Текст книги "Когда говорит кровь (СИ)"

Автор книги: Михаил Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 61 страниц)

– Ты же и сам знаешь. Перстень носят на пальце.

Ветеран кивнул. Приказ оставался в силе.

Крепко сжав нож, он направился к пленнику, жестом попросив Мертвеца следовать за ним. Юноша, наконец, задремал, и лежал на своей лежанке поджав ноги. Ветеран сел рядом с ним и примерялся. Правая рука парня как раз была вытянута и лежала пальцами вперед. Один быстрый удар и дело было бы сделано. Паренёк бы, наверное, даже и не сразу понял, что именно с ним произошло. Вот только крика тогда будет.

– Ну что, Бычок. Руби что ли.

– Подожди. Не дело так. Дай я его разбужу сначала. А то разорется ещё.

Мертвец кивнул и Скофа потряс пленника за плечо. Большие серые глаза открылись и с удивлением уставились сначала на ветеранов, а потом и на обнаженный нож в руке Скофы. Тонкие изгрызенные губы юноши поджались и затряслись, а глаза наполнил ужас. Чтобы не говорили праведные о бессмертии, а жить, той самой знакомой и обычной жизнью, им тоже хотелось.

– Не дергайся лучше парень. Больнее будет, – предупредил Скофа, и Мицан тут же перехватил правую руку пленника, крепко прижав её к полу.

Юноша зажмурился. Ветеран уже было собрался зажать ему рот, чтобы тот не начал вопить, но вместо крика или ругани, с губ сына Верховного понтифика слетели слова молитвы.

– Великий Всевышний, огради меня от страха, ибо в страхе рождается скверна и открывается путь к греху. Дай сил мне не убояться ни мук, ни гонений, ни смерти. Ибо нет смерти под взором Всевышнего. Ибо в дарах его вечность и уготовлена она праведным.

За свою приличную, хотя и не то чтобы очень долгую жизнь, Скофа уже много раз слышал эти слова. Слышал по вечерам, когда воины, измученные переходами или тренировками, валились с ног в казармах или палатках. Слышал глухим шепотом, несущимся по боевым порядкам перед битвой. Слышал, в наполненном болью хрипе раненных и умирающих.

Впервые он услышал их ещё тогда, под Керой, больше двадцати лет назад. Осада только начиналась, и в полевом лагере только-только успели разбить палатки врачевателей. Скофу, и ещё с десяток совсем юных ребят, поставили как раз туда. Вроде как охранять, а на деле помогать лекарям – таскать воду, кипятить в котлах тряпки, держать раненых и копать могилы тем, кого целители так и не смогли вырвать из тени Моруфа.

Едва набранные в тагму мальчишки очень переживали и злились по этому поводу. Они-то хотели в бой. Рвались туда, не зная даже толком как держать строй и как в нем сражаться. Их не успели обучить и вымуштровать, но каждый из них уже мнил себя героем. А ещё, они ждали легкой победы. И она и была такой, как вскоре понял Скофа. Но даже самая легкая победа имела свою цену и свои жертвы. И их они и увидели в первый же день штурма.

Их начали нести ближе к полудню. На трех больших телегах, запряженных волами, в лагерь ввезли раненых, искалеченных и мертвых солдат. И юноши, только что подначивавшие и задиравшие друг друга, застыли в изумлении. Но продлилось оно недолго – старшие солдаты пинками и окриками заставили молодняк помогать лекарям. И они стали переносить раненых в большой шатер, укладывая их на столы и лежанки.

– Эй, парень, поди-ка сюда, – окликнул Скофу седовласый старик, вся одежда которого уже была заляпана кровью. – Помоги ка поддержать воина.

Лежавший на столе юноша был всего-то немногим старше и чем-то даже походил на Скофу. То же юное лицо, ещё не лишенное до конца детских черт, но успевшее загрубеть. Те же широкие плечи и крепкие руки, взращённого трудом блиса. Только вместо левой ноги ниже колена у него начиналась кровавая каша, из которой торчал кусок обломанной кости. Лекарь внимательно её осмотрел, а потом, взяв пилу, прикрикнул на застывшего Скофу.

– Чё встал как бык на водопое! Парня давай держи и держи крепко.

Очнувшись от оцепенения, Скофа прижал изувеченного воина к столу двумя руками и тут же получил от лекаря подзатыльник

– На ногу ему навались, дубина ты неотёсанная. Я ему что, руки пилить буду?

Скофа перехватил ногу несчастного, навалившись всем телом, и вдруг услышал шепот. Тихий шепот, который поначалу показался ему бредом, но чем больше он слушал, тем больше понимал, что это слова незнакомой ему молитвы. Юноша яростно шептал о бессмертии и дарах некого Всевышнего, пока лекарь примерялся к его ноге и накладывал тугой жгут. Он повторял и повторял, до последнего, до того самого мгновения, когда пила не впилась в его плоть, и крик боли не проглотил молитву.

Так Скофа, ещё сам того не знаю, впервые услышал как молились однобожники. И всю его службу эти слова были где-то рядом. И вот они снова вернулись в его жизнь. Но не на поле боя или в военном госпитале, а в заброшенном складе. И шептал их не воин, а пленный мальчишка, которому просто не повезло родиться в слишком знатной и важной семье.

Ветеран ещё раз взглянул на юношу. Кровь отлила от его кожи, ставшей белее снега в Диких землях. Словно принадлежала она и не живому человеку вовсе, а мертвецу. Может и верно говорят, что страх убивает не хуже железа?

Неожиданно он почувствовал на себе тяжелый взгляд Мицана. Повернувшись, ветеран понял, что тот пристально на него смотрит: «Чего ты тянешь?» – беззвучно спрашивали изувеченные губы, видневшиеся под линией капюшона. Скофа и сам не знал. Ему было жалко этого паренька. Это да, но жалость никогда не мешала ему действовать по приказу. Тут было что-то другое. По какой-то неведомой причине, в этом бледном как сама смерть парне, он видел всех своих сослуживцев, что делили с ним эту странную веру.

Ветеран мотнул головой, отгоняя внезапно завладевший им морок.

У него был приказ. Обязанность, которую он должен был выполнять. А Скофа никогда не пренебрегал приказами и обещаниями.

Перехватил нож и прицелившись, ветеран одним точным ударом вогнал тонкое лезвие между мизинцем и средним пальцем. Юноша дернулся, сжался, хватаясь за покалеченную руку, но не закричал. Только завыл, пытаясь сквозь рвущийся из легких скулеж, продолжать выталкивать наружу слова молитвы.

Скофа поднял с пола палец, на котором красовался большой золотой перстень, и положил его в холщовый мешочек. Вот теперь работа была сделана.

Глава семнадцатая: Один день до величия

Вид на Кадарский залив, открывающийся с балкона особняка, напоминал мастерски выложенную мозаику. Сегодняшнее море, чуть дрожащее от раскаленного полуденным солнцем воздуха, было особенно тихим и почти лишенным волн и ряби. Сверкая в лучах огромного палящего светила, застывшего в зените над миром, оно виделось ярко-лазурным полотном, натянутым до самого горизонта. Лишь изредка его ровную гладь разрезали корабли и лодки, казавшиеся с высоты Палатвира игрушечными. Они шли медленно, без парусов, на одной лишь силе гребцов, монотонно разбивавших веслами ровную гладь. Уже как второй день стоял полный штиль и изнывающий от жары и уставший от затянувшегося веселья город, прятался в поисках тени и прохлады.

Даже вечно круживших у берега ласточек не было видно, а чайки, если и пролетали над городом, то сопровождали свой полет недовольными протяжными криками. Эти ленивые птицы так привыкли к дармовой кормёжке от рыбаков, выбрасывавших всякую мелочь с улова, что, похоже, совсем уже разучились охотиться самостоятельно.

Единственное, что несколько омрачало этот чудный пейзаж – так это возвышающийся на уходящий в море скале дворец с лазурными стенами и сверкающими позолотой куполами. Вот уже несколько лет он мозолил глаз Кирота Кардариша, словно бельмо, не давая ему наслаждаться знакомым и любимым с детства видом. Нет, сам дворец был прекрасен. Он определённо стал яркой жемчужиной, что блистала в ожерелье бесконечных чудес Кадифа. И при прочих равных, старейшина, должно быть, полюбил бы его так же, как и весь этот прекрасный город.

Всё портила владевшая им семья. И именно из-за неё этот яркий исполин оставался черным пятном, растекавшимся прямо поверх его детских воспоминаний.

