстовку вместо розовой футболки, которую стащил Лев (он заметил это ещё до отъезда мужа, но не стал возражать), и спустился к машине.

Теперь, сидя на капоте автомобиля, заново пробовал курить, кашляя с непривычки. Макс вышел через несколько минут, извинился за задержку, бросил взгляд на сигарету в руке Славы, но ничего не сказал. Слава выкинул окурок в мусорный бак, стоящий неподалеку, и они сели в машину.

Макс выжидающе смотрел на него, как бы спрашивая: «И что теперь?». Слава, посмотрев в ответ, спросил: