Текст книги "Почти 15 лет"

Автор книги: Микита Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

– И куда мы приехали? – флегматично поинтересовался Слава.

– На берегу Английского залива не сдают деревянные дома, – с досадой ответил Лев. – Поэтому мы здесь. Это Дип Ков.

– Что-то про коров?

– Нет. Коув, – повторил Лев. – Бухта.

Слава, хмыкнув, промолчал. Ямочка на его щеке появилась и снова спряталась. Накануне Лев придумал целую речь, а теперь забыл, всю, до единого слова. Тишина задавила.

– Прости меня, Слава, – вот и всё, что осталось от его речи.

Слава молчал. Лев прижался затылком к подголовнику кресла и посмотрел на велюровую обшивку потолка. Сказал, прикрыв глаза:

– Я хотел, чтобы всё было как в тот день. Ты, я и дом, который мы не можем себе позволить. Но когда-нибудь он станет нашим домом…

Слава повернул голову к окну.

– Где он?

Лев потянулся, чтобы показать:

– Вон, за елью. Видишь окна?

– Вижу. Вход не вижу.

– Он с другой стороны. Это окна во двор.

– Ясно.

Слава сел прямее, мельком глянул на Льва и опустил глаза.

– Если не хочешь здесь оставаться, вернемся домой, – проговорил Лев. – И завтра я уйду. Но я… но ты… ты бы сделал меня очень счастливым, если бы дал ещё один шанс.

На него навалилось давящее бессилие. Он уже не хватался за соломинку. Рано или поздно наступает момент, когда утопающий теряет волю к жизни и позволяет воде утянуть себя вниз.

Глухо щелкнула дверная ручка и Лев замер. Слава выходил из машины.

– Пойдем, – бросил он.

Поспешно скинув с себя ремень безопасности, Лев вышел следом и переспросил:

– В дом?

– Ага, – ответил Слава, уходя вперед.

Поверив было, что уже ничего не будет как раньше, Лев растерянно зашагал следом.

– А… А что мы будем там делать?

Слава глянул на него через левое плечо, ехидно улыбнувшись – у Льва от вида ямочки задрожали колени.

– Какой странный вопрос.

Они поравнялись, и Слава, протянув руку, взял Льва за ладонь, переплетая пальцы.

Почти 15 лет. Слава [10]

Они не стали включать свет.

Слава почувствовал облегчение, когда Лев стянул с него давящий, колючий пиджак, убрал камербанд с пояса, освободил шею от галстука-бабочки. Это была чуждая, непонятная ему одежда, схватывающая в капкан, сжимающая, как тиски. Он ненавидел рубашки, пиджаки, брюки, стягивающие куски ткани вокруг шеи – ненавидел несвободу.

Лев прижал его к стене, Слава, ощутив под лопатками нечто твердое и прямоугольное, шепнул между поцелуями: «Там картина», они переместились на несколько сантиметров в сторону и сбили торшер. Лев удержал светильник от несчастной участи за секунду до. Поймав в темноте взгляды друг друга, мужчины рассмеялись – впервые с того дня они смеялись вместе.

Лев, потянул торшер на себя, вернул его на место и снова приблизился.

– Продолжаем? – шепнул он в Славины губы.

Тот поймал его вопрос поцелуем, выдернул рубашку Льва из-за пояса и забрался под лёгкую ткань рукой, прогулялся пальцами по упругим мышцам живота, твердеющим от его прикосновений. Продолжаем.

Поцелуй в шею был как удар током. Слава распахнул глаза, чувствуя, как в груди нарастает тревога. Мышцы напряглись, словно он собрался бежать.

– Стоп, – попросил Слава.

Лев тут же сделал шаг назад. Он всегда чутко реагировал на просьбы остановиться.

– Что такое?

Тревога раздувалась, как газовое облако, заполняя собой всё тело. Она добралась до кончиков пальцев и те мелко затряслись. Оттянув в сторону воротник рубашки, Слава выдохнул:

– Не знаю. Что-то не так.

Лев, потянувшись влево, зажег торшер, освещая их лица тускло-оранжевым. Обеспокоенно спросил:

– Принести воды?

Слава кивнул.

