Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

– Я хочу пойти с тобой.

Ему показалось, что Славе не понравилась эта идея – ну, будто бы у него были какие-то планы, а Лев этим заявлением их разрушил. Ясное дело: хотел общаться с другими мужиками, а теперь ничего не выйдет…

– Пойдём, – вздохнул Слава. – Только никому там ничего не говори… Обидного.

Лев сначала не понял, с чего он должен начать говорить людям «обидное». Но когда дошли до центра – понял. Видимо, под «обидным» Слава подразумевал правду: не говорить женщинам, что они женщины, а мужчинам, что они мужчины.

Он понимал ситуации, когда человек хотя бы старается, вот как Тома – он и подстрижен, и одевается соответствующе. Но Рэй – это же просто темнокожая женщина с длинными волосами-кудряшками и грудью третьего размера, какого чёрта она – это он? Слава бубнил под ухом, чтобы Лев держал себя в руках и не провоцировал ничью гендерную дисфорию, на что тот ответил: – Если третий размер груди не провоцирует ей гендерную дисфорию, неужели у моих слов получится лучше?

– Размер груди не выбирают, – сдержанно ответил Слава.

– Она даже не пытается ничего с этим сделать, не пытается облегчить окружающим её восприятие.

– А должен?

– Должна, – упорно говорил Лев.

А потом к ним подошёл единственный человек в этом цирке, который не выглядел, как клоун: на нём не было ни макияжа, ни блесток на одежде, а местоимения полностью соответствовали его внешнему виду. Это был мужчина среднего роста – чуть выше Славы, чуть ниже Льва, но на адекватном подборе одежды его достоинства заканчивались. Лев мысленно окрестил его бледной трепонемой: выбеленный, как мертвец, и глаза мертвецки светлые.

По тому, как тот поздоровался со Славой (на русском!), Лев догадался, что они знакомы.

– Это Лев, мой муж, – представил их Слава. – А это Макс… – он будто хотел сказать что-то ещё, но добавил только: – Просто Макс.

– Привет, Лев, – с непонятным вздохом сказал Макс. – Наслышан о тебе.

Лев, глянув на Славу с прищуром, ответил:

– А я о тебе нет.

– Слава просто рассказывал, что у него есть муж, – поспешно пояснил Макс.

Льву не понравилось, что Слава когда-то там с чего-то вдруг общался с этим Максом и даже рассказывал об их семье, но Лев всё равно ощутил ту странную, родственную близость с Максом. «Близость по признаку нормальности» – назвал он её в своей голове. Ему даже захотелось спросить: «Слушай, а чё ты тут забыл? Ты вроде ничего».

Он почти так и сделал, когда Слава отошел к кулеру с водой:

– А зачем ты сюда приходишь?

Макс, кажется, удивился.

– Мне здесь нравится.

– Но тут все какие-то… – Лев замялся. – Крашенные.

– Не все, – покачал головой Макс. – Вон, Крис, например, не крашенный.

Он кивнул Льву за спину и, обернувшись, тот вправду увидел обыкновенного с виду мужчину. Но только с виду. Крис общался в компании двух девушек и, стоило ему открыть рот или начать жестикулировать, как из него вырывался самый настоящий ультрагей – жеманный, громкий, эпатажный.

Поморщившись, Лев снова повернулся к Максу:

– Он же манерный.

Макс, улыбнувшись одними уголками губ, произнёс:

– Но ты тоже…

Лев опешил. Ничего оскорбительней в свой адрес он ещё не слышал. Ладно, пускай ему говорили, что он «педик», «голубой», «насильник», «психопат» – это хотя бы было правдой. Ну, не прям правдой, но имело под собой какие-то основания. Но манерный?..

Прочитав негодование во взгляде Льва, Макс пояснил:

– Ты чуть-чуть манерный. Слегка тянешь «а» в некоторых словах, например, «кра-а-ашенные». И ещё микродвижения мимики…

Слава, вернувшись со стаканчиком воды, поинтересовался:

– О чём речь?

Лев, вскользь глянув на мужа, процедил:

– Твой друг назвал меня манерным.

– Но это же не что-то плохое, – принялся оправдываться Макс. – Просто особенности речи и движений…

– У меня нет таких особенностей, – оборвал его Лев.

