Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Почти 15 лет

Лев [1]

Бум.

Шоркающий звук.

Снова бум.

Шоркающий звук.

И так без перерыва, уже больше пяти минут.

Ваня стоял на ступеньке, перед подъездом, и возил свой маленький чемодан на колесиках туда-сюда: со ступеньки вниз, на асфальт, потом, елозя колёсами по бетону, затаскивал его обратно, на лестницу, и опять сбрасывал вниз.

Бум.

Тш-ш-ш-ш.

Бум.

– Хватит, – Лев положил руку на чемодан, препятствуя следующему движению.

– Я не хочу ехать, – проканючил Ваня.

– Значит, полетишь.

– Лететь я тоже…

– Хватит, – на этот раз Лев использовал взгляд: поймал бегающие Ванины глазки и заставил их замереть на месте.

Мальчик замолчал и отпустил ручку чемодана. Лев, как бы удостоверившись, что младший его понял, шагнул в сторону. Обернулся на Мики: тот сидел на скамейке, неотрывно глядя в телефон, и быстро-быстро стучал по экрану большими пальцами. Лев вздохнул: он умудрился упустить момент, когда в его семье стало два трудных подростка, вместо одного.

Это хорошо, что он пока молчит. Когда он заговорит, он тоже скажет…

– Чё там, долго ещё?

Ну вот, заговорил.

Поднявшись со скамейки, Мики повернулся ко Льву, адресуя своё «чё там» – ему. Льва раздражило это «чё».

Он скучал по прежней версии Мики, по спокойному и боязливому малышу, который видел в нём, во Льве, Супергероя. Теперь перед ним стояло лохматое существо со скрипуче-ломким голосом (который то и дело давал петуха), смотрело из-под отросших соломенных волос нагловатыми глазами и, казалось, не видело авторитета ни во Льве, ни в ком бы то ни было ещё.

В прошлом месяце этому существу исполнилось пятнадцать. Лев тогда выдохнул с облегчением: целый год он опасался, что рубеж в четырнадцать лет парень не перейдёт. Такой странный, иррациональный, почти мистический страх. Он забыл, что в пятнадцать становишься ещё сложнее.

Лев не успел ответить на это «чё», из подъезда вышел Слава – он задержался: перекрывал воду и запирал дверь. Его появление стало ответом.

– Такси подъедет через две минуты, – коротко сообщил он, бросив взгляд на экран смартфона.

Ваня с новой силой принялся ныть – на этот раз, перед Славой.

– Я не хочу-у-у е-е-еха-а-ать!

– Останешься с бабушкой и собакой? – предложил Слава, видимо, уверенный, что тот не согласится.

Ваня же просиял:

– Давайте!

– Нет.

Мальчик поник, а старший сын неожиданно поддержал родителей:

– Ваня, прекрати ныть.

Лев удивился: и давно Мики начал затыкать Ваню в вопросах протестов против переезда? Но следующая реплика расставила всё по местам:

– Я тоже не хочу ехать, но я ж молчу.

– Уже не молчишь!

– А до этого молчал.

– Ну и терпила.

– Э, слышь!..

Ваня показал Мики язык, Мики перехватил его локтем за шею, Ваня заорал, Мики захохотал, Лев сказал:

– Хватит!

Мальчики, как по команде, отпрянули друг от друга. Ваня принялся тереть шею под воротником футболки и обиженно зыркать на брата. Мики хихикал. Лев почувствовал себя странно: неужели он больше ничему не научился в этом родительстве, кроме как «хватит»?

Ребята забрались на заднее сидение подъехавшего такси, Лев остановился возле багажника, чтобы загрузить сумки. Слава встал рядом, хотя его помощь была не обязательна, и сказал так, что слышал только Лев:

– Я чувствую себя странно от того, как они сопротивляются.

Лев подумал: «Я чувствую себя солидарно». Но вслух сказал:

– Забей. Мы взрослые, нам виднее.

Лев взялся за крышку багажника, чтобы захлопнуть его, а Слава, перехватив, остановил его в движении.

– Последняя возможность передумать.

Лев усмехнулся:

– Почему? Можно будет передумать в аэропорту.

Он пытался шутить, но Слава смотрел серьёзно, и Лев сказал ему то, что тот хотел слышать больше всего:

– Всё нормально. Я не передумаю. Поехали.

Три года назад, когда они обсуждали это впервые, он сказал ему то же самое.

«Надо валить», – первое, что он услышал от Славы в тот поздний вечер, на кухне, где они общались вполголоса, чтобы не разбудить Мики. Несколько часов назад, вернувшись из полицейского участка, их сын поведал им свою версию случившегося.

Илья, его одноклассник, обидно шутил, что Слава – гей и болен СПИДом, а Мики, не выдержав обиды и несправедливости, кинулся на мальчика с молотком (который, по счастью, отобрали, и в ход отправились только кулаки). Для Славы всё было однозначно.

– Ты что, не видишь, как это его доводит? – спрашивал он.

– Что «это»?

Слава развернул мысль:

– Как ему тяжело быть частью нашей семьи в этой стране, в этом обществе.

Лев сказал тогда, впрочем, не очень уверенно:

– Думаю, не настолько тяжело, чтобы за молоток хвататься…

– Это нервный срыв. Тебе же сказали.

– А ты не думаешь, что он просто…

Лев посмотрел на Славу, не зная, как это правильней сказать. Он воспитывал Мики уже седьмой год, но так и не чувствовал себя полноправным отцом: каждый раз, когда он хотел сказать Славе что-то неприятное про Мики, он боялся, что обидит этим и Славу, и Юлю, и весь их генетический код, и, может, даже опорочит родословную, и… В общем, это сложно. Сложно говорить что-то поперек кровных уз, всё время чувствуешь себя неуместным.

Лев хотел в тот раз произнести: «…он просто ебнутый». Но не смог. Попытался иначе:

– Он просто… просто не в порядке. И это не связано с нами.

– А с чем связано? – Слава смотрел пристально, не мигая.

Лев стушевался под этим взглядом, как это часто бывало, когда они обсуждали Мики. У Славы оказалась нерушимая монополия на правильные ответы о нём: Мики не балуется, он просто неусидчивый. Мики не капризный, он просто устал. Мики не аутист, он просто интроверт (ладно, потом Лев и сам признал, что про аутиста сказанул лишнего). Но в тот день Мики пришёл домой перемазанный кровью, как персонаж, сошедший с экрана фильма-ужаса – и, если бы такой фильм действительно существовал, Лев не сомневался: это был бы фильм о ебнутом подростке.

Он сделал глубокий вдох, чувствуя себя, как перед прыжком в пропасть, и вкрадчиво проговорил:

– Слава, я просто хочу сказать, что, возможно, в другой стране он будет вести себя точно также, и в другой стране тебе придётся за это отвечать. По-настоящему, а не на педсовете перед училками.

Слава, мотнув головой, вымученно засмеялся:

– Ты всё время пытаешься обвинить его чёрт знает в чём.

– Да я не…

– Аутист, психопат, кто дальше? Не надоело перебирать диагнозы?

– Они ведь не безосновательны.

Слава замолчал. Его мягкие черты лица неожиданно заострились и даже ямочка, проявившаяся вдруг на щеке, дыхнула холодом.

Лев, выдержав этот холод, повторил:

– Давай просто признаем, что они не безосновательны.

Слава качнул головой.

– Я уеду отсюда, – сообщил он бесцветно. – Если хочешь, можешь поехать с нами.

Лев помнил, что его тогда поразило больше всего: не безапелляционное заявление Славы об отъезде и даже не то, как спокойно он поставил Льва перед фактом, как перед неизбежным. Больше всего поразило что он, Лев, потратив на Мики вот уже семь лет своей жизни, ничего не может этому возразить. У него нет никакого права ему возражать. И тогда, кажется, он тоже подумал: а в другой стране оно бы было.

Теперь, три года спустя, они сидели в такси, плетущемся по новосибирским пробкам в Толмачево. Лев почти верил, что хочет этого также сильно, как Слава. Он тоже ехал туда за правами: там, где у них будет официальный брак, там, где их признают полноправными родителями, там, где он перестанет быть папой, которого никому нельзя показывать, он, наконец, почувствует себя частью семьи. Вклинится в эти кровные узы хотя бы юридически.

Время от времени предвкушение от переезда сменялось тревогой: кажется, я всё это уже где-то видел.

Ты опять побежал от одиночества. И опять не в ту сторону.

Заткнись.

Мы там уже были.

Заткнись.

Лев посмотрел на Славу через зеркало заднего вида. Чепуха какая, сейчас всё по-другому: он взрослый, он его любит, они всё продумали…

Только ты тот же самый.

Заткнись.

А над Толмачёво, тем временем, сгущались тучи. Рейс перенесут на час из-за грозы: ещё один час, который Лев проведёт, гоняя по кругу свою неаккуратно брошенную реплику: «Можно будет передумать в аэропорту».

Почти 15 лет. Слава [2]

– Слава! Слава! Слава!

Под ухом не переставая звенел детский голосок.

– Слава! Слава! Слава! Хочешь расскажу про Незер?

Капучино медленно, капля за каплей, наполнял бумажный стаканчик. Устало подперев плечом аппарат с кофе, Слава мысленно поторапливал допотопную машину.

Позади остался пятичасовой перелёт, а впереди маячили незабываемые девять часов на борту: и, помня, как прошли предыдущие пять, Слава надеялся, что дети достаточно устали, чтобы просто вырубиться и не трепать ему нервы.

Но Ваня уставшим не выглядел.

– Ну Слава! – мальчик ещё три раза туда-сюда проскакал мимо. – Ну, хочешь расскажу про Незер?

– Расскажи, – не слишком заинтересованно откликнулся тот.

Ваня просиял.

– Это нижний мир, там моря из лавы и души мертвецов, типа как ад, прикинь?

– Ага.

– А знаешь, как туда можно попасть?

– В ад?

– Ага!

«Думаю, воспитывать тебя с другим мужчиной для этого достаточно», – с усмешкой подумал Слава, а сам спросил:

– Как?

– Нужно построить портал из обсидиана и поджечь его!

– Ну ничего себе!

Он ничего не понял. Ваня наматывал край футболки на указательный палец и захлебывался от слов:

– Мне больше всего нравится Нижний мир, потому что там кучу всего можно достать, типа кварца для крафта, или огненные стержни, чтобы варить зелья, и с ними ещё, тем более, можно попасть в космос, ну типа космос, он называется Край, и ещё там есть незерит, чтобы делать инструменты и броню, и вообще куча всего!

Аллилуйя. Стаканчик с кофе наполнился до краев. Слава, прихватив его, направился к мягким диванам, а Ваня засеменил следом, тараторя без остановки:

– Там есть два вида лесов, в одном спаунятся хоглины и пиглины, а в другом живут жители Края, и там ещё можно найти базальтовые дельты, они из базальта и чернокамня, это типа выдуманный камень, как типа булыжник…

«Лучше бы ты так в школе учился», – думал Слава, время от времени кивая и поддакивая.

В лаунж-зоне, такой же измотанный, как сам Слава, откинувшись на кожаную спинку и прикрыв глаза, сидел Лев. Чтобы сгладить ожидания трёхчасовой пересадки, они заплатили за VIP-зал и теперь, заняв сразу два мягких дивана (на одном из них ещё несколько минут назад возлежал Мики), ждали начала регистрации на рейс Сеул-Ванкувер.

Слава сел рядом с будущим мужем, приобнял его свободной рукой – голова Льва тут же переместилась со спинки на Славино плечо. Отпив кофе, Слава, оглядевшись по сторонам, спросил:

– Где Мики?

– Ушёл куда-то, – нехотя ответил Лев.

– Ты не спросил куда?

Тот повёл плечом, как бы отмахиваясь:

– А куда он денется? У меня его паспорт. Он у нас в рабстве.

Слава посмеялся, а Ваня, на секунду присев на краешек, бросил ревностный взгляд на родителей, снова вскочил и подлетел к ним: залез под Славину руку (ту, что сжимала стаканчик с кофе) и сообщил:

– Я тоже хочу обнимашки!

Слава, едва не облив Ваню, с раздражением проговорил:

– Ваня, осторожней! У меня горячий кофе!

Мальчик, мигнув, выбрался из-под его руки и снова отсел на краешек. Он растерянно заморгал, а грудная клетка под футболкой с изображением кубических героев Майнкрафта заходила туда-сюда. Слава, ощутив болезненный укол вины, отставил стаканчик на журнальный столик и, протянув руку к Ване, примирительно сказал: – Давай обнимемся.

Тот мотнул головой: мол, не надо уже. Слава вздохнул:

– Я просто испугался, что обожгу тебя.

Ваня, засопев, буркнул, вставая с дивана:

– Поищу Мики…

Слава с тяжелым чувством на сердце посмотрел в след поникшей спине. Ну вот: опять на всех любви не хватило.

Ваня его беспокоил. В их семье ни один из детей не оправдал ожиданий: они думали, что Мики будет проще, а Ваня – сложнее, но всё сложилось с точностью да наоборот. За год жизни в семье детдомовский Ваня перестал материться в присутствии взрослых, стал ручным любителем обнимашек и оформился в забавного ребёнка с безобидными причудами. Чего нельзя сказать о домашнем мальчике Мики, который, взрослея, всё больше поражал размахом своих проблем: казалось, в его голове проводится ежегодное состязание тараканов в спринтерской гонке. Неконтролируемая агрессия, суицидальные мысли, депрессия… Что дальше?

– От него кто-нибудь залетит, – с тревогой говорил он Льву, когда их четырнадцатилетний сын пришёл домой с засосами на шее. – От него точно кто-нибудь залетит. Это логичное продолжение всего, что мы уже пережили.

Через пару месяцев тревога несколько развеялась, когда Лев поведал, как невовремя вернулся домой и увидел Ярика, поспешно слезающего с Микиных коленок. Слава, испытав облегчение (неужели никто не залетит?), всё равно шутливо поморщился:

– Не рассказывай мне таких ужасов про малыша Мики.

В его голове он всё ещё был пятилетним карапузом, и Славе не хотелось представлять, как к этому карапузу кто-то забирается на коленки.

В отличие от Льва, который незамедлительно начал задаваться вопросами, почему Мики гей и кто в этом виноват, Слава о таком не думал вообще. Он думал: «Слава богу, что Мики гей, это избавит нас от многих проблем». Периодически, вспоминая его детскую любовь к Лене, он тревожился: «А вдруг бисексуал?», но тут же выруливал эти мысли в рациональное русло: главное, что сейчас он с Яриком, никто из них не залетит и Слава не станет дедушкой в тридцать лет.

Так или иначе, Ваня жил в тени Микиных проблем, о которых Слава и Лев были вынуждены думать постоянно. Слава прочитал с десяток книг по воспитанию, он знал, что трудные дети больше всего нуждаются в любви, и так сильно старался любить Мики, что, когда младший сын попадался под руку (а в руке, тем временем, был горячий кофе), Славу невольно раздражала Ванина прилипчивость.

А теперь, глядя на удаляющуюся спину, на острые лопатки под футболкой, Слава вдруг почувствовал себя таким… таким отстойным.

Перед отъездом Ваня рассказал им, что влюблен в девочку из соседнего дома, и поэтому не хочет уезжать – из-за неё. Они сказали ему: «Ерунда, первая любовь быстро проходит». Что-то такое ответил Лев. Но и он, Слава, не возразил этой реплике. Он спрашивал себя: «А что я могу сказать? Мы не останемся здесь только потому, что в соседнем доме живёт красивая девочка».

Несколько лет назад, когда Мики был чуть старше Вани, он тоже влюбился в девочку, и она разбила ему сердце. Слава тогда накрыл его пледом, уложил к себе на колени и обнимал несколько часов, пока Мики не успокоился и не заснул. Только сейчас, в аэропорту Сеула, он спросил сам себя: почему он не сделал для Вани того же самого?

Мики, неожиданно плюхнувшийся на диван напротив, вырвал Славу из размышлений. Он встревоженно спросил у сына:

– Ты где был?

– Сосал в туалете у спидозного наркомана, – ответил тот, глядя в мобильник.

Слава так и не придумал, как реагировать на подобные заявления сына. «Не смешно»? А если он и не шутит? Зная Мики, он может и не шутить…

Мики поймал его взгляд и фыркнул, закатывая глаза к потолку:

– Господи, я просто ходил поссать… – и заткнул уши наушниками.

Слава слегка наклонил голову к плечу, скосив взгляд на уютно пристроившегося Льва: как тебе, мол, твой сын? Лев негромко шепнул:

– Пубертатная зараза…

Слава улыбнулся: иногда разные подходы к воспитанию сына разъединяли их, но в другие разы объединяло родительское раздражение – одно на двоих.

Прошло больше десяти минут в умиротворенной тишине, которые они со Львом провели в обнимку, наблюдая перед собой старшего сына, прежде чем Славу кольнула тревога: слишком тихо. Он вздрогнул, подался вперед, выпуская из объятий Льва, спросил: – Где Ваня?

– Кажется, собирался искать Мики, – припомнил Лев, не выражая особого беспокойства.

– Но Мики-то здесь.

Он найдёт Ваню в другом конце лаунж-зоны, залипающего на рыбок в большом аквариуме, и, сделав голос строже, скажет, чтобы тот не отходил так далеко. Мальчик нехотя отлипнет от стекла и поплетется за ним, обратно к диванам. По пути Слава, обернувшись, сделает неловкую попытку наладить тактильный контакт, взъерошить сыну волосы, но Ваня увернется от его руки.

До самого выхода на посадку ему будет вспоминаться, как ни один из них не заметил, что Ваня пропал.

Почти 15 лет. Лев [3]

Больше всего Лев жалел о доме. О настоящем деревянном доме на берегу моря. В Новосибирске у них такой был, хотя в Новосибирске даже не было моря.

Ну, такого моря, про которое бы знал кто-то, кроме самих новосибирцев. Морем называли Обское водохранилище – этакая бескрайняя лужа без берегов. Если не смотреть на картах и не искать водохранилище на спутниковых снимках, вот так, стоя на пляже в окружении единичных сосновых деревьев (ну, прямо как пальм), запросто можно поверить, что смотришь на часть Мирового океана.

Про дом тоже никто не знал, кроме них двоих. Даже дети не знали. Нет, не так: особенно дети не знали. Ведь дом и нужен был для того, чтобы от них прятаться.

А ещё от родительских обязанностей.

От работы.

От быта.

От взрослой жизни.

Лев придумал это десять лет назад, когда Мики только появился в их жизни. Больше всего в родительстве его пугала не ответственность, и даже не сама опасность затеи, а то, во что оно способно превращать отношения. Он боялся за себя и Славу. В детстве он видел, как это случилось с его родителями, как это случалось с родителями его друзей: усталость друг от друга, пустые взгляды, молчание за ужином, сон в разных кроватях – поверить невозможно, что когда-то эти люди любили друг друга больше всего на свете.

Он верил, что у них так не будет – верил целый год, пока не случилось Утро Шестого Марта. Вообще-то, самое обыкновенное утро. У других семей таких, наверное, навалом. Льву нужно было на работу к восьми, Славе – на какую-то конференцию для художников и дизайнеров к девяти, а Мики – в детский сад, но он тянул время, бесконечно долго завтракая овсяной кашей. Лев поторапливал его каждый раз, как проходил мимо («Мики, пожалуйста, ешь быстрее»), но чем больше отец об этом просил, тем медленнее жевал мальчик.

Стрелки на часах показали 7:40, а Мики так и сидел над тарелкой с кашей. Слава, пристроившись рядом за столом, рисовал в планшете. Лев, глядя на эту картину, вспыхнул. Гнев перепал не на Мики, а на Славу.

– Почему он ещё не одет? Я опаздываю.

Слава удивленно посмотрел на Мики.

– Ему шесть, он сам может одеться.

– А ты не можешь с этим проследить? – он бросил взгляд на планшет в его руках. – Ты всё равно ничем на занят.

– Вообще-то я за…

– Вообще-то это не так важно, как то, что в восемь утра я должен быть на работе, а в восемь тридцать на операции!

Помолчав, Слава твёрдо ответил:

– Но для меня это важно.

– Ты можешь просто собрать его и не спорить со мной за двадцать минут до начала рабочего дня?

Слава не продолжил спор. Мики, напуганный разговором на повышенных тонах, перестал сопротивляться и второпях натянул на себя вещи, надев футболку задом-наперед (перенадевал уже в коридоре). Когда они вышли за порог квартиры, Лев ушёл, не поцеловав Славу на прощание – просто забыл. Впервые забыл об этом.

Потом, когда эмоции схлынули, он много думал о раздражении, охватившим его в тот момент. Конечно, он и раньше раздражался на Славу: когда тот, дразня Льва, называл «красавчиками» других мужчин, или когда надевал рваные джинсы в тридцатиградусный мороз, или когда в десятый раз подряд заставлял смотреть с ним первый сезон «Теории большого взрыва». Но он ещё никогда не злился на Славу из-за каши, ребёнка и опоздания на работу.

«Наверное, это оно», – подумал Лев.

Вечером, вернувшись домой, он встретил Славу долгим, глубоким поцелуем (компенсация за его отсутствие утром) и сказал:

– Собирайся, у меня для тебя сюрприз.

Слава обернулся на детскую.

– А Мики?..

– Я позвонил твоей маме, она придёт через десять минут.

– Ты говорил с моей мамой? – опешил Слава.

– Да.

– А моя мама говорила с тобой? – это удивило его ещё больше.

Лев снова утвердительно кивнул.

– Она останется с ним ночевать.

– А где будем ночевать мы? – уточнил Слава, прищуриваясь.

Лев улыбнулся:

– Не здесь.

Тогда и появился дом на берегу Обского моря. В начале марта, когда сосновые леса утопали в снегу, дом выглядел как скандинавская мечта об уединенной жизни: маленький (со спальней, гостиной, кухней и чердаком), но уютный, пахнущий древесиной и свежим ремонтом. Они провели в нём одну ночь – в ту ночь, когда впервые за год родительства можно было заниматься сексом со звуком – а утром Лев сказал: – Давай его купим.

Они лежали на просторной кровати, Слава, прильнув к его плечу, вздохнул:

– Думаю, мы не можем его купить.

Недавно они купили Киа Соренто, и это был предел их возможностей. Дом на берегу, пусть и самодельного, но моря, стоил куда дороже.

– Сейчас не можем, – согласился Лев. – Но через пару лет…

Слава засмеялся:

– Доктор, вы намерены разбогатеть?

– Мне доплачивают за вредность, – в тон ему ответил Лев.

– О, хоть где-то твоя вредность пригодилась.

Лев потянулся к подушке (на той огромной кровати их было четыре штуки) и легонько хлопнул ею по Славиной голове. Тот, не оставшись в долгу, нанёс ответный удар. Они засмеялись, завязалась шуточная потасовка: Лев попытался выхватить подушку из Славиных рук, дёрнул на себя и Слава – нос к носу – упал на него сверху. Тёмно-карие глаза прошлись нежным взглядом по губам, а затем, бегло изучив лицо, встретились со взглядом Льва, и тот замер, ощутив приятную щекотку в груди. Как будто не прошло пяти лет.

– Давай сделаем всё, чтобы это сохранить, – шепотом попросил Лев.

Слава понял его, и Лев догадался: он почувствовал то же самое.

– Давай.

Через два года это стал их дом.

Они провели в нём почти семь лет – каждые выходные, каждый отпуск, каждые Микины «в гости к бабушке», каждую поездку в летний лагерь. В общем, каждый день жизни, в который можно было не помнить, что у них есть ребёнок. Они смотрели фильмы, ели мороженое, читали друг другу вслух, занимались сексом, плавали в море, гуляли по берегу, встречали закаты, встречали рассветы (потому что всё равно не спали), и чувствовали, что этот мир принадлежит только им.

В доме действовало правило: «Мы поговорим о Мики в понедельник». Неважно, какой был день недели, и неважно, приехали они на выходные или на несколько недель: пока они в доме, они не говорили о Мики. Год назад, конечно, это правило включило в себя и Ваню, но формулировка не изменилась: если кто-то один начинал обсуждать проблемы детей, второй напоминал: «Мы поговорим о Мики в понедельник».

Это был лучший дом на свете. Как будто они построили шалаш из стульев, накрылись одеялом, спрятались от остального мира, и это сработало. Как будто сбылась детская мечта. Они ни разу в нём не поссорились.

А теперь продали.

Лев понимал, что это правильное, рациональное, взрослое решение, но противился ему всем нутром. Слава говорил, что эти деньги будут нужнее в Канаде, и Лев согласно кивал, потому что это правда, но тут же спорил:

– Но это же… наш дом.

– Я понимаю, – заверял Слава. – Но зачем нам здесь «наш дом», если мы будем там?

Льву нечего было на это возразить. По крайней мере, он убедил его не продавать квартиру: и убеждение это сработало только потому, что в глубине души они оба знали, чья она на самом деле. По совести, а не по бумагам.

Но с домом всё было сложнее.

Потом Слава решил избавиться от машины.

– Зачем её перевозить? – спрашивал он. – Это будет стоить дороже, чем купить новую.

Лев сразу вспомнил всё: как они выезжали к морю, как Мики пролил сок на заднем сидении, как они слушали «Богемскую рапсодию» на полной громкости, открыв окна, словно в «Мире Уэйна».

– Нет, только не машину! – запротестовал он.

– Лев, она старая…

– Сам ты старый!

– Кто бы говорил!

Он перешел на мольбу:

– Пожалуйста, давай оставим машину.

Слава тяжко вздохнул:

– Почему это так важно?

Лев посмотрел ему в глаза и сказал самое честное, что вообще когда-либо говорил за свою жизнь:

– Потому что мы едем в какую-то срань за тридевять земель, где у меня не будет ни одного напоминания об этом месте, где я встретил тебя и попал в лучшую версию своей жизни.

Слава, улыбнувшись, показал ямочку на щеке, и справедливо возразил:

– Но там буду я. Мы создадим новые воспоминания. Новые «наши места». Разве это не лучше?

– Не лучше, – по-детски возразил Лев.

Он не знал, как ему объяснить. Не знал, как рассказать Славе, что с того момента, как они начали готовиться к переезду, ему кажется, что они прощаются. Что он мог сказать? «У меня плохое предчувствие»? Но он же не из тех, кто верит в «предчувствия». Он рациональный. По крайней мере, пытается таким быть.

– Ты романтичный, – сказал Слава, улыбнувшись.

– Ничего подобного.

– Во всём видишь какой-то символизм, – продолжил тот, не слушая возражений. – Это круто.

– Нет, не вижу.

Он посмотрел на Льва с хитрой усмешкой:

– Можем тогда не брать с собой эту стремную биту, которой двадцать с хером лет?

Лев нахмурился:

– Не можем.

Слава рассмеялся.

Он отстоял перед ним квартиру, машину, биту, но дом отстоять не смог. И чем дольше тосковал по нему, тем явственней понимал, что это не тоска по дому, это – обида на Славу. Напарник, с которым ты строил шалашик в детстве, раскурочил его и сказал, что больше не хочет играть. Уходя, прихватил с собой стул.

Примерно так чувствовал себя Лев, когда вспоминал, с какой легкостью Слава принял решение о продаже. Потом он много думал об этой семантике слов: почему «продать дом» звучит так странно, так двусмысленно? Не потому ли, что в тот день было продано нечто большее?

«Просто ты опять видишь ненужный символизм», – раздражался он сам на себя.

Ну, может быть.

И всё-таки?..

Почти 15 лет. Слава [4]

Он не считал, что давит с переездом. Он со всеми разговаривал честно.

Сначала, конечно, со Львом – с ним разговоры начались гораздо раньше, ещё до всяких конкретных решений о Канаде. Десять лет назад, когда они стали родителями, Слава впервые сказал, что в России оставаться нельзя. Это был 2009 год и как ему казалось теперь, из 2019-го, то было не худшее время в стране.

Лев работал реаниматологом второй год и все свои «нет» аргументировал словами о профессии, дипломе и семи годах жизни.

– Ты просто предлагаешь мне выкинуть семь лет жизни, которые я потратил на эту профессию, и начать заново, – говорил он.

– Можно переучиться, – неуверенно возражал Слава.

Он, со своим образованием колледжа, где его учили рисовать ровную линию под линейку, чувствовал себя не имеющим права давать Льву советы. Но переучиться и правда было можно…

– Это еще несколько лет, – напомнил Лев.

– Но меньше семи.

Каждый раз, когда они об этом говорили, Лев начинал заводиться.

– Слушай, я всё время делаю так, как хочешь ты, – с раздражением высказывал он. – Сначала ты решил, что хочешь воспитывать ребёнка, и я сказал – хорошо. Потом ты решил, что мы должны делать это вместе, и я снова сказал хорошо. А теперь ты говоришь, что из-за этого ребёнка я должен бросить всё, что для меня важно, и срочно эмигрировать, и каждый раз я слышу один и тот же ультиматум: или я делаю так, как ты скажешь, или мы расстаёмся.

– Это не ультиматум… – попытался возразить Слава, но Льва уже было не остановить.

– Тебе самому ничуть не страшно, что я приму эти условия? Или тоже скажу: или я, или пошёл на хер? Почему ты так легко разбрасываешься нашими отношениями, они для тебя ничего не значат?

«Потому что я – отец», – мысленно ответил Слава.

Он искренне считал, что теперь это важнее всего. Он должен действовать в интересах Мики – в ущерб себе, в ущерб Льву, в ущерб их отношениям. Мики был отличным малышом, всегда здоровался со взрослыми, вежливо вёл себя в гостях, осторожничал с незнакомцами, никого не обижал на детской площадке, умел делиться конфетами, не задирал нос и не писал в штаны, а значит, представлял собой идеал пятилетнего человека. Потом Слава будет анализировать его годами: каким Мики пришёл к нему от сестры и в кого превратился рядом с ним.

Он будет вечно возвращаться к этому вопросу: в какой момент?

Когда они учили его врать?

Когда прятали фотографии семьи от одноклассников?

Когда заставляли переписывать сочинения?

Когда Лев его ударил?

Когда он ушел из дома?

Эти мысли приведут к тому самому, первому разговору об эмиграции, когда Слава растерялся от слов: «Тебе самому ничуть не страшно?» и понял, что ему страшно. Ответил:

– Я не ставлю тебе ультиматум. Я просто обсуждаю с тобой возможность эмиграции.

– Тогда вот моё мнение: я против, – твердо сказал Лев.

А Слава просто кивнул:

– Хорошо.

Вот где был момент, когда он должен был поступить иначе. Он должен был сказать, что так и есть, это ультиматум, он уезжает и забирает славного жизнерадостного малыша с собой, пока государство их не уничтожило. Но он согласился ничего не делать, потому что в 2009-м ещё верил в страну, в сменяемость власти и в любовь.

Уже через четыре года у него осталась только вера в последнее. А ещё через три, когда Мики вернулся домой в окровавленной одежде, он понял, что готов этой верой пожертвовать.

Лев сказал, что это нечестно.

– Ты предложил воспитывать ребёнка вместе, назвал нас, нас обоих, его родителями, не возражал, когда я превратился в «папу», но чуть что, грозишься, что свалишь вместе с ним, независимо от того, согласен я или нет.

Слава справедливо заметил:

– Многие родители так делают, когда у них не сходятся взгляды на то, как будет лучше для детей.

– Да, вот только у меня нет возможности этому препятствовать, отсудить у тебя сына или хотя бы просто право на свидания.

Слава улыбнулся: это была нужная зацепка.

– А знаешь, почему такой возможности нет?

Лев молчал, и Слава ответил за него:

– Потому что здесь, в России, нет прав ни у нашей семьи, ни у нашего сына, ни у тебя лично. Я предлагаю тебе переезд, который всё это даст.

– Конечно, прям сразу, – иронично закатил глаза Лев.

– Не сразу, – согласился Слава. – Но хоть какие-то права мы сможем получить достаточно быстро. Например, заключить брак, это уже сделает нашу семью юридически видимой.

Этот напряженный разговор встанет на паузу, Лев прервет его словами: «Мне нужно подумать», и Слава даст ему время, не возвращаясь к дискуссии долгих три недели. Однажды Лев, придя с работы, поцелует его на пороге и тут же скажет: «Ладно, я готов обсуждать варианты… Куда ты там хотел?», а Слава улыбнется, выпалив: «Канада!».

И, хотя формально спор будет улажен, они начнут разговаривать «как обычно» и даже научатся в спокойном тоне обсуждать переезд, Славу ещё долго будет тревожить в какой неприятной, раздраженной дискуссии впервые прозвучало предложение заключить брак. Он сотни раз представлял, как сделает Льву предложение, и ни в каких фантазиях это не выглядело так погано, как получилось на самом деле: заключим брак, чтобы судиться друг с другом. Как удобно! И это ведь он, Слава, об этом первый сказал…