Это была знакомая тревога – она приходила к нему и раньше. Самый первый раз – много лет назад, на реке Ини. Ему было пять, а Юле – девять. Он гонял с мальчишками мяч по траве, когда почувствовал то же самое – раздувающееся, как жаба от соломинки, облако в груди, сдавливающее сердце и легкие. «Юля», – подумал тогда Слава, сам не зная, почему. Но, бросив мяч, побежал обратно к берегу, где загорала сестра с подругами.

Юля в тот день чуть не утонула. Как она потом сама сказала: «Внезапно пропало дно под ногами». Её, барахтающуюся, заметил с другого берега мужчина и прыгнул в воду. Когда Слава добежал, Юлю уже отогревали у костра.

В следующий раз тревога разбудила Славу посреди ночи, и, едва распахнув глаза, он услышал жалобное:

– Кажется, я рожаю.

Тревога душила его, когда Юля впервые была у онколога.

Тревога дала понять, что сестра умрёт за несколько часов до того, как она умерла на самом деле.

А потом тревога долго к нему не приходила. Несколько лет. Пока однажды снова не разбудила Славу посреди ночи. Тогда, пройдя в детскую, он не обнаружил восьмилетнего Мики в постели. И нигде в квартире не обнаружил.

Через год они встретились снова: когда Мики прошёл на кухню – мокрый, с покрасневшими щеками – Слава прижал ладонь к его лбу и обжегся. Несколько дней они боролись за него, пытаясь сбить отметку на градуснике с 40 хотя бы до 39. Всё это время, до первых улучшений, Слава жил с тяжелым комом в груди.

И потом снова, и снова, и снова. Льву не нужно было рассказывать, что Мики хотел наглотаться таблеток – Слава знал, что Мики этого хотел. Слава знал о каждой авантюре, в которую ввязывался Мики, но не мог понять, не мог почувствовать точного замысла и места совершения, а потому – не мог предотвратить.

У них была особая связь. Слава говорил Льву: «Мы с ним друг друга чувствуем», а тот насмешливо фыркал: «Звучит ненаучно».

Отпив из стакана, заботливо поднесенного Львом, Слава спросил:

– Где Мики?

Объяснять своё беспокойство «особой связью» он не хотел – не хотел снова слушать, что «так не бывает». Он уже слышал это, когда маленький Мики ушёл из дома.

– У Пелагеи, – напомнил Лев. – Я говорил.

– Ты уверен?

– Да.

– Позвони ей.

– Да они уже спят, наверное…

– Всё равно позвони.

– Слава…

– Лев.

Выразительный взгляд.

– Ладно, – он сдался.

Лев набрал номер сестры. Слава потребовал включить громкую связь и тот, закатив глаза, нажал на значок мегафона.

Слава с напряжением следил, как на экране отсчитываются секунды вызова: одна, вторая, третья… Пелагея ответила на четырнадцатой. Четырнадцатой! Почему так долго? Теперь всё казалось подозрительным.

– Привет, – раздался её голос в трубке. – Необычное ты выбрал время поболтать.

– Да, заняться больше нечем, – ответил Лев, оглянувшись на Славу. – Мики с тобой?

– М-м-м… Да.

Слава тут же подорвался:

– Что за «м-м-м да»?

Пелагея, услышав его, начала оправдываться:

– Просто – да.

– Ты не уверена! – возмутился Слава, вырывая телефон из рук Льва.

– Я уверена!

– Дай ему трубку!

– Он спит!

– Он никогда не спит в час ночи, он подросток!

– Слава.

Пелегая сделала строгий голос, как чья-то мама. Ну, не чья-то, а Юлина, по всей видимости. Каждый раз Слава с трогательностью вспоминал, что дочь Пелагеи зовут также, как его сестру.

Своим «мамским», не терпящим возражений тоном, Пелагея сказала:

– Ты полагаешь, что я, взрослая женщина, жена и мать, занимаюсь укрывательством подростка?

Слава растерялся:

– Э… Нет.

– Думаешь, я бы стала говорить, что он тут, если бы его тут не было?

Она так убедительно звучала, что Слава не нашёл сил сказать: «Думаю, да». А именно так он и думал.

– Надеюсь, что нет, – выговорил он.

– Ещё вопросы?

Слава сердито посмотрел на Льва. Тот развел руками.

– Нет, – буркнул он в трубку. – Спасибо, пока.

И, отключив вызов, вернул телефон Льву.

– Позвони Мики.

– Он же спит.

– Да не спит он!

Слава не хотел кричать, но само получилось. Он нервничал, он злился, он не понимал, что происходит. Зачем они пытались убедить его в том, что, как он был уверен, вообще не являлось правдой?

Лев повёл себя неожиданно: подойдя к Славе, приобнял одной рукой, успокаивающе коснулся губами виска, а затем набрал номер Мики. Слава, опершись на плечо мужа, не мигая следил за экраном.

В трубке щелкнуло.

Шорох.

У Славы чуть не остановилось сердце.

Потом голос Мики:

– Алло.

– Мики! – с облегчением выдохнул он. – Что ты делаешь?

– Сплю, – незамедлительно ответил мальчик. Тут же поправился: – Спал.

– Ты в порядке?

– Ну да.

На фоне что-то подозрительно прошелестело. Прислушавшись, Слава спросил:

– Это что, машина проехала?

– У меня окно открыто.

– Ты… ты точно в порядке?

– Да. А что такое?

– Я переживал за тебя.

Слава знал, что Мики его поймёт. Он тоже чувствует связь.

Они так оказались на той крыше одиннадцать лет назад: Слава хотел выскользнуть из квартиры, пока Мики спал, он действовал со шпионской точностью, но мальчик всё равно проснулся: ровно в тот момент, когда Славина рука коснулась дверной ручки. Увидев заплаканные, встревоженные глаза, Слава сошёл с ума: решил, что Мики нужно забрать с собой.

Мики не помнил, как Слава напоил его таблетками. После пробуждения он не помнил никаких событий, кроме Юлиной смерти. У него было тяжелейшее отравление, которое Лев теперь припоминал словами: «Мики – ебнутый. Кстати, знаешь почему?».

Вот поэтому он не любил говорить о возможных последствиях от передозировки транквилизаторами. Он понимал, прекрасно понимал, что они могут быть, но обсуждение со Львом поведенческих закидонов их сына задавало диалогу определенный фон. Этот фон не проговаривался вслух, но сквозил между строк: Это ты напоил его таблетками. Это из-за тебя он такой. Это ты сделал самое худшее, что только может сделать родитель своему ребёнку, оставив неизгладимый отпечаток на всю его жизнь, и я, как бы плох ни был и сколько бы раз не поднимал на него руку, я никогда не переплюну твой поступок.

Это умерщвляло большинство бесед о воспитании Мики ещё в зачатке.

«Ты его ударил. Это ужасно. Нельзя бить детей»

«Напомнить, что сделал ты?!»

Слава не знал, что говорить после такого напоминания. И не говорил ничего, позволяя насилию случаться.

Теперь он сообщил Мики: «Я переживал за тебя», как бы имея в виду: «Так, как переживаем друг за друга только мы с тобой», и Мики, хотя он не помнил того самого дня, когда почувствовал связь, ответил:

– Всё хорошо, пап. Правда. Я в безопасности.

И Слава успокоился, поверив.

Они пожелали Мики спокойной ночи и отключили вызов. Лев, снисходительно глянув на Славу, взял стакан из его рук (тот настолько судорожно его сжимал, что пришлось отцеплять по одному пальцу) и проговорил:

– Вот почему в доме нужно правило: не говорить о детях.

– Извини, – негромко ответил Слава. – Но это было важно.

– Допустим, – кивнул Лев, хотя чувствовалось, что эти звонки он считал скорее лишними, чем важными. – Хочешь продолжить?

Слава, устало потерев виски, покачал головой:

– Не знаю, я… я сбился. Может, позже.

– Хорошо.

Они стояли посреди комнаты, не глядя друг на друга: словно опять что-то сломалось. Чувствуя вину за неслучившийся секс, Слава предложил, лишь бы что-то предложить:

– Может, чаю?

Лев вздохнул:

– Давай.

На самом деле, Славе хотелось бы предложить другое.

Можем, вернемся на четырнадцать лет назад, когда мы пили чай на кухне и разговаривали по ночам, боясь даже касаться друг друга, зато воздух вокруг нас был наэлектризован сексом и страстью, и мы умели заниматься любовью, не занимаясь ею вообще? Может, ещё раз так попробуем?

Пока на кухне закипал электрический чайник, они сели за деревянный стол в столовой. Слава, глянув на Льва, попросил:

– Расскажи что-нибудь.

Лев, глянув на Славу, спросил:

– Ты чего?

Почти 15 лет. Лев [11]

Не так он себе представлял эту ночь.

Перед тем, как сделать чай, Слава закатал рукава рубашки, обнажая изящные запястья и предплечья. Когда он брал в руки чайник, на правой руке пробивались выпуклые вены – Лев наблюдал за ними, задержав дыхание, мысленно называя: передняя, срединная, латеральная…

Когда он тянулся за пачкой чая на дальней полке, рубашка, уже выбившаяся из-за пояса, подтягивалась следом за ним, и Лев видел тоненькую полоску кожи. Как и четырнадцать лет назад, его бросало в жар от этого зрелища: он уже не мог вспомнить, когда прикасался к Славиному телу последний раз.

Поэтому, когда Слава, устроившись напротив, сказал: «Расскажи что-нибудь», Лев не понял, как это возможно – завязать диалог на пике возбуждения. В его голове они продолжали срывать друг с друга одежду по пути к кровати. Его мысли продолжали их прерванные действия. Ему было странно, что откуда-то появились эта столовая, этот деревянный стол между ними, закипающая в чайнике вода.

– Лучше ты расскажи, – охрипшим голосом ответил он, не в силах сказать ничего другого.

– О чём хочешь послушать?

Лев спросил то, что интересовало его на самом деле:

– Почему ты не захотел продолжить?

– Потому что мне стало плохо, – незамедлительно ответил Слава.

– Но потом тебе стало лучше. Почему мы не продолжили?

– Потому что за минуту до того, как мне стало лучше, мне было плохо.

Льва стали раздражать его ироничные ответы, словно он смеется.

– И сколько должно было пройти минут в твоём улучшенном состоянии, чтобы мы продолжили?

Слава, прищурившись, спросил:

– Что ты делаешь?

– Что? – не понял Лев.

– Ты пытаешься убедить меня заняться с тобой сексом? – уточнил Слава. – Убедить захотеть этого?

– Вообще-то я просто задавал вопросы. Как я могу в чём-то убедить тебя, задавая вопросы?

– Я чувствую давление.

Лев фыркнул:

– Ну да, как обычно…

Чайник, щелкнув, отключился, но Слава не поспешил разлить воду по кружкам. Он, странно разглядывая Льва (тот чувствовал этот взгляд, хотя сам смотрел в сторону), предложил:

– Хочешь, завершим то, что начали?

Лев посмотрел ему в лицо. Слава ждал ответа со смесью нетерпения, любопытства… и чего-то ещё, неуловимого, но не сулящего хороших последствий. Сглотнув, Лев уточнил:

– Правильный ответ: «нет»?

Слава хмыкнул:

– Мы что, на экзамене?

– А это разве не проверка?

Тот пожал плечами.

– Я просто спросил, хочешь или нет.

– Хочу, – ответил Лев, потому что это была правда.

– Пойдём?

– Пошли.

Слава первым поднялся из-за стола и Лев, нисколько не верящий в искренность его вопросов, чуть не спросил: «А как же чай?». Но Слава уже скрылся в гостиной.

Лев чувствовал себя странно. Всё казалось искусственным: будто он в оборудованной лаборатории, где в него тыкают током, как в белую мышку, а он не понимает, в чём суть эксперимента и какие реакции должен показать.

Слава остановился у постели и, в ожидании Льва, начал расстёгивать на себе рубашку. В тот момент, когда он стоял с обнаженным торсом в голубом свете уличного фонаря, бьющего в окна, он вызывал у лабораторной мышки-Льва только одну реакцию: желание.

Но Слава, похоже, желал чего-то другого. Когда Лев приблизился, тот – то ли ехидно, то ли просто со скрытым раздражением – сказал:

– Ну, чем займемся? Сделаю всё, чтобы ты больше так не расстраивался.

– Для начала: выруби эти дебильные интонации, – попросил Лев.

Он думал, что попросил, но получилось злее, чем хотелось сказать на самом деле. Слава насмешливо присвистнул:

– Такой прелюдии у нас ещё не было.

– Ну, видимо, будет.

– Будет? – переспросил он.

– Уже началась.

– То есть, даже после этого ты хочешь продолжать?

Ему не хотелось продолжать вот так вот. Ему хотелось, чтобы всё снова стало нормальным, каким было, когда они заходили в этот дом, ему хотелось, чтобы они оба вернулись в самих-себя-тридцать-минут-назад, но это казалось невозможным. Уйти, не занявшись сексом, тоже казалось невозможным – нахрена тогда вообще нужна эта брачная ночь?

Он попытался объяснить это Славе:

– Да, я хочу продолжить, когда мы оба успокоимся.

– Я не успокоюсь.

– Почему? – терпеливо спросил Лев.

– Потому что ты озабочен только своими желаниями и меня это злит.

– Кто бы говорил…

Слава, скрестив руки на груди, заинтересованно посмотрел на него:

– Ого, это ты о чём?

– Это ты так сильно опасаешься за свою задницу, что мы трахаемся одним и тем же способом уже четырнадцать лет, а о другом ты и слушать не хочешь.

Слава, усмехнувшись, спросил:

– А разве нет повода опасаться?

Тогда, второй раз в жизни, Лев ощутил накатившее желание ударить его. И даже подался вперед, но заставил себя удержать руки в карманах. Процедил сквозь зубы:

– Ты мне всегда говорил, что дело не в Якове.

– А ты мне всегда говорил, что сам этого хочешь, – пожал плечами Слава. – Ох, неужели мы оба друг другу врали?

Последнюю фразу он произнёс с такой раздражающей театральностью, что теперь – уже в третий раз – Лев подумал: «Сейчас точно ударю». Но снова сдержался.

Слава, чуть приблизившись, проговорил, понизив тон:

– Если что, можешь трахнуть меня прямо сейчас. Не думаю, что у тебя не получится. Ты выше, сильнее, у тебя весовая категория больше…

Лев скрипнул зубами. Неужели этот Слава и тот, которого он впервые увидел в клубе – один и тот же человек? Но, кроме этого… Неужели и он – один и тот же?

– Зачем ты меня провоцируешь?

– Ты хочешь сказать, что тебя можно спровоцировать на изнасилование?

Как бы то ни было, с одной из версий молодого Льва сходства оставались неизменными. И тогда, в ту минуту, проявилась не лучшая его часть.

Он схватил Славу за грудки расстегнутой рубашки и с силой швырнул на кровать. От жестокого приземления та жалобно скрипнула по полу деревянными ножками и сдвинулась в сторону. Он опустился на постель, нависнув над Славой, сжал в кулаках его запястья, и замер, беспомощно соображая: «А дальше что?»

Насиловать Славу? Насиловать Славу?! Что за безумие?

У Славы в глазах читался тот же вопрос. Он не выглядел напуганным, может, несколько удивленным, но не напуганным.

– Отпусти меня, – спокойно потребовал он.

Лев разжал кулаки, выпустил его запястья, и в то же мгновение по щеке прилетел хлесткий удар. Слава ловко оттолкнул его, выбрался и поднялся на ноги. Лев с досадой подумал, что никакого бы изнасилования не случилось: у него бы не вышло взять его силой. Он знал всякие приёмочки, он бы выкрутился… Слава рассказывал, что в джиу-джитсу эффективней всего драться из положения лёжа. От этого вся провокация показалась ещё обидней, чем была.

Застегнув рубашку, Слава поднял с пола пиджак (тот оказался на полу всего час назад (час назад!), когда они всё делали добровольно) и выдохнул:

– Какая долгая, отвратительная ночь…

Глянув на Льва, он как будто бы даже искренне похвалил:

– А ты хорош! Умеешь притворяться.

«Я не притворялся», – хотел сказать Лев.

«Это ты виноват», – хотел он добавить следом.

Но все слова застряли в горле.

И даже в ту минуту, когда Слава уходил, хлопая дверью, Лев мучительно думал: а можно ещё как-нибудь отмотать всё назад?

Почти 15 лет. Слава [12]

Дома он первым делом сбросил с себя ненавистную рубашку – смял и закинул на дальнюю полку. Сначала хотел швырнуть в мусорный бак на улице, но мысли о бездомных и нуждающихся остановили от необдуманных поступков: в конце концов, всегда можно найти тех, кому пригодится.

Рубашка раздражала Славу сильнее всего остального, потому что была белой, а белая – значит, как у него. Теперь всё, что напоминало о нём, было ему ненавистно.

Он надел рваные джинсы с бахромой на дырках и чёрную толстовку. Глянул на себя в зеркало: из отражения посмотрел угрюмый хакер-программист с мешками под глазами и трехдневной небритостью (на самом деле, он не брился всего день, но его однодневная небритость всегда напоминала трехдневную). Слава удивился: когда он стал выглядеть таким… подавленным? Как простой мужчина, который просто устал от жизни.

Он открыл нижний ящик комода, выудил лиловые носки, надел их и стало лучше.

Ещё раз глянул в зеркало и решил: нужна детоксикация.

В коридоре он столкнулся со Львом и, стараясь не встречаться с ним взглядом, сказал:

– Забери детей.

Сам, тем временем, сунул ноги в кеды.

– Ты куда? – спросил Лев, обернувшись.

Слава не ответил – вопрос догнал его уже на лестничной клетке.

На второй день их переезда первое, что сделал Слава – загуглил местные квир-сообщества и, к собственному удивлению, обнаружил, что крупнейшее из них находится на соседней улице, в десяти минутах ходьбы от дома. Он несколько раз аккуратно упоминал об этом Льву, надеясь, что тот заинтересуется, но он только флегматично спрашивал: «И что?» или «И зачем они нужны?». Слава объяснял, что там можно встретиться с другими представителями сообщества, может, даже с такими же семьями, или со взрослыми людьми, которые выросли в однополых семьях – разве не прикольно? «Нет», – отвечал Лев. И Слава за целый месяц так и не побывал там.

Раньше он опасался идти без Льва, а теперь уже стало всё равно. Опасался не коммьюнити-центра, а реакции мужа: он бы, наверное, начал давить на чувство вины, как уже делал раньше, в Новосибирске, когда Слава звал его в аналогичные пространства: «А меня тебе мало?» или шутливое: «А я недостаточное квир-сообщество для тебя? Смотри, есть ещё Мики, он тоже странный». Слава тогда смеялся, не зная, как объяснить, что не мало, а душно.

Узнать нужный район оказалось не трудно: едва он вывернул на Бьют-стрит, как вместо обычной бело-желтой зебры на пешеходных переходах во все четыре стороны по перекрестку замелькала радужная. По одной из них он вышел прямиком к двухэтажному зданию с вывеской: «Qmunity» – там же, рядом со входом, пестрело яркое граффити с джазовыми музыкантами – Чарли Паркером, Бенни Гудменом, Максом Роучем и другими.

«Не знал, что все они были квирами», – подумал Слава, проходя в дверь под вывеской.

А потом вспомнил, что вроде бы и не были.

Сразу у входа его встретили ЛГБТ-и транс-флаги, висевшие друг под другом на стене. Когда он повернул голову, то увидел человека – человека, чей гендер он не посмел определить как мужской или женский, потому что увидел розово-голубой значок на джинсовке – и они улыбнулись друг другу.

– Меня зовут Томá, – сказал человек. – Мои местоимения он/его. Вы пришли на встречу?

– Ага.

Это была «чайная встреча» – разные люди из квир-сообщества собирались здесь, чтобы играть в настольные игры, общаться и пить чай. Слава знал, что они собираются каждое воскресенье.

Томá выдал ему бейджик и маркер.

– Напишите здесь своё имя и местоимения, чтобы другие участники знали, как к вам обращаться.

Слава быстро вывел большими буквами:

SLAVA

HE / HIS

И отчего-то вспомнил, как говорил Льву, что «Вячеслав» звучит, «будто кошку стошнило». Он улыбнулся этому воспоминанию: бедные канадцы с трудом произносили его полное имя.

Прикрепив бейджик к толстовке, он прошёл в большую комнату, где уже собралось около десяти человек. Все они выглядели потрясно: люди с местоимениями «он/его» в женской одежде, люди с местоимениями «она/её» – в мужской, люди с местоимениями «они/их» и в той, и в другой (иногда одновременно), люди с цветными волосами и накрашенные люди – словом, люди, которые ничего не боятся. Более того: люди, которые не знают, что могут чего-то бояться.

Слава почувствовал себя странно: какой он серый, невзрачный рядом с ними. Ему хотелось сказать: «Ребят, я на самом деле не такой. Я нормальный, как вы». Там, в России, он привык быть «главным педиком» любого коллектива – начиная от школы и заканчивая работой (в те времена, когда у него бывали рабочие коллективы). В восемнадцать он красил ногти в разные цвета и это считалось вызовом обществу. Приди он сюда с накрашенными ногтями, это бы считалось скукотищей. Они были накрашены у всех.

Слава смотрел на восемнадцатилетних мальчиков, девочек и небинарных персон, представляя, как они всю жизнь, с самого детства, ходили этой дорогой по радужной зебре, не осознавая своей привилегии родиться здесь, в месте, где их риск столкнуться с насилием из-за сексуальной ориентации или гендерной идентичности в десятки, если не сотни раз ниже, чем в большинстве стран мира. Он представлял, как их ровесники – точно такие же, едва старше Мики – ходили в России по разрушенным дорогам, возвращались домой в семьи, где их любили за что-то, а не вопреки, где они ложились спать под голос из телека, неумолимо борющийся за «традиционные ценности».

«Как это несправедливо, – думал он, – что кто-то палец о палец не ударил, чтобы получить свободу, а кто-то борется за неё всю жизнь».

Он, наверное, даже разозлился. Но потом вспомнил: «Я хотя бы не из Танзании» и уже разозлился на самого себя – за привилегии, которых нет у африканских детей. Неравенство – одна из худших болезней человечества: ты всегда кому-то неравен, а кто-то всегда неравен тебе.

Его тепло поприветствовали и утянули за круглый стол – играть в Диксит (аналог российского «Воображариума» с картами-картинками и ассоциациями). Когда он тасовал колоду, одна девушка, внимательно глядя на его руки, спросила:

– Это обручальное кольцо?

Слава опустил взгляд на пальцы. «Надо было снять», – подумал он.

– Да. Я вчера вышел замуж.

Все присутствующие за столом радостно протянули: «О-о-о» и «У-у-у» и, конечно же:

– Поздравляем!

Слава не считал правильным откровенничать с целой толпой незнакомцев, но был так раздавлен, что не сдержался от удрученного уточнения:

– Это была ошибка.

Восторженный гул мигом стих, сгущая за столом неловкую атмосферу.

– Давайте продолжим, – попросил Слава, возвращаясь к колоде с картинками.

Никто не стал расспрашивать его, что случилось и почему он совершил такую ошибку, но после игры один из ребят – темнокожий Рэй с местоимениями «он/его» – неожиданно предложил:

– Хочешь, я тебя накрашу?

– Чем? – не сразу сообразил Слава.

Рэй засмеялся:

– Чем захочешь. Я визажист.

Слава понял, что хочет. Очень хочет. Возможно, больше всего на свете.

Они, прихватив с собой три стула, сели в углу комнаты: на третьем Рэй разложил косметику, кисти и карандаши. У него была огромная палетка теней со всевозможными цветами: с десяток оттенков зеленого, красного, синего… Больше, чем красок у Славы.

Рэй спросил:

– Поскромнее или поярче?

– Поярче, – не задумываясь ответил Слава.

Рэя его ответ и удивил, и обрадовал: видимо, не ожидал, что небритый парень в черной толстовке так легко согласится на эксперименты с внешностью. Слава, улыбнувшись, подумал: «Это он меня ещё в женских штанах не видел».

Вокруг собралась небольшая горстка наблюдателей: всем было интересно проследить за ходом работы. Слава покорно открывал и закрывал глаза, когда Рэй просил об этом, чувствуя, как мягкие подушечки аппликаторов щекочут веки. С разных сторон время от времени доносились комментарии: – Тебе очень идёт.

– Да, ты очень красивый!

Кто-то жалобно вздохнул:

– Несправедливо, что мужчинам макияж идёт больше, чем женщинам…

Но сразу же спохватился:

– Ой, а так вообще можно говорить?

– Звучало не очень, – предосудительно ответили с другой стороны.

Когда Рэй хлопнул в ладоши, ознаменовав тем самым завершение работы, послышалось хоровое: «Ва-а-а-ау». Рэй поднёс к Славе косметическое зеркало и тот удивился:

– Почему у меня такой гигантский глаз?

Рэй перевернул зеркало («Не та сторона», – извинился он), и Слава увидел себя в привычной величине. Увидел и охнул: «Это что, правда я?»

Это правда был он. Парень, выбирающий черную толстовку и джинсы – был не он, но парень с подведенными глазами, с растушеванными лиловыми (в цвет носков!) тенями на веках, с розовыми блестками вокруг глаз и очерченными скулами – определенно был им.

«Давно не виделись», – подмигнул он своему отражению.

– Ты великолепен, – сказал ему Рэй.

– Да, всех нас переплюнул, – подтвердил парень за его спиной – тоже накрашенный.

Слава понимал, что они говорят это просто так – потому что они вежливые, счастливые, нетравмированные люди – но всё равно приятно было послушать. Последний раз с ним случалось такое в шестнадцать лет: его тогда накрасила Юля, а потом тоже ходила кругами и говорила, какой он красивый.

Когда зрители мейкап-туториала начали расходиться, Слава услышал неожиданный вопрос:

– Ты говоришь по-русски, да?

Он повернул голову к вопрошающему (который, к слову, вопрошал на идеальном русском языке). Слева стоял парень, Слава уже видел его раньше: когда играли в «Диксит», он сидел по диагонали, и они пару раз ловили взгляды друг друга. У парня были светло-голубые глаза, очень выразительные, и Славу каждый раз передёргивало, когда он с ними встречался.

Слава поднялся ему навстречу.

– Да, я из Новосибирска, – ответил он, улыбнувшись.

– Значит, угадал, – удовлетворенно кивнул парень. – Узнал знакомый акцент, да и имя... В общем, я из Витебска.

Слава опустил взгляд, прочитал бейджик: «Max, he / his».

– Это в Беларуси, – уточнил он.

Слава засмеялся:

– Я знаю.

Макс тоже засмеялся:

– Прости, я привык, что здесь считают, что Россия и Беларусь – это одно и то же.

Похихикав, они замолчали, что надо было понимать как: «Этот диалог достиг пика неловкости, теперь можем разойтись в разные стороны», но Макс сказал:

– Тебе правда очень идёт. Мне нравится макияж на смуглой коже, на моём лице такие цвета теряются.

Макс был фарфорово-бледным голубоглазым брюнетом – с аристократичной, готической внешностью. От тонких, изящных черт лица отдавало холодной ощетиненностью, но, когда он улыбался, это впечатление неожиданно пропадало, и парень становился приветливо-простодушным. Когда Макс посмотрел в сторону, Слава разглядел заметную горбинку на носу и удивился. Он ожидал от подобной внешности строго прямых линий, и, скорее всего, таковы и были задуманы природой: горбинка выглядела искусственной, словно нос, некогда сломанный, неправильно сросся. Именно этот недостаток сделал внешность Макса интересной: вырвал из однотипного ряда глянцевых красавчиков и добавил человечности.

«Надеюсь, нос пострадал не в драке», – подумал Слава.

– Тебе бы пошли тёмные оттенки.

– Да? – заинтересовался Макс. – Ты разбираешься?

– Ну так, – Слава скромно пожал плечами. – Я художник.

– Я архитектор. Кое-что умею, но сочетание цветов – это не моё.

Слава оглядел его внешний вид: серый свитшот на размер больше, чем нужно, тёмные джинсы, белые кроссовки. После того, как Славу накрасили, на звание: «Самый обычный наряд в этой комнате» определенно претендовал Макс.

– Нормально сочетаешь, – утешил он.

«Главное, что не носишь белые рубашки».

Макс рассмеялся, потому что, видимо, прекрасно понимал, насколько «обычен» для такой необычной обстановки.

– Хочешь во что-нибудь сыграем? – предложил он.

– Вдвоём?

– Да. Там есть игры для двоих.

Расположившись за небольшим столиком, они сыграли несколько партий во «Взрывных котят», две в «Элиас» и одну в «Уно». К шести вечера Слава понял, что пора уходить, иначе дети начнут нервничать из-за его долгого отсутствия (и, если он не даст Ване таблетки перед ужином, второй папа-врач об этом даже не вспомнит).

– Мне пора, – с печалью в голосе сообщил он Максу.

Уходить не хотелось – он впервые за столько лет чувствовал себя комфортно, безопасно и расслабленно одновременно.

– Могу пройти с тобой, – предложил Макс.

– Хорошо. Только я щас, – Слава показал на лицо, – отмоюсь…

– Зачем? – не понял Макс. – Здесь не Россия, на улице не изобьют.