Много лет назад, ещё до стремительного подминания под себя Кадифа семейкой почившего Первого старейшины, на этой скале находилась старая, ещё времен джасурской застройки, дозорная башня. По назначению она не использовалась, наверное, ещё с момента превращения порта Каад в столичный город Кадиф, постепенно ветшая и обрушаясь. Во времена детства Кирота, её кладка была местами разобрана или разрушена, а стены поросли густым мхом и вьющимся плющом.

Наверное, единственные, кто был доволен этим положением дел, так это морские чайки, облюбовавшие старые камни под гнездовья. И Тайвиши были далеко не первыми, кто пытался выкупить и преобразить это место. Отец Кирота, Келло Кардариш, тоже присматривался к этой скале – но руины, по некой неведомой всем причине, продолжали считаться частью укреплений города, а потому Коллегия отказывала всякому, кто пытался снести обветшалую башню и обжить скалу. Всякому, до того самого дня, когда Киран Тайвиш стал Эпархом Кадифара и устроив пересмотр положений об укреплениях города. И, конечно же, первым делом он выкинул из их перечня злополучную дозорную башню, которую тут же и купил его братец. К общей зависти всех обитателей Палатвира, мечтавших тоже заполучить столь чудный вид на Кадарский залив в свою собственность.

А вид оттуда был и вправду удивительным.

Ещё будучи совсем мальчишками, Кирот вместе с братом как-то забрались на самый верх сторожевой башни. Подъем оказался куда труднее чем они думали – большинство внутренних лестниц обрушилась, и часть восхождения им пришлось совершать цепляясь за камни и выбоины, но зато, когда все трудности остались позади и они выбрались на смотровую площадку, то застыли в изумлении.

Огромный город казался макетом или игрушкой, которую Кирот мог осмотреть целиком. Отсюда было видно всё. И гниль затерянной в низине Аравенской гавани, и крепкие стены Хайладской крепости, и прятавшийся в густой зелени мрамор Палатвира, и ровные строгие ряды каменных домов Паоры, Фелайты и Кайлава под крышами из красной и оранжевой черепицы, и высокие купола Синклита, Пантеона и Яшмового дворца, за которыми присматривал исполин Великолепного Эдо. И стелы побед Царского шага, и многочисленные храмы, и семь разноцветных палат. И далекий Ипподром. Но больше всего его тогда поразило море. Оно окружало башню с трех сторон, и шум волн и перекатывающихся внизу валунов были столь сильны, что Кироту казалось, будто скала оторвалась от берега и поплыла вдаль, к залитой ярким солнцем морской бесконечности.

– И надо же было Тайвишам захапать лучшее место в городе, – пробурчал себе под нос глава рода Кардаришей.

Но всё это было уже почти неважным. Эпоха Тайвишей, и так затянувшаяся на долгие двадцать лет, подходила к концу. Жирдяй Шето нёсся, если эта туша вообще была способна двигаться быстрее престарелой черепахи, сквозь пепельные поля к Владычеству теней, а его сынку и прочим прихвостням оставалось совсем не долго.

Ещё день. Ещё всего один день и завтра ровно в полдень, когда Синклит откроет свои врата, а Верховный понтифик принесёт в жертву богам белого быка, благословляя собрание благородных, всё, наконец, закончится. И тогда, может быть, он вновь полюбит этот вид. А может, и сам посмотрит на Кадарский залив с той самой скалы, на которую лазил в детстве. Ведь победителям, как известно, полагается забирать себе трофеи.

Втянув носом свежий морской воздух и отойдя от мраморного парапета, Кирот Кардариш вернулся к большому столу, окруженному амфорами с тающим льдом. Возле них было прохладно, и Кадифская жара, от которой трещал и дрожал воздух, огибала это место, словно набожный алавелин жертвенный алтарь. Конечно, за такую прохладу Кироту приходилось платить безумные деньги, но, хвала богам, он мог себе это позволить. Ведь его род был очень богат.

Древние говорили, что для благородного мужа нет занятий более достойных, чем война и возделывание почвы. И если первого он сторонился сам, то со вторым у его семьи никогда не было проблем. На принадлежащих его фамилии обширных полях растили столько пшеницы и ячменя, что ими можно было бы накормить несколько городов, а вином с их виноградников, напоить ещё столько же. Но все же основу богатства его семьи вот уже несколько поколений составляли рабы из Вулгрии.

