Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

– Я понимаю, просто…

Он был в шоке от того, что собирается сказать, но сказал:

– Моему мужу это не понравится.

Хуже того, что он произнёс эту фразу вслух, была только её абсолютная правдивость.

– Серьёзно? – удивился Макс.

– Да, он всё это… не любит. И будет спрашивать, где я это сделал… и опять будет конфликт.

Слава прекрасно понимал, как он звучит: как загнанная жертва, во всём подчиняющаяся мужу-тирану – раньше он о таких только слышал, а теперь что – сам таким стал?

– Всё это странно, – проговорил Макс.

– Я знаю, – выдохнул Слава, чувствуя себя липким от стыда.

Ему хотелось объяснить Максу, что, на самом деле, он не такой. Ну, он же правда не такой! Он всегда превыше всего ценил свободу: действий, мнений, самовыражений, он хорошо чувствовал границы, он чутко реагировал на любое давление, он умел говорить о чувствах, вот только теперь он идёт в туалет, чтобы смыть макияж, и не знает, как объяснить постороннему человеку, почему это важно сделать, не знает, как признаться, что ему страшно возвращаться домой. Да как он вообще умудрился влипнуть в это дерьмо?

За дверью с табличкой с раздвоенным человечком (одна его половина была в штанах, а другая – в юбке), Слава метнулся к раковине, открыл кран и плеснул на лицо холодной водой. Он посмотрел на себя в зеркало: лиловые тени, смешиваясь с черной подводкой, текли по его щекам, как кровавые слёзы. Слава редко плакал.

Он не плакал, когда, семнадцатилетний, целый месяц вырисовывал его портрет, а потом услышал: «Не рисуй меня больше, как педика».

Не плакал, когда на утро после лучшей ночи в их жизни он швырнул в него кольцо, едва Слава успел открыть глаза.

Не плакал, когда он бил Мики, а потом уходил из дома, лишь бы не просить прощения.

Не плакал, когда он ударил его.

Не плакал, когда он швырнул его на кровать, придавив своим весом, и Слава чувствовал его возбуждение через брюки, и знал: шанс, что он остановится, не так уж и велик.

Но теперь, глядя на отражение с грязно-розовыми разводами на щеках, он расплакался. Как же ему хотелось, чтобы ничего этого никогда не случилось: чтобы он тогда, в семнадцать лет, не пошёл в гей-клуб, не встретил его, не доверил ему детей. Он чувствовал себя таким несчастным, потому что привёз с собой из России всё самое худшее.

Кто ж знал, что худшее – это он.

Почти 15 лет. Лев [13]

Семья не состоит из одного человека. Она не может развалиться только потому, что так решил один из её членов. Семья – малая социальная группа, а в группе учитываются мнения всех участников.

Их четверо, счёт: один-один. Осталось спросить детей.

День обещал быть хорошим: он забрал мальчиков от сестры (оба были в порядке, так что зря Слава выдумывал) и купил им по мороженому.

– Я вообще-то не люблю мороженое, – мрачно сказал Мики, садясь в машину.

– Серьёзно?

Лев готов был поклясться, что впервые это слышит.

– Серьёзно. Я веган.

– Это странно. Все дети любят мороженое, – заявил Лев, приогнорировав заявление про внезапное веганство.

– Ага, как и собак, – фыркнул он.

– Кстати, о собаках…

Он отвёл их в зоопарк – Зоопарк Большого Ванкувера, с огромными вольерами, краснокнижными животными и редкими хищниками – гепард, например. Лев до этого не видел гепардов. Да и кто их вообще видел? Уж точно не его дети, с восторгом и удивлением замирающие перед величием природы.

Ладно, замирал только Ваня. Мики сказал:

– Зачем ты привёл вегана в зоопарк?

Лев фыркнул:

– Я же не есть тебя их заставляю.

– Зоопарк – это не этично.

– Да ладно тебе, они бы умерли в дикой природе.

– Лучше умереть в дикой природе, чем жить в неволе.

Лев искоса глянул на Мики: «Весь в отца», – подумал он.

