Текст книги "Когда говорит кровь (СИ)"

Автор книги: Михаил Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 61 страниц)

И так, они потеряли поддержку жречества. А верные Лико тагмы с каждым днём всё дальше и дальше уходили от Кадифа. Да, партия алетолатов всё ещё была им верна, а всё сановничество было сугубо их людьми, но большинство в Синклите было у алатреев. И они, забыв о старых расколах и дрязгах, объединялись, чтобы окончательно отстранить Тайвишей от власти, а следом и уничтожить. В последнем Джаромо не сомневался. Он слишком хорошо знал, как именно в Тайларе вершится политика и какие в ней идут в ход ставки.

Когда старший раб вернулся с серебряным подносом, стопка писем на нем была ощутимо выше обычного.

– Похоже, пергамент начал завидовать горам, Аях Митей. Ослабел ли твой взгляд или же и вправду так много дел оказались столь важными и неотложными, чтобы угодить на твой поднос?

– Полагаю, что глаз мой остался прежним, хозяин.

– И чем же спешит обрадовать меня внешний мир в сей чудный вечер?

– Боюсь, что вас ждет не так много поводов для радости. Впрочем, как и поводов для расстройств.

– Ты сохраняешь интригу, мой верный Аях Митей.

– Никакой интриги, хозяин. Часть этих писем – отчеты о зарубежных событиях. Часть – о продаже харвенских рабов из лагеря за Кадифом на городских и провинциальных рынках. Ну а главную часть горы составляют все присланные из провинций соболезнования по поводу похорон Первого старейшины.

Джаромо проглотил подступивший к горлу комок.

– Ты, правда, считаешь, что мне стоит касаться последних?

– Я полагаю, что вам стоит просмотреть отправителей и отметить отсутствующих. А также обратить внимание на тон некоторых присутствующих.

Сказав это, Аях Митей положил перед Великим логофетом поднос и с поклоном удалился. Джаромо тяжело взглянул на стопки пергамента. Ему решительно не хотелось к ним прикасаться. Рабочая рутина захватывала его, заставляя поверить, что всё оставалось прежним. Что мир таков, как и месяц или год назад. Но он был другим. Он стал миром, в котором большое не было Шето. И принять это Великий логофет не мог и не хотел.

И всё же у него был долг. Были обязанности. В том числе – и перед оказавшимся столь шатким и хрупким наследием Шето Тайвиша.

Для начала он взял письма от иностранных соглядатаев, как всегда переписанные и объединенные его рабом. Большая их часть рассказывала об идущей за Айберинскими горами войне. А шла она по совсем неожиданному сценарию: каришмянский царь Арашкар Пятый неожиданно изменил свои планы, и со всей своей армией покинул Саргун, вторгшись в союзную тому Фагаряну. Эта горная и малонаселенная страна, армия которой была в походе, не смогла оказать достойного сопротивления и вскоре её равнинная часть оказалась полностью занята каришмянами. Однако Арашкар, вместо того, чтобы присоединить её к своим владениям грубой силой, взял третьей женой старшую дочь верховного вождя и даровал будущим детям от неё права на свой престол, а самих фагарян провозгласил равными союзниками. И столь неожиданный ход резко изменил расклад сил в войне.

Да и на юге, в Чогу, Арашкару тоже сопутствовал успех. Каришмянский флот полностью захватил всё побережье этой страны, разбив её объединенный флот в крупном сражении в устье реки Чор и открыв дорогу на саму столицу этого государства – город Тун.

Выходило, что вырвавшись из неизбежных, как казалось ещё недавно, тисков, Арашкар Пятый сам смог зажать в них Саргун. Впрочем, для Тайлара это ровным счетом ничего не меняло: купцы обеих сторон всё также скупали железо и зерно, а поток кровавого серебра и не думал иссякать, превращаясь в настоящую полноводную реку.

Джаромо мысленно сделал пометку, что к этому юному каришмянскому царю стоит относиться несколько серьезней, чем он думал ранее. Да, реставрация почившего государства Каришидов ему вряд ли была по силам, но устроить очередной перекрой карты Айберу он вполне себе и мог. Особенно, если удача и дальше будем освещать его замыслы и решения своей лучезарной улыбкой.

В Фальтасарге, что в Восточном, что в Западном, дела шли почти без перемен. С каждым днем засуха становилась всё страшнее, превращая даже некогда судоходные реки в глубокие шрамы на теле земли. Особенно тяжелой ситуация была в центральной части, в земле племен и городов-государств. Голодные бунт и мор ползли по этим землям словно саранча, а следом за ними шагал и жуткий культ мертволиких. Эти вестники богов смерти становились всё наглее и многочисленнее. Особого успеха они достигли в городе Хем, где толпы их последователей свергли местного царька. И пусть их правление продлилось всего пару дней, покуда войско соседнего города Кеббу не вошло внутрь и не залило Хем кровью, мертволикие доказали, что могут брать власть в свои руки. А это создавало опасный прецедент.

В Западном Фальтасарге засуха бушевала меньше. Серьезного голода там не было – спасали ирригации, крепкие государства и возобновление поставки зерна из Тайлара. Даже несмотря на всё увеличивающиеся пошлины. Джаромо даже было подумал о новом запрете, совсем недолгим – на месяц или полтора, чтобы потом можно было взвинтить цены сразу раза в два, но решил, что пока стоит ограничиться лишь новым увеличением пошлин. Резкое сползание в голод могло столкнуть эти страны в анархию. А хаос всегда дурно сказывается на торговых делах.

Новости с северо-запада Калидорна, были примерно такими же, как и говорил Аях Митей: они не несли ни радостей, ни расстройств. Племена клавринов на побережье опять грызлись, что немного сильнее обычного, ну и набеги на торговые корабли происходили несколько чаще. Даже флотилии эурмиконцев, которые обычно были защищены формальными и неформальными договоренностям в купе с щедрыми откупными, то и дело подвергались нападениям варварских ладьей. Как и отдаленные поселения и гарнизоны этого торгового города. Он, впрочем, подобной дерзости не спускал, и, если верить доносчикам, готовил карательную экспедицию в земли наиболее неугомонных племен.

Дальше шли сообщения об обустройстве новой границы по Севегреи, перемещению в Хавенкор тагм, закладке крепостей, расширению дорог и организации колоний, но их Джаромо просмотрел лишь мельком. Всё, что можно было сделать для укрепления власти в новой провинции, они сделали ещё с Шето. Теперь их план просто воплощался в жизнь, следуя по проложенной колее.

Как и другой их замысел: организованный у стен Кадифа рынок рабов пользовался просто бешеной популярностью. Каждый день сотни и сотни захваченных на войне дикарей превращались в полные серебра сундуки, пополнявшие домашнюю казну рода Тайвишей. Взбудораженные слухами о новых щедрых контрактах с Эурмиконом и государствами Фальтасарга, благородные землевладельцы стремились как можно быстрее увеличить число принадлежавших им рабочих рук. Тем более что руки эти были как никогда дешевы.

От чтения этих строк Джаромо захотелось заскулить, словно брошенной всеми собаке. Все труды Шето по прекращению вражды вот-вот должны были дать свои всходы. Ещё немного и, как и планировал Первый старейшина, его род должен был стать источником богатства как для алатрейских, так и для алетолатских семей. Первые получили бы дешевых рабов и новые земли, а вторые торговые контракты. Ещё немного и Тайвиши научили бы строптивые и заносчивые благородные семьи богатеть не на вражде и пожирании своего же государства, а на взаимодействии и дополнении друг друга… Ещё совсем немного.

Но Шето был мертв, а первые робкие росточки мира, что только готовились подняться из кровавого болота тайларской политики, вот-вот будут затоптаны новым и, похоже, неизбежным раздором. О его неотвратимости говорили те самые письма со словами соболезнований, которые лежали внушительной горкой на серебряном подносе. Даже беглый просмотр фамилий показал, что писали их почти сплошь алетолатские семьи. И это было бы половиной беды, если бы среди подписанных алатреями писем львиная доля не носила откровенно издевательский или оскорбительный характер.

Больше всего отличился глава малозначительной семьи из Старого Тайлара, Келло Ногнориш. На большом и украшенном листе папируса, кроме его пышной подписи, с полным перечислением деяний предков, красовались всего два слова: «Моруф отвергни».

Великий логофет презрительно отодвинул от себя поднос и с силой сжал голову руками. Созидаемый им мир распадался. И он не знал, как удержать его целым.

Почти до самой ночи он так и сидел, то начиная, то отбрасывая письма, пока встревоженный Аях Митей не настоял, чтобы Джаромо перебрался в дом. Там он попробовал полежать в горячей ванне, заранее подготовленной для него прислугой, а потом лег в кровать, но столь нужные ответы или хотя бы блаженный покой упорно не желали приходить к Великому логофету. Стоило ему провалиться в краткое и тревожное забытье, как новая мысль выдёргивала его из сна, но выдёргивала лишь для того, чтобы тут же спутаться и потеряться.

До самого рассвета он дрейфовал между полу-бодростью и полу-сном, пока его размышления не начали принимать форму женщины. Немолодой, но все ещё красивой женщины, посреди уставленных блюдами столов и хмельного веселья.

Резко поднявшись с кровати, он взял со стола серебряный колокольчик. Стоило чистому и мелодичному звону разрезать утреннюю тишину, как в спальне Великого логофета открылись двери. Внутрь, чуть смущенно и нерешительно, вошел совсем юный раб, со светлыми волосами, собранными на затылке в пучок и смазливым лицом, больше подходящим девушке, нежели юноше.

– Ште желаш, хощяи?

Джаромо сморщился от столь грубого клавринского выговора. Мальчик или только начинал учить тайларен или же был совсем не прилежным учеником. И это смущало Великого логофета. Как и тот факт, что он точно видел этого слугу впервые. А Аях Митей никогда не ставил в дежурство у его спальни непроверенных людей.

– Как твое имя и давно ли ты в этом доме, мальчик?

– Нетш, неш давнеш, – медленно, словно сомневаясь в собственном выборе слов, проговорил невольник.

– Как твое имя?

– Хощяи?

– Имя. Как тебя назвали родители, – медленно, проговаривая каждую букву, произнес Джаромо.

– Ягяра, – просиял раб, поняв, наконец, что именно от него хотят.

– И откуда же ты прибыл, Ягяра?

– Неш понема.

– Не понимаешь? Какой ты крови и с какой земли, мальчик? Я желаю знать, какой народ или племя дали тебе жизнь и исторгли в наш мир? Так яснее?

Мальчик хлопнул большими ресницами и вопросительно посмотрел на великого логофета.

– О, великие и немилосердные горести. Какого ты народа.

– Харвенеш.

– Вот и в мой дом проникли плоды Великой северной победы, – тяжело вздохнул Великий логофет, помассировав виски. Тревожный сон, если это вообще можно было так назвать, и так не дал ему почти никаких новых сил. Ну а разговор с этим дикарем забирал последние.

Дверь позади раба неожиданно отворилась, и в комнату вошел Аях Митей. Без лишних разговоров он подошел к рабу и дал ему звонкую затрещину.

– Как ты посмел войти в хозяйскую спальню?

– Хощаи, кол… колокш… швени…

– Хозяин звал не тебя. Ты не имел права к нему заходить. Немедленно выйди отсюда.

Смущенный харвенский юноша поклонился и поспешно покинул спальню, пролепетав что-то неразборчивое на своем грубом языке.

Аях Митей проводил его суровым и не сулящим ничего доброго взглядом, а затем плотно закрыл двери.

– Прошу простить мою непредусмотрительность, хозяин. Новые рабы убирают дом по ночам и не должны были доставлять вам неудобства. Обязанный дежурить у вашей двери Минак Лесит будет незамедлительно наказан.

– Не знал, что мой дом наполнился новыми слугами, Аях Митей.

– Я посчитал целесообразным увеличить их число.

– И поэтому ты купил привезенных с войны невольников? Мне казалось, что уж кому как не тебе должно быть известно, что я совершенно не одобряю наличие в этих стенах варваров. Тем более таких, в чьей памяти ещё не успели померкнуть недавние драматические события, после которых они из свободных людей племен превратились в домашнюю прислугу. Разве в городе кончились разорившиеся этрики из числа сэфтов?

– Нет, но харвенские рабы дешевы, – пожал плечами Аях Митей.

– Вот как? А что, бедность уже начала обивать пороги моего дома?

– Ни в коей мере, мой хозяин. Но бережливость видится мне добродетелью. Как я и говорил, он не должен был попасть вам на глаза.

– И долго ты намеревался скрывать от меня сие чудное приобретение?

– До тех пор, пока я бы не обучил и не воспитал каждого из них должным образом.

– И много тут теперь обитает сынов харвенских земель?

– Сынов – двое. Ещё я приобрел двух дочерей.

Джаромо покачал головой. Временами ему начинало казаться, что он дал своему управителю уж слишком много свободы и полномочий. Великий логофет уже хотел полувсерьез сказать об этом, но тут за спиной Аяха Митея появился взъерошенный и заспанный Минак Лесит. При виде управителя он замер, а его глаза наполнились ужасом, который старший раб тут же и оправдал: его ладонь со свистом рассекла воздух, отвесив вошедшему звонкую пощечину.

– Как ты посмел покинуть дверь хозяина?

– Я только отошел справить нужду…

– Врешь, – новый хлесткий удар заставил раба взвизгнуть.

– Но ведь солнце…

– День хозяина начинается тогда, когда он так решит. И ты будешь наказан ещё и за незнание этого. А теперь ступай в общую комнату. Я лично помогу хозяину одеться.

Прогнав раба, Аях Митей подошел к Джаромо и подал ему свежую одежду.

– Ты суровый и жестокосердный человек, Аях Митей. Неужели благосклонное милосердие столь чуждо худу твоей мысли?

– Я всего лишь ваш управитель, хозяин.

Одевшись и позавтракав фруктами и козьим сыром, Великий логофет отдал распоряжение подготовить повозку. Хотя Джаромо предпочитал перемещаться по городу пешком, взяв с собой лишь пару рабов-охранников, последние дни он все больше пользовался именно ей. Может он и старался не подавать вида, но его тело было истощено, разум истерзан, а те немногие крупицы сил, что ещё оставались, были отчаянно необходимы для совсем иных, куда более важных дел. Вот и сегодня для своего недолгого путешествия он всё равно распорядился запрячь волов.

Покинув дом, он покатил по пустынным улицам Палатвира. Жители благородного квартала были сейчас в храмах или на приёмах по случаю первого дня Летних мистерий, и в этой пустоте совершенно не чувствовалась тот дух веселья, что уже царил на главных улицах и площадях остального города. Тут не было ни шумных процессий, во главе с жрецами Жейны – первой из чествуемых в эти дни богов, ни публичных выступлений поэтов и музыкантов, ни танцев на площадях, в которые втягивались сотни и сотни человек, ни рек бесплатного вина и раздачи хлебов, ни жертвенных алтарей и курилен. Даже украшений на зданиях и стенах высоких оград было почти незаметно. Как и всякое прочее дело, угождать богам радостью сословие ларгесов предпочитало надежно отгородившись от прочих граждан высокими стенами. И желательно – выставив плотное кольцо охраны.

Дорога по опустевшему Палатвиру почти не заняла времени. Джаромо сам не заметил, как повозка остановилась, а слуга открыл перед ним дверцу. Великий логофет вышел, оказавшись возле окруженного фруктовой рощей большого особняка. Миновав внешнюю ограду и открытые ворота, стражи которых встретили его почтительными поклонами, он направился по широкой, вложенной цветной мозаикой дороге, мимо бассейна с искусственным водопадом, бившем из пасти каменного ящера.

У ведущей к высоким черным вратам широкой мраморной лестницы стояли двое рабов-стражников – один краснокожий, одетый в волчью шкуру с бронзовыми пластинками и с длинной ромфеей, а второй белокожий, в закрытом железном шлеме, копьем и круглым щитом, покрытым причудливым орнаментом, в виде пожирающих друг друга змей. Встретив его молчаливыми поклонами, они распахнули двери, и Великий логофет пошёл по длинной и широкой галерее с рядами арочных колонн по бокам.

Возле ведущих в главную залу ворот, на этот раз красных, Великого логофета встретили две обнаженных рабыни с золотыми цепочками на шее. Одна из них встала на колени, протягивая поднос, на котором лежали маски ящера, сокола, быка и волка, а вторая оказалась чуть сбоку.

– Примерьте и позвольте раздеть вас, почтенный господин, – томно прошептала она на ухо сановника.

Хотя Джаромо пришел сюда не ради веселья, он прекрасно понимал, что именно ждет его за этими дверями. И привлекать к себе лишнее внимание было совершенно не в его интересах. Вяло кивнув, он позволил невольнице снять с себя неизменный наряд из расшитого серебром черного шелка. Посмотрев на маски, он, чуть поколебавшись, остановился на оскалившим пасть ящере. Пожалуй, именно она лучше всех соответствовала его настроению.

Как только прохладная бронза коснулась его лица, а тонкие пальца завязали на затылке две ленточки, двери распахнулись и сановник оказался в огромном зале, сразу ударившим по всем его органам чувств звуками, музыкой, ярким светом и причудливой смесью запахов, расчленить которые не мог даже тонкий нюх Джаромо Сатти.

Весь приемный зал выглядел как сказочный лес. Пол был украшен травами и цветами, на которых лежали расшитые золотыми орнаментами ковры-дорожки. Колонны, словно могучие деревья, украшали пышные хвойные и лиственные ветви, на которых сидели пестрые певчие птицы, явно привезенные откуда-то из Айберу или Фальтасарга. Даже дикие животные служили тут причудливым украшением – по краям и возле столов с закусками, винами и вертелами с мясом, в просторных клетках жались, спали или бросались на прутья медведи, львы, волки, шакалы и барсы.

Но даже это великолепие убранств меркло по сравнению с публикой. Весь зал был полон мужчин и женщин, одетых в одни лишь украшения и бронзовые маски самых разных зверей, птиц и чудовищ. Они пили, ели, танцевали, пели песни, спорили, купались в одном из трех бассейнов или занимались любовью, не обращая ни малейшего внимания на окружающих.

Стоило Великому логофету переступить порог, как мимо него, смеясь и поливая друг друга вином, проскакали две женщины, верхом на непомерно жирном мужчине в маске кабана. То и дело они хлестали его по заднице кожаными плетками, на что он игриво хрюкал и тряс свисающими складками жира, вызывая у них новую порцию смеха. Его фигура показалась смутно знакомой сановнику. Кажется, это был эпарх Людесфена.

Куда не падал взгляд логофета, везде царил пьяный разврат и разгул. За столом напротив дверей сморщенная старуха поливала из большого кувшина свои обвисшие груди вином, которое слизывали две совсем юных девицы. Рядом с ней трое солидного вида мужчин о чем-то горячо спорили, то и дело, срываясь на крик, причем один из них ласкал рукой сидевшего у него на коленях юношу. Чуть поодаль, разложившись прямо на коврах, несколько пар занимались любовью, а рядом с ними, в лужах вина, валялись уже бесчувственные гости.

Весь зал был сплетением разврата, пьянства, обжорства и веселья, явно продолжающихся уже много часов. И хотя Джаромо и не видел лиц гостей, он точно знал, что за масками животных, птиц и рыб, скрывались очень многие знатные и богатейшие люди государства. Весьма хорошо ему знакомые.

Но глазеть по сторонам, пытаясь угадать, какой сановник, военачальник, жрец или старейшина, скрывался за тем ли иным животным, у него не было никакого желания. Как и участвовать в этой пьяной оргии. Ведь единственная причина его визита находилась на противоположной стороне зала. Там, в окружении танцовщиц и музыкантов, на ложе, которое больше подошло бы царям старины, полулежала-полусидела хозяйка дома и праздника – Ривена Мителиш. В отличие от остальных гостей, она не была обнажена – ее тело прикрывала перевязанная тонким пояском короткая накидка из синего шелка, а лицо скрывала золотая маска львицы, поверх которой сверкала яркими самоцветами диадема.

К ней, продираясь сквозь пирующих, и направился Великий логофет. То и дело кто-то пытался затянуть его за стол или всучить ему кубок с вином, но Джаромо ловко уклонялся и огибал гостей и прислуживающих им рабов и рабынь. Сегодня все они одинаково не стоили его времени. Сегодня он не собирался играть в свою обычную игру, подкупая, обольщая и заманивая в ловушки высший свет столичного города. Сегодня, он был тут не по делам государства, но по своей воле. По своему желанию. И ему нужен был лишь один человек – Ривена Мителиш

Стоило Великому логофету подойти, как вдова сразу же приподнялась и села. Их взгляды встретились и несколько мгновений они смотрели друг на друга молча. Неожиданно женщина поднялась со своего ложа и, взяв его за руку, потянула куда-то прочь из зала приемов. Но не на открытый балкон, где обычно они переговаривались с глазу на глаз, отдыхая от шума пирующей толпы, а в одну из боковых дверей. Джаромо не сопротивлялся и ни о чём не спрашивал, позволив хозяйке дворца вести его за собой, по пустым галереям и коридорам. Он доверял ей. А ещё, ему страстно хотелось, чтобы кто-то вновь повел его за собой.

Поднявшись на второй этаж, они оказались в просторных светлых покоях, посередине которых располагалась большая кровать. Всё также без слов хозяйка дома скинула с себя накидку и маску, и сняла её же с Великого логофета. Она села на просторное ложе и силой увлекла его за собой, под покрывало, оплетая руками и ногами и крепко прижимая к своему телу.

Он было хотел отстраниться от женщины, чья голая кожа и тепло были столь непривычны для его тела, хотел объясниться с ней и уже даже начал что-то говорить, но вдова лишь крепко прижала палец к его губам, а потом сжала его ещё сильнее ногами. И тут Великий логофет к своему удивлению понял, что его глаза наполняются слезами. Крупные капли тяжелой соленой воды набирались по уголкам его век, желая покатиться по его щекам и упасть на шею обнимавшей его женщины. И он понял, что больше не может и не хочет их сдерживать.

Великий логофет зарыдал. Он рыдал навзрыд, всхлипывая и трясясь, пока тонкие женские пальцы бережно гладили его голову и волосы. Слёзы, так давно застоявшиеся в его глазах, теперь лились прямо на плечи и груди Ривены, а она, словно заботливая мать или кормилица, шептала что-то нежное и успокаивающее. Тепло, живое тепло чужого тела, поглотило Великого логофета. Он уже и забыл, каково это, чувствовать своей кожей, кожу другого человека. Как прижиматься и обнимать. Как ощущать жар дыхания. И он потерялся в этом тепле, растворяясь в мягкой нежности чужого тела, что обволакивала его и дарила ему покой, заживляя зияющие раны на его истерзанном сердце и успокаивая измученную душу.

Тепло поглотило Великого логофета без остатка. Оно забрало его всего, целиком и полностью. Джаромо Сатти провалился во тьму. В беспросветную тьму забытья, в котором не было места ни снам, ни мыслям, ни тревогам, ни воспоминанием. Лишь бесконечный покой. И жар чужого тела. Жар, подаривший ему спасение.

Прохладный ветерок пробежался по обнажённому тело Великого логофета. Жар живого тепла исчез и Джаромо почувствовал, как по его коже пробегают мурашки. Он открыл глаза и посмотрел по сторонам. Он всё также лежал в спальне Ривены Мителиш, но на постеле он был один, а за большим открытым окном, объятые ярким багряным пламенем, проплывали кучерявые облака.

Небо, которое он неплохо видел, даже не поднимая головы, было вечерним, даже закатным. А когда Джаромо приехал в этот дом было ещё совсем раннее утро. Неужели он проспал почти целый день?

Великий логофет приподнялся на локтях и огляделся. Недалеко от окна, обхватив колени рукой, сидела русоволосая девочка лет десяти. Прямо перед ней лежала россыпь окрашенных в разные цвета камешков, которые юная служанка передвигала, внимательно проговаривая что-то одними губами. Поймав на себе его взгляд, она тут же вскочила, задвинув ногой камешки, и низко поклонилась.

– Благостного пробуждения вам почтенный господин, – проговорила она, хлопая пышными ресницами.

– Какое нынче время, дитя?

– Время заката. Близится к концу второй день Летних мистерий, господин.

– Что? Второй день? – удивленно моргнул Великий логофет. По всему выходило, что он проспал больше суток.

– Да, господин. Нынче в городе славили Бахана. Я точно запомнила. Повсюду пахло хлебом и мясом. И нас кормили очень по вкусному.

Джаромо тяжело вздохнул, осознавая, как много он потерял времени.

– Будь добра, дитя, позови ко мне свою хозяйку.

– Сие мгновение, господин, она и сама просила ей сообщить, как только вы проснетесь, – с низким поклоном ответила девочка и торопливо покинула спальню.

Джаромо поднялся с ложа и подошел к окну. Вид из него открывался на внутренний сад и неровные ряды особняков, уходивших вдаль к морю. Как и вчера, Палатвир был безлюден. Если девочка ему не врала, а для лжи у неё точно не было никакого резона, то он умудрился отдать сну непозволительно много времени. Свежесть в мыслях и разливающаяся по каждому мускулу тела бодрость подтверждали еë слова. У него снова были силы. Силы чтобы действовать, думать, планировать. И силы, чтобы вновь нацепить маску слащавой учтивости, что начала было отлипать. Ценные и важные для него силы.

И всё же почти два дня… почти два дня он пребывал в забытье, пока его враги не готовили атаку на всё то, что он должен был защитить. Не слишком ли высокую цену он заплатил за ясность мысли?

Джаромо огляделся в поисках одежды. Недалеко от окна стоял раскрытый сундук, в котором сложенные в аккуратную стопку лежали самые разные мужские вещи. Подойдя, сановник немного покопался и подобрал широкие штаны, черную рубаху ниже колен, черный же кушак и низкие сапоги из мягкой кожи.

– А я так надеялась, что ты хоть тут изменишь свой страшно мрачный наряд. Но я сама виновата, оставив тебе этот соблазн. Надо было просто выкинуть всё черное, – раздался позади него игривый голос хозяйки дома.

– Моя милая Ривена, постоянство рождает верность. Тем более что черный – это цвет моей Великой палаты и моего служения государству.

Женщина подошла к нему и обняла за талию, положив на плечо подбородок.

– Прости, что не стала будить, – прошептала она. – Я знаю, что ты потерял время. Знаю. Но мне было так страшно за тебя. Ты выглядел таким измученным. Таким пустым. Когда я взглянула на тебя там, на пиру, мне показалось, что я смотрю на ходячий труп.

– Вероятно, я и был им, моя нежнейшая Ривена. Жизнь утекала из моего тела, словно вино из разбитого кувшина. Но ты смогла вновь наполнить меня новыми силами, сотворив подлинное чудо исцеления. Теперь я вновь готов вернуться ко всем неотложным заботам.

– И опять ты спешишь к делам, а как же я? – с наигранной обидой отстранилась от него вдова, сев на край ложа.

– Ты, моя услада и моё бесконечное блаженство. Но таков уж мой долг и моё призвание.

– Тяжкое и скорбное призвание, милый.

– Быть может. Но даже в минуту гибели я буду хранить ему верность, ибо оно определяет мою суть.

Тонкая бровь вдовы многозначительно изогнулась.

– А наступит твоя гибель как раз из-за твоей верности. Уж поверь женщине, повидавшей в этой жизни всякое, любимый.

Великий логофет лишь широко развел руками, словно бы извиняясь за своё естество. Ривена улыбнулась и махнула на него рукой.

В этот момент в спальню вошли две служанки с подносами. Переместив к открытому окну стол и два кресла, они разложили кувшины, тарелки, полные фруктов, сладостей и различного мяса, птицы и даров моря.

– Милый, разделишь со мной ужин?

– С великим удовольствием, моя возлюбленная Ривена. Но не совершаю ли я слишком тяжкого преступления, похищая на столь долгий срок владычицу пира у столь уважаемых и именитых гостей?

– Об этом можешь не думать. Я и так уже успела порядком устать от моих благородных гостей. Да и пока им приносят еду, вино, играют музыку и позволяют трахаться, они не заметят, даже если весь город запылает с четырех сторон.

Джаромо сел напротив хозяйки и неожиданно для себя понял, что просто зверски голоден. Все эти дни он игнорировал свой живот примерно так же, как сон и отдых. Теперь же его тело желало наверстать упущенное. Выбор блюд немного удивил Великого логофета – не считая вполне себе всеобщих фруктов, тут были кушанья из южной, или, как её обычно называли, – желтой джасурской кухни.

– Необычный выбор для столь почтенной и благородной тайларской женщины.

– Милый, как ты мог уже давно заметить, я вообще питаю нежную страсть ко всему джасурскому.

Вопреки обыкновения, Джаромо положил к себе целую гроздь винограда, грушу, раскрытый гранат, баранину, тушенную с медом и вином, сваренных с медом и персиками рябчиков и копченых на пряных травах гусиных грудок, залитых лимонным маслом. Жадно набросившись на тарелку и запихивая вперемешку все яства, он опустошил её не меньше чем наполовину, когда вдруг понял, что ест в полной тишине. Подняв глаза, сановник встретился с мягкой улыбкой вдовы.

– Похоже, не только сна не хватало тебе все эти дни, любовь моя.

Великий логофет попробовал сказать что-то в свою защиту, ни взирая на набитый рот, но вдова лишь мягко улыбнулась.

– Прошу тебя, не прерывайся, милый. Хороший аппетит всегда идет мужчинам на пользу.

Джаромо не стал спорить с этой мудрой женщиной и решил посвятить всего себя еде, пока чувство сытой тяжести не стало напоминать зашитый в животе камень. Откинувшись назад он глубоко вздохнул и мысленно обругал себя за этот приступ обжорства. Пресыщенность вредила быстроте мысли и делала его ленивым. А такая роскошь обычно была непозволительной для Великого логофета. Но раз уж нарушил запреты со сном, то почему бы не продолжить нарушать их и с яствами?

– А теперь, моя ненаглядная Ривена, поведай мне, кто и как тщательно вел мои поиски за время этого нежданно затянувшегося забытья.

– Тебя спрашивали, это правда, а кое-кто даже весьма настойчиво.

– Настойчиво?

– О да. Были и такие. Но не думай пока об этом – я сразу предупредила твоего управителя, что ты погостишь в моем доме немного, и это время желаешь провести в покое и тишине. Так что думаю, точный ответ на вопрос будет ждать тебя дома.

– Тогда, пусть и с не успокоенным сердцем, я всё же могу обсудить всё то, ради чего невольно разлучил тебя с многоуважаемыми пирующими гостями.

– Вот значит как. Опять дела? А я так надеялась, что ты просто по мне соскучился.

– И это истинно так, моя возлюбленная Ривена, ведь всякое мгновение без твоего облика мучительно и ненавистно мне.

– Ты наглый и льстивый лжец, – рассмеялась женщина. – Но лжец приятный. Потому-то я тебя и терплю.

– Терпишь? Какое жестокое и беспощадное слово исторгли твои прекрасные губки! И сколь много в нём боли! А я-то все эти годы слепо верил, что сердце твое охвачено столь же странной, чуждой и бесконечно обреченной любовью, что и моё!

– А я так надеялась скрыть это под маской безразличия.