О, эта дикая и суровая земля, где всё ещё сохранялись племенные вожди, а многие местные обладали правами лишь палагринов, то есть и так почти рабов за пределами их куцых племенных владений, была настоящими даром для делового и толкового человека из высшего сословия. Как раз такого как Кирот и его предки. Выстроенная его семьей система принудительной аренды, займов, банкротств, набегов, поджогов и ограблений, исправно поставляла им живой товар. Причем делалась вся грязная работа самими вулграми, так и не сумевшими отказаться до конца от раздоров племён. Всё, как и было завещано его славным предком Лико Кардаришем, отлично умевшим извлекать из страданий дикарей их собственное семейное благоденствие.

Вот только уже не первый год поток столь ценного для Кардаришей товара падал. И падал он из-за проклятых Тайвишей, которые запустили туда свои торговые компании, развивая колонии, создавая мастерские и фактории и выдирая эту землю из дикости, нищеты и раздоров. А вместе с бедностью обычно уходит и долговое рабство. Впрочем, измельчание потока рабов последние годы компенсировалось ростом их цены. Рабов стало меньше? Ну что же, самое время оценивать их по новому. Так что большой трагедии для фамильных сундуков не происходило.

Не происходило, пока Тайвиши не решили поиграться в завоевателей.

Покорение земель харвенов стало подлинным проклятием для фамильного промысла Кардаришей. О, как же ударила по ним это проклятая война, а точнее – победа в ней щенка Тайвишей. Тысячи и тысячи невольников уходили сейчас на рынках по дешевке, сбивая цены и ломая привычные контракты. Они иссушали те реки серебра, что ещё недавно текли в фамильные сундуки Кирота, грозя его состоянию и самому будущему возглавляемой им династии.

Но Кирот был не из тех, кто предпочитал покорно сидеть и смотреть, как некая зарвавшаяся семейка губит его фамильное дело и его будущее. Он был деятельным человеком. И он действовал, как и всегда, стараясь сокрушить первым тех, кто мог сокрушить его самого. И как ему казалось, в этом деле он был весьма успешен.

Может Кирот, как, впрочем, и все другие алатреи, и не смог помешать столь удачной для Тайвишей военной кампании. Но он вполне мог прибрать к рукам все плоды их победы. И сегодня он был в шаге от этого.

Кирот взял с серебряного блюда гроздь винограда и оторвав зубами ягодку, взглянул на пустое пространство рядом с собой. Именно тут, ровно семь дней назад, они вместе с бывшим вещателем алетолатов решили всё.

Сардо Цведиш, сидел тогда на специальном кресле с приделанными колесами и смотрел куда-то вдаль, перебирая губами. Для Кирота так и осталось загадкой, как в этом скрученном переломанном теле, что пряталась в просторных одеждах, ещё теплится жизнь. Но калека был жив. И ясность его ума, совсем не пострадала от пережитых травм. Напротив, она словно даже отточилась, помножившись с ненавистью.

– Так ты точно хочешь уехать прямо сегодня? – задумчиво проговорил глава рода Кардаришей, когда несколько часов обсуждения остались позади. – Что, неужели совсем не хочется увидеть, как мы пожнем плоды наших долгих трудов?

– Я уэ шделал се што могх. (Я уже сделал всё что мог)

За прошедшие месяцы он стал говорить куда немного лучше и четче. Великие горести, похоже даже тот обрубок языка, что оставили ему ублюдки нанятые Тайвишами, он как-то приучил двигаться и издавать пусть и неправильные, но похожие на речь звуки.

– А как же увидеть своими глазами падение рода Тайвишей? А? Увидеть, как этого наглого щенка выведут в железе из Синклита? Как лишат должностей братца дохлого жирдяя, да и всех прочих его родственничков? Разве не ради не этого зрелища мы трудились все эти месяцы? Разве не это наша заслуженная награда?

– Я уиел усе шо хотел. Шмерть Шето. А аждый повеённый в Каифе энь и ак сатни пытки. (Я видел всё, что хотел. Смерть Шето. А каждый проведенный в Кадифе день и так сродни пытки)

– И всё же, до этого дня ты не спешил покинуть столицу.

– Я олжен ыл увититься, што план удет ишполнен. (Я должен был убедиться, что план будет исполнен)

– А теперь ты, стало быть, спокоен за его будущее.

– Та. (Да)

– Ну ладно. Тебе решать Сардо. Пока все твои планы исполнялись весьма прилежно. Да. Хоть и платить за них приходилось в основном мне.

