Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Лев снова оставался один. А быть одному, когда тебе сказали такое, почему-то страшнее.

В следующую ночь, начав с формальных вопросов о детях, они снова перешли к выяснению отношений – к этой самой непонятной, самой невыносимой для Льва дилемме: как можно любить друг друга, но при этом делать друг друга несчастными. Слава опять попытался улизнуть, потянувшись к красной трубке отключения звонка, но Лев, уловив этот порыв, остановил его: – Пожалуйста, не бросай трубку.

Слава замер.

– Но мне пора. Нужно доделать проект.

– Дай мне пять минут, – попросил Лев. – Всего лишь пять. Я хочу кое-что сказать. Хорошо?

Слава кивнул: хорошо.

Лев не планировал говорить ничего особенного. Все его мысли даже мыслями назвать было нельзя: так, обрывки ощущений, клочки отдельных фраз, которые, собери между собой, а всё равно не поймешь, что он там имеет в виду.

Наверное, что-то вроде:

Я не понимаю, почему у нас не получается быть счастливыми друг с другом, но я хочу этого больше всего на свете. Рядом с тобой я чувствую себя нормальным. Рядом с тобой я хочу жить обычной жизнью и делать обычные вещи, рядом с тобой меня волнует наша семья, будущее, дети… Когда я один, я хочу напиться и сдохнуть. Меня ничего не волнует, когда я один. И мне очень жаль, что самая здоровая, самая нормальная версия меня, кажется тебе такой пугающей. Ведь на самом деле я еще хуже. Я думаю об этом всё время: я ведь хуже, чем ты думаешь, а ты и так не думаешь ничего хорошего, так насколько же я ужасен на самом деле?

Не хочу быть ужасным.

Не хочу быть ужасным.

Не хочу быть ужасным.

– Слава, – повторил Лев, так и не придумав, что сказать.

– Да? Я слушаю.

– Я уже несколько дней не сплю.

Он нахмурился:

– Почему?

– У меня… не получается.

– Просто бессонница?

Лев пожал плечами:

– Наверное. Вроде того.

– Принимал что-нибудь снотворное?

Чувствуя искреннее беспокойство в голосе Славы, глядя на чуть сведенные брови и посерьезневший взгляд, Лев не осмелился соврать ему. Или просто не захотел.

Он сказал:

– На самом деле, это не совсем бессонница.

– А что это?

– Кошмар наяву, – негромко ответил Лев. – Сонный паралич. Слышал о нём?

– Слышал, – Слава подался вперед, ближе к камере. – И у тебя эта хрень?

– Да.

– Давно?

– Несколько месяцев. Я из-за этого начал пить… Чтобы лучше спать. А потом много работал. Чтобы уставать и… тоже лучше спать.

Слава покивал:

– А теперь праздники, ты не пьёшь и не работаешь. Тебе хуже.

– Да.

Подумав, Слава уточнил:

– Больше ничего не помогает?

– Помогает.

– Что?

– Ты.

– Я? – он улыбнулся.

Лев смущенно опустил глаза. Тяжело было рассказывать, как он смотрел его любимые мультфильмы в гостиной, как обнимал выкраденную из шкафа футболку, как через запах и ощущения пытался внушить самому себе, что супруг рядом, и только тогда оно к нему не приходило.

Слава, не дождавшись пояснений, вдруг предложил:

– Хочешь я побуду с тобой?

Тогда уже Лев улыбнулся:

– Каким образом?

Слава пожал плечами:

– Просто… буду здесь. Давай не будем отключаться.

– Тебе будет неудобно…

Слава оборвал его:

– Давай я сам решу, удобно мне или нет.

– Да ну, я ребенок что ли?

– Ну, где-то глубоко внутри – наверняка, – он подмигнул. – Сейчас перезайду с ноутбука.

И, не дожидаясь согласия Льва, он отключился. А Лев, как на автопилоте, поднялся и поплелся в спальню: взял свой ноутбук, подключил к сети питания, открыл крышку. Окно Скайпа, как это всегда случалось при включении, вылезло на экране само собой. Лев посмотрел на время: 02:34

Он выключил верхний свет, включил лампу на прикроватной тумбочке, второпях, чтобы не делать этого перед Славой, скинул одежду и оставил её на спинке стула, а затем вместе с ноутбуком нырнул под одеяло. Ноутбук расположил на соседней подушке – там, где и хотел видеть настоящего, физически осязаемого Славу.

Слава тоже звонил из спальни: он, подперев голову рукой, лежал на кровати поверх застеленного покрывала, щурил глаз от солнечного света и улыбался в камеру.

– Ну, спокойной ночи? – произнес он.

– Ты тоже спать? – уточнил Лев.

– Я полежу рядом, – он опустил голову на подушку, сунул руки под щеку. – Подожду, пока ты не уснешь.

Лев забрался поглубже в одеяло, устроился удобней на подушке и неловко посмотрел на Славу. В который раз его накрыло удушающее чувство странности от всего, что происходило: они оба лежали в одной постели, смотрели друг другу в глаза и были при этом невыносимо далеко. Непреодолимо далеко. Несправедливо далеко.

Слава протянул руку, но она пропала за пределами камеры.

– Что ты делаешь? – спросил Лев.

– Глажу тебя по волосам.

«Я не чувствую», – с грустью подумал Лев и в глазах защипало. Только бы не заплакать…

– Закрывай глаза, – прошептал Слава.

Лев послушался, и понял, как это было необходимо: глазные яблоки ныли от боли, а веки казались тяжелыми, словно за ресницы кто-то подвесил груз. Не размыкая глаз, Лев попросил:

– Можешь что-нибудь рассказать?

– Что?

– Что угодно. Хочу слушать твой голос.

– Могу почитать.

– Давай.

Славина постель зашелестела, динамики коротко треснули, на миг стало тихо-тихо, а потом снова: шорох, скрип кровати и Лев услышал Славино дыхание так близко, словно они действительно лежали рядом.

– Только я не сначала, – несколько виновато объяснил Слава. – У меня тут закладка… Щас… – он прокашлялся, прошуршал страницами и ровным голосом начал читать: - С самого рождения над Майором Майором тяготели три проклятия: его мать, его отец и Генри Фонда, на которого он был до жути похож с пеленок. Еще когда Майор Майор даже не подозревал, что на свете существует некий Генри Фонда, он обнаружил, что, куда бы ни пошел, его всюду с кем‑то сравнивают, и притом нелестным для него образом…

Лев дослушал до момента смерти матери Майора Майора и больше ничего не запомнил, потому что, заснув, обнаружил Генри Фондой уже себя: ему приснилось, как в этом обличии он встретил Славу в аэропорту, а тот сказал, что они разводятся, потому что Лев перестал быть похожим сам на себя.

Почти 15 лет. Слава [56]

Он не отходил от ноутбука целый час – переживал, что Лев не спит, а притворяется. И уточнить боялся: разбудит же, если всё-таки спит. А через разделяющие тысячи километров, через перебойную связь беспроводных сетей, он не слышал его дыхания, не чувствовал размеренного сердцебиения, и никакие радиоволны не могли вернуть им той настоящей близости. Он смотрел, как настольная лампа подсвечивает желто-оранжевым спокойное, чуть нахмуренное лицо, и думал: «Нужно выключить свет».

Обернулся, потянулся к своей лампе на тумбочке, и только тогда опомнился: это не тот свет. Тот свет в Новосибирске, а он – в Ванкувере. Он не может выключить лампу.

Вздохнув, Слава осторожно, стараясь не скрипеть пружинами матраса, поднялся и на цыпочках прошел к книжной полке, где рядом с «Прощай, оружием» лежал графический планшет. До вечера нужно было сдать пример локации для экшн-игры от третьего лица, а времени в сутках казалось непозволительно мало.

Он вернулся к кровати, осторожно полулег на покрывало, подложив подушку под спину, и, вооружившись стилусом, продолжил работу: вырисовывал бревенчатые стены фермерских домов, отстроенных на заре семнадцатого века. Время от времени он поглядывал на экран ноутбука – как там Лев – а тот спал, без единого шороха. На мгновение Славе почудилось, что всё, как раньше: два часа ночи, он, устроившись в кровати, доделывает проект; тускло светит настольная лампа, а рядом, с левой стороны, спит Лев – через четыре часа ему вставать на работу. Слава несколько раз скажет, что может уйти в гостиную, если мешает, а Лев несколько раз повторит: «Мне рядом с тобой спокойней». Раньше он не придавал значения этой фразе, считая её простой, умилительно-нежной, а потому без всяких подозрений расплывался в улыбке. Но что это значит «спокойней»? До всяких сонных параличей, до проблем с алкоголем, до бесконечных ссор, Льву уже было неспокойно? Почему?

Или, может, ему никогда не было по-настоящему спокойно?

Слава вздыхал: со Львом всегда вопросов больше, чем ответов.

В ту ночь – которая вообще-то была канадским днём, но Слава упорно называл её ночью – он отлучился от ноутбука всего несколько раз: на обед, в уборную и разнять дерущихся за пульт детей. С тех пор, как он перерубил вай-фай во всей квартире, лишив членов семьи Нетфликса и Ютуба, Мики и Ваня начали ругаться из-за канала Дискавери. Потом он возвращался в спальню, вновь брался за стилус и доделывал европейскую деревню, не отходя от Льва. Когда тело затекало от неудобной позы (всё-таки он привык рисовать за столом), он искал новые удобные позиции в пространстве, и к восьми часам, когда солнце в его спальне ушло за горизонт, а в спальне Льва забрезжило лучами на одеяле, Слава уже сидел на полу, уперев планшет в коленку. Услышав шорохи из динамиков ноутбука, Слава подобрался и запрыгнул обратно в кровать, запоздало спохватившись, что повёл себя слишком шумно.

Но Лев не спал. Он смотрел на него одним левым глазом (правый не было видно из-за подушки) и улыбался уголком рта. Слава, испытав непривычный, уже забытый по прошествии времени прилив нежности к супругу, невольно растянул губы в ответ.

Ему захотелось обнять Льва со спины, укутать в одеяло, и, прижавшись к уху, прошептать: «С добрым утром, мой хороший». Даже не верится, что когда-то их утро и правда начиналось так.

– С добрым утром… – проговорил Слава. «Мой хороший» сказать не решился.

– Ты всё ещё тут, – с некоторым удивлением отметил Лев.

– Ну да. Мы же договаривались.

Лев улыбнулся открыто, выныривая из-за подушки и отодвигая одеяло чуть вниз. Слава перевел взгляд на открывшийся сосок, сглотнул и снова посмотрел на лицо.

– Монстры сегодня не приходили, – сообщил Слава. – Я следил.

Лев, смутившись, фыркнул – будто посмеялся сам над собой. Он откинул в сторону одеяло, обнажая перед камерой голый торс, и Слава мученически подумал: «За что?..»

Глянув в камеру, Лев сказал:

– Спасибо, что побыл здесь. Можешь… можешь отключиться, если хочешь.

Слава прошелся глазами по широким мышцам груди и выпирающим ребрам, спустился взглядом ниже, к животу, где дорожка волос от пупка вела к широкой резинке трусов (а за ней – ничего, кадр обрывался), и произнес:

– Кажется, я пока не хочу отключаться.

Лев растерялся, снова забрался поглубже в одеяло и спросил:

– Понятно… Хочешь о чем-то поговорить?

Слава хотел. Но, прежде чем переходить к таким разговорам, было важно узнать другое.

– Почему ты ведешь себя сейчас… по-другому?

– Как? – нахмурился Лев.

– Не так, как перед отъездом. Ты мягкий и аккуратный. Готов говорить о чувствах. Не боишься быть уязвимым.

– Боюсь, – поправил Лев.

– Но всё равно открываешься. Тем ценнее.

Лев молчал, глядя перед собой, а Слава разглядывал его прямой профиль.

– Так что? Что-то случилось?

Он пожал плечами и, не глядя в камеру, ответил:

– Я хочу быть с тобой.

– Хочешь показать мне, что ты хороший партнер? – уточнил Слава.

– Да. Наверное.

– Но показать – это не быть.

Лев наконец-то повернул голову и устало произнес:

– Слава, я очень стараюсь.

Ему не хотелось обижать Льва и снова выводить разговор к конфликту, но нужно было разбираться. Соглашаться на прошлых условиях Слава был не готов.

– Но что, если ты устанешь стараться? Или решишь, что достаточно постарался?

– В смысле?

– Я просто боюсь, что со временем всё опять станет как раньше и мы опять начнем ругаться.

– Не начнём…

– Но почему? – перебил его Слава. – Ведь мы такие же, как раньше. Почему всё не будет, как раньше, если мы – прежние?

Лев, выдержав долгую паузу, такую долгую, что Слава уже было решил, что тот вообще не собирается отвечать, ответил:

– Потому что теперь я знаю, как это – потерять тебя. И я буду бояться потерять тебя снова.

Слава выдохнул, не в силах ничего возразить. Не потому, что нечего было, а потому, что не хотелось обесценивать его слова. Не хотелось доказывать, что на самом деле всё, что говорит Лев – ничего не значит. Но именно об этом Слава думал: это просто слова. Когда-нибудь он снова привыкнет, что Слава рядом. Когда-нибудь он забудет о том, что Слава может уйти. Когда-нибудь…

– Слава, – Лев перебил его мысли. Он поднял взгляд на мужа. – Ты был прав.

– В чём?..

– Ты был прав, что нужно эмигрировать. Ты был прав, когда говорил об этом десять лет назад. Ты был прав.

Слава молчал, не зная, что ответить. Что-то такое Лев уже говорил по телефону неделю назад, но… какая теперь разница? Они всё равно оказались там, где оказались: по разные стороны океана, на разных концах планеты. И этому не поможешь сожалениями о чьей бы то ни было правоте.

– Но вернуться в Канаду я не готов.

Слава усмехнулся. Что и требовалось доказать.

– Но, если ты захочешь быть со мной, – продолжил Лев, – я готов найти компромисс. По-настоящему, а не как раньше.

– И… какой это может быть компромисс?

Лев вздохнул:

– Я знаю, как ты хотел в Канаду. Я помню, как ты говорил о ней еще тогда… В наш первый год. Просто… это очень сложно для меня. Но есть ведь и другие варианты…

Слава напрягся от внезапной догадки.

– Лев, – очень серьезно произнёс он. – Ты что, пытаешься уговорить меня на другую страну?

– Ну… да.

Слава выдохнул с облегчением – как гора с плеч.

– Если это не Монголия, я согласен!

– Я имел в виду какую-нибудь страну в Европе. Там проще подтвердить диплом и…

– Да! – перебил Слава. – Я согласен на любую страну в Европе!.. Нет, стой, в Албанию я не хочу, но…

Лев засмеялся:

– Я тоже туда не хочу. Мы можем вместе посмотреть варианты, когда ты… приедешь.

Вместе!

Славе вспомнилось, каким одиноким он чувствовал себя, пока готовился к эмиграции: скролил юридические сайты, собирая пакеты документов, и, всякий раз, как наталкивался на затруднения, слышал от Льва: «Разбирайся в этом сам. Это же нужно тебе». Он просматривал города, районы и улицы на гугл-карте, спрашивал мужа: «Как тебе здесь?», а тот отвечал: «Мне всё равно».

Неужели теперь всё будет иначе?

Они оба замялись, вспомнив, что вообще-то решили не быть вместе. А теперь, получается, надо было перерешивать обратно…

Лев первым задал этот вопрос:

– Значит, ты согласен? Попробовать ещё раз.

Слава не сразу, но кивнул:

– Согласен.

Лев улыбнулся – было видно, как он пытался справиться с этой улыбкой, сделать её не такой довольной и явной, но у него ничего не получалось.

– Ты тоже хочешь уехать? – осторожно уточнил Слава.

– Я хочу, чтобы моя семья была в безопасности, – сразу же ответил Лев. – Особенно мой муж.

В том, как он сказал «мой муж», было что-то настолько игриво-флиртующее, что Слава снова посмотрел на сосок, наполовину скрытый одеялом. Он вдруг подумал, что они ни одного дня не просуществовали в своём новом статусе, как пара. Они даже никогда не занимались сексом в браке. Более того: заключив брак, они занимались сексом с другими людьми – какой абсурд.

– Ты можешь убрать с себя одеяло? – попросил Слава.

– Зачем?

– Оно мешает мне любоваться.

Лев помедлил, но выполнил просьбу, снова обнажая тело. На бледных щеках появился румянец, заметив который, Слава умилился:

– Ты что, стесняешься?

– Да нет, просто…

– Хочешь, я тоже разденусь?

– Зачем? – спросил Лев, будто испугался.

– Займемся сексом, – просто ответил Слава.

Лев испугался ещё больше:

– Я так не умею.

– Как раз научимся.

Лев молчал, не сводя взгляда со Славы. Тот напомнил:

– Ты можешь отказаться.

Но супруг покачал головой:

– Раздевайся.

Почти 15 лет. Лев [57]

Десять часов двадцать две минуты сорок четыре секунды – ровно столько длился их звонок по Скайпу: от сибирской ночи до ночи в Ванкувере.

Отключив вызов, Лев откинулся на подушки, огляделся по сторонам, задержав взгляд на смятых салфетках и смазке, посмотрел на своё обнаженное отражение в дверце шкафа, и подумал: «Какое доброе утро…»

А потом: «Нужно всё привести в порядок».

Этим он и занялся: сначала привёл в порядок себя – принял душ, умылся, сбрил щетину, рассмотрел в зеркале припухшие синяки под глазами (всерьёз задумался о патчах), оглядел тело, за месяцы запоя похудевшее и потерявшее форму (всерьёз задумался о тренажерном зале), и только потом, натянув футболку и штаны, взялся за всё остальное.

Застелил постель, разложил одежду по полочкам, перегладил рубашки, натёр кухню до блеска, помыл собаку, еще раз помыл себя (после того, как собака активно сопротивлялась мытью), нашёл настенный календарь, подаренный коллегами к Новому году, повесил его над письменным столом и стал зачеркивать дни. Пятое января – позади. Осталось двадцать шесть дней.

Он не видел Славу вот уже пять месяцев, но после неожиданно случившейся близости эти двадцать шесть дней растянулись для него в вечность. Он утешал себя: «Ты ждал гораздо дольше».

Вечером он сходил в тренажерный зал (планировал начать бегать, но минус тридцать на столбике термометра сбили настрой). Там, шагая по беговой дорожке, он то и дело поглядывал на телефон: не хотел пропустить момент, когда проснется Слава, чтобы пожелать ему доброго утра. Еще никогда их отношения не переходили в интернет-пространство, если почитать переписки последних лет, они ограничивались вопросами: «Тебе что-нибудь купить?» или злобными сообщениями от Славы: «Опять вызывают в школу пздц» (матерящиеся эмоджи в придачу). Теперь Льву приходилось учиться быть нежным через буквы, и, на удивление, это давалось проще, чем быть нежным вживую: желая доброе утро, он с легкостью ставил запятую и дописывал «родной». Всё, что застревало в горле, легко ложилось на текст.

«Причём всегда», – мрачно подумал он, вспоминая свои потуги в стихосложении.

Той ночью они переписывались до двух часов: Слава спросил, как Лев думает, считаются ли они настоящими друзьями, и что вообще такое дружба. Лев сказал, что считает Славу своим самым близким другом, потому что никогда и никому не доверял столько, сколько доверяет ему. А Слава нарисовал на планшете целую схему, объясняющую, что такое дружба, по его мнению, и прислал ему, но пока Лев изучал, куда какие стрелочки ведут и что из чего следует, случайно заснул с телефоном в руке, не попрощавшись. Тень в ту ночь не приходила.

А на утро он обнаружил сообщение: Слава, не дождавшись никакой реакции на свою таблицу, написал: «Отлично, ты уснул от скуки, я этого и добивался! Доброй ночи»

Он снова начал день с заботы о себе: с душа, с пробежки вместе с собакой (минус пятнадцать – терпимо), с завтрака. За эти месяцы он отвык готовить настоящий завтрак, а тут старался, как не для себя: омлет с помидорами и сыром. Привел в порядок книжную полку: отсортировал тома по порядку. Пока возился, болтал со Славой через наушники: у того одна тема была неожиданней другой: «А почему завидовать – это плохо? Сегодня сказал Ване не завидовать, а теперь думаю – а почему бы и не позавидовать?»

Они размышляли вместе, а Лев думал: как круто. Прошло пятнадцать лет, а они всё ещё могли говорить о чём угодно.

«А ты бы убил Гитлера, если бы попал в прошлое? А Пу… Так, стой, тебя там не прослушивают?»