Макс продолжал:

– Вот, «особенностей», – Макс, по всей видимости, повторил манеру Льва разговаривать. Получилось и вправду несколько странно, с придыханием, но Лев был уверен, что говорит не так. – Ты будто делаешь несколько ударений в слове.

Слава закатил глаза:

– О господи, зачем ты ему рассказал…

Лев возмутился:

– Хочешь сказать, это правда?

Вместо «да» или нет» парни почти хором ответили:

– Ну, это же не плохо!

– Ясно, – растерянно произнес Лев и перевёл взгляд на Славу. – А ты манерный?

Тот, отпив водички, пожал плечами.

– Не знаю. Мне всё равно.

– Скажи «крашеный».

– Крашеный.

Лев цыкнул:

– Не манерный.

До конца этой странной гейско-трансовой встречи он внутренне отслеживал, как произносит слова, и старался говорить быстро, коротко, емко, не растягивая гласные и не добавляя ненужного интонирования. По всей видимости, нужное интонирование тоже пропало, потому что в какой-то момент Слава, подойдя к нему сзади, обнял за плечи и, чмокнув в щеку, рассмеялся и попросил: – Расслабься уже. Какая вообще разница?

Лев сделал ровно наоборот: напрягся. Этот жест, такой теплый, такой интимный, показался ему вырванным из какой-то другой жизни: будто посреди фильма ужаса неожиданно вставили кадр из романтической мелодрамы.

Он прижался к Славе, ловя момент: нужно успеть прочувствовать от этого объятия всё, пока тот не вспомнил, что они находятся в самой долгой, самой холодной ссоре в их отношениях, и не отпрянул.

Ощутив, как Славины руки медленно покидают его плечи, Лев хотел было в отчаянии обернуться, остановить Славу поцелуем, заставить его замереть на месте.

Но вокруг были люди. И он не решился.

Почти 15 лет. Слава [16]

Он купил тональные средства, пудру, палетку теней, карандаш для подводки глаз, блеск для губ. Купил косметическое зеркало, набор пушистых кистей, аппликаторы, спонжи. Купил кроп-топ, рубашку с крупными цветами, штаны-алладины из женского отдела. Купил прежнего себя. Сходил на маникюр. Побрил ноги.

Удивительно, из каких мелочей складывается человек. Слава никогда бы не подумал, сколько власти над телом возвращают бритые ноги. Последний раз он брил их во времена, которые уже и помнит-то с трудом, в чудесную эпоху «до всего плохого». Перестал, потому что Лев попросил перестать. Сказал: «Если бы мне нравилось такое, я бы занимался сексом с женщинами». Они немного повздорили, но ноги он больше не брил, посчитав доводы Льва логичными: «Мы же занимаемся сексом друг с другом. Значит, твоё тело должно нравиться мне, а моё – тебе». Только почему-то Славе его тело нравилось безусловно, а вкусам Льва приходилось то и дело соответствовать: не брить ноги, качаться, вытаскивать пирсинг из ушей. «Раз уж ты решил, что меня трахаешь, так хотя бы соответствуй».

Когда пришлось отказаться от лака для ногтей и женской одежды («Представь, если тебя увидят в таком виде органы опеки или учителя» – говорил Лев), Слава думал, что это ерундовая цена за право воспитывать Мики. Только теперь он понимал, каким все эти годы был подавленным, затерявшимся в мешковатых толстовках и однотонных цветах.

Он наконец-то возвращал контроль над своим телом: над тем, что с ним делать, и над тем, что на нём носить.

Сначала Слава был робок в своих порывах: красился, только если собирался в комьюнити-центр. Лев, наблюдая за этим, однажды спросил, для кого он так старается, Слава ответил: «Для себя» и стал краситься каждый день, куда бы он ни шёл (и даже если вообще никуда не шёл).

Минутная нежность, подавшись которой Слава обнял и чмокнул Льва в коммьюнити-центре, исчезла без следа, как только они вернулись домой. Там, в центре, в надуманном стеснении собственных интонаций, Лев как будто бы вернулся в самого себя – в того дурашливого, забавного парня, который подошёл к Славе в гей-клубе. В последнее время не было дня, когда Слава не вспоминал своего Лёву: того Лёву, право на которого у него было меньше суток – пока не вернулся Лев, навсегда запретив к себе нежные обращения.

– Смой с себя, пожалуйста, эту гадость.

– Гадость? – переспросил Слава, надеясь, что ослышался.

– Да, – Лев подошёл к зеркалу, потёр пальцами щеку. – На мне теперь что-то блестящее…

Славе сдавило легкие от обиды – так сильно, что стало трудно дышать. Он вспомнил, как десятки незнакомцев в Qmunity говорили, какой он красивый, какой потрясающий, как идут ему чёрная подводка и лиловые тени… Какие-то посторонние люди, многих из которых он больше никогда не встречал, нашли для него больше подходящих слов, чем муж, с которым он прожил вместе четырнадцать лет.

– Знаешь, многие говорят, что я красивый, – сообщил Слава. Не для того, чтобы вызвать ревность, а для того, чтобы спросить: «А почему ты не среди них?».

Но Лев, конечно, свернул не в ту сторону.

– Кто тебе это говорит? – холодно спросил он.

Слава внутренне сжался – как это часто бывало, когда он слышал подобную сталь в голосе Льва – и он впервые задумался над странностью своих реакций: почему его кидает в такую дрожь перед ним? Разве это нормально?

Он машинально принялся оправдываться:

– Да просто… всякие люди. В центре. Большинство из них были женщинами. Я же не об этом…

– А о чём? – металл в голосе не пропадал.

– О том, что ты этого не говоришь, – негромко ответил Слава.

Лев, немного смягчившись, возразил:

– Я всегда говорю, что ты красивый. Просто… без этого всего.

– Но «это всё» мне нравится.

– Ты хочешь, чтобы я тебе врал и говорил не то, что думаю?

Слава, забывшись, устало провел ладонью по щеке, размазывая блёстки. Конечно, он этого не хотел – не хотел, чтобы Лев ему врал и изображал восторг, которого на самом деле не испытывает. Но в то же время Слава не понимал, как можно не испытывать восторг от человека, если ты его любишь. Он не представлял, что Лев должен сделать с собой – что на себя надеть, как накрасить лицо – чтобы Слава, увидев его, сказал: «Это чё?», а не: «Это очень красиво». Он сотни раз пытался вообразить себе, какой степени нелепости должна быть метаморфоза Льва со своим внешним видом, чтобы Слава скривился и попросил отмотать всё обратно. Он перебирал миллионы вариантов: платья, косметику, женское нижнее белье, латексные костюмы, борода, борода в сочетании с платьем, косметикой и женским нижним бельем, смена пола, в конце концов – ничего из этого не казалось Славе категорически непринимаемым, когда речь шла о Льве. Тем обиднее ему было за свой макияж, который можно смыть в любой момент, за свои волосы на ногах, которые всё равно потом отрастут – за всё, что казалось таким мелочным, таким несущественным на фоне настоящей любви, которая – как там говорится? – долготерпит, милосердствует и не мыслит зла.

Которая никогда не перестаёт.

Слава прошёл в спальню, отодвинул дверцу шкафа-купе, открывая отсек с вывешенными в ряд десятками однотонных, абсолютно одинаковых, белых рубашек, и, показав на них, спросил у Льва:

– Хочешь знать, что я думаю по этому поводу?

– Что? – бесцветно поинтересовался Лев, скрестив руки на груди.

– Что это – психопатично.

– Вау.

– Да, – Слава уже разошелся. – Это, – он показал на свои кисти и палетку теней, – нормально. А это, – он снова показал на рубашки, – психопатично. Ты всё время их сортируешь, гладишь, развешиваешь, отличаешь одну от другой, хотя они абсолютно одинаковые, это же жутко!

– Спасибо за диагноз.

– Я не ставлю тебе диагноз, просто… Может, стоит ещё раз задуматься о помощи?

Ещё раз – ещё раз после того, как они уже десятки раз задумывались об этом в Новосибирске. Это были экстремальные разговоры – теперь Славу удивляло, как он не получил по лицу раньше, в один из таких.

«Ты считаешь меня психом?» – спрашивал Лев.

«Я говорю о психологе, а не психиатре»

«Какая разница? В любом случае, ты считаешь, что со мной что-то не так»

Конечно, с тобой что-то не так! Именно это мечтал ответить ему Слава.

С тобой что-то не так: ты срываешься по любому поводу, бьёшь ребёнка, не принимаешь себя, не принимаешь других, оправдываешь насилие, культивируешь в себе токсичную маскулинность, а самое подозрительное – сортируешь чёртовы белые рубашки. С тобой что-то не так и это не полный список.

Но вместо этого он мягко говорил ему:

«Нет, конечно нет, ты в порядке, просто то, что ты пережил в детстве, могло оставить свой отпечаток, который влияет на тебя, и на наши отношения, и даже на нашего сына, и было бы просто здорово, если бы ты с этим разобрался…»

«Это с тобой что-то не так, а не со мной, – перебивал Лев. – Это ты год не вставал с постели, а потом ещё год сидел на таблетках, которыми чуть не убил Мики. Это тебе нужен психолог, а не мне»

«Хорошо, – терпеливо соглашался Слава. – Я тоже пойду, раз он мне нужен. Пойдем вместе»

«Я никуда не пойду, ты что, не слышишь меня?»

Теперь Слава, вспоминая это, поражался самому себе: он общался с ним, как с психом, уже тогда. Он ласково повторял ему: «Нет, родной, конечно нет, ты не псих» – но ведь именно так говорят с психами.

– Ты всем в нашей семье решил найти психотерапевтов? – фыркнул Лев.

Вероятно, это была глумливая шутка, но Слава ответил серьёзно:

– Кажется, это самое лучшее, что можно сделать для нашей семьи.

Но и не самое легкое. Он уже которую неделю пытался сделать это для Мики: найти в Ванкувере подросткового психотерапевта, который, во-первых, свободно владеет русским языком, во-вторых, работает с жертвами насилия, в-третьих, ЛГБТ-френдли, и, в-четвертых, было бы совсем идеально, если бы он ещё работал с детьми из однополых семей, которые всю жизнь прожили в России, скрываясь от общественности, но этот пункт был не обязательным.

Какой список требований был бы к психотерапевту Льва представить сложно, но ему точно бы пришлось доплачивать за риски быть избитым.

– Мне не нужна помощь.

– Лев, всё разваливается…

– Всё разваливается из-за тебя!

– Ладно, всё разваливается из-за меня, – выдохнул Слава. – И что с этим делать?

– Вернуться домой.

– И что потом?

– А что потом?

– Будем жить как раньше? – уточнил Слава. – После всего, что было.

– А что было?

«Ты меня ударил, кинул на кровать, хотел изнасиловать», – монотонно перечислил Слава в своей голове. За эти дни он так часто повторял эти слова, что они стали обыденными, и больше не вызывали ужаса.

Но скажи он об этом вслух, опять бы началось одно да потому: «Я тебя не собирался насиловать», «Ты меня спровоцировал» и «Я же извинился». Слава же пытался удержать равновесие на конструктивном разговоре и не скатиться в разборки, поэтому попытался сделать другой заход: – Моё предложение: или мы ищем френдли-психотерапевта по семейной терапии, или давай расставаться.

Лев хмыкнул:

– Это что-то новенькое от создателя: «Или воспитываешь ребёнка, или расстаемся» и, конечно, «Или уезжаешь со мной, или расстаемся»?

– Нет.

– Любимые ультиматумы…

– Нет! – настаивал Слава. – Лев, я прожил с тобой в России четырнадцать лет. Десять из них я просил тебя уехать, но ты не хотел, и мы оставались. Я десять лет оставался с тобой, потому что ты считал, что так лучше, и я шёл тебе навстречу, хотя мне казалось, что так хуже, но я жертвовал тем, что мне было важно, и, уверен, я пожертвовал Мики ради этого. Прошли годы, прежде чем я сказал, что больше так не хочу. Я жил в компромиссе десять лет, и это были… нормальные десять лет, да? Теперь на компромисс пошёл ты, ты пожертвовал тем, что для тебя важно, и я тебе очень благодарен. Но мы живём в твоём компромиссе всего месяц, и он уже похож на чёртов ад, а с каждым днём становится только хуже. Ты уверен, что именно я в нашей паре не умею идти на компромиссы?

– Не сравнивай потерю работы с потерей возможности красить губы.

– Лев, ну это же не навсегда. Через два года ты бы снова работал. И ты бы не сидел без дела, ты бы учился всё это время. Здесь же правда совсем другой уровень медицины, почему ты считаешь, что это потеря времени, что тебе нечему учиться? А если есть? Посмотри на это, как на возможность, а не как на способ испортить жизнь мигрантам. Даже если нам правда здесь не понравится, ты же вернешься отсюда врачом другого уровня.

– Я и так хороший врач.

– Я и не говорю, что плохой…

– И хватит об этом.

Слава беспомощно замолчал. Только ему казалось, что он нашел правильные слова, как перед лицом вырастала преграда из коротких равнодушных ответов, и Слава врезался в неё, как в стену.

Вздохнув, он закрыл шкаф-купе, пряча белые рубашки, и попросил:

– Подумай над моим предложением. Не отвечай сейчас, просто подумай. Пожалуйста.

Всем своим сердцем он попытался обратиться к лучшему, что есть во Льве. Если оно там, конечно, и правда есть.

Почти 15 лет. Лев [17]

Лев отводил Ваню в музыкальную школу по вторникам, четвергам и пятницам, а в остальные дни, кроме воскресенья, на тренировки по футболу. Если шли пешком, для Льва это был любимый момент дня: Ваня шёл рядом, держа его за руку, и прохожие думали, что они – отец и сын. Правильно думали, конечно, но сам Лев не привык быть отцом в глазах общественности – слишком долго был «папиным другом-знакомым-соседом». Он водил маленького Мики в школу, но там все знали, что он «не отец». По дороге домой они заходили в магазин и Лев покупал ему шоколадное «Чудо» (ничего сильнее в возрасте восьми-девяти лет Мики не любил, потом это место в его сердце занял Фредди Меркьюри), и продавщица на кассе сюсюкалась с ним: «Дать тебе шоколадку? (поднимала растерянный взгляд на Льва) Ой, а вдруг нельзя, давай потом, когда с папой придёшь». И неважно, что Лев говорил: «Можно», кассирша мотала головой: «Лучше потом, а то вдруг аллергия, вы ж не знаете, наверное». Хотя, после ситуации с зоопарком, может, не так уж она была и не права… Но всё равно обидно!

Теперь и в обычной школе, и в музыкальной все знали, что Лев – отец. Он поднимался на этаж в класс фортепиано, и педагог, прерывая занятие, говорила Ване: «Папа пришёл». Ваня получал очередное растяжение на футбольном поле, и тренер велел ему: «Позвони отцу», имея в виду именно Льва. Это было лучшим в Канаде. Единственным, что было бы жаль потерять.

На последней тренировке Ваня заработал трещину в руке (даже пришлось заковать её в гипс) и теперь вместо футбола Лев водил его на медицинский осмотр. Они возвращались, стараясь не наступать на стыки между плитами, потому что в них «раскаленная вулканическая лава, как в Незере», Ваня перескакивал, как заяц, с место на место, а Лев аккуратно ступал рядом: один Ванин прыжок равнялся длине одного его шага. На Льве были хлопковая белая футболка, джинсы и кеды (последние он использовал для тренажерного зала и бега), он не узнавал в витринах собственное отражение, но чего не сделаешь, чтобы перестать быть «психопатичным».

Последний разговор со Славой хоть и выдался тяжелым, но давал надежды: Слава цеплялся за их отношения и Лев решил вцепиться в ответ. Не нравятся рубашки? Хорошо, он не будет их носить. Во всяком случае, не будет их носить так часто. Он попробует стать мягче. Он оставит своё мнение о Славиных экспериментах с внешностью при себе. Он сделает из себя того, кто Славе нужен, и сделает это без всякой «психотерапии», куда люди ходят, чтобы плакать и жаловаться на своих родителей. Он прекрасно знает, что у него было тяжелое детство и его отец – мудак. Вовсе не обязательно, чтобы тебе об этом рассказывал психолог.

На подходе к дому Лев заметил целующуюся парочку у подъезда: Мики со своей рыжей подружкой обжимался на крыльце. Ещё несколько дней назад он сообщал, что они «просто посидят в кафе», а теперь вот…

Лев, притормозив Ваню, шикнул:

– Подожди, пусть доцелуются, не будем смущать.

Ваня, хихикнув, остановился. С любопытством начал разглядывать происходящее на крыльце, и Лев, чтобы отвлечь его, спросил:

– Так что там про скелеты?

– А! – вспомнил Ваня и начал перескакивать с плитки на плитку. – Скелет-иссушитель может подбирать мечи и броню, его сложно победить, потому что его нельзя отравить ядом, например.

– А чем он отличается от обычного скелета? – спросил Лев, следя за сыном, как за качающимся маятником.

– Он вооружен каменным мечом и может подбирать другие мечи, а обычный скелет вооружен луком, – Ваня изобразил стрельбу из невидимого арбалета. – Скелет-иссушитель не может поднять лук, но может им пользоваться, если его вооружить с помощью специальной команды, он будет стрелять горящими стрелами. Пиу-пиу-пиу!

– И он тоже живёт в Незере?

– Нет, они обычно живут в Верхнем мире.

– Это хороший мир?

– Это игровой мир, то есть основной.

Лев перевёл взгляд на крыльцо: Мики уже скрылся в подъезде, а его подружка переходила на другую сторону дороги. Он кивнул Ване:

– Идём.

Младший, взяв Льва за руку, поскакал рядом. Сказал, запрокинув голову:

– Лев?

– Что?

– Если хочешь, можешь поиграть со мной.

Не то чтобы он хотел, скорее так – изображал участие, но ответил:

– Давай.

Ваня подпрыгнул выше, чем обычно:

– Ура! Ты сегодня добрый!

– А обычно злой? – хмыкнул Лев.

Ваня неопределенно ответил:

– Обычно ну такой.

Нифига себе – «ну такой». Да если бы не он, они бы умерли от голода – это ли не доброта?

Дома они с Ваней сделали вид, что не видели никаких поцелуев, а Мики сделал вид, что ни с кем не целовался. На вопрос Льва: «Чем занимался?», он ответил:

– Да так, читал…

Ваня фыркнул. Лев на него шикнул. Мики растерянно посмотрел на обоих.

В спальне Лев поменял белую футболку на черную, и только тогда задумался: как Слава узнает, что сегодня он отказался от рубашки и брюк? Лев же не психопат (не настолько психопат, как пытается его выставить Слава), он не носит белые рубашки в квартире, и тем более не готовит в них ужин, брызгающий во все стороны с раскаленной сковороды. Когда Слава вернется домой, Лев будет выглядеть для него как обычно, но он должен знать, что вообще-то он сегодня был необычным.

Он подозвал Ваню на кухню и заговорщицки попросил:

– Можешь сказать папе, что я сегодня ходил с тобой в больницу не в рубашке?

– Зачем? – не понял мальчик.

Лев, поразмыслив, решил, что просьба странная, как ни крути, а любые выдуманные причины сделают её ещё страннее. Поэтому он назвал настоящую:

– Хочу, чтобы он заметил, как я меняюсь.

Ваня посмотрел на него очень серьёзно, как будто всё понял, но, когда пришёл Слава, сделал всё так, как будто ничего не понял.

В шесть часов вечера, когда щелкнула замком входная дверь, Лев услышал звонкий голос младшего сына из коридора:

– Привет, Слава, – сказал он. – Лев просил передать, что сегодня он ходил со мной в больницу не в рубашке… О, а что в пакете, ты купил мне что-нибудь? О-о-о, мармеладные мишки!..

Мики, прошмыгнув в гостиную, глянул на Льва с глумливой усмешкой:

– Что, Ваня провалил задание?

– Надо было тебя попросить, – цыкнул Лев.

– Да, я бы сказал, что ты ходил без рубашки.

Конечно, Слава не впечатлился. Сначала он едва сдерживал смех, и у Льва появилась надежда, что этот ребяческий поступок их примирит (каждый раз, когда Лев делал что-то глупое или смешное, Слава смягчался), но потом он, напустив строгости в голос, сообщил, что «смена рубашки на футболку не решит наших проблем».

– Но я пытаюсь…

– Ты пытаешься не в ту сторону.

– А в какую надо?

– Я уже говорил.

Когда Слава опустился рядом, на диван, на его лицо упала солнечная полоска света, пробивающаяся через щель в жалюзи. Он сощурил глаза, и Лев заметил, как перламутрово блестят тени на веках и блёстки на щеках. Прижавшись щекой к спинке дивана, он наблюдал за этим целую минуту, прежде чем сказать: – Тебе очень идёт.

Слава хмыкнул, явно не поверив.

– На прошлой неделе это было «гадостью», – напомнил он.

– Да не будь таким злопамятным!

Слава непримиримо посмотрел на Льва.

– Вот поэтому тебе и нужна помощь, – веско заключил он.

Почувствовав, как начинает накаляться обстановка, Лев попытался сменить тему:

– Кстати, насчёт Мики. Не думаю, что ему нужна помощь.

Слава нахмурился:

– Почему?

– Ну, у него появилась девушка. И они целовались. Значит, всё хорошо, да? Разве люди, которых насиловали, продолжают жить как ни в чём ни бывало?

– М-м-м, – скептически протянул Слава. – Даже не знаю.

Ничего не становилось лучше. Ни отсутствие рубашки, ни тот факт, что он, как сказал Ваня, «сегодня добрый», ни комплименты макияжу – ничто из этого не улучшали их отношения. Что странно, ведь именно таков был список Славиных претензий: рубашки, тирания над семьей и «Это чё?» при взгляде на макияж. Он исправился, а Славины обиды никуда не делись. Когда Лев попросил его вернуться жить в их спальню, он отказался.

– Почему?

– Всё разваливается, – повторил Слава фразу, которую уже говорил на днях. – Не хочу, чтобы ты забыл.

– Забудешь тут…

Лев, прохаживался по спальне, наблюдая, как Слава забирает из нижнего ящика кровати свои одеяло и подушку. Поймав его взгляд, Слава спросил:

– Ты принял какое-то решение?

– Я ещё думаю, – сдержанно ответил Лев.

– Думай.

За стенкой послышался истошный вопль, затем последовали топот, грохот и Ванины крики, призывающие прийти на помощь.

– Скажите ему!

– Нет, скажите ему!

Они устало переглянулись, как бы спрашивая друг друга: ты или я? Слава, взглядом сказав: «Ладно, я», вышел из спальни.

Вот они – единственные объединяющие моменты жизни.

Почти 15 лет. Слава [18]

Бывают такие моменты в жизни, которые застревают в человеческой памяти и становятся неизгладимыми. Ты закрываешь глаза и продолжаешь их видеть. Затыкаешь уши, но продолжаешь слышать. Ты неожиданно сворачиваешь в переулок, а они следуют за тобой.

Слава думал, что это будут ворота. Они будут снова и снова падать перед его глазами, как символ его беспомощности, его попустительского недосмотра, и он никуда от них не скроется. Но они быстро вытеснились, оставив только шлейф воспоминания, только ощущение: он знал, что ворота упали, но спустя каких-то десять минут уже не мог объясниться с врачами, как именно это случилось: они упали сами по себе? Или Ваня прыгнул? Или прыгнул кто-то из детей? Он не помнил… Совершенно не помнил.

Оказалось, самое страшное в катастрофах не момент, когда они случаются, а секунда до. Часы до. День до. Вот что возвращалось к нему в воспоминаниях снова и снова.

За день до падения ворот он наорал на Ваню. Вот прям так – наорал, хотя вообще-то по пальцам посчитать, сколько раз он на кого-либо орал. Теперь он думал: оно того не стоило. Перед ужином, когда Ваня должен был выпить свои таблетки, он начал ими баловаться: пытался засунуть одну из пилюль в нос. Слава попросил прекратить, но он продолжал. Слава попросил ещё раз, но от его просьб на Ваню только больше азарту находило: и вот уже вторая пилюля пошла в ход. Слава представил, как они застрянут в его носу, и придётся ехать в больницу, чтобы извлекать таблетки обратно. И тогда он накричал на него, потому что казалось, что накричать будет проще, чем всё бросать и искать детского отоларинголога.

– Ваня, тебе что, пять лет?! – вспыхнул он. – Да даже в пять лет себя так не ведут!

И ещё зачем-то сказал про Мики. Сравнил их. Что-то вроде: «Мики такого с двух лет не вытворяет».

Ваня притих и перестал баловаться. Слава подумал, что нужно будет его потом обнять, у него было такое правило для самого себя: сделал что-то неправильное в отношении детей – ничего страшного, но сделай взамен что-нибудь правильное.

Потом он отвлекся на поиски психотерапевта для Мики и забыл обнять Ваню. А теперь, в отделении детской реанимации, больше всего на свете хотел оказаться этажом выше и вытаскивать таблетки из Ваниного носа.

За два часа до он раздраженно поторапливал Ваню: «Одевайся быстрее!», а тот, как обычно, потерял свои шорты от формы, и Слава сказал ту дурацкую родительскую фразочку: «Вот я же сейчас их найду», и, зайдя в его комнату-гардеробную, действительно нашёл – на полу, между мусорным ведром и письменным столом. Передал их Ване, тот виновато улыбнулся, а Слава сказал: «Наведи здесь порядок».

За час до, отправляя Ваню на поле, он сказал ему: «Всё, давай». Почему-то не сказал: «Удачи». Теперь снова и снова спрашивал себя: почему не сказал ничего мягче, ласковей, лучше?

За секунду до он вообще не думал о Ване. Он думал о Мики, о психотерапии, о Льве, об их отношениях, и снова – о психотерапии, только уже для Льва, а потом – раз – и всё. Всё это стало неважным.

Дальше он помнил только, как сидел на траве рядом со Львом, смотрел на бездыханное Ванино тело, трепыхающееся от мощных нажатий на грудную клетку, и думал: «Господи, если ты его заведёшь, я прощу тебе всё на свете». Так бы и было. Но реанимационная бригада приехала раньше.

Потом он поехал с Ваней в больницу, а Лев не поехал, и Слава понял, что ничего прощать не собирается. В тот момент, когда он был нужен здесь больше всего, когда был нужен их ребёнку, он решил сделать вид, что остаётся с Мики. Но они должны были приехать сюда вместе. Втроём. Разве не так поступают в семьях, за целостность которой так борется Лев?

Красочней всего об этой целостности говорил коридор реанимации, в котором Слава сидел абсолютно один. Там даже не было других родителей, и это злило Славу больше, чем Лев, оставшийся дома. Он злился на всех родителей мира, которых там не было, которые сидели дома, попивали чаёк и делали телевизор громче, потому что их счастливые здоровые дети слишком расшумелись.

Он ходил туда-сюда вдоль реанимационных палат, представляя, что Лев всё-таки поехал с ним. Он был бы спокоен, сидел на мягких креслах канадской больницы и сыпал медицинскими терминами, пытаясь доказать Славе, что всё будет в порядке, и Слава бы ему верил, потому что кто в этом понимает больше, чем Лев?

А теперь ему нельзя было даже позвонить: на входе в реанимацию висел знак с перечеркнутым мобильным телефоном. Нельзя принимать звонки, нельзя разговаривать, нельзя громко паниковать. Нельзя ничего, что хотелось делать больше всего на свете, поэтому Слава без перерыва ходил – до ощущения слабости в ногах.

Потом, спустя миллион часов и, может быть даже, несколько дней, появился врач и сообщил Славе, что Ваня «в стабильном состоянии».

– В коме, – добавил он сразу после.

Слава хотел бы понадеяться, что неправильно его понял, но «кома» на английском и «кома» на русском звучат абсолютно одинаково.

– Это называется в стабильном? – нервно усмехнулся он.

Не хотел усмехаться, но получилось само по себе.

– Это называется «стабильно тяжелое состояние». Это хорошо.

– Хорошо? – переспросил Слава.

– Это лучше, чем могло быть.

Слава засмеялся, и это было ещё хуже, чем продолжать усмехаться. Он опустил взгляд на бейджик врача: «Доктор Тонг, врач-реаниматолог», и совсем ни к месту подумал: так вот, чем занимается Лев на работе – выходит к людям по несколько раз на дню и буднично сообщает про «стабильную кому» и внезапную смерть. Этакий посыльный между родственниками и смертью.

Слава сделал глубокий вдох, подавляя неуместный приступ смеха, и попросил увидеть сына.

Всё это уже происходило однажды и повторялось снова. Он уже заходил в палату детской реанимации к своему ребёнку. Десять лет назад Мики также лежал в кровати (только у него была совсем крохотная и допотопная, с железными ставнями), у него были такие же трубки в носу, он тоже не реагировал на Славин голос.