– Ы усе плаим шфою шену. (Мы все платим свою цену)

Изувеченный человек поднял глаза и вонзился тяжелым колючим взглядом в Кирота Кардариша. Главе знатного рода, богачу, а вскоре и новому Первому старейшине, тут же захотелось спрятаться от этих жутких глаз-угольков куда-нибудь под стол. Всё это хилое, иссушённое и переломанное тело, было пропитано жгучей и разъедающей ненавистью, которую он был волен направлять по своему желанию. И Кирот, хоть и отказывался признаться в этом даже самому себе, побаивался этого человека.

Конечно, глава Карадришей заплатил за их скорую победу. И заплатил побольше, чем многие. Но что отдал Кирот? Деньги? О да, он, если не считать Мицана Литавиша, почти единолично профинансировал их маленький переворот. Но, хвала богам, род Кардаришей не испытывал нехватки серебра, и ради цели, не постоял бы ни за какими тратами. Племянника? Ну да, его ждет помолвка с этой алетолатской девкой и Кироту надо будет породниться с её дурной мамашей и пришибленным братиком. Но девка вроде была хороша, род её не совсем гнилой, а земли, когда Кирот выкупит их у кредиторов, должны были более чем окупиться. Так что все его потери и траты, были скорее выгодными вложениями.

А вот Сардо Циведиш принёс настоящую жертву. Этот человек отдал всё. Не просто здоровье и силы, он само своё естество. Своё главное оружие. Своё выражение. Язык и речь. То, чем и был этот человек. То, что возносило его над другими, было безжалостно отнято бандитами купленными Тайвишами. И рядом с этой ценой все потери Кирота в серебре казались смехотворными.

Любой другой на его месте давно бы приказал рабам перерезать себе вены или же спился, спрятавшись навечно в дальнем имении, но только не Сардо. Сардо предпочёл действовать.

В их союзе Кирот был скорее кошельком. А все интриги плел этот сломанный человек в кресле на колесах. И плел их успешно. Надо же было додуматься взять в оборот этого Арно Себеша. Ха! Да Кирот никогда бы и не обратил внимания на этого жалкого нытика. Эту тень человека, из которой выпили все соки жизни долги и благоверная женушка. Он виделся Кироту не больше чем слизняком, а оказался той брешью в ближнем круге Тайвиша, которую они и искали. После разговоров с Сардо и обещания избавить его род от долгов, которое дал ему лично Кирот Кардариш, поклявшись у алтаря Фераноны, Арно отнес яд прямиком к жирдяю. Правда сам его тоже зачем-то выпил и сделал это сильно раньше, чем они договаривались, здорово попутав им планы, но главное что Тайвиш был мертв, и его род тоже стоял на краю гибели.

Всё это родилось в голове этого скрюченного калеки в кресле на колесиках. И Кирот и сам побаивался его изощрённого разума.

– Да, Сардо, мы все платим, – произнес он после недолгого молчания. – Я не хотел тебя в чем-то упрекать.

Бывший вещатель небрежно махнул здоровой рукой, давая понять, что и не думал обижаться на слова хозяина дома. Кирот взял со стола кубок с вином и кинув в него ложку меда и веточку мяты, сел рядом с Сардо.

– Я напишу тебе, как все закончится.

– Я ужнаю эстро. (Я узнаю быстро)

– Конечно. И всё же жди от меня весточки. Должен же ты узнать, какая была рожа у этого сопляка, когда его выводили из Синклита! Ты же вернешься в Харманну?

– Та (Да)

В его состоянии такое путешествие обещало быть долгим, да и опасным тоже. Но это был его выбор, а глава рода Кардаришей был не настолько глуп, чтобы пытаться отговорить Харманского змея. Это было гиблое и тупое занятие, которого он давно привык избегать. Что не говори, а упрямства в этом переломанном человеке было не меньше чем ненависти. Наверно он и жил то только на них. На упрямстве и на ненависти. Кироту даже было интересно, как долго протянет Сардо, когда ему станет некого ненавидеть. Что он будет делать тогда? Найдет кого-нибудь нового врага, выживет на одном упрямстве или все же зачахнет?

Ну что же. В скором времени Кирот должен был получить ответ и на этот вопрос. Он отхлебнул чудного выдержанного вина со своих виноградников, и заел его сочным персиком, сорванным в саду этим утром.