Ваня, на фоне старшего брата, вызывал только тёплую благодарность: он перемещался исключительно вприпрыжку, ел мороженое, любил зоопарки и приходил в искренний восторг от животных (мысленно Лев подсчитывал свои баллы: Ваня счастлив – значит, он не такой уж плохой отец). Но потом и младший его подвёл: ни с того ни с сего принялся краснеть, кашлять и задыхаться. Лев не дурак: понял, что это аллергическая реакция, вывел Ваню за территорию, снял приступ баллончиком, который обычно носил для Мики (у того первый и последний приступ случился ещё несколько лет назад, но баллончик у них был всегда – на всякий случай). Когда Ваня пришёл в себя, Лев строго спросил: – У тебя что, аллергия на что-то?

– На кошек, – как ни в чём ни бывало ответил Ваня.

– А почему ты не сказал перед тем, как мы зашли?

– Там же не было кошек, – пожал плечами Ваня.

Лев вздохнул. Мики вздохнул. Ваня улыбнулся.

По дороге домой младший спросил, можно ли ему съесть Микино мороженое, и Лев разрешил, надеясь, что этот добрый жест сгладит негативные воспоминания о приступе удушья в зоопарке. Ваня, разместившись на заднем сидении, пил растаявшее эскимо прямо из упаковки, пачкая своё лицо, одежду и салон автомобиля. Лев наблюдал за этим через зеркало заднего вида и мысленно занимался медитацией: «Это всего лишь мороженое, это всего лишь мороженое, не злись…»

Дома мальчик полностью пришёл в себя: вернулись розовый цвет лица, дурашливая веселость и гиперактивность. Пока Лев готовил курицу к запеканию, Ваня скакал туда-сюда по их гостиной-столовой-кухне и вопил, как индеец. Лев терпел: нужно было, чтобы Ваня забыл про аллергию, иначе этот инцидент отнимет у него баллы отцовской крутости.

Мики, бухнувшись на диван в гостиной, спросил:

– Когда будет готово?

– Ты же веган, – напомнил Лев.

– Курица не считается.

– Да? И что ещё не считается?

– Всё не считается, кроме мороженого.

Вечером, когда вернулся Слава, первым, что Ваня ему поведал прямо с порога, было: «Слава, представляешь, а я сегодня чуть не задохнулся!». Не про то, что Лев купил ему два мороженых, показал редких животных и вкусно накормил, нет. Всё меркло перед дурацким приступом, длящимся от силы с минуту. Слава, конечно же, спросил у Льва: «Ну и зачем ты повёл ребёнка с аллергией в зоопарк?», а тот очень неловко оправдался: – Откуда я мог знать, что у него аллергия? Раньше не было.

– Всегда была, – поправил Слава. – Кошек не было.

– И как бы я узнал?

– А как я узнал?

Лев замолчал, не зная, что ответить. Наверное, ему рассказали?..

– Читал его медицинскую карту, – подсказал Слава.

– Ясно.

Слава бросил взгляд на немытую посуду в раковине.

– Он уже ужинал?

– Да.

– Ты дал ему таблетки?

Уф. Лев почувствовал, как его баллы медленно, но верно устремились к минусу. Он забегал глазами, не зная, что придумать, чтобы звучало не слишком безответственно, но Слава его опередил своим флегматичным:

– Ясно.

Всё стало слишком плохо. Слишком плохо, чтобы он рассказал ещё и про Мики. Между зоопарком, где Ваня чуть не умер от аллергии, и ужином, когда Ваня должен был выпить таблетки, чтобы не умереть от СПИДа, случился ещё и Мики – Мики, который пришёл жаловаться на педофила. Добавить этот инцидент в картину прошедшего дня папы Льва – дня, когда он рассчитывал показать себя классным отцом – было никак невозможно.

Когда Мики подловил его на кухне и вкрадчиво сказал: «Артур – педофил», это звучало примерно также бредово, как почти всё, что говорил Мики: начиная от шуток про «спидозных» и заканчивая заявлением: «Я веган». Лев, помня, что стремится показать себя хорошим отцом, спросил, конечно же, почему Мики так думает.

– Мы говорили с ним на свадьбе, – ответил Мики.

– И он признался тебе, что педофил? – усмехнулся Лев.

Эта усмешка разозлила Мики, он вспыхнул и начал кричать, что Лев обязан ему верить и не имеет права требовать доказательств. Тогда уже разозлился Лев: как это – не требовать доказательств? Так можно кого угодно в чём угодно обвинять! Тем более, насилие – щепетильная тема. Неоднозначная, думал он. Может, Мики вообще его не так понял, или Артур выпил и нёс лишнее, но мало ли что говорят пьяные…

В общем, поорали друг на друга и разговор закончился. Потом, когда Слава пришёл, Мики мимо него улизнул из дома. Слава только и успел спросить: «Ты куда?», а тот невнятно ответил: «Вернусь в десять».

Слава потом скажет, что Лев всё знал и должен был остановить мальчика в тот момент. Но с таким же успехом можно обвинять Славу: когда Мики прошмыгнул в подъезд, разминувшись с ним в дверях, что же его чуткое сердце ничего не заподозрило? Никто из них, считал Лев, не виноват. Мики каждый день куда-то уходит, потом приходит, как и все подростки – так они устроены. С чего вдруг Лев должен был связать этот уход с безосновательным заявлением про Артура?

Как бы то ни было, в десять вечера Мики не вернулся. В десять вечера им позвонили из полицейского участка и попросили его забрать.

– Если просят забрать, значит, он хотя бы не арестован, – попытался найти плюсы Лев, когда они садились в машину.

Славу его позитивное мышление не радовало.

В участке им сообщили, что Мики, по их мнению, накурился. Слава удивился и сказал, что этого не может быть, а Лев ничуть не удивился и подумал: «Конечно накурился, это на него похоже». Слава может питать любые иллюзии относительно сына, но для Льва уже давно не существовало поступков, про которые, соверши их Мики, он бы сказал: «Этого не может быть». Употребление наркотиков? Убийство? Голосование за Путина? Нет, последнее, конечно, вряд ли, но остальное…

А когда из уст сотрудников полиции прозвучало слово «совращение», Лев понял, что они встали на тонкий лёд, и дальше нужно действовать без резких движений. Он потребовал возможности поговорить с сыном один на один, но с порога заприметил камеру в углу кабинета. А значит, никакого серьёзного разговора в таких лабораторных условиях.

Когда Мики, неоправданно весёлый и перевозбужденный, показал им видео, на котором между ним и Артуром случился поцелуй (как показалось Льву, совершенно добровольный), Лев начал убеждать Славу, что нужно уходить и во всём разбираться «без свидетелей».

– Ситуация неоднозначна, – сказал он.

– А, по-моему, однозначна, – сказал Слава.

– Мало ли, какие у этой истории детали, – процедил Лев.

Он был искренне убежден, что становиться фигурантами уголовного дела – это последнее, что им нужно делать, находясь в Канаде.

Во-первых, этим делом бы точно не заинтересовалась канадская полиция: два россиянина, один из которых уже завтра будет за океаном – кому это надо? Дело было бы передано в российское МВД, в чём Лев не сомневался. Дальше бы их спасла только халатность, иначе, если бы вдруг отечественные органы правопорядка в кой-то веки захотели бы хорошо сделать свою работу, они бы мигом выяснили, в какой семье воспитывался «потерпевший» на родине.

Во-вторых, Артур рассказал бы всё. Пугая этим Славу, Лев имел в виду: он бы рассказал про тебя, про меня, про нашу семью, про то, как мы растили его десять лет, как мы заключили брак, что всё случилось на свадьбе, что… В общем, пугал последствиями для детей, которые даже не смогут съездить в гости к бабуле, потому что окажутся изъяты органами опеки ещё в аэропорту.

Но, кроме этого, Артур знал не только об этом. Он знал о случившемся в Америке во всех подробностях: где, когда, с кем, как… При желании, этого чертового Якова можно даже найти и попросить подтверждений. Конечно, Льву ничего не грозит за давностью срока, но в совокупности с другими событиями, как это будет выглядеть? Дело о совращении мальчика из гей-семьи прогремит на всю страну, окажется во всех новостях, будет обсуждаться в «Пусть говорят», а один из папочек, замешанный в гей-изнасиловании, будет смотреться как вишенка на торте.

И, конечно, так не должно быть. Конечно, он бы хотел справедливости, если бы знал, что её можно добиться. Но реальность такова, что в их ситуации любое «щекотливое» дело, заведенное в России, будет превращать уголовный процесс в реалити-шоу.

Всё это он сказал Славе, когда они, покинув-таки участок, остановились в сквере. Промолчал только о своих опасениях, связанных с той давнишней историей в Америке. И пока они переругивались, выясняя, кто больше виноват и кого надо было звать на свадьбу, а кого нет, Мики начал плакать и кричать.

Он кричал, как они его уже задолбали, и какие из них получились дерьмовые родители, переваливающие с больной головы на здоровую, и Лев, слушая, поймал себя на мысли, что даже не злится, потому что всё это звучало как правда. И потому, что, на самом деле, он считал отвратным, что сорокалетний мужик поцеловал его сына – неважно, добровольно или нет. Это – отвратно.

Когда Мики, накричавшись, пошёл прочь, они решили его не останавливать. Они вернулись на парковку перед полицейским участком, сели в машину и на достаточном удалении от Мики поехали за ним на черепашьей скорости. Слава сказал, что так будет правильней, чем пихать его в машину силой, и правильней, чем позволить идти одному. Лев согласился.

Той ночью он не смог заснуть. Нашёл в переписке с Артуром данные об обратном рейсе и прикинул: если вылет в шесть, в четыре он должен покинуть отель. Лев выехал из дома в три.

Ждать в машине пришлось недолго – от силы пятнадцать минут. Всё это время Лев пытался сообразить, что делать с такси, которое, вне всяких сомнений, Артур вызовет – а это лишний свидетель. Да и отель находится под камерами, тут же засекут… Лев разочарованно вздохнул: неужели придётся ограничиться разговором?

Как только Артур прошёл через раздвижные двери, Лев вышел из автомобиля и направился к нему. Артур застыл, то ли удивленный, то ли испуганный. Лев усмехнулся: на его месте он бы испугался.

– Угадай, почему я пришёл, – добродушно начал Лев.

– Из-за Мики, – произнёс Артур.

– Угадал, – и Льву тут же захотелось ему двинуть, но он считал у входа сразу три камеры, глядящие на них с трёх разных сторон.

Артур принялся оправдываться:

– Слушай, он сам за мной пошёл, сказал, что ему шестнадцать, говорил, что хочет попробовать…

Лев, поморщившись, перебил его:

– Не знаю, что у вас там произошло, – на этих словах лицо Артура почему-то расслабилось, – но ты не имел права к нему приближаться, неважно, сколько ему лет, и неважно, хотел ли он этого сам, потому что он – подросток, а ты – мужик в три раза его старше. И вообще… Друзья так не поступают!

Последнее прозвучало совсем не устрашающие, но Лев выдохся: в драках он был сильнее, чем в разговорах.

– Ладно, я понял, – сказал Артур. – Извини.

– Извинить? – опешил Лев. – Он говорит, что ты его совратил. Почему он так говорит?

– Я не знаю, Лев, он пришёл ко мне сам, он этого хотел.

– Но он говорит, что не хотел!

– Блин, ну ты же знаешь эти ситуации, чуть-чуть друг друга не поняли и сразу – «насилие», – усмехнувшись, он добавил: – Тебе ли не знать.

Артур намекал на ситуацию с Яковом, но Лев думал не о ней, а о произошедшим накануне между ним и Славой. Слава, наверное, тоже считает, что это было «насилием», но это ведь не так…

– Ну да, – кивнул Лев, соглашаясь с Артуром.

– Ну вот, – подвел итог тот.

– Но к сыну моему всё равно не лезь.

– Я понял, понял.

Так они и разошлись: Артур благополучно сел в такси и добрался до аэропорта, а Лев – до дома. Уже заходя в квартиру, он вспомнил, что не спросил о траве – кто дал её Мики? И зачем?

Вряд ли Артур. Он не выглядел обкуренным. Наверняка это как-то связано со школьными компаниями – в Канаде подростки курят траву, будто сигареты.

Лев решил, что нужно просто ограничить Мики в прогулках, общении и выходе из дома, а то совсем от рук отбился.

Лев решил, что он той ночью всё решил.

Почти 15 лет. Слава [14]

Ночью он слышал каждого.

В три часа, в соседней комнате, поднялся Лев. Оделся, стараясь не хлопать дверцами шкафов, и куда-то уехал. Во дворе знакомо прошуршал шинами автомобиль.

В комнате напротив ворочался Мики. Он вставал, открывал окно, потом закрывал, ложился, снова вставал. Всё это только подтверждало Славины догадки. Он хотел верить в отходняки после травки, хотел утешать себя этими удобными объяснениями («Ну, это же подростки»), но у него не получилось. Он знал. Просто знал, что случилось.

Но не знал, что теперь делать.

Когда Лев ушёл, Слава встал с дивана, прокрался в детскую. Думал, что застанет Мики в дёрганом раздрае, но попал в момент, когда мальчик, свернувшись калачиком в постели, беспокойно дремал. В одно из последних вставаний он широко распахнул окно, а теперь – Слава это видел – трясся под одеялом, прячась от зябкого ветра. Он прикрыл створки и, опустив взгляд на спящего сына, потянулся было, чтобы поправить одеяло и убрать волосы со лба, но замер, не доведя движение до конца. Побоялся, что разбудит. Он знал, что в таком состоянии дорога каждая секунда сна, поэтому, шагнув назад, вышел из комнаты.

Снова лёг на диван, укрылся и попытался уснуть, но всё равно уловил, как в полпятого вернулся Лев.

К шести, когда солнечные лучи заиграли на обоях, ненадолго заснул и Слава.

Он не позволял себе долго спать, вставал раньше, чем проснутся дети: не хотел лишний раз напоминать им, что родители в ссоре и спят порознь. Слава хорошо помнил, как это было в его детстве: когда мама с папой ещё жили вместе, отец, вдруг перебравшийся на диван, был главным показателем, что дела в семье реально плохи. Последствий долго ждать не пришлось: вскоре отец ушёл и не вернулся.

Мики вышел из комнаты первым: бледный, лохматый, с мешками под глазами. Слава возился с панкейками на кухне, и Мики, проходя мимо, стащил один прямо со сковородки – долго перебрасывал из одной руки в другую, пока не уронил на пол.

– Минус блинчик, – скорбно заключил он.

Слава отошёл в сторону, пропуская его к мусорному ведру.

– Тебе плохо? – негромко спросил он.

Мики выкинул пострадавший панкейк и удивленно глянул на отца.

– Ну… я… это просто кусок теста.

– Я не про кусок теста. Я про вчерашнее.

Мики помотал головой.

– Забей, пап.

– Что там произошло?

Он снова помотал головой:

– Ничего.

– Настолько ничего, что ты оказался в полицейском участке?

Мики промолчал, опустив глаза в пол.

– Кто дал тебе траву?

Слава поймал себя на том, что говорит строго – стараясь скрыть волнение, от делал голос тверже, и звучал как родитель, собравшийся отчитывать сына. Может, Мики так и подумал? Решил, что эта воспитательная беседа будет посвящена вреду от курения марихуаны? Слава вовсе не об этом хотел поговорить.

Мики молчал, и Слава спросил прямо:

– Артур тебе её дал?

Мальчик кивнул.

– Он тебя…

Слава замялся. Как это произнести вслух – «изнасиловал»? Само предположение об этом, возникая в мыслях, удушающе сковывало грудную клетку и не позволяло говорить. Слава сотни раз за прошедшую ночь спрашивал сам себя: «А что бы я хотел услышать тогда?». И что бы он ответил, спроси его в лоб о насилии?..

Была не была.

– Он применял к тебе насилие?

– В смысле?

– Он заставлял тебя делать что-то, чего ты не хотел делать?

Взгляд мальчика на миг переменился, и Слава готов был поклясться, что увидел в глазах сына: «Да», но вслух он сказал:

– Пап, мы только целовались, а потом я ушёл.

– Вчера вечером ты говорил другое.

– Что я говорил?

Слава, вздохнув, процитировал через силу:

– «Трахнул и накурил».

– Ну, я был накуренный, мало ли что я сказал.

Мики бегал глазами по кухне, и Слава попросил:

– Посмотри на меня.

Мальчик остановил взгляд: вроде и на его лице, а вроде и мимо. Слава вкрадчиво проговорил:

– Слушай, иногда насилие бывает неявным. Может казаться, что ты сам на это пошёл, но, на самом деле, тебя могли убедить, уговорить, запугать… И всё это считается насилием.

Мики резко отвёл взгляд.

– Я не хочу об этом.

Слава занервничал: «Я что-то сказал не так, я что-то сказал не так…»

– Ладно, – согласился он. – Но, если что…

– Я знаю, – перебил Мики. – Если что, ты рядом. Я знаю.

Он ушёл, утащив ещё один панкейк – на этот раз из тарелки. Слава почувствовал себя опустошенным и бесполезным: толку от этого: «Я рядом», если собственный сын боится рассказать тебе правду?..

Диалог со Львом был налажен. Так казалось некоторое время – перемирие длилось неделю или, может быть, две. У них, наконец, нашлась общая тема для разговора – и видит бог, сколько Слава вложил сил, чтобы, общаясь со Львом, не озвучивать вслух ряд вопросов, не дававших ему покоя: «Почему? Почему ты его позвал? Почему ты не послушал, когда я сказал нет?». Всё это было бы переливанием из пустого в порожнее и отвлекало от главной проблемы.

Славу беспокоило, что произошло с Мики.

Льва беспокоило, что произошло с Мики.

Сначала они обсуждали своё беспокойство в общих чертах. Лев говорил: «Поверить не могу, что он за ним увязался» и «Артур тот ещё сукин сын, целоваться с подростком – что за идиотизм?». Слава говорил: «Я беспокоюсь, что Мики травмирован» и «Неважно, было ли это добровольно, потому что это априори было нездорово». Лев говорил: «Ну, Мики тоже хорош, какой дурак идёт ночью в отель к взрослому мужику?», Слава говорил: «Если он пошёл, значит, мы что-то сделали не так».

А однажды они встретили друг друга в гостиной с одинаковым предложением:

– Нам нужно поговорить о Мики, – сказал Слава.

– Хотел предложить то же самое, – сказал Лев.

Они поплотнее закрыли дверь.

– Я думаю, Артур его изнасиловал, – сказал Слава.

– Я думаю, Мики употребляет наркотики, – сказал Лев.

– Чего?! – опешили оба.

С этого момента их временное перемирие закончилось. Лев ответил Славе, что у того «все – насильники» и он, по всей видимости, привык сводить все проблемы к одной и той же теме. Слава ответил Льву, что тот всегда навешивает на Мики самые жуткие ярлыки – от психических болезней до зависимостей. Лев говорил, что ничего не навешивает, что «наркотики всё объяснили бы».

– Ну, для чего он пошёл за Артуром, например? – спрашивал Лев. – Я считаю, что он уже был укуренный, и именно поэтому принял ряд неверных решений.

– Мне он сказал, что это Артур дал ему траву.

– А что он ещё мог сказать? – закатывал глаза Лев. – Мне Артур сказал, что Мики сам хотел с ним… Короче, ты понял. Вступить в связь. А учитывая, какой Артур стрёмный, то сто процентов Мики был укуренный. Трава повышает либидо и делает всех красивее.

Слава обомлел от таких аргументов:

– То есть, ты веришь Артуру, а не своему сыну?

– Давай прямо: сколько раз мне врал Артур и сколько раз Мики?

– Недостоверная проверка на честность, – холодно ответил Слава.

– Может быть, – согласился Лев. – Но Мики регулярно ввязывается в какую-то ерунду, потом врёт и выкручивается, потом попадается, и так… миллион раз.

– И о чём он врал?

Лев, задумавшись, посмотрел в потолок, походил из стороны в сторону, и вспомнил:

– Об оценках. Помнишь, как он вырывал страницы из дневника? И пытался оттереть двойку лезвием бритвы, это ещё в пятом классе…

У Славы руки опустились от беспомощности. Как вести диалог на таких разных уровнях понимания проблемы?

Заметив его бессилие, Лев с некоторым раздражением проговорил:

– Ладно, допустим, ты прав. И что? Что мы можем сделать? Непонятно. А если я прав, то… Не знаю, может, он скоро умрёт. Поэтому надо что-то делать.

Слава развёл руками:

– И каков твой план?

– Я думаю, он должен быть наказан…

– Да за что? – мученически простонал Слава.

– В смысле за что? – искренне не понял Лев. – За то, что пошёл ко взрослому мужчине в отель, накурился и попал в полицейский участок. Да и не в этом дело… Если он курит траву, надо его ограничить.

– Как?

– Всё его общение с другими людьми должно стать подотчетным. Пусть рассказывает, куда идёт, где будет и когда вернется. Мы должны знать каждого, с кем он общается. И номера их телефонов. И адреса. И номера их родителей.

– И найдём ему психотерапевта, – вставил Слава.

– У нас нет на это денег.

– Есть.

– Нет.

Он посмотрел Льву глаза в глаза и с прохладцей в голосе сказал:

– Кто зарабатывает деньги, тот и решает, на что их тратить.

Лев, хмыкнув, ответил:

– Супер. Решай.

Он, стремительно поднявшись с кресла, вышел из гостиной.

Не прошло и минуты, как с индейскими криками (они получались от протяжного звука «А» и хлопанья по губам) в комнату залетел Ваня. Он подскочил к пианино и радостно сообщил Славе, что собирается разучивать новую композицию.

– Миз Ньюман говорит, что у меня хорошо получается, она дала мне на разбор буррэ из «Французской увертюры», а полонез я выучил за один урок, она говорит такого не бывает, но так бывает, я же выучил, а вчера она показала мне своего кота, она его не принесла, в смысле у неё в телефоне, на заставке, а то если бы она принесла, я бы опять чуть не умер, как в зоопарке.

Протараторив это, Ваня громко поднял крышку пианино, бухнулся на стул и ударил по клавишам. У Славы закололо в висках и, поморщившись, он попросил:

– Вань, пожалуйста, тише.

– Ладно, – понуро ответил мальчик и, устраивая мобильный с нотами на пюпитре, случайно уронил его на клавиши, снова издав какофонию звуков. – Извини, – прошептал он, вжав голову в плечи.

Слава, вздохнув, поднялся с дивана и вышел из комнаты, закрыв в гостиную дверь.

Ночью он слышал каждого.

Кроме Вани.

Почти 15 лет. Лев [15]

Через несколько дней после той злосчастной ночи Мики пришёл в норму: начал писать книгу про пацана-еврея. Лев был уверен, что это признак улучшений, а, может, даже доказательство их со Славой излишнего беспокойства: ну, если так подумать, сиди Мики на наркотиках, у него бы не оставалось времени на творчество.

С этим утверждением в голове Льва спорили, во-первых, все писатели-наркоманы (а это значит, почти все писатели), во-вторых, он сам: уж кому, как не Льву знать, что жажда творить неразрывно связана с внутренним неблагополучием. Но когда Льву было плохо, он писал о своих чувствах, а не о евреях, так что, может, это и не тот случай. Он даже думал: может, Мики настоящий писатель, потому что умеет жить в выдуманных историях, а Лев – горе-поэт, потому что умеет только плавать в коктейле из собственных несчастий. Может, они несравнимы – и это к лучшему.

Но спокойная жизнь не желала начинаться. Едва к старшему сыну вернулся человеческий цвет лица, как младший начал ломать конечности на школьном футболе. В кружок он записался в первую же неделю учёбы, а вот ноги и руки начал ломать только на летних каникулах. Потом лежал дома с растяжением и страдал куда сильнее, чем полагается при таких травмах: «Слава, посиди со мной», «Мики, принеси воды», «Лев… ай, ладно, ничего».

Лев, усмотревший в этом вторичную выгоду, сказал:

– Если ты не хочешь заниматься футболом, так и скажи. Это не обязательно.

Он тогда почувствовал себя прогрессивным родителем, дающим право выбора. И Ваня его сделал:

– Хочу, – сказал он, – мне всё нравится.

А на следующий день повредил лодыжку – вдобавок к недолеченной руке. Забирая сына с тренировки, Лев, раздражившись на удивительную регулярность повреждений, сердито сообщил сыну:

– Вань, ты понимаешь, что твои травмы стоят не дешево?

В Канаде бесплатная медицина, но в Британской Колумбии мигрантам полагается страховка только через три месяца, и парочка Ваниных вывихов действительно влетела им в копеечку, но, в остальном, Лев преувеличил: с ушибами и растяжениями (кои составляли большинство на Ванином теле) они справлялись дома.

– Я же не специально, – прохныкал мальчик.

– А по-моему, специально, – отрезал Лев.

Он понимал, как это неправильно, но всё равно злился: на эту инфантильность, на желание, чтобы они, родители, сидели возле него целыми днями и вытирали сопли, и, хотя это казалось совершенно естественным: быть инфантильным в десять, Лев считал, что уж если тебе повезло быть самым крепким, психически здоровым и благополучным, так потрудись не создавать проблем в непростой для семьи период. Неужели в десять лет так сложно понять, что такое деньги, переезд и кризис? Когда Льву было десять, он спал с ножом под подушкой, потому что боялся собственного отца, так что он знал: в таком возрасте самое время осознать, что такое реальная жизнь. Тем более, у его детей, у его несчастных и измучившихся от сытой жизни детей, реальность вовсе не так ужасна, как они пытаются показать.

Они поругались из-за этого, когда ехали с тренировки домой. Даже странно: поругались ровно так, как Лев привык ругаться с Мики. Ваня был мягче и… проще. Его аргументы в споре заканчивались словами: «Бе-бе-бе» или «Так тебе и надо», он не отличался извилистым путём мысли, а тут вдруг…

Лев выговаривал ему ровно то, о чём думал последнюю неделю: надо быть серьезней, самостоятельней, он уже взрослый, должен понимать…

Ваня сидел рядом, пристегнутый к автокреслу, и, сложив ноги по-турецки, флегматично ковырял корочку от ранки на коленке. На тренировке кто-то случайно попал по ней кедом, перепутав с мячом.

– Я не взрослый! – хмуро произнёс он.

– Да? А знаешь, что делал я, когда мне было десять?

– Что? – с вызовом спросил Ваня.

– Спал с ножом под подушкой, – с гордостью за себя ответил Лев. – Потому что мне нужно было защищать от отца маму и сестру. В десять лет я прекрасно понимал, кто чего стоит.

– Я тоже прекрасно понимаю, кто чего стоит, – серьёзно, без тени своей обыкновенной смешливости ответил Ваня.

Льву стало не по себе от его ответа. Потеряв твердость в голосе, он растерянно заключил:

– В общем, я просто хочу сказать, что в твоём возрасте пора учитывать семейную ситуацию и отодвигать собственные капризы на второй план.

Ваня, хмыкнув, проговорил:

– А я жил в детдоме.

Лев спросил со вздохом:

– И что?

– Вот именно: и что?

Они посмотрели друг на друга. Лев первым отвёл взгляд: ему нужно было следить за дорогой.

– Сейчас ты в семье, – сказал он. – Как по мне, не в самой ужасной. Пора уже покрыться налётом цивилизации.

– Как скажешь, – буркнул Ваня.

Весь оставшийся путь до дома Льва не покидало ощущение дежавю: как будто с Мики поговорил. Ох уж это вредоносное влияние старшего брата…

Лев хотел поделиться со Славой педагогическими соображениями относительно поведения Вани и его копирования Микиных реплик, но обо всём забыл, когда супруг встретил его на пороге квартиры с девичьим макияжем на лице. Ну, правда девичьим, даже близко не было никакого рокерского налёта (который Лев, пусть и со скрипом, но смог бы принять). А тут: розовые тени, блестяшки вокруг глаз, гель на губах.

– Это чё? – сходу спросил он, разглядывая принцессий раскрас.

– Макияж, – ответил Слава.

Лев оглядел весь его прикид: светло-розовая футболка с принтом, будто из коллекции детской одежды для девочек, рваные джинсы – самый привычный атрибут гардероба, белый лак с наклейки на ногтях (Лев пригляделся: кажется, там цветочки).

– И куда ты в таком виде собрался? – уточнил он.

– Я в таком виде собрался жить, – ровно ответил Слава. – Но прямо сейчас собираюсь в коммьюнити-центр.

– Во что?

– Коммьюнити-центр для квир-людей.

– Зачем?

– С людьми общаться.

«Это значит с геями, – догадался Лев. – И с бисексуалами. И с трансами какими-нибудь. Нет, так нельзя…»