«Интересно, что детей убивать сложнее, чем взрослых, даже если знаешь, что они вырастут в чудовищ. Да нет, я не про наших, я же гипотетически… Ну это мы просто про Гитлера начали, поэтому я так сказал!»

Иногда они замолкали, потому что, при прорисовке сложных деталей, Славе требовалась тишина. Он не просил об этой тишине, просто Лев знал: если замолчал, значит, что-то там вырисовывает. И тоже молчал.

– Лев, – неожиданно окликнул он.

– Да? – он отложил в сторону Достоевского.

– У меня уже поздно. Я скоро спать.

– Хорошо.

Шумно выдохнув в динамик, Слава предложил:

– Можем еще раз попробовать, если хочешь.

– Ты про секс?

– Да.

Лев посмотрел на календарь над столом и шутливо произнёс:

– Сегодня же православное Рождество!

– Это значит «нет»? – уточнил Слава.

– Это значит да! Праздник же!

Второй раз получился лучше, со знанием дела: раскованней и смелее, без стеснения и: «Ты специально камеру поднимаешь так, чтобы я ничего не видел?». Вместо традиционного «дай пять», Слава в конце отправлял сердечко, которое раздувалось на весь экран и стучало из динамиков. Лев, обессиленно опускаясь на кровать, в ответ отправлял такое же.

Какое-то время они лежали, не отключая камеры, и разглядывали друг друга – взмыленных, уставших, шумно дышащих. Слава, облизнув губы, непринужденно сообщил:

– Есть секс-игрушки, которые можно подключить к смартфону партнера, и он будет управлять ими издалека.

Лев даже замер от неожиданности.

– Это предложение?

– Да, – кивнул Слава. – Представь, ты на операции, а тут я достаю смартфон и…

Лев прыснул, не давая ему договорить:

– Слава, блин!

– Ну что? – он засмеялся.

– Я не пойду с вибратором в заднице на операцию, – серьезно ответил Лев.

Слава цыкнул, переворачиваясь на спину:

– Ну и зануда.

Он задумчиво посмотрел в потолок, словно разглядывал что-то, а потом:

– Ну так вот. Думаю, я бы Гитлера убил.

– Серьёзно?

– Ага.

Лев удивился: сам-то он ответил, что не стал бы. Не то чтобы специально подбирал пацифистские ответы, но всё-таки старался быть ближе к Славе в своих рассуждениях. А тут…

– А если бы всё стало ещё хуже, чем при Гитлере? – предположил Лев.

Слава пожал плечами:

– Не попробуешь – не узнаешь. Я бы попробовал.

– Но ты же против оружия!

Слава поморщился, как будто вспомнил что-то неприятное:

– Блин, точно!.. – и вздохнул: – Придется тогда голыми руками убивать, ничего не поделаешь.

Он снова засмеялся, напрягая пресс, и только тогда заметил, как устали мышцы живота – так много они смеялись друг с другом! «Это точно любовь», – подумал Лев.

– Спи спокойно, мой принц из восточных сказок, – прошептал он. Это было в сто раз интимней, чем сказать: «родной».

Слава улыбнулся, повернулся на бок, обхватывая подушку руками.

– А тебе хорошего дня, мой принц из скандинавских.

В спальне Славы стоял оранжевый полумрак в свете настольной лампы. В спальне Льва, отражаясь от зеркала, падала полоска света на постель. Солнце никогда не посещало их царства одновременно.

Не потому ли, что эти царства на разных концах Земли?

Почти 15 лет. Слава [58]

Он уже пожалел, что так сказал: мол, ты полетишь один. Теперь, когда прошло больше недели, когда он был окутан вниманием и заботой, а каждый день начинался с сообщений Льва и признаний в любви, он не понимал своего жестокого стремления напугать сына, сделать ему как можно хуже. Отойдя от злости, он начал думать, как это всё отмотать назад, рассказать Мики правду и не потерять своего родительского авторитета.