– Так. Давай ещё раз всё повторим. Я буду говорить, а ты меня поправишь, если вдруг что не так.

Харманский змей кивнул.

– Когда собрание будет освящено и открыто, наш дорогой вещатель Лиаф Тивериш вернется к прерванному выступлению и вновь заявит о желании выдвинуть меня в Первые старейшины. Его тут же начнут поддерживать алатреи, алетолаты будут кричать и ругаться, но Верховный понтифик даст добро на голосование, заявив, что все знамения были благоприятны. Вшивый юнец, а если яиц у него вдруг на это не хватит, то наш добрый друг из его партии, потребует выставить на голосование кандидатуру самого юного Тайвиша, как наследника почившего Шето, героя и достойного гражданина. И жрец, конечно же, даст на это согласие. Но как только начнутся формальные процедуры, Тэхо Ягвиш заявит, что не потерпит осквернения священных стен Синклита и памяти своего отца, ибо Тайвиш не кто иной, как подлый убийца, грабитель и тиран. И в согласии с законами людей и богов, он должен быть предан суду немедленно. И вот тут мы и выдвинем против него все обвинения. За один раз мы лишим его титула Верховного стратига, а джасура – поста Великого логофета, как пособника тирана. Следом, мы почистим и прочую тайвишскую шваль в палатах, провинциях и, конечно же, тут, в столице. И для этого наши наёмники, ровно в полдень, когда Синклит закроется для собрания, займут город. И не только саму площадь Белого мрамора, но и коллегию, и палаты и ворота с гаванью. Ну и конечно же, они нагрянут в Лазурный дворец. Ведь надо же будет сообщить нашим дорогим друзьям, об их выселении.

– Усе ак. (Всё так)

– И всё же, ты точно уверен в подборе обвинений?

– Шомнения? (Сомнения?)

– Совсем небольшие. Убийство Ягвиша – да, самовольство на войне – да, погром и поджог Аравенн – тем более да, хотя и трудно будет найти в городе хоть одного человека, что искренне бы переживал за судьбу этих трущоб и не радовался их сожжению. Тут всё понятно и ясно. Но тирания? Это тяжелое и очень звучное обвинение. Последний раз его предъявляли главорям Милеков, а они всё же захватили город и натянули порфиру на нового царя. Даже не все алатреи столь высоко оценивают деяния Тайвишей.

– Ои потэжут. (Они поддержат).

– Хотя доказательств у нас нет.

– У наш ешть ненавишть. Лучшее иш докашательшт. (У нас есть ненависть. Лучшее из доказательств)

– И угроза сундукам.

– Та. (Да)

– Тогда решено. Лико Тайвиш будет обвинен в тирании и публично предан смерти.

Сардо Циведиш уехал из Кадифа в тот же день. Он никогда не любил это город, считая, что именно здесь столь любимые им старые нравы гаснут и извращаются, а во время Мистерий и вовсе начинал его ненавидеть. Так что теперь во главе их маленького заговора Кирот оставался в одиночестве. Не то чтобы это сильно его страшило, но все же с Харманским змеем под боком он чувствовал себя увереннее. Этот изощренный ум всегда мог дать ценный совет и приметить что-то такое, что проглядел сам глава рода Кардаришей.

Кирот налил себе вина и устроился поудобнее в массивном кресле, обитом шкурой льва. Он пристально посмотрел в ту сторону, где за особняками и деревьями растекалось полотно бесконечной синевы моря. Да, виды со смотровой площадки Лазурного дворца определенно придутся ему по вкусу.

Все же падение этой новоявленной династии удалось организовать чуть проще чем он думал изначально. Не в таких уж крепких когтях они держали Тайлар. И стоило только жирдяю испустить дух, как вся их власть превратилась в песочную крепость перед той волной, что именовалась алатреями.

Конечно, не всё складывалось именно так, как они планировали изначально. Верные Тайвишам войска всё же были не так далеко от города, а в самом Кадифе им так и не удалось пошатнуть власть алетолатских шаек. Да, нанятые Киротом бандиты попробовали их на прочность, но получили такой жесткий отпор, что теперь уже не рисковали нападать. Но все это было досадными мелочами и не более. Конечно, эти негодяи могли поднять толпы, но поднять они их могли лишь по желанию властей. А завтра Тайвиши перестанут быть властью