Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Нет. Ничего не было.

Третья хорошая новость.

– Я пустил тебя в квартиру?

– Тебе пришлось, – пояснил викинг. – Без меня ты бы не дошёл до кровати.

– Ясно, – растерянно выдохнул Лев, щурясь и оглядывая комнату. – Который час?

– Семь-тридцать.

Лев провёл ладонями по лицу, пытаясь осознать неумолимо приближающееся рабочее время.

– Мне нужно на работу…

– Я бы не советовал.

– Я должен.

Проходя мимо викинга, заполнившего своим мускулистым телом почти весь дверной проём, Лев почувствовал себя неуютно: в редкие моменты своей жизни он ощущал себя меньше и слабее кого-то другого. Может быть, только с отцом.

Он заперся в ванной комнате, врубил холодный душ, скинул с себя футболку, потянулся к ремню на поясе, но пальцы уперлись в джинсовую ткань: ремня не было. Это странно: он помнил, как затягивал его накануне. Он носил его не столько из необходимости, сколько по привычке.

Решив, что снял его ночью, он разделся и залез под ледяные струи, надеясь быстро привести себя в чувства. Вода ударила, как мелкие камешки, и защипала, как сотни невидимых ссадин. Он оглядел себя: на руках, ногах, животе и бёдрах множились синяки и покраснения – одни размытые и как будто бы случайные, другие – пугающе конкретные. На запястьях виднелись следы с кровоподтеками – они шли вкруговую, как красные ленты, обвязавшие его руки. Колени разодраны, будто выскобленные наждачной бумагой – именно колени защипало в первую очередь, когда он залез под воду.

«Наверное, я падал и ударялся о предметы, когда был пьяным», – резонно рассудил Лев. Это объясняло всё. Почти всё.

Вернувшись в себя настолько, насколько позволяло придавившее утреннее похмелье, он выбрался из душа, надел джинсы и вышел в гостиную. Викинг, привалившись к стене возле книжной полки, листал «Мастера и Маргариту» – единственную книгу, которую Лев всюду таскал за собой, потому что именно она помогла выбраться из бездны в прошлый раз.

Когда он уезжал из Ванкувера, вытащил из рамки одну фотографию: на ней были Лев с пятилетним Мики, оба в белых рубашках – кажется, перед походом в театр, и Лев поправлял на сыне воротничок. Он вложил эту фотографию в задний форзац «Мастера и Маргариты», и теперь викинг, перелистнув до конца, вытащил её и, бегло пройдясь взглядом по снимку, посмотрел на Льва с елейной ухмылочкой: – Милый ребёнок.

Льву отчего-то захотелось запретить ему смотреть на Мики, и он вырвал фото из чужих рук, едва не порвав.

Мужчина с усмешкой спросил:

– Это твой сын?

– Неважно, – буркнул Лев.

Он прошёл в спальню, начал привычно собираться на работу: белая рубашка, брюки, ремень… Где ремень? Лев растерянно оглядел комнату, останавливаясь глазами на стульях, кресле, подоконнике.

Викинг был тут как тут:

– Что-то потерял?

– Ремень, – машинально ответил Лев.

Викинг прошел в спальню, обошёл его кровать и поднял ремень с пола, с другой стороны. Протянул его Льву.

Лев, помедлив, прежде чем его взять, произнёс:

– Как быстро ты его нашёл…

– Ты снял его, когда пришел, и бросил в сторону, – моментально ответил мужчина.

Звучало правдоподобно.

Лев взял ремень, продел его в петли и затянул. Викинг продолжал стоять рядом на расстоянии вытянутой руки и Лев отошёл в сторону – ему становилось не по себе от ощущения нависания другого человека. А может, ему было не по себе только от этого человека. Сомнения, подозрения и опасения роились в мыслях, но он давил их на корню, не позволяя оформиться в конкретные слова. В конкретные обвинения.

– Как тебя зовут? – спросил Лев, накидывая пиджак в коридоре.

Мужчина, усмехнувшись, ответил:

– Предпочту остаться безымянным спасителем.

– Спасителем? – Лев подумал, что ослышался.

– Если бы не я, неизвестно, чем бы ночь закончилась, – пояснил тот. – А так – ты дома, в безопасности. Разве нет?

У Льва неприятно заскребло в груди. Пересиливая отвращение (отвращение от собственной слабости), он спросил:

– Откуда у меня синяки?

– От падений, – немедленно ответил викинг.

Лев с подозрением сощурился.

– Ты что, считаешь, я тебя бил?

– Даже не знаю…

Мужчина заглянул ему в глаза, прямо как тогда, в баре, и вкрадчиво проговорил:

– Лев, я только довёз тебя, оставил в кровати и дождался, чтоб ты проснулся. Хотел убедиться, что ты в порядке, и всё.

Верить в это хотелось больше, чем в собственную уязвимость, слабость и неспособность защититься. Поэтому Лев очень, очень старался ему поверить.

– Хорошо.

Когда они распрощались возле подъезда, по-светски пожав друг другу руки, и викинг уехал, сев в блестящий кадиллак с красивыми номерами, Лев запоздало спросил себя: «Когда я успел назвать своё имя?»

.

Рабочее утро началось необычно: с суицида из-за несчастной любви. Молодой парень привёз в больницу свою молодую девушку: пока он был на тусовке, она вскрывала вены дома (но случайно вскрыла артерию). Он вернулся утром и обнаружил её в ванне, наполненной кроваво-алой жидкостью. Никаких попыток остановить кровотечение не предпринял, скорую помощь не вызвал, а доставил в больницу сам («Мы тут недалеко живём», – пояснил он), и в реанимации девушка оказалась уже в состоянии геморрагического шока.

«Надеюсь, хоть на тусовке было весело», – подумал Лев, глядя на фонтан крови.

Он обернул жгут вокруг плеча девушки, затянул и щелкнул автоматическим зажимом. На долю секунды ему стало не по себе, накатило чувство дурноты, знакомое ему с третьего курса – похожее случалось, когда он только привыкал быть врачом: привыкал к крови, к моргу, к трупам.

Но он же не в морге. И крови не боится. И жгутов… не боится тоже.

Поэтому Лев напомнил себе, что сейчас не его очередь умирать, и, сделав вдох-выдох, потянулся к кислородной маске.

Девушка выжила.

До конца рабочего дня Льва подташнивало от вида жгутов, повязок и фиксирующих ремней на кроватях. Особенно если они были на человеке.

Вечером, вернувшись домой, он сразу забрался под одеяло. У него болело тело. Теперь, когда похмелье полностью отпустило, он мог различить эту боль: телу было плохо не от алкоголя. Телу было плохо, потому что с ним что-то сделали. Ужасно ныли запястья, саднили ранки на коленях, а куда ни повернись, протестующей болью отдавали синяки. Он всё ещё пытался верить, что просто упал, но…

Он снова зарылся лицом в розовую футболку, вдохнул любимый запах и подумал: «Я хочу к Славе». Ему нестерпимо хотелось утешения. Он представлял, как Слава обнимет его, забирая в свои объятия, и зашепчет на ухо нежные глупости – совсем нераздражающие, какие умеет подбирать только он.

Мой родной, мой любимый, моё солнце…

Он представлял, как Слава целует каждую ссадину на его теле, каждый синяк, и они заживают под его губами – просто потому, что это Слава. Он излечивает.

За эти дни Лев убедился, как сильно его мужчина отличается от других мужчин. Всё, что он представлял, о чём беспокоился и чего боялся, когда впервые соглашался быть снизу, сбывалось теперь. Другие мужчины оказались именно такими, как он думал. Они хватали, били, унижали, самоутверждались, делали больно, они брали его. Другие мужчины делали со Львом то, что когда-то Лев делал с другими мужчинами.

Слава никогда его не брал, только отдавал. И Лев ложился с ним в постель, точно зная, что ночь не закончится этим. Слава бы не притронулся ко Льву, зная, что он пьяный. Это правило номер три. Номер три – сразу после «спросить согласия» и «остановиться, услышав «Нет». Почему другие мужчины не знают этих правил?

Лев, разжав футболку, опустил руки, расстегнул ремень и вытащил его из петель. Поднёс к запястью и сравнил ширину ремня с красными линиями на руках.

Они совпадали.

Почти 15 лет. Слава [28]

Детское неврологическое отделение располагалось на втором этаже. Ваню перевели из реанимации через неделю после выхода из комы: к этому моменту он начал реагировать на окружающих, разговаривать (заикаясь и проглатывая слоги) и питаться обыкновенным человеческим способом – через рот, а не через трубки в венах. С последним, правда, возникали сложности: Ваню тошнило от любой еды. Врачи объясняли, что желудок должен заново привыкнуть к прежнему способу питания, а Ваня объяснял, что ему «просто невкусно».

Всё это, прохаживаясь по коридору с наушниками в ушах и мобильным в руке, Слава пересказывал Льву: начиная от истории, как их плачущего сына чуть не закололи транквилизаторами, и заканчивая последними новостями – Ваня начал называть Славу «папой». Лев время от времени кивал, говорил: «Ясно» или слегка приподнимал уголки губ, изображая улыбку. В подобной отрешенности Слава наблюдал мужа уже не первую неделю, и каждый раз объяснял себе состояние Льва по-разному: «Может, он устал на работе»

«Может, он ревнует, что Ваня не называет его папой»

«Может, он скучает по детям»

И тут же: «А может, он правда не любит детей?»

Но о последнем Слава думал не всерьёз: казалось бы, для Льва нет ничего проще, чем избавиться от детей – просто перестать звонить. Ну, на всякий случай сменить номер, чтобы они тоже не звонили, да и всё. Но нет же – он интересуется, спрашивает, переживает…

Слава решил спросить прямо:

– У тебя всё в порядке?

Лев подвис на секунду, посмотрел в камеру и неожиданно ответил:

– Нет.

Слава даже растерялся: он ожидал от Льва горделивого отрицания проблем и перевода темы, а не прямой откровенности.

Опасаясь спугнуть честность мужа, Слава аккуратно спросил:

– Хочешь рассказать?

Лев помолчал, будто собираясь с силами, и – Слава был уверен – он обязательно бы рассказал, но из Ваниной палаты выскочил Мики и, в секунду оказавшись рядом, сообщил:

– Ваню опять стошнило.

Слава чуть не отмахнулся от него: «Подожди, не сейчас». Но, оглянувшись на палату, мигом переставил приоритеты в голове, и сказал Льву:

– Я перезвоню через несколько минут, хорошо?

Лев кивнул и отключил вызов первым.

По мнению Вани, манная каша в больнице – «тошнотина» (из всех слов, он произносил это четче других), вот поэтому его и тошнит. Но ничего, кроме каш и бульонов, ему не разрешали. Пока санитарка уносила из палаты недоеденный завтрак (на подносе) и вытошненный завтрак (в тазике), Слава напомнил Ване, что раньше тот ел манную кашу и не жаловался.

– Она у них с к-к-к-к…

– С комочками, – подсказал Мики.

Ваня кивнул и продолжил объяснять:

– Я хочу как д-д-дома. Без к-к-к-к…

– Комочков! – снова встрял Мики.

Ваня опять кивнул.

– Как папа д-д-делал.

Слава улыбнулся: вот и Лев превратился для Вани в «папу». Жаль только, что больше некому готовить кашу без комочков.

– Папа не может сделать тебе кашу без комочков, – вторил Мики Славиным мыслям. – Он в России зарабатывает тебе на сыр с плесенью.

Ваня шутку брата не поддержал, ответив всерьёз:

– Мне н-н-нельзя сыр с п-п-плесенью.

Слава слушал этот разговор, подставив плечо под голову ослабшего Вани, улыбался, ерошил сыну волосы и даже что-то отвечал, но мыслями был не здесь, не в палате. Он был в пяти минутах до и нескольких минутах после – в звонке, который прервался, и в звонке, который он обещал возобновить.

Когда Ваня заснул, а Мики, попрощавшись, отправился домой «учить уроки» (Слава сделал вид, что поверил), он выскользнул в коридор, чтобы ещё раз позвонить Льву. Но, как и боялся, момент оказался упущен: Лев просто отмахнулся от его беспокойства: – Проблемы на работе, – соврал он. – Не бери в голову, не хочу тебя грузить.

– Ты не грузишь, – попытался возразить Слава.

– Нет, правда, ерунда. Не парься.

Черепашка на секунду высунула голову из панциря и тут же спряталась обратно. Слава так и не смог её приручить.

Сразу после позвонил Макс – спросил, нужно ли что-нибудь привезти. Слава ответил: «Нет» (еда, апельсиновый сок и сигареты – всё самое необходимое – у него были с собой). Макс переспросил: «Уверен?» и Слава задумался. Он приоткрыл дверь палаты, посмотрел на спящего Ваню и, поразмыслив секунду-другую, прошептал в динамик телефона: – А ты умеешь готовить манную кашу без комочков?

Макс ответил не очень уверенно:

– Я… э-э-э… да.

Слава засмеялся, но Макс повторил уже уверенно:

– Да. Конечно. Умею.

– Сможешь привезти?

Макс приехал в больницу через полтора часа. В течение этого времени он непрерывно консультировался со Славой о Ваниных предпочтениях: «Сладкая или соленая? Густая или жидкая? С фруктами или без?», а Слава отвечал наугад – не помнил, как делал Лев.

Макс поднялся на второй этаж (Слава ждал его у дверей детской неврологии), и, коротко поцеловав мужчину, сбросил рюкзак и вытащил зеленый контейнер для еды. На крышке контейнера блестели буквы: «Minecraft» и в ряд стояли квадратноголовные запикселенные герои-коробки с арбалетами и мечами.

Слава удивился:

– Ты где такой взял?

– Купил, – скромно пожал плечами Макс. – Увидел в супермаркете возле дома.

Слава осторожно взял в руки контейнер, как редкое сокровище. Тут же почувствовал тепло в ладонях – каша была горячей.

– Откуда ты знаешь, что он любит Майнкрафт?

– Ты упоминал.

– И ты купил его специально для Вани?

– Ну да. А что? Это же просто контейнер.

Кажется, Макс на полном серьёзе не осознавал глубины своего поступка, и от того, как Слава удивлялся и переспрашивал, тушевался, будто сделал что-то не так.

Опомнившись, Слава несколько запоздало произнёс:

– Спасибо, – и ещё раз поцеловал Макса в губы.

– Всё в порядке? – осторожно уточнил парень.

– Да. Это просто очень трогательно.

Проснувшись, Ваня сначала расстроился, что Слава заставляет его есть, а потом обрадовался, увидев «Майнкрафт». Вцепился в контейнер и начал объяснять, кто изображен на картинке: опять какие-то разные виды скелетов и нечисти.

Слава, вежливо выслушав, напомнил:

– Ешь давай.

– Что там? – Ваня выпятил нижнюю губу.

– Манная каша.

Он изобразил гримасу отвращения:

– Опять с к-к-к…

– Нет, без, – заверил Слава. – Я проверял.

Это правда: перед тем, как разбудить Ваню, он тщательно осмотрел кашу на наличие комков. Сам пробовать не решился: его и без всякой предварительной комы от манной каши тошнило. То, что оба ребёнка в их семье могли съесть её и не поморщиться – просто какие-то последствия от воспитания папой Львом.

Ваня открыл крышку контейнера, взялся за ложку и, зачерпнув кашу, отправил её себе в рот. Долго болтал содержимое из одной щеки в другую, прежде чем проглотить. А когда проглотил, задумчиво посмотрел на Славу, и тот уже был готов метнуться за тазиком, распознав эмоцию на лице сына как «щас стошнит».

Но Ваня сказал:

– Вкусно.

– Вкусно? – выдохнул Слава с облегчением. – Не тошнит?

Сын мотнул головой и зачерпнул ещё одну ложку. Слава стоял на стрёме, в любую минуту готовый к возвращению каши обратно, но Ваня выглядел довольным и порозовевшим. Когда ребёнок начал доскребать остатки каши по дну контейнера, Слава выдохнул: похоже, пронесло. Впервые за дни самостоятельного питания Ваня поел как здоровый человек.

Отставив контейнер на тумбочку, он потянулся к Славе и прислонился щекой к его плечу. Спросил:

– Посидишь с-с-со мной?

– Я же весь день с тобой.

– Нет, прям с-с-со мной, – Ваня подвинулся на кровати, убирая подушку в сторону и кивая рядом. – Здесь.

Слава сел на постель рядом с сыном и Ваня улёгся на его колени, как котёнок, прильнув щекой к потертой ткани джинсов. Слава положил ладонь на его спину, почувствовал под пальцами тонкие рёбра, заметил, как торчат острые лопатки, и ему сделалось не по себе от Ваниной худобы.

Они провели так почти час, ни о чём не разговаривая. Слава гладил Ваню по спутанным волосам, а тот ковырял джинсовую дырку на Славиной коленке: нашёл торчащую нитку и наматывал её на палец. А потом за окнами стало темнеть.

Слава, наклонившись к Ване, поцеловал его волосы и прошептал на ухо:

– Мне пора домой.

Мальчик, выпрямившись, прижался к нему и захныкал:

– Ну, не уходи…

– Я завтра снова приду, – пообещал Слава. – А сейчас мне нужно к Мики. Он же там один.

– Я тоже тут а-а-адин, – возразил Ваня.

– Нет, тут есть другие ребята, врачи и медсестры, они за тобой смотрят. А за Мики никто не смотрит. Ты же знаешь, что будет, если за ним не смотреть.

Ваня согласился:

– Ну да, будет к-к-капец.

Они душераздирающе прощались: Ваня, вцепившись в Славу, плакал и повторял: «Я люблю т-т-тебя», а Слава тоже почти плакал (впервые Ваня сказал, что любит его), и заверял сына, что тоже его очень любит, но он должен, должен, должен пойти домой…

Потому что есть ещё Мики. И его он тоже очень любит. Он старается быть достаточным для всех.

Когда он, уставший, вымотанный, мокрый от своих и чужих слёз, вышел из отделения неврологии в опустевший холл, где посетители потихоньку разбредались по домам, то заметил на одном из кресел прикорнувшего человека. Он сидел боком, поджав одну ногу к себе и опершись щекой на оранжевую обивку. Обнимал руками знакомый рюкзак.

Слава подошёл ближе, наклонился и прошептал на ухо:

– Макс…

Парень открыл глаза и сонно посмотрел на Славу.

– Ты чего? – спросил Слава, имея в виду: «Чего не ушел?»

– Я же должен был забрать свой контейнер обратно, – серьёзно ответил Макс. Но тут же расколовшись, засмеялся: – На самом деле, просто… просто так. Вдруг ещё бы что-то понадобилось.

Слава, осторожно дотронувшись до его щеки, сказал:

– Надо было ехать домой. Я думал, ты так и сделал.

Макс взял Славину руку, нежно коснулся пальцев губами. Спросил, вставая с кресла:

– Он поел?

– Да. Не стошнило, – ответил Слава с нескрываемой отцовской гордостью. – Сказал, что вкусно.

Макс заметно удивился.

– Первый раз готовил, – признался он. – Ненавижу манную кашу.

Слава рассмеялся:

– Я тоже.

Они взялись за руки, переплетая пальцы, и направились к выходу. Девушка на регистратуре вежливо сказала: «До свидания, хорошего вечера». Они вежливо ответили ей то же самое. Слава улыбнулся собственным мыслям: вот для чего он сюда приехал.

Уже в машине, по дороге к дому Макса, Слава рассказывал, как Ваня начал называть его «папой», и сказал, что любит, и лежал у него на коленях, и не хотел отпускать, а Макс сидел чуть боком, слушал, слегка улыбаясь, и не сводил со Славы взгляд.

Когда Слава припарковался на Юнион-стрит возле дома 750 и потянулся за прощальным поцелуем, Макс вдруг очень серьёзно сказал:

– Слава.

– Что?

Он напрягся. Он понял что.

– Я тебя…

Нет-нет-нет-нет…

Подавшись к Максу, Слава поцеловал его, не давая договорить. Они ударились губами, поцелуй получился грубым, почти болезненным.

Оборвав его, Макс спросил:

– Ты чего?

– Я понял, что ты хотел сказать, – проговорил Слава.

– И что ты думаешь?

Он на секунду замялся, прежде чем ответить:

– Я тебя тоже.

Макс улыбнулся. Слава дрогнул губами в подобие улыбки. По крайней мере, никто из них не сказал «люблю».

Почти 15 лет. Лев [29]

Он разучился спать. Это стало главной проблемой.

Чтобы её решить, он пытался понять, что случилось.

Разглядывая синяки и ссадины, он воображал разные варианты: от нестрашных (может быть, даже героических) до самых пугающих и кровавых. Нестрашным происшествием была, например, драка. Особенно, если он дрался, защищая себя, или дрался с целой толпой (с целом толпой геев в гей-баре, а почему нет?). В конце концов, может, это были и не геи, может он встретил кого-то по дороге домой и тогда подрался. Почему-то воображать драку с гетеросексуальными мужчинами было приятней, чем с гомосексуальными – в первой будто бы больше чести.

Может, драка и не была героической – такое он тоже допускал. Возможно, его просто побили, а защищаться он был не в состоянии. Это была бы стыдная история, но тоже не страшная – Лев вообще не считал, что физическое насилие может оставлять какие-то пугающие последствия. Кого в этой жизни ни разу не били? Всех били. И что теперь?

Другое дело – сексуальное насилие. Льву даже не хотелось об этом думать, но нет-нет да и возвращался мыслями к содранным коленям, синякам на бедрах и следам от ремня на руках. Если это и вправду была драка, Лев не мог представить, как она выглядела, но при мысли об изнасиловании воображение подкидывало сотни подходящих картинок, которые всё объясняли.

Когда ему надоело изучать своё тело, измеряя размеры синяков и прикидывая, как они могли быть нанесены, он снова отправился в бар. Не за сексом и алкоголем, а за ответами.

Разговор с Тахиром получился коротким и неинформативным. Поймав парня за барной стойкой, Лев, не здороваясь, сразу перешёл к делу: спросил, чем закончился тот злополучный вечер. Тахир будто бы и не удивился вопросу. Лениво потирая бокалы полотенцем, перекинутым через плечо, он произнес: – Перед закрытием ты ушел с тем рыжим парнем.

– Почему не с тобой?

– Ты сказал, что хочешь уйти с ним.

– Я этого хотел?

– Вполне, – сдержанно, даже несколько обиженно ответил Тахир. – Вы долго флиртовали.

– Я с ним флиртовал? – снова не поверил Лев.

– Похоже на то.

Бокал противно скрипел от чистоты, но Тахир не переставил елозить по нему тряпкой.

– А ты знаешь, кто он? – уточнил Лев. – Как его зовут?

Он пожал плечами:

– Не знаю.

С любопытством оглядев Льва, Тахир спросил с хитрой ухмылочкой:

– А что случилось?

Лев положил правую руку на барную стойку и задрал манжету рубашки, демонстрируя Тахиру уже побледневшие заживающие полосы вокруг запястья. Он, внимательно разглядев их, спросил:

– Это что?

– Следы от ремня. На левой такие же.

– И что это значит?

Лев, застегнув манжету, спрятал руку обратно в карман брюк и проговорил, понизив голос:

– Значит, ночью случилось что-то нехорошее, а я не знаю, что, потому что ничего не помню.

В глазах Тахира мелькнула усмешка:

– Да брось.

Льву не понравился его тон.

– Что значит «да брось»?

– Что там могло случиться? Ты от него был в восторге.

– Да? – с раздражением переспросил Лев. – Вот только я этого не помню! Потому что я был пьяный!

Он хотел рассказать Тахиру, что нельзя заниматься сексом с пьяными людьми, что это правило номер три, но парень, перебив его, флегматично ответил:

– Вы оба были пьяными.

Лев стушевался. В таком случае он не знал, как действует это правило.

– Не похоже, что он на утро ничего не помнил, – через силу процедил Лев. – И не похоже, что я его связывал, бил и черт знает, что ещё делал.

Тахир посмотрел на него, как на несмышлёного малыша, и почти ласково сказал:

– Лев, ну, что ты как ребёнок? Тебя нельзя заманить в ловушку, связать и сделать с тобой, что угодно. Ты взрослый человек. Прекрати накручивать.

Лев обомлел от этих слов. Значит, он проснулся утром с чужим человеком в квартире, весь в синяках и ссадинах, со следами ремня на теле, а когда попытался об этом рассказать, оказалось, что он накручивает. То есть, весь ужас, который он пережил, это не ужас даже, а просто какое-то сраное накручивание?

Углядев негодование в глазах Льва, Тахир, наконец перестав тереть один и тот же бокал, наклонился ко Льву и доходчиво объяснил:

– Это обычное дело. Ты напился, проснулся непонятно с кем, делал непонятно что, ну и ладно. Со всеми бывает.

Выпрямившись, он подмигнул Льву:

– Расслабься. Тебе налить?

Тот отпрянул от барной стойки.

– Не надо.