Он всегда считал, что любой человек заслуживает правды. Юлить, искажать смыслы, не говорить в глаза, а скрывать что-то из лучших (а в его случае из худших) побуждений – это жестоко, никогда не бывает правильным, и никто этого не заслуживает. Не было бы ничего вернее, чем сказать сыну: «Прости, Мики, я разозлился на тебя и соврал, я был не прав, всё это время у меня были билеты домой», но…

Когда Слава это представлял, то тут же пугался масштаба своей подлости: столкнуться с мыслью, что он обрек ребенка на двухнедельное существование с пониманием, что отец отсылает его в Россию, как в Сибирь на каторгу, было невыносимым. А потом новый ужас от осознания, что Мики тоже всё это поймёт, поймёт, какой Слава мерзавец, и это окончательно испортит их отношения, которые и без того непонятно за каким чертом ещё держатся в своей шатко-валкой позиции.

Поэтому, когда он всё-таки вытянул его на прогулку, когда они поговорили по душам и поняли друг друга, он говорил ему другую правду. Он думал: ну, заменишь одну правду на другую – разве так уж критично? Главное, что он был искренним.

Ровно до того момента, пока не сказал, что решение вернуться пришло к нему будто бы на днях. Во всяком случае, так это выглядело, ведь про билеты, купленные ещё первого числа, он не сказал ни слова, зато выдумал какие-то закрытые границы. Всего лишь мелочи, да? Небольшое умалчивание никому не вредит.

Он запомнил эту свою мысль – про умалчивание – и потом, в аэропорту, она накатила на него снова. Когда женщина на пункте досмотра вытащила из рюкзака Мики марихуану, у Славы будто страница из Википедии в голове прогрузилась: так, это ничего страшного, это легально, я об этом читал…

– Это моё, – сказал он быстрее, чем Мики успеет ляпнуть что-нибудь не то.

Они с сыном обменялись многозначительными взглядами.

– У вас международный перелёт, сэр. Провоз марихуаны допускается только на внутренних рейсах. Мне придётся это изъять.

– Конечно, – кивнул Слава. – Извините, я не знал.

Допустим, от службы безопасности аэропорта он отвертелся, но от мысли, что ты худший отец в истории всех времен и народов отвертеться было куда сложнее. Даже ругаться на Мики было сложно. Упрекать его за что? За вранье? За то, как Слава, веря в лучшее в нём, надеялся на исправление, а тот обнулил все его надежды? А сам Слава что, не врун? Небольшие умалчивания, значит…

Он написал Льву о том, что случилось, и они слегка повздорили в переписке.

«Я не знаю», – в раздражении писал Слава ответ на вопрос мужа: «Как это могло случиться?»

Отправив, он добавил:

«Я боюсь, что он курил всё это время, хотя я сидел возле него, как пёс на цепи. Видимо, твоя тирания не сработала»

«А твоя мягкость сработала? – незамедлительно пришел ответ. – Ты несколько месяцев был с ним один, мог воспитывать, как захочешь. И вот результат»

«То есть, его зависимость – результат моего воспитания, хочешь сказать?»

«Как минимум, результат твоего недосмотра»

«Очень легко говорить о недосмотре, когда тебя вообще не было рядом»

«Ага, вот только вспомни, почему меня не было»

«Почему? Потому что ты хотел домой? Помню. И что дальше?»

Этот разговор оборвался, когда была объявлена посадка на борт, Слава убрал телефон в рюкзак и ближайшие девять часов к нему не притрагивался. В самолете он пытался спать, но ничего не получалось: он переживал о ссоре со Львом и даже пару раз чуть не заплакал – приходилось идти в уборную и умываться холодной водой, чтобы отпустило. А когда шел обратно, возвышаясь над рядами кресел, заметил, что Мики тоже не спит и украдкой плачет. Ну и денек…

Утром, во время пересадки в Сеуле, он написал Льву:

«У меня ощущение, что я не просто возвращаюсь в Россию, а возвращаюсь во всё, что было раньше. Возвращаюсь в больную, извращенную версию наших отношений»

«Мы всего лишь поспорили, – ответил Лев. – Все иногда спорят».

Ну-ну…

Слава не стал отвечать и выключил телефон. Как глупо: именно теперь, перед самолетом, который через несколько часов сядет в России, он стал не уверен во всём, что происходит. Ещё вчера они были счастливы и планировали новое будущее, а сегодня Слава без перерыва думал: «Это ошибка. Это ошибка. Это ошибка». Они спорят, как раньше. Они ссорятся, как раньше. Они не слышат друг друга, как раньше. Любой конфликт вспыхивает между ними, как спичка, и огонь, перекидываясь, уничтожает всё вокруг.

