Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Лев уткнулся в свою чашку, будто смутился. Неловко повозив ложечкой по кругу, он спросил:

– А твоё… обо мне?

Слава ответил прямо:

– Девятнадцатое апреля, две тысячи шестой.

Лев, улыбнувшись, засмущался еще сильнее и отвел взгляд. Слава тоже улыбнулся – его реакции.

– А для тебя тот день – приятное воспоминание?

Он тут же пожалел о своём вопросе, подумав, что не готов услышать: «Нет». Но Лев, замявшись, всё-таки ответил:

– Конечно.

– Ты не уверен… – заметил Слава.

– Просто… просто оно как будто последнее из приятных.

– Неужели больше ничего приятного за пятнадцать лет не было? – удивился Слава.

Лев завозил пальцем по влажному ободку кружки, в тишине квартиры раздался тоненький скрип. Потом сказал:

– Было. Но как будто больше никогда не будет… так, как было тогда.

– Что ты имеешь в виду?

Лев вздохнул, посмотрел в сторону и замолчал. Слава догадался, что он пытается сначала сформулировать проблему для себя самого, а потом уже – для него. Он терпеливо ждал, пока Лев не заговорил:

– Я имею в виду, у нас было так мало… хорошего времени. Всего один год. Это ужасно мало.

Слава нахмурился, не понимая его систему подсчета «хорошего».

– Что ты имеешь в виду?

Он дрожаще выдохнул, посмотрел в потолок и проговорил:

– У меня в жизни ничего хорошего не было. Мне постоянно приходилось думать о выживании. Сначала в детстве, а потом… Сам знаешь, Америка и… Я просто пытался не спиться. А потом появился ты и я вдруг понял, что можно вообще-то и просто жить. Любить. Радоваться новому дню, потому что в этом дне снова будешь ты. И всё, что тогда было… Как мы рисовали на стенах, и как впервые поцеловались, и как гуляли по ночам, и как ездили в Петербург, где ты прыгнул в реку, и как потом в ванной… Ты и сам знаешь. Я постоянно это вспоминаю. Наш первый новый год, первые дни рождения друг с другом – я не понимаю, почему нам досталось это счастье в единственном экземпляре. Ведь в мой следующий день рождения Юля уже болела. И на Новый год. И в твой следующий день рождения – тоже. И было невозможно об этом не думать. И всё стало таким… другим. Ты переживал за неё, я переживал за тебя, и думал, что должен что-то сделать. А после её смерти всё стало хуже еще раз в десять… – заметив, как по щекам бегут слёзы, Лев смахнул их рукавом рубашки и резко посерьезнел: – Ладно, извини, я говорю не то.

Слава запротестовал:

– Нет, ты говоришь то! – он потянулся к нему, положил свою ладонь поверх его руки. – Продолжи.

– Да я уже всё сказал…

– Ты не чувствуешь наши отношения счастливыми? – уточнил Слава. – Тебе кажется, что после болезни Юли они стали… несчастными?

Лев повел плечом:

– Не несчастными, но… тяжелыми. Всё стало другим. Мы стали другими. Легкость пропала.

Слава осторожно заметил:

– Так, наверное, в любых отношениях бывает. Все проходят через какие-то трудности. Как в тех словах: и в горе, и в радости, и всё такое…

– Что-то у нас мало радости, – выдохнул Лев. – Одно горе.

Слава искренне расстроился этим словам:

– Ты правда так думаешь?

Он отвел взгляд:

– Мне плохо без нашего дома. Без нашего места.

Слава его понял.

Понял, хотя чувствовал их отношения иначе. Он находил много радости в другом: ему нравилось, что у них настоящая семья, что их объединяют дети, и на сотню его счастливых воспоминаний со Львом, больше половины оказались бы общими: он, Лев, Ваня и Мики.

Но тогда он подумал: не обязательно, чтобы у Льва было точно также. И свою колкую обиду: «О, значит, дети омрачают наши отношения, да?», он вдруг посчитал ужасно глупой. И вместо этой фразы сказал совсем другую:

– Пойдём во двор?

Лев удивился:

– Зачем?

– Пойдем, – настойчиво попросил он. – Хочу кое-что показать.

Он натянул через голову свой любимый анорак желтого цвета, а Лев надел пальто. Он завязал желтыми шнурками черные ботинки на желтой подошве, а Лев – черными шнурками черные ботинки на черной подошве. Он надел черную шапку с наколотым сбоку пином в виде молнии, Лев повязал шарф вокруг шеи. Перед выходом Слава бросил взгляд в зеркало на них обоих. «Мы прекрасная пара», – без иронии подумал он.

Новосибирск всегда славился обильными снегопадами и плохой работой коммунальных служб: во дворе крайне редко можно было заметить снегоуборочную технику, а дом на Немировича-Данченко не был исключением: сугробы вокруг детской площадки (расчищенной силами неравнодушных родителей) достигали в высоту не меньше метра.

Пройдя через детскую площадку, они оказались посреди самодельных заснеженных холмов, и Слава, потянувшись к одному из таких, взял горсть снега в руки, слепил снежок и кинул его во Льва.

Стукнувшись о его руку, снежок распался на части, а Лев недоуменно посмотрел на мужа:

– Что ты делаешь?

Слава ответил как ни в чём не бывало:

– Нападаю.

– Зачем?

Он пожал плечами, набирая следующую горсть снега.

– Это весело. Попробуй тоже, – и следующий снежок снова полетел во Льва, но на этот раз супруг увернулся.

Лев хмуро сказал:

– Надень перчатки.

Слава цыкнул:

– Вот зануда.

Вытерев влажные, похолодевшие пальцы о джинсы, он вытащил из кармана перчатки с откидным верхом: можно было носить как перчатки без пальцев, а можно было открепить верх и превратить их в варежки. Слава так и сделал.

Пока он возился с застежкой, в него прилетел снежок и, подняв взгляд, он увидел коварно ухмыляющегося Льва.

– Капец, это был что, отвлекающий маневр? – шутливо возмутился Слава. – А я думал, искренняя забота!

– И то, и то, – хмыкнул Лев, начиная лепить второй снежок.

Слава, попятившись назад, прыгнул за сугроб и пригнулся, прячась за ним, как за баррикадой.

– Эй, так нечестно! – возмутился Лев и кинул следующий снежок, но до Славы он не долетел – рассыпался о снежную крепость.

– Честно, можешь себе такую же найти! – парировал Слава, обкидывая снарядами Льва – в двух из трех случаев попал.

– Да они меня не закроют, я же не такой маленький, – ответил тот, почти дразнясь.

– Я не маленький! – возмутился Слава. – Я миниатюрный!

Смех Льва показался Славе приглушенным: выглянув, он обнаружил, что супруг всё-таки нашел своё укрытие за дальним сугробом.

– А чё так далеко? – крикнул ему Слава. – Боишься, что доберусь до тебя?

Лев передразнил его:

– Далеко? Боишься, что не докинешь?

– Ага, щас!

– Ну да, ты же маленький, у тебя ручки короткие!..

– Э, слыш! – засмеявшись, Слава швырнул во Льва наскоро слепленный снежок, но тот не долетел совсем немножко.

Лев показал ему язык:

– Я же говорил!

Через десяток перекидываний снежков туда-обратно и примерно столько же колких шуток, игру пришлось резко прекратить: один из Славиных снежков угодил Льву в висок. Заметив это, Слава тут же выскочил из укрытия и побежал к мужу.

– Извини! – крикнул он еще издалека. – Я случайно!

Лев, вытерев лицо рукавом пальто, отмахнулся:

– Фигня, это же просто игра.

Слава присел над ним, отстегнул зубами варежку и провел пальцами по раскрасневшейся от удара коже:

– Не больно?

– Нет.

«Соврал, наверное», – подумал Слава, и прижался губами к его виску.

– Не хочу с тобой воевать, – совсем тихо сказал Лев. – Хочу быть с тобой в одной команде.

Слава заглянул ему в глаза, не сдержал улыбки:

– Лев, от таких слов даже снег может растаять, не то что я... – он обнял его, пообещав: – Ничего, в следующий раз вместе нападем на детей. В одной команде.

– На наших? – уточнил муж.

– Можно на любых, чего мелочиться.

Почувствовав под пальцами влажную, промокшую насквозь ткань флисового пальто, Слава забеспокоился:

– Ты же замерз, наверное. Пойдем домой, – и, поднявшись, протянул руку Льву.

Тот тоже встал на ноги, отряхиваясь от налипшего снега. Слава, оглядывая его, скептически заметил:

– Твоя одежда совсем непригодна для игр.

– Давай выберем мне другую, – предложил он.

Слава обрадовался:

– Правда? Можно?

Лев пожал плечами:

– Почему нет?

Он взял Славу за руку – сам, первый, взял за руку – и они пошли к подъезду.

А там, разувшись и сняв верхнюю одежду в полутемном коридоре, Слава испытал сильное, непреодолимое желание прижаться к мужу, вдохнуть любимый запах, провести руками по сильной, широкой спине. С их последней ссоры он обнимал его уже много раз, но вот так – не обнимал очень давно. С такой страстью. С таким желанием.

Поэтому, когда Слава неожиданно вжался в него, цепляясь руками за холодную, чуть влажную рубашку, Лев с осторожным удивлением уточнил:

– Ты чего?

– Я так соскучился, – прошептал Слава, и принялся целовать его лицо: лоб, щеки, подбородок, губы – куда попадал.

– Я тоже, – с жаром ответил Лев, и начал целовать в ответ, пытаясь перехватить Славины губы.

– Ты продрог… – с нежностью проговорил Слава, чуть отстраняясь. – Набрать тебе ванну?

Лев кивнул, кажется, разочарованный тем, что вереница поцелуев прервалась. Но Слава хотел предложить больше.

Он спросил:

– А можно будет принять её вместе с тобой?

Почти 15 лет. Лев [71]

Слава замер на пороге гостиной, скрестил руки и недовольно посмотрел на Льва. Лев непонимающе посмотрел на мужа в ответ.

– Что? – уточнил он.

– Я ничего не нашел, – ответил Слава. – Ни банановой, ни шоколадной, ни клубничной, ни в форме уточки…

– Ты о чём? – перебил Лев.

Слава опешил, будто это было так уж очевидно:

– О бомбочках для ванны!

– А. У меня нет.

– Жесть, – сердито выдохнул Слава и скрылся за дверью ванной комнаты.

Лев, глядя ему в след, поежился. Тонкая ткань рубашки стала влажной от промокшего шарфа, но сейчас ему сделалось жарко. Невыносимо жарко.

Слава снова появился на пороге и, опершись руками о косяки, уточнил:

– У тебя гель для душа пахнет как парфюм?

Лев задумался, вспоминая. Потом кивнул:

– Да.

– А ты прикольный, – сказал Слава и снова ушел.

Лев посмотрел вслед его аккуратной («миниатюрной», как говорил сам Слава) фигуре, и со странной смесью грусти и тревоги вдруг подумал, что у них ничего не будет, как ничего не было вот уже почти год. Ничего не было в Канаде, потому что они только спорили и ругались. Ничего не было в день их свадьбы, потому что он обидел Славу. Ничего не было, когда они снова оказались в России, потому что поругались в день Славиного возвращения. И всё, что досталось Льву – те несколько раз перед веб-камерой, когда он мог только смотреть на обнаженное тело мужа. Это казалось мукой: он так близко или как будто близко, но до него невозможно дотянуться.

Когда Слава сказал, что ванна готова, Лев подумал: «Что-то опять пойдет не так».

В ванной комнате стало душно, воздух заполнился горячим паром. Слава кивнул на облако из пены:

– Ныряй, – и двинулся к двери.

– А ты куда? – обернулся Лев.

– Сейчас вернусь.

Дождавшись, когда Слава скроется за дверью, он торопливо разделся и забрался в ванную, прячась в пене по самые уши – как будто стеснялся. Впрочем, он почему-то и в самом деле стеснялся.

Слава оставил толстовку в коридоре и вернулся. Под ней оказалась бардовая рубашка из фланелевой ткани – зайдя в ванную, Слава принялся закатывать рукава, и Лев сглотнул. Один за другим Слава снял кольца, затем – браслеты, и оставил украшения на стиральной машине.

Лев ждал, что муж тоже начнёт раздеваться, но Слава не спешил. Неторопливо приблизившись к ванне, он опустился на колени, оказавшись на одном уровне со Львом, и положил руку на грудь супруга. Нежно проведя пальцами по напряженным мышцам (у Льва закололо в висках от такого простого действия), Слава, опускаясь ниже, нырнул рукой под воду, и Лев ощутил прилив возбуждения, хотя муж его не касался. Но фантазия дорисовывала желаемые ощущения: вот сейчас, сейчас он коснется его там…

Но Слава его больше не трогал: только держал руку под водой неизвестно зачем.

– Ты издеваешься? – выдохнул Лев.

Слава усмехнулся:

– Дразнюсь.

Лев нашел его руку под водой и поднёс к своему члену, сжимая его пальцы вокруг основания и сверху обхватывая своими. Он несколько раз провел Славиной рукой вверх-вниз, показывая, какой нужен темп, и убрал свою руку.

Слава приблизился губами к его уху и с жаром прошептал:

– Так хорошо?

От горячего шепота возбуждение достигло пика, и Лев, тяжело задышав, судорожно вцепился в бортики ванны.

– Спасибо за ответ, – усмехнулся Слава.

Опустив вторую руку на плечи Льва, он исподтишка гладил его то по груди, то по шее, то поднимался к лицу и проводил пальцами по губам, а Лев с жадностью следовал за каждым его движением, выгибаясь навстречу прикосновениям.

Когда в животе сладко затянуло от приближающегося оргазма, Лев через силу схватил Славу за запястье, останавливая, и попросил:

– Стоп, стоп…

Он остановился. Приятное чувство болезненно схлынуло, не найдя выхода.

– Что-то не так?

– Иди ко мне, – попросил Лев. – Сюда.

Слава улыбнулся.

– Хорошо.

Он поднялся на ноги, и топорщащаяся ширинка джинсов оказалась на уровне лица Льва. Не удержавшись, он провел пальцами по очертаниям изогнутого от тесноты члена, и отстегнул пуговицу, желая освободить его. Слава, не расстегивая рубашку до конца, снял её через голову и откинул в сторону. Лев, спуская джинсы, прильнул губами к плоскому животу, медленно уходя ниже и ниже…

Слава, выдохнув, слегка отстранился.

– Ты точно хочешь так? – зачем-то спросил он.

– А ты нет?

– У меня нет с собой презервативов.

У Льва были – где-то в верхнем ящике тумбочки, в спальне – но он не понял, к чему сейчас они.

– Это же просто минет, – напомнил он.

– Ну и что?

– Я не хочу облизывать резинку.

Помолчав, Слава пожал плечами:

– Хорошо. Тогда просто не будем этого делать.

Лев, закипая, уговаривал себя промолчать. Не доводи до конфликта, не доводи…

Происходящее потеряло остроту ощущений: ни обнаженный Слава, оказавшийся рядом в воде, ни его рука, вернувшаяся на член, больше не приносили такого удовольствия. Лев быстро кончил от монотонных механических движений и, как ему показалось, Слава был рад, что это закончилось так скоро. Он предложил помочь ему – рукой, раз другие способы попали под запрет – но Слава отказался.

Уже одеваясь, Лев, наконец, спросил то, что так взволновало его в процессе:

– Ты что, не предохранялся с этим… – он не знал, как его назвать, чтобы не спровоцировать конфликт, поэтому заставил себя процедить через зубы: – с Максом?

– Не всегда, – просто ответил Слава.

Лев прыснул, застегивая манжеты:

– Не предохранялся ты, а резинку должен облизывать я.

– Дело не только в Максе. У тебя тоже кто-то был.

Они не говорили об этом раньше, и Лев ни в чём таком не признавался, поэтому первое, что захотел ответить: «С чего ты взял?». Но врать, что это не так, было как-то совсем нечестно, поэтому он недовольно буркнул:

– Я предохранялся.

– Молодец. Только это не гарант защиты. Так что… Почему бы и не позаботиться друг о друге?

Лев отвернулся, ничего не ответив. Слава, надев толстовку, произнес, выходя из ванной:

– Мы поторопились. Нужно было сначала обсудить эту твою странную обиду.

Лев хотел сказать, что вообще-то не обижен, но вместо этого почему-то сказал:

– Она не странная.

Слава [72]

В больничном холле Слава чувствовал себя неуютно. После долгих месяцев, проведенных в палате рядом с Ваней, запах хлорки и лекарств начал вызывать у него прочные ассоциации со звуком кардиомонитора, манной кашей и почему-то Максом. Ничто из этого не казалось ему приятным. И никто – тоже. Присутствие Макса с контейнером манной каши осталось для него навязчивым напоминанием, что рядом был не Лев. Какой-то посторонний мужчина кормил его сына. Не Лев.

Пожалуй, из всех нанесенных обид эта была самой сильной.

Он подошел к окну, отогнул в сторону старые жалюзи. Вгляделся вдаль: у забора с табличкой «Приёмный покой» курил ужасно знакомый мальчик – Слава не сразу узнал Ярика. Казалось, в прошлом году он выглядел иначе: аккуратней, прилизанней и… и без сигареты. Он удивился, как совсем по-родительски цыкнул про себя: «Ну вот, курит… А был таким хорошим мальчиком».

Конечно, он догадался, почему Ярик здесь. В прошлом году они со Львом смеялись над его трогательной влюбленностью, над этими по-детски забавными попытками завладеть сердцем Льва и даже украсить у него поцелуй (что, надо признать, почти получилось). Но видеть его спустя год у больничных ворот было уже не так смешно – неужели беднягу не отпустило?

Слава обернулся, услышав шаги Льва еще издалека. Муж подошел к нему, покосился на женщину у стойки регистратуры, и, наклонившись, в быстром приветствии чмокнул Славу в губы.

– Мы опаздываем? – уточнил он.

Слава опустил взгляд на наручные часы: шесть. Приём – в семь.

– Пока нет, – ответил он. – Но там…

Он убрал в бок створку жалюзи, показывая Льву на несчастного влюбленного. Тот вздохнул:

– Давай подождем, пока он уйдет?

Слава засмеялся:

– Ты серьёзно?

– Он же нас перехватит.

– Просто поговори с ним.

– О чём? – буркнул Лев.

Слава задумался.

– Ну, скажи, что у вас ничего не получится, потому что это не этично из-за разницы в возрасте и его отношений с Мики, но ты желаешь ему всего хорошего и веришь, что он еще встретит свою любовь.

Лев с надеждой посмотрел на Славу:

– Давай ты ему это скажешь?

– Он же не в меня влюблен.

– Ну, ты скажешь, что это я просил передать.

– Лев… – Славу забавлял его страх поговорить с подростком.

– Ладно, – выдохнул Лев. – Я так я.

Он так быстро сорвался с места, что Слава не успел сориентироваться: а ему-то куда деваться? Тоже пойти? Если Ярик увидит его, то расстроится, но… Но вообще-то он законный муж, почему его должно это волновать? Но волновало. Черт, как трудно быть эмпатичным!

Он пошел следом за Львом поодаль и чуть в стороне, а когда, спустившись с крыльца, увидел поворот для въезда машин скорой помощи, устремился туда: прошмыгнул под шлагбаумом, обошел забор, вышел к их автомобилю с другой стороны и дождался Льва, вальяжно примостившись к капоту. Ярику на глаза так и не попался.

А когда вернулся Лев – кажется, чуть растерянный и смущенный – спросил:

– Ну как?

– Нормально… – неуверенно ответил он.

– Ты же… использовал бережные формулировки?

Лев хмыкнул, садясь в салон:

– Ну да, сказал, чтоб он пошел на хуй.

– Лев! – Слава заскочил в машину следом.

– Да бережные, бережные… Поехали уже.

Бумажка, на которую он выписал самые яркие воспоминания об отношениях со Львом, жгла карман. Никак не получалось удобно устроиться в кресле: пока Мариам здоровалась и задавала формальные вопросы («Ну, как прошла неделя?» – «Нормально»), Слава вертелся, не понимая, почему до этого дня собственные ноги не казались ему лишними. Теперь они никуда не засовывались.

Когда он замер, решив опустить ступни на пол, Мариам кивнула:

– Кто начнёт?

Они переглянулись, как школьники: никто начинать не хотел. Но раз уж он сам всё это затеял – с психотерапией и разговорами по душам – то предложил:

– Давайте по очереди. Одно воспоминание я, потом одно Лев…

– Хорошая идея, – улыбнулась Мариам. – Лев, вы согласны?

– Согласен, – буркнул он так, как будто не согласен.

– Начнёте? – это она уже повернулась к нему, и Слава успел пожалеть о своей инициативности.

Сунув мокрые от волнения пальцы в карман джинсов, он вытащил смявшуюся бумажку и хрипло прочитал с неё:

– Наше знакомство.

3атем поднял взгляд на Льва. Тот, мигнув, как будто забылся на секунду, а потом потянулся к телефону: похоже, его воспоминания были запечатлены в заметках. Включив экран, Лев прочитал с него:

– Наше знакомство.

Слава слегка улыбнулся: совпало. Он прочитал второе:

– Мой день рождения, – был уверен, что Лев точно поймет, какой именно имеется в виду.

И Лев сказал, возвращаясь к своему списку:

– Твой день рождения.

Слава прыснул, случайно роняя бумажку:

– Ты что, просто за мной повторяешь?

– Нет, тут правда так написано! – и он повернул экран, как бы доказывая, что не врёт.

Подхватив записку с пола, Слава снова сел в кресло (ужасно, ужасно неудобно) и прочитал последнее:

– Когда ты сказал, что согласен жить со мной и Мики.

Лев посмотрел на него с грустной тоской во взгляде, потом глянул в свой телефон, потом опять на Славу, и, качнув головой, шутливо сказал:

– Так, нет, это пожалуй перепишу…

– Стой! – Слава попытался возмутиться, но почему-то захотелось смеяться. – Читай, как написано!

Лев сказал, будто через силу:

– Тут написано «снежки».

– Снежки? – переспросил Слава.

– Да. На той неделе, помнишь? Как мы играли в снежки. Это было… очень ярко.

В кабинете стало хорошо и грустно. И как будто светлее. Мариам улыбнулась.

– Мне хочется, чтобы такого было больше, – признался Лев. – Только про тебя и про меня, не про тебя, меня и детей. Только ты и я. Видимо, для тебя это не так важно, – Славе послышался скрытый упрек в этой фразе, – но я хочу в наших отношениях больше наших отношений.

Он кивнул, задумавшись, и решил поделиться тем, о чём думал последние ночи. И особенно после того, как Лев сказал ему в след: «Она не странная» – про свою обиду, а Славу задело это, но как-то иначе. Может быть, так смазано ощутилось чувство вины, но все следующие дни он думал об этой оценочности внутри себя. Как часто он давал Льву оценку – странный, злой, агрессивный, бесчувственный – не думая, что задевает этим? Не думая, что оценочность – ещё один камень, тянущий их на дно.

– Я, кажется, только сейчас начинаю понимать, где ключ, – произнес Слава. – Мои счастливые воспоминания о нас действительно во многом… про семью. Про детей. Я даже… Мне кажется, я указал первые два, потому что знал, что их укажешь ты, и мне хотелось совпасть, чтобы не провоцировать новое обсуждение, новый конфликт, ведь иначе у меня было бы всё про нас, как про семью, вместе с детьми, и ты бы сказал, что я не вижу тебя в отрыве от детей, и мы бы опять…

– Слава, вы додумываете, – вмешалась Мариам, но он выставил руку вперед, мысленно вытесняя её из этого кабинета.

– Я хочу высказаться, – сообщил он, продолжая, – потому что это важно. В этом… ключ. Правда в том, что мы можем иметь разное понимание того, что для каждого из нас было счастьем в наших отношениях, но это не плохо. Это нормально – не совпадать. Главное, что мы вообще можем это счастье в них найти, и не так важно, какое оно, нужно просто принять, что мы понимаем его по-разному. Это же… так просто.

Слава замолчал, сосредоточенно следя за тем, как правая нога Льва перемещается на левую. Он не смотрел ему в глаза – так было проще – но подмечал, что Лев тоже не смотрит. Они оба устремили взгляды в пол.

– И, наверное, выход вообще… в этом, – сказал он. – В том, чтобы позволить всему этому просто быть. Позволить друг другу обижаться, злиться, не понимать, мы ведь не можем заставить другого чувствовать как-то иначе: если я не понимаю тебя, а ты меня, это просто факт, что тут сделаешь? Что мы можем сделать с тем, что один хочет эмиграции, а другой не хочет? Переубеждать? Мы занимались этим все пятнадцать лет и… ничего. Нет другого выхода, кроме принятия.

Мариам заинтересованно посмотрела на Льва:

– Как вам это слышать?

Тот пожал плечами. Слава почувствовал разочарования: он так много говорил, а в ответ – только этот странный жест?

– Что вы чувствуете? Или думаете? – подсказывала ему Мариам.

– Думаю, что принятие не решает проблемы, – произнёс Лев. – Если один хочет эмиграции, а второй нет, какое здесь может быть решение?

Слава заспорил:

– А я думаю, что дело не в эмиграции.

– А в чём?

– В том, что мы не умеем друг друга слышать. Если бы мы могли обсудить эмиграцию подробней, не уходя во взаимные упреки, мы бы нашли вариант, который устроил бы обоих. Но мы начинали ругаться каждый раз, когда упирались в эту тему. Или в тему детей, или секса, или… Неважно. Всё это не проблема сама по себе. Если бы каждый из нас просто мог открыться другому по-настоящему…

Лев перебил его:

– Но разве мы не обсуждали? Не открывались? Я говорил тебе, почему не хочу, ты говорил, почему хочешь, и в итоге…

Тогда Слава тоже его перебил:

– Да, работа, врачебная практика, твои дипломы… По-моему, это просто мишура, – ему стало до невозможного неудобно в этом кресле, и он встал, начав расхаживать взад-вперед по кабинету. Уточнил при этом у Мариам: – Я же могу так делать, да? – она кивнула. Он остановился, упираясь ладонями в стену, и сказал, прикрывая глаза: – Мне кажется, настоящая причина твоего нежелания не в работе, а в том, что было тогда. Эмиграция – твоя больная тема, и тебе не хотелось проживать этот опыт снова, и это нормально, я даже это понимаю, но ты ведь этого… никогда не говорил. Я даже не знаю, прав ли сейчас. Я просто додумываю эту открытость за тебя, потому что твоей настоящей открытости мне не хватает.

В повисшей тишине кабинета тиканье часов напоминало таймер на готовящейся к взрыву бомбе. Слава, открыв глаза, обернулся через плечо, в надежде ища понимания. Лев молчал, кусая щеку с внутренней стороны, и на Славу не смотрел.

– Я думаю, что даже сам с собой не бываю настолько открыт, – наконец сказал Лев. – Может быть… может быть, я вообще себя не понимаю, или не умею в себе копаться, или… не знаю. Я легко обманываюсь… «мишурой». И начинаю думать, что мишура – и есть я.

– Для этого и существует психотерапия, – с назидательностью произнесла Мариам. – Это навык, которому можно научиться.

Лев не без иронии фыркнул:

– Да уж… Какое счастье, что психотерапия до меня добралась.

Славе хотелось нивелировать эту насмешку, и он подошел ко Льву со спины, наклонился, обнимая за шею, и сказал, целуя в щеку:

– Это и правда счастье.

Лев [73]

Он не понимал, как это работает. Как это должно сработать.

Наталья, психотерапевт («-ка» – неуверенно добавлял Лев каждый раз, когда думал о ней «психотерапевт»), к которой он ходил сам по себе, один, бесконечно трепалась с ним об отце. И не то чтобы она начинала это первой: Лев приходил, уверенный, что сегодня расскажет о другом – вот, например, о том, как они славно поболтали с Мики в холле наркологички – а потом каким-то образом он всё равно оказывался там. Там, где: «Мой отец никогда меня не любил, он никого не любил, невозможно даже представить, чтобы он сказал мне что-нибудь такое же, что я сказал Мики», а потом – рано или поздно – начинал говорить о Байкале, войне в Афганистане и песне про Львёнка и Черепашку. Часто хотелось плакать, но Лев доносил слёзы до дома и, если и позволял им прорваться, то только наедине с собой и не дольше трёх минут, а когда Наталья предложила представить, что стул – вот этот пустой стул перед ним – это отец, и высказать ему всё, что Лев чувствует, тот ответил, что это бред, и не стал.

Он усиленно пытался менять темы. Он приходил и говорил:

– Я переживаю, что Ваня больше не играет на пианино. Мне кажется, слух не вернется, если он не будет хотя бы пытаться.

– Вы говорили с ним о том, что переживаете? – спрашивала Наталья.

– Ну… Вчера я взял топор, сделал вид, что хочу разрубить пианино…

– 3ачем?

Лев удивился: разве не очевидно?

– Это был воспитательный момент.

– Воспитательный? – переспросила она.

– Да. Я хотел, чтобы он почувствовал, как музыка на самом деле ему важна. Она ведь важна. Он вцепился в это пианино и…

– Начал играть?

– Не начал, но, может быть, хоть что-то понял…

Наталья многочисленно промолчала. Лев, додумав за неё мысли («Наверняка посчитала меня дерьмовым отцом»), начал оправдываться:

– Блин, я хотел как лучше. Это… это вообще-то была забота.

– Вы уверены, что заботу нужно выражать именно таким способом?

Он прыснул:

– Да нормальный способ. 3наете, как выражал заботу мой отец?

И они снова оказывались там: в нескончаемом обсуждении детских травм, на которые уходил оставшийся час работы. Ну сколько можно…

А потом он сделал это дома – то, что Наталья хотела провернуть в кабинете, он провернул сам с собой. От глупости, от безделья, от любопытства – с работы рано вернулся, день был тоскливый, в общем… В общем, Лев нашел тысячи оправданий, почему стоит попробовать, и пошел на кухню за табуретом.

Вернулся с ним в гостиную, поставил на середину комнаты, сел на диван, напротив, и изо всех сил попытался нарисовать в голове образ отца: таким, каким запомнил его в шестнадцать лет, когда уходил. Сколько ему тогда было? Наверное, как Льву сейчас. 3начит, они стали ровесниками – он наконец-то до него дорос.

– Я ненавижу тебя. Ненавижу. Ты сломал мне жизнь.

Ничего не ощутил – как будто читает по написанному. Словно не чувствует того, что говорит – но разве может не чувствовать? Ведь это правда. Он его ненавидит, и ни в чём не уверен больше, чем в этом факте.

Воспоминания, как картинки диапроектора, замелькали перед глазами: синее-синее небо отражается в блестящей поверхности озёрной воды. Байкал. Когда Лев думал о нём, то словно уменьшался в размерах и чувствовал себя сидящим на папиной шее: казалось, маленькие ботиночки, свесившись, касаются широкой грудной клетки. Я на солнышке сижу, я на солнышко гляжу…

Лёва смеялся, ничуть не боясь подступающей ночи, потому что был папа, была эта песня, и казалось, что ничего не страшно. Неужели когда-то рядом с папой было так – ничего не страшно? Всю жизнь он был для Лёвы единственным источником страха (если не бояться отца, то Лёва бы просто не знал, чего или кого ещё тогда бояться?), а на Байкале всё ощущалось иным…

Он, проморгавшись от подступивших слёз, посмотрел на табурет и честно сказал ему:

– Проблема в том, что я тебя, кажется, не ненавижу. Я бы хотел, но я не могу.

Лев поднялся, сунул пальцы в карманы джинсов, в напряжении заходил по комнате. Поглядывая на табурет, попробовал заговорить:

– Мне кажется, я не могу тебе простить, что когда-то ты был… нормальным. Мне невыносимо об этом знать. Наверное, поэтому Пелагее легче, она не знала этого никогда, а я… Помню этот сраный Байкал. И песню, которую я, по твоей милости, пел собственному сыну. Я даже… я научил его некоторым штукам, которым учил меня ты, например, складывать человечка из бумаги и рисовать утку…

Он замолкал, как будто ждал ответа, и было сложно не получать реакции. Тишина сбивала, но Лев пытался говорить: снова и снова.

– Сейчас я хожу на психотерапию со своим мужем… Кстати, я гей. Не знаю, должен ли говорить об этом, просто… Ну, я ведь не признавался тебе, и ты не в курсе… Это с одной стороны, а с другой… Ты табурет.

Он остановился напротив, посмотрел туда, где представлял у табурета глаза (почему-то на уровне сидения) и вздохнул.

– У нас с мужем… нездоровые отношения, – продолжил Лев, снова расхаживаясь. – Психотерапевт так считает, и он сам, и… Наверное, я тоже. Я пытаюсь это признать. Проходя через терапию, я много думаю и о тебе, и о своих отношениях с детьми, особенно с Мики, и о том, что между родителем и ребёнком тоже могут быть… нездоровые отношения. Я не лучший отец. Между мной и Мики часто звучат слова любви, и есть поступки любви, и кажется, что не может быть такого, чтобы мы не любили друг друга, но при всём при этом мы… нездоровы. Прямо как со Славой. И с Ваней, конечно, тоже. Похоже, со всеми, кого я люблю, я делаю это нездорово.