– Тебе нужно научиться пить.

Лев, игнорируя этот совет, уже удалялся из бара. Тахир спросил в след:

– А мы еще увидимся?

Лев, обернувшись, крикнул:

– Приходи, если захочешь, чтобы я тебя трахнул.

Крикнул на русском. Другие посетители оглянулись на него, и он почувствовал моральное удовлетворение: да, пусть знают, какой он.

По дороге домой, он, рассуждая о произошедшем, пришёл к выводу, что Тахир прав. Случилось и случилось. Он живой, здоровый, никто ему не угрожает, не караулит по ночам, не стоит под окнами. Случилось какое-то недоразумение, вот и всё. Недоразумение не стоит того, чтобы постоянно прокручивать его в голове.

Главное: снова научиться спать. Последние дни у Льва получалось засыпать только под мультики: он ложился в гостиной, врубал телевизор и представлял, что Слава находится рядом и смотрит «Южный парк», или «Симпсонов», или «Футураму». Обманывая собственное восприятие, он заставлял себя поверить, что окутан домашним уютом, погружался в умиротворенное состояние и засыпал. Утром, правда, вставал разбитым: всё-таки телек гудел под ухом, не переставая.

Но лучше так, чем в спальне, в давящей тишине, где к нему снова и снова приходит оно.

Когда оно пришло в первый раз, Лев его узнал, хотя никогда не встречал раньше. У него было медицинское название: катаплексия пробуждения. Сонный паралич. Услышав о нём однажды, обязательно узнаешь, когда оно придёт по-настоящему.

Оно приходило в виде нависающей тени, рваной и нечеткой, как дымка, но имела сходства с человеческим силуэтом. Лев мог угадать очертания головы и широких плеч – всё, что ниже, он не видел или забывал, когда приходил в себя. Тень не трогала его, только нависала – очень близко – и Лев чувствовал приступы удушья, словно кто-то давит на горло и на грудь одновременно, не позволяя вдохнуть. Ему казалось, что у тени были невидимые руки и именно они сковывают его в удушающем объятии. Он хотел отбросить эти руки или отползти в сторону, но не мог пошевелиться, потому что был связан по рукам и ногам. Он не видел, что связан, но знал об этом, и ощущал кожей текстуру собственного ремня.

Когда тень погружалась так близко, что почти поглощала его в себя, он вздрагивал и… всё проходило. Он открывал глаза и обнаруживал себя в собственной постели – несвязанного, но мокрого и липкого от холодного пота.

Тень никогда не приходила в гостиную. Лев решил, что она боится мультиков и Славиного присутствия. Он отчего-то верил, что она, эта тень, чувствует Славу также, как он – словно он и правда с ним рядом – и поэтому тень не подходит.

Он боролся с тенью два дня: пытался её перетерпеть. На третий она перестала приходить, потому что он перестал засыпать: он начал бояться не тени, а самого сна. Снотворные, даже в больших дозировках, не могли побороть его мозг, сопротивлявшийся засыпанию. Мозг знал: оно опять начнётся. В одну из таких ночей он позвонил Славе, чтобы послушать любимый голос и успокоиться. И ещё – пусть это и глупо, утром он в этом себе не признается – но он подумал, что если поговорить со Славой в спальне, то тень перестанет туда заходить. Она же боится Славу.

И когда Слава спросил, что случилось, он подумал, что нужно рассказать. Он даже хотел рассказать – настолько он был взвинчен и напуган. Но когда звонок прервался, а он успокоился, то логично рассудил: что рассказывать-то? Жаловаться, что у тебя, взрослого мужчины, какие-то детские кошмары про тень, и из-за этого ты, взрослый мужчина, засыпаешь в гостиной под мультики? А может ещё и про утро с похмелья рассказать? Про следы на теле? Про страх от осознания, что с тобой что-то сделали, и едва ли ты когда-нибудь узнаешь что? И всё это в тот момент, когда где-то там, на фоне, тошнит твоего ребёнка, и ему нужна помощь?

В общем, ничего он не рассказал.

На следующий день, возвращаясь с работы, купил в алкомарте виски – не для того, чтобы напиться, а для того, чтобы заново научиться спать. Вечером, борясь с собственной совестью, назойливо напоминающей ему: «Лев, ты же алкаш», он отвечал ей: «Я чуть-чуть. В медицинских целях».

Совесть проиграла. Лев – тоже, но тогда он ещё об этом не знал, потому что впервые за неделю уснул спокойно.

Почти 15 лет. Слава [30]

Они никогда не проводили вместе ночи. В основном, вечера. Иногда – дни. Бывало, что даже утра. Но ночью Слава всегда возвращался домой. Макс просил, почти умолял остаться «хотя бы раз», но Слава был непреклонен. Он говорил:

– Меня дома ждёт сын.

– Но он же взрослый… – вздыхал Макс.

– Вот именно. Он взрослый и всё поймёт. А я не хочу, чтобы он понял.

С одной стороны, он говорил правду: Слава боялся вызывать у детей лишние переживания. С другой, действительно ли было так уж невозможно провести ночь с Максом? Наверное, можно было бы что-то наплести и объясниться с Мики выдуманными причинами, или даже полувыдуманными, но… Слава не хотел. И то, как сильно он не хотел, стало открытием даже для него самого.

Он не успел отследить, в какой момент это началось, но интуитивно связывал его с тем самым звонком Льва: пять минут до, несколько минут после. Он застрял в этом промежутке. Постоянно возвращался к нему, пытаясь повторить эффект того мгновения, снова и снова спрашивая Льва: «Ты в порядке?», но больше не слышал правды.

Теперь он думал об этом каждый день, а чем больше его мысли были со Львом, тем меньше его хватало ещё и на Макса.

Он много думал о любви. Вспоминал, как тогда, в машине, не хотел слышать признание, и как скомкано выпалил его сам. Он думал: «Конечно, я пока не люблю Макса всерьёз, но он мне нравится, нам просто нужно больше времени».

Сколько времени понадобилось пятнадцать лет назад, чтобы понять, что он влюбился во Льва? Столько же, сколько ушло на осознание шутки про вскрытые вены. Это были секунды. Любовь или нет, а с того момента Слава не переставал о нём думать. Слава пришёл домой и сразу же рассказал о нём сестре. А на утро повторил. К обеду вспомнил ещё некоторые детали. Он не мог спать, в голове всё время крутилось: Лев, Лев, Лев…

Если бы больше смелости, если бы меньше подростковой гордости, если бы вообще зашёл такой разговор, Слава бы признался в любви в тот же вечер.

Спустя несколько свиданий, сотню поцелуев, десяток поражающих своей трогательностью поступков, Слава всё ещё не был готов в чём-либо признаваться Максу.

«Просто я больше не подросток, – говорил себе Слава. – И теперь влюбляюсь сложнее»

Но нехотя был вынужден признать: «…или дело во Льве».

Секс его утомлял. Ему понравилось только в первый раз, когда зарождающаяся симпатия к Максу смешалась с возбуждением и любопытством (всё-таки, других мужчин, кроме Льва, у него никогда не было), но каждый следующий раз выматывал всё больше и больше. Когда Макс спрашивал его: «Что ты хочешь?», Слава мысленно отвечал: «Пойти домой».

Он обнаружил, что не очень-то умеет хотеть. Высшим сексуальным наслаждением для него было доставить удовольствие другому, а для этого нужно слышать, что хочет партнёр, а не хотеть самому. Со Львом это всегда работало: если Льву было хорошо, Славе тоже становилось хорошо, что бы они ни делали. С Максом же схема сломалась: Максу хорошо, Славе – нет.

Макс это чувствовал и, конечно, переживал.

– Расскажи, что тебе нравится?

Лев. Лев. Лев. Мне нравится Лев. Всё, что нравится ему, нравится мне. А без него я не знаю, чего хотеть.

– Да мне без разницы, – пожимал плечами Слава.

И снова: «Можно я просто пойду домой?»

Раньше он не думал, что говорить правду в отношениях так сложно: со Львом правда давалась легче. Не сложно было сказать: «Я не люблю тебя больше» человеку, который ударил, швырнул на кровать, сжал запястья и навалился сверху. Сказать ему такую правду было даже приятно.

Другое дело, сказать: «Я всё ещё не люблю тебя» человеку, который сдувает с тебя пылинки, готовит кашу твоему сыну и сидит в больничных коридорах до самой ночи. Он пытался быть честным. Но его правда звучала неправдиво.