Лев был прав в одном: все иногда спорят, без этого никуда. Но Славу смущали не эти ссоры, а пресловутое как раньше. Словно не прошло полугода. Словно они ни капли не изменились. Словно они ничего не поняли за время разлуки.

Последующие пять часов полета прошли для него, как в лихорадке: он будет там. Слава ничего не ел, только брал бумажные стаканчики с чаем, и чувствовал, как трясутся руки, едва не выплескивая кипяток на одежду. Это был страх. И это было хуже всего остального.

Он не волновался перед долгожданной встречей.

Не нервничал из-за возможной неловкости.

Не переживал, как они заговорят друг с другом после всего, что случилось.

Он боялся. Он его боялся. Из всего, что можно было чувствовать по поводу возвращения в Россию, это чувство было самым худшим – худшим по своей жуткой, неестественной сути.

В голове была каша из опасений.

…он, наверное, будет злиться из-за моих сообщений, и всё равно нам придется обсудить это, а если мы опять поссоримся, ещё больше, если он совсем разозлится, вдруг он опять…

Слава оборвал себя.

«Нет, он не ударит. Повода нет. Слишком мелкая ссора»

Когда он об этом подумал, стало спокойней. А потом он подумал об этом ещё раз, и стало хуже, чем было:

«Пиздец. Я утешился мыслью, что не давал повода себя бить. Пиздец»

Он посмотрел на детей: Ваня спал, свернувшись в кресле, Мики не спал, а притворялся. Славин взгляд зацепился за заживающую ранку в углу глаза старшего сына – он-то уже привык её не замечать, а вот Лев…

Первое, что захотелось сделать: растолкать Мики и попросить придумать другую историю происхождения шрама. Он даже чуть не заговорил с ним об этом, но спохватился: нет, это бред какой-то. Хуже того, что это бред само по себе, Мики поймёт, что его родители – придурки. Может, он, конечно, давно это понял, но зачем усугублять…

И тогда он разозлился на самого себя, на Льва, на свой страх. Ну, что такого плохого он сделал? Разве он в чём-то виноват? У Льва тоже были какие-то отношения, разве это повод упрекать друг друга? Они же расстались! Он не будет об этом умалчивать. Сколько можно бояться, почему везде страшно, в стране страшно, с мужем страшно, с Мики страшно… Надоело!

В Толмачево, вдохновленный этой злостью, он сначала вызверился на Мики, высказав сыну всё, что о нём думает: про чужака, про усталость с ним бороться, про превращение в тирана. Почти в ту же секунду, заметив растерянный взгляд сына, пожалел об этом: черт-черт-черт, он же не прав!

Он вдруг увидел в глазах Мики то же самое, что чувствовал в себе. Страх. Он тоже его боится. И тогда Мики на мгновение стал ему очень понятен, очень близок, очень… в общем, очень. Но Слава не решился бросить из рук сумки и начать его обнимать, прося прощение, просто не решился, ведь… Трава в аэропорту. И наказания. И вообще… Он тут что-то должен решать, как взрослый, и ставить его на место. Поэтому он оборвал их разговор, двинувшись дальше по коридору.

А там, дальше, был он. И Славе не понравилось всё, что он испытал, увидев его вживую.

Не понравился трепет, заставивший его колени ослабеть, а мысли распасться на вязкую кашу, где единственной логичной мыслью осталась: «Какой красивый…»

Не понравился страх, подстегнувший этот трепет, зажавший его в угол и напомнивший: «А вдруг он сейчас злится на тебя?»

Не понравилась собственная злость, жаждущая разрушить и трепет, и страх.

Когда они подошли ближе, и Слава почувствовал такой до боли знакомый запах сандала, трепет снова взял над ним верх: «Как вкусно от него пахнет, хочу его обнять», но стоило Льву обратить внимание на шрам Мики, как злость взяла поводья в свои руки.

– Что у тебя с глазом? – услышал Слава.

– Что? – не понял Мики.

– Вот тут, – Лев провёл пальцем по краю глазницы. – Ты ударился?

Мики скосил взгляд на Славу, заметно нервничая, и тот незамедлительно пришел сыну на помощь: