Текст книги "Когда говорит кровь (СИ)"

Автор книги: Михаил Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 61 страниц)

Глава одиннадцатая: В поисках слова

Просторную залу подземной усыпальницы заполнила пёстрая толпа. Мужчины и женщины стояли между старых и новых надгробий и могильных плит, зажигая толстые восьмигранные свечи из красного воска. Сотни маленьких огоньков озаряли непроглядную тьму могильника, выхватывая из неё лица и фигуры. Самые разные лица самых разных людей, что при свете Кадифского солнца вряд ли бы нашли между собой хоть что-то общее. Но тут они были равны и едины.

Вера, не знавшая и не принимавшая царящих в мире различий, роднила каждого пришедшего со всей общиной, наполняя их сердца удивительным чувством сопричастности друг другу, и постигаемой истине. В этой толпе легко было заметить и могучих воинов, что источали силу и здоровье, и больных калек, и почтенных мастеров-ремесленников, и нищих оборванцев, что не имели за душой ничего, кроме своих лохмотьев и миски для подаяний. Этриков, блисов, палинов и даже ларгесов. Ведь все они, шепча на распех хвалы Единому создателю, были общиной. Людьми веры. Праведными.

Вот только даже тут, прикрывая ладошками пламя свечи и шепча строки из Книги Истин, Айдек чувствовал себя отдельным от всех. Даже одиноким. Вера была для него глубоко личной, тайной вещью. И пусть губы его и шептали те же слова и в том же такте что и вся община, он вел свой собственный, особый разговор с богом.

Для него так было всегда. Ведь свою веру он не унаследовал от родителей и не искал её самостоятельно. Она сама ворвалась в его жизнь, когда он был ещё ребёнком.

Недалеко от родного дома Айдека на самой границе Кайлава, там, где близость к Аравеннской гавани превращала квартал в нагромождение складов и мелких мастерских, стояло старое заброшенное здание, служившее когда-то не то складом, оставленным его владельцами за ненадобностью, не то мастерской, дело хозяев которой прогорело. Когда будущий фалаг был ещё совсем ребёнком, он часто прятался там от гнева отца, часами играя в полном одиночестве на чердаке, пока испуганная мать и тетки бегали по городу в его поисках. Это здание было самым большим секретом мальчика. Его тайным миром, который обращался то осажденной варварами крепостью, то дворцом, то пещерой полной чудовищ и опасностей, а то просто домом. Но главное – оно было его убежищем. Его личным, потаённым местом, в котором нелюдимый мальчик мог чувствовать себя в безопасности.

Однажды, когда отец вновь пришел в ярость из-за какого-то пустяка, Айдек скрылся в своём «убежище». Но прейдя туда, он обнаружил, что заброшенное здание стало не таким заброшенным: кто-то выкинул всю старую сломанную мебель, помыл полы, истребил паутину, покрывавшую каждый угол, установил небольшой деревянный алтарь, на котором мальчик обнаружил бронзовую чашу и несколько больших восьмигранных свечей. Заинтригованный столь неожиданным преображением, Айдек решил подождать, чтобы выяснить кто же этот загадочный посетитель. Забравшись на чердак, где расходившиеся доски пола позволяли вести наблюдение, оставаясь незамеченным, он стал ждать.

Ожидание заняло часы. Мальчик и сам не заметил, как уснул, а когда проснулся, то услышал внизу незнакомые голоса. Высокий и сильный голос рассказывал что-то паре дюжин человек, повторявших «благословение!» и чуть нараспев читавших какой то текст. Мальчик, которому тогда исполнилось уже восемь, слышал от отца, теток и дядей, что в городе есть люди, тайно почитавшие некого странного бога, держа это в большой тайне. Он сразу догадался, что стал свидетелем того самого тайного почитания. А тайны всегда нравились Айдеку. Невзирая на то, что была уже почти полночь и мать, скорее всего, находилась на грани безумия, он решил остаться и послушать этих странных людей.

А говорили они о вещах необычных и удивительных. О боге, но не об одном из знакомых мальчику божеств, что имели имена и не сильно отличались от людей, а о неким безымянном и всемогущем боге, который был сразу везде и нигде. Был всем живым в мироздании, наполняя его, но оставался незримым и недоступным. Мальчик тогда так и не понял как это возможно: быть сразу всюду? Подумав, он решил что бог этот вероятно очень велик и мир находится внутри него, ну или же люди, сами того не зная, живут на его теле и потому и не могут его увидеть.

Замечтавшись, он представлял спящего исполина, по которому бегают маленькие человечки возводя свои города, возделывая его кожу как поля и охотясь в волосах. Этот образ настолько развеселил мальчика, что он негромко хихикнул. Хотя смех его был еле слышен даже ему самому, люди внизу тотчас замолчали. Айдек испугался и уже хотел броситься к открытому окну, где напротив находилось раскидистое дерево, до веток которого он мог легко допрыгнуть, как услышал старческий голос:

– Что ты делаешь здесь, дитя? Ты потерялся? – из проёма позади него поднялась седая голова.

– Нет, – твердо ответил мальчик. – Я не терялся. Это моё место

– Ты живешь здесь?

– Нет, у меня есть нормальный дом. Сюда я прихожу, когда… когда… когда мне нужно убежище.

– А… – протянул старик. – Понимаешь, дитя, нам тоже нужно убежище. Ты не будешь против, если мы иногда будем сюда приходить?

Мальчик задумался. Ему не очень хотелось делить хоть с кем-то его сокровенное место. Тут был его мир. Мир в котором он чувствовал себя повелителем способным одной силой мысли превратить прогнившие доске в могучие крепостные стены, а затянутые паутиной бочки и сваленные в углу палки – в орду варваров, которая неизменно гибла под ударами мужественных воинов, ведомых в бой Айдеком. Но с другой… с другой стороны ему хотелось ещё послушать про этого необычного и вездесущего бога. Да и старик обладал такими добрыми глазами, что мальчик решил для себя – он точно не причинит ему вреда и не выдаст его убежище чужим людям.

– Ладно. Можете приходить. Но только при одном условии.

– Хорошо, дитя, что ты хочешь?

– Можно мне ещё послушать истории про вашего бога?

Старик с улыбкой кивнул и взяв Айдека за руку, повел его вниз, туда, где ждали остальные непрошенные гости. Так мальчик впервые познакомился с верой алавелинов. И как выяснилось чуть позже, со своей общиной и своим наставником.

С тех пор прошло много лет. Община в Кайлаве росла и возрождалась, привлекая всё больше и больше людей. И им становилось тесно внутри заброшенного склада. В один из дней кто-то предложил использовать могильные катакомбы, расположенные в пещерах под Кадифом, и эта идея понравилась наставнику. Так они перебрались в эту темную залу, где среди тысяч и тысяч нашедших последний приют язычников, постигали бессмертие праведных.

За три года, которые Айдек не посещал этих сводов, незнакомых лиц стало значительно больше. Община росла и множилось. Тёмные дни, когда за единобожие преследовали и травили словно диких зверей на охоте, давно миновали и страх, посеянный Великим палачом Убаром Ардишем, исчезал.

Но память об учинённых им зверствах хранилась в сердцах алавелинов. И эта ночь, эта святая ночь, именуемая Ночью мучеников, была тому подтверждением.

Каждый год, в первую ночь второго летнего месяца, праведные Кадифа собирались, чтобы почтить молитвой всех павших за их веру. Всех тех, кто сгорел живьем в красных ямах, кого забили камнями или палками, кто принял смерть от меча или копья. Всех тех, кто не предал бога даже перед лицом мучений и первой смерти, заслужив право на Воскрешение. И вспоминая их подвиг, чествуя их стойкость и мужество, праведные находили их и в себе самих. И потому не было ночи важнее и значимей.

Но для Айдека эта ночь была особенной и по иным, личным причинам – для него она была ночью расставаний. Ночью прощаний. Ночью, которая должна была стать чертой, разделяющей разные половины его жизни. Когда взошедшее на небосвод солнце озарит мир своими лучами, он покинет город, в котором родился и вырос, обменяв его на долгую дорогу и неведомые рубежи далеких диких земель. Завтра, он станет фалагом двенадцатого знамени первой походной кадифарской тагмы, вместе с которой отправится защищать и удерживать новые границы государства.

И именно по этому, он не мог больше прятаться от своей общины. Как бы старательно он не выдавал свою трусость за осторожность, прикрываясь то болезнью отца, то гарнизонной службой, в эту ночь он просто не мог не прийти сюда. Он просто обязан был в последний раз помолиться со всеми теми людьми, которые пусть и не стали для замкнутого и одинокого молодого человека второй семьей, но и не оттолкнули его, позволив идти с ними по одной дороге.

А ещё, он хотел в последний раз увидеть наставника их общины. Того самого человека, что вывел его к свету праведной истины. Ведь в том, что он видит его в последний раз, Айдек не сомневался. Уже при их первой встречи в том самом заброшенном доме, Майдо Элькэрия был седым старцем. Ну а теперь, когда ему было почти восемьдесят, кажется лишь вера и забота о своей общине держали его в этом мире. Но держали они всë слабее и слабее: тело наставника исхудало, руки тряслись, глаза покрывала мутная пелена, а кожа была в желтых пятнах. Даже идти самостоятельно он уже не мог. Его вывел незнакомый Айдеку молодой ученик, держа под руки и помогая сделать каждый шаг до стула с подлокотниками, который был поставлен на небольшой пьедестал, сколоченный из досок.

Когда наставник сел, толпа стихла. Старец обвёл её взглядом полуслепых глаз и воздев вверх руки, произнес слабеющим голосом:

– Благословение вам, о ступающие по пути праведных!

– Благословение! – отозвались сотни голосов и тут же смолкли, погрузив усыпальницу в по-настоящему мертвую тишину. Все в этом зале, от первых до последних рядов, желали услышать каждое слово, которое собирался произнести наставник.

– Всевышнему угодны мученики, ибо в страдании своем очищаются они от греха. Угодны отринутые, ибо в лишениях укрепляют они свою веру. Угодны погибшие, ибо уготована им жизнь вечная. Не тратьте слёз своих на тех, кто принял мучения и смерть, чья плоть обратилась в прах и пепел. Кратки были их страдания, но награда будет вечной, ибо в День возвращения восстанут они из объятий смерти и предстанут перед взором Создателя. И одарит он верных и праведных благами бесконечными. Плачьте о тех, кто впустил в душу погань греха. Кто осквернил свою плоть и божий огонь в себе, предавшись страстям и порокам. Плачьте о тех, кто отвращал Всевышнего от мира сего, ибо прокляты они на веки веков и уготовано им лишь забвение. Так было сказано и так будет. Ибо в том истина.

– Истина в том! – отозвалась толпа.

– В эту благую ночь мы чтим память тех, кто погиб в красных ямах, кто был забит палками и камнями, кто был растерзан толпой и казнен по приговору Великого палача Убара Ардиша, прозванного Алым Солнцем. Мы поминаем всех тех, кто принял муки, но не отрекся от веры в Единого. Всех, кто хранил свет истины, пока псы тирана кромсали их плоть и жгли её огнем. Мы чтим мучеников и память о них. Но чтим мы их не слезами и не скорбью, ибо знаем, что первыми восстанут они из смерти и первыми обретут благословение в День возвращения.

Наставник общины резко замолчал. Его голос все ещё хранил ту удивительную силу, что годами и десятилетиями увлекала сотни и сотни людей, отводя их от лжи каменных истуканов. Но в голосе этом уже чувствовалось увядание. Он чуть захрипел, закашлялся и лишь когда ученик поднес ему чашу с водой, смог продолжить свою речь.

– Как и сегодня, пять десятилетий назад грех и порок правили миром, но тьма, опустившаяся тогда, была особенно густой. Великий грешник владел страной и в жажде уподобиться Богу, не знал ни меры, ни препятствия. Он повелел чтить себя наместником выдуманного им же божка, коему возводил храмы по всей земле, творя в них греховные оргии и кровавые беззакония. И всякого, кто не желал поклоняться мерзости его, обрекали на смерть безумные жрецы его культа. Долгие годы в Тайларе лилась кровь. И кровь язычников и кровь праведных, но именно на отринувших ложь каменных истуканов был обращен самый яростный гнев кровавого тирана. И в канун языческого беснования, которое камнемольцы зовут летними мистериями, он повелел своим слугам поймать всех праведных в Кадифе и его округе и привести их на площадь Белого мрамора, куда, как на праздник, зазывались толпы зевак. И встретил Душитель пять тысяч праведных и показал им ямы, полные горящих углей и потребовал, чтобы поклонились ему и признали воплощением солнцебога. Но не убоялись праведные и отвергли порочного владыку. Распевая молитвы, приняли они страшную смерть. Живьем их вязали и бросали в полные углей ямы, и запах смрада и гари наполнил улицы города, впитываясь в одежды, кожу и волосы всех тех, кто стоял и смотрел, как гибли сотни и сотни невиновных. И я был среди тех, кто молчанием и невмешательством своим, позволяли твориться злу и торжеству греха. Кто был соучастникам, но утешал себя, что неучастием своим не прикасается к скверне. Я смотрел, как тысячи праведников разделили страшную смерть в красных ямах. Смотрел, как умирали мужчины и женщины, как шли в огонь дети и старики, не желая отрекаться и предавать веру во Всевышнего и поклоняться идолу. И тогда я понял, что камнемольцы и солнцепоклонники идут по пути лжи и порока. Что нет в них истины. Что жрецы их распутники и воры, а в храмах творится лишь беззаконие. А ещё, понял я, что недостаточно самому не быть палачам. Что непротивление скверне греха суть потакание ей, что молчащий о зле, не лучше того, кто сам творит зло. Так я узрел истину, а вместе с ней познал, что есть лишь один путь ее познания – путь праведных, ибо избран он самим создателем. И на пути этом лежит великая жертва, ибо праведный должен принести жизнь свою текущую в угоду жизни вечной.

Старец вновь замолчал. Лишь его бледные губы продолжили беззвучно шевелиться, словно повторяя так и не сказанные мысли. Его голова опустилась вниз, а мутные глаза прикрыли дряблые веки. Вся толпа напряглась, сжалась и поддалась вперед, словно море во время прибоя, сохраняя молчание, нарушаемое лишь потрескиванием сотен огоньков свечей.

– Сейчас нас не травят как диких зверей и не забивают камнями на площадях, – продолжил Элькерия. – С идолопоклонников пока довольно нашего молчания. Но злоба и грех свили надежные гнезда в сердцах камнемольцев, а посему каждый из нас должен готовить себя к испытаниям веры, помня что эта жизнь, лишь прелюдия к вечности. Что она ценна лишь как испытание, что ниспослал нам Всевышний, дабы проверить нашу стойкость и праведность. Не бойтесь и не страшитесь угроз и гонений. Радуйтесь им, ибо в горниле выплавляется железо, а в муках дух праведный. Чтите память павших. И не слезами горя, но слезами радости, ибо всех нас ожидает бессмертие. Искореняйте скверну в себе. Держите себя в чистоте праведной и принимайте муки за веру с радостью. Ибо уготована стойким вечность! Истина в том!

Старик воздел руки вверх в благословляющем жесте и по толпе пронеслись слова благословений, а следом и молитвы. Но не все они звучали восторженно. Часть голосов, и часть немалая, была тиха и сдержана, явно давая понять, что речь наставника оставила в их сердцах горечь.

Огоньки свечей выхватывали из тьмы усыпальницы лица людей. Одни смотрели на старика с надеждой и почтением, другие, хмурые и напряжённые, выражали разочарование. Все эти люди ждали в эту ночь совсем других слов. Да и сам фалаг надеялся получить от Майдо Элькерии напутствие, с которым ему будет не так страшно ломать привычную и знакомую жизнь, меняя Хайладскую крепость на службу в диких необжитых землях. Идя сюда, он жаждал услышать голос полный веры в лучшее. Тот самый голос, что многие годы увлекал и поддерживал сотни и сотни людей, пропитывая их сердца и души надеждой. И теперь Айдек чувствовал себя обманутым.

До начала этой речи, он собирался переговорить с наставником лично. Поделиться с ним всем тем грузом, что лежал на его сердце тяжелым камнем. Но теперь Айдек Исавия точно знал, что когда окончатся молитвы, он покинет эти катакомбы со всеми прочими праведными. Элькерия больше не мог дать ему ничего, кроме сомнений.

Когда молитвы закончились, заменившая праведным обитель древняя усыпальница пустела медленно. Люди покидали её небольшими группками или поодиночке, уходя с перерывами и соблюдая тишину. Пусть времена гонений и были позади, многолетняя привычка скрываться никуда не исчезла и алавелины старались лишний раз не привлекать внимания прохожих. В конце концов, кому есть дело до того, что пять-шесть человек выйдет после заката из грота? Мало ли какие дела требовали скрытности и отсутствия посторонних глаз. Подземные туннели влекли многих – юношей с девушками из низших слоев, которым не находилось другого места для свиданий, контрабандистов, которые, как говорили, знали тайные тропы связывающие катакомбы с пещерами далеко за городом, да и бандиты иногда подселяли без спроса новых жильцов в чужие усыпальницы. Поэтому на входивших и выходивших из гротов людей горожане давно перестали обращать внимание. Чем и пользовались алавелины.

Когда зал почти опустел, прочь отправился и Айдек, раздумывая обо всем услышанном сегодня.

Среди праведных давно велись споры о том, какой путь угоднее Богу-творцу. Одни черпали вдохновение в словах Лиафа Алавелии, что «гнев праведных – суть гнев божий и ярость их – огонь Всевышнего», призывая очистить мир от греха. Другие считали, что очищать нужно лишь себя, через страдания и усмирение страстей, кои есть семена скверны. Майдо Элькерия всегда был где-то посередине, утверждая, что мир, в конце концов, все же следует замыслу Бога, а посему нет нужды уничтожать его или самого себя. Но годы, похоже, нарушили этот хрупкий баланс, качнув наставника в совершенно определенную сторону. И Айдек не думал, что ему эта сторона нравится.

Он был воином, а не мучеником. И не желал менять своего естества.

– Ты впервые пришел к нам, друг? – фалаг вздрогнул от раздавшегося у него за спиной голоса. Он был готов поклясться, что в коридоре, по которому он только что прошел, не было ни души. Приглядевшись, он заметил в полумраке грота длинновязую фигуру, прижавшуюся к стене. Айдек сощурился, и постепенно из тьмы проступили черты того самого ученика, который вывел сегодня наставника.

Назвать его вид неряшливым, можно было лишь при желании польстить. Причем польстить весьма наглым образом. Покрытая заплатками и пятнами краски зеленая рубаха была явно сшита не по его меркам и висела мешком на его тощем и жилистом теле, а кожаные сандалии, казалось, просто состояли из пыли. Хотя на вид ему не было и тридцати, в длинных черных волосах, что падали свалявшимися прядями на глаза, виднелась седина, а отросшая борода чуть топорщилась. Встретишь такого на улице и сразу подумаешь: вот идет ещё одна душа, оставившая в таверне остатки денег достоинства. И все же, было в нём что-то особое… что-то, странное и неуловимое. То ли во взгляде, то ли в гордой осанке, что цепляло интерес.

– Не подумай дурного, друг мой, я не преследую тебя. Просто я всегда хорошо запоминал лица, а твоё увидел впервые. Ты недавно в городе, или только услышал зов Всевышнего?

Голос ученика звучал так мягко, так дружелюбно, но при этом так твердо, что Айдеку захотелось быть честным с этим незнакомцем.

– Нет… я… я местный и давно принял истину умом и сердцем. Просто… я не приходил на молитвы. Три года не приходил.

– Вновь обретенный друг столь же желаем для общины, как и друг новый, – мужчина отошел от стены и положил руку на плечо Айдеку. – Вера всякого из нас проходит через испытания и сомнения. И не важно, что побудило тебя покинуть общину. Важно лишь то, что ты снова обрёл её и не разрывал связь в своей душе. Впрочем, мы, кажется, так и не представились друг другу. Меня зовут Эйн Халавия. А как мне обращаться к тебе, друг мой?

– Я Айдек…

– Можешь не называть своего родового имени, если не хочешь, – остановил его Эйн, заметив как замялся фалаг. – Достаточно и названного. Община понимает тех, кто стремится скрыть свою веру от посторонних. Путь жертвы, о которой так много говорил наш наставник сегодня, это путь немногих.

– Мне нечего скрывать. Я Айдек Исавия.

– Рад нашему знакомству, Айдек Исавия. Ты воин?

Фалаг с удивлением посмотрел на своего собеседника. В его внешнем виде не было ничего, что могло указать на принадлежность к тагмам. Айдек был одет в шерстяную накидку, простую серую тунику, подпоясанную кушаком, просторные штаны и легкие сандалии. Даже простого ножа и того при нём не было.

– Не удивляйся, друг. Просто тебя выдают походка и жесты. В общинах всегда много людей меча и я научился их замечать, – улыбнулся ему Эйн. – Прости, что спрашиваю, но ты покинул наше собрание один, а эта святая ночь ещё не окончена и её не положено проводить в одиночестве. Так скажи мне, Айдек Исавия, ждут ли тебя единоверцы?

Фалаг отрицательно замотал головой.

– Быть может, ты согласишься тогда разделить трапезу со мной и моими друзьями? Негоже праведному проводить эту ночь одному, вдали от собратьев по вере.

Выглянувшая из облаков полная луна осветила лицо Эйна и Айдек впервые смог подробно его рассмотреть. Проповеднику действительно было около тридцати. У него был высокий лоб, тонкий нос, узкие губы, впалые худые щеки и довольно густые брови. Хотя лицо его выглядело бледным и усталым, в нём чувствовалось некое неуловимое благородство, какое бывает скорее у отпрысков знатных родов, чем у представителей простых сословий. Айдек хотел было деликатно отказаться от приглашения – он не очень хорошо сходился с новыми людьми, но неожиданно для самого себя произнес:

– С большим удовольствием, Эйн.

Тот улыбнулся и приглашающим жестом указал ему на уходившую между домов дорогу. Они пошли по ночным улицам города, куда-то вглубь Кайлава. Узкие дороги, пролегавшие между двух или трехэтажных кирпичных домов с желтой черепицей на крыше, казались вымершими, и за весь их путь им встретилось лишь несколько прохожих, да пара бродячих собак, что при их появлении тут же юркнули в глубины подворотен.

– Дом, в который мы идём, расположен совсем неподалеку, – проговорил ученик наставника, махнув рукой куда-то вдаль улиц. – Там живут добрые и честные люди. Их двери и сердца всегда открыты для тех, кто принял истину и вступил на указанный Всевышним путь.

Айдек кивнул. Он чувствовал себя странно. Многолюдные собрания всегда смущали его, и по возможности он старался их избегать, пользуясь любым, даже самым сомнительным предлогом. И уж тем более, он старался избегать собраний незнакомцев. А тут, он сам решил последовать за этим незнакомцем. Словно какая-то внешняя воля захватила его и направила за этим человеком.

– За последние три года мы проделали очень большой путь, друг мой. Нашими общими стараниями и стараниями Майдо Элькэрии, община Кадифа вновь становится сильной и многочисленной. Наши семьи крепки и полны детей. Всевышний ограждает нас от нападков и гонений и мы вытесняем тьму греха даже из таких оскверненных мест, как этот павший город. И вот подтверждение моим словам, – он указал пальцем на дом, стоявший в конце улицы. – Когда-то здесь был дом блудниц, в котором собирались преступники и падшие люди, а теперь, усилиями нашей общины, здесь живёт добрая алавелинския семья.

Трёхэтажный дом, к которому его подвел Эйн, стоял несколько особняком от остальных, что прижимались друг другу, словно вставшие в боевой порядок воины, и был построен не из красного, а из жёлтого кирпича. Эйн подошел к покрашенной красной краской двери и легонько постучал. Почти сразу послышался металлический лязг засова и в открывшемся проеме показалась сгорбленная старуха.

– Благословение тебе, добрая женщина. Скажи, дома ли твоя семья и согласишься ли ты принять в столь поздний час гостей под вашими сводами?

Стоило Эйну заговорить, как старуха моментально заулыбалась своим беззубым ртом. Не говоря ни слова, она поклонилась ученику наставника, а потом поцеловала его сложенные на груди ладони, крепко сжав их в своих морщинистых руках.

– Для тебя, дорогой мой, здесь всегда есть место, – проговорила она тихим скрипучим голосом. – Но глаза мои слабы и я совсем не узнаю твоего спутника, кто это с тобой?

– Это Айдек, – сказал Эйн таким тоном, будто ответ этот был исчерпывающим и не требовал других пояснений. К удивлению фалага, старуха, кажется, оказалась им вполне удовлетворена.

– Благословение тебе, Айдек. Будь же гостем в нашем доме.

– Благословение и тебе, добрая женщина, – рассеянно повторил слова своего спутника Айдек.

– Вся ли твоя семья сегодня дома? – спросил ее Эйн, когда они вошли в подсвеченный тусклым светом масляной лампы коридор.

– Вся. Мы как раз стол накрыли. Эх, говорила же я, говорила, что ты придёшь! Надо было купить больше мяса… или гусей и уток.

– Это излишне, Лифана. Ты же знаешь, мне по душе скромная пища, ибо с ней всегда благословение бога. Да и ночь эта не подходит для дорогих яств и угощений.

Старуха кивнула. Её губы зашевелились, словно она хотела сказать что-то ещё, но женщина проглотила так и не вырвавшиеся наружу слова.

Пройдя по короткому коридору, они вошли в обеденный зал, большую часть которого занимал огромный деревянный стол уставленный свечами из красного воска. За ним сидели не менее двадцати мужчин разных возрастов. Вокруг ходили девушки и женщины, одетые в белые, серые и черные длиннополые платья, разнося глиняные миски с дымящимся варевом и расставляя подносы с лепешками и травами. А у самых стен, на длинных деревянных лавках, расположились ветхие старухи, сидевшие так неподвижно, что фалагу подумалось, что их проклял некий злой колдун, обративший эти одряхлевшие тела в статуи. По прикидкам Айдека, здесь собрались пять поколений одной семьи, включая как седых старцев, так и совсем ещё маленьких детей. Даже несколько младенцев дремали на руках у молодых девушек, бывших им не то матерями, не то просто старшими сестрами.

Провожавшая Айдека и Эйна Лифана, как только нога её переступила порог зала, поклонилась своим гостям и направилась к остальным пожилым женщинам, заняв среди них место и приняла такую же неподвижную позу.

– Благословение вам, друзья мои, – обратился ко всем Эйн Халавия. – Я привел в ваши стены друга, его зовут Айдек Исавия. Прошу, примите его как гостя, и будьте щедры к нему.

– Благословение тебе, Эйн Халавия и благословение новому гостю! – хором ответили собравшиеся.

В трапезной началось оживление. Женщины зашептались, сбившись в небольшие группки, кто-то из них поспешил к полкам, на которых стояла нетронутая глиняная посуда, а мужчины раздвинулись, освобождая место в середине стола.

Эйн учтивым жестом указал Айдеку на лавку, расположенную у дальней стены. Пока они шли ученик наставника здоровался с каждым из гостей и представляя им Айдека. Он интересовался их делами, здоровьем детей, тем, как продвигается починка крыши или скольких щенков принесла разродившаяся на днях сука. Казалось, он знал об этих людях всё и они видели в нëм нечто большее, чем просто знакомого или духовного проводника от общины. Айдек заметил, что когда Эйн отходил от своих собеседников, они складывали на груди руки в молитвенном жесте, беззвучно шепча что-то почтенное.

Когда новые гости уселись за стол, к ним сразу подошли две хрупкие, похожие друг на друга, будто две капли воды, девушки лет пятнадцати. В руках у одной из них был большой котелок, из которого приятно пахло тушеными овощами, а вторая держала пару глиняных мисок. Поклонившись им, они положили в миски еду и протянули своим гостям.

– Благословение вам, милые Айлада и Феда – произнес Эйн, принимая предложенную ему миску. – Пусть Всевышний одарит вас добрыми мужьями и множеством крепких и здоровых детей.

Девушки смущенно хихикнули и поспешили удалиться. Почти сразу к новым гостям подошла полная краснощекая женщина с большим кувшином в руках. Неодобрительно посмотрев в сторону убежавших девушек, она налила в чаши гостей вино и произнесла низким голосом.

– Не серчай на них, Халавия, девки уже вступили в брачный возраст и даже во время молитвы мысли их болтаются не там где следует. А тут ты, со своими разговорами о мужьях и детях, – говоря это, женщина заботливо подвинула к ним поближе деревянные подносы, на которых лежали поджаренные пшеничные лепешки и свежая кинза, перемешанная с чесноком и сметаной.

– Ну что ты, добрая Эйлата, как я могу злиться на столь чудесных созданий? Всевышний благословил тебя прекрасными дочерями. Я уже много лет их знаю и вижу, что вырастут они любящими женами и заботливыми матерями, кои укрепят нашу общину. Ты справедливо можешь гордиться ими.

– Ой, ну не перехваливай!

– В моих словах лишь истина.

Краснощекая Эйлата заулыбалась. Было видно, что слова Эйна очень много для неё значат. Айдеку даже показалось, что женщина сейчас стиснет в своих могучих объятьях тощего проповедника, или расцелует его в щеки, но она, ограничившись легким поклоном, вернулась к своим делам.

Фалаг взглянул на тарелку: прямо перед ним лежала горка параго – слегка поджаренной пшеничной каши с репой, морковью, душицей и кинзой, а рядом – горка лимабры – тушеной капусты с репой, луком пореем и кусочками говядины, заправленной маслом и уксусом с перетертым чесноком. Это была хорошая, добротная пища, пахнувшая столь аппетитно, что лишь общее игнорирование угощений удерживало Айдека от желания немедленно запустить в неё ложку.

Пока они сидели, в трапезную входили всё новые люди. Мужчины, женщины, дети. Они здоровались, обнимались с домочадцами и рассаживались по последним пустым местам. Наверное, больше полусотни человек собралось за столом, когда сидевший недалеко от Айдека одетый в расшитую орнаментами рубаху толстый мужчина с грубым лицом и широкой челюстью, поросшей белоснежной щетиной, не постучал по бронзовому кувшину длинной ложкой. Все голоса вмиг притихли, а взгляды обратились в его сторону.

– Род, – проговорил он хриплым и грубым голосом. – В эту ночь мы, как праведные люди, чтим всех замученных камнемольцами. Мы молимся о каждом из них, поминаем их подвиги и твердость, с которой шли они на смерть, и за которые каждый из них получит бессмертие. Наша семья тоже прошла через многое. Вы знаете это. Мы многое потеряли как тогда, во времена бесчинств и гонений, так и после. Нас изгнали, лишили всего. Но мы не погибли. Мы окрепли, встали на ноги, и теперь имеем достойное дело и достойный дом, в котором возносим хвалы Всевышнему и всем дарам его. И как глава дома, я хочу, чтобы первым сегодня говорил тот, кому мы обязаны всем этим. Эйн Халавия, прошу, благослови нас и раздели с нами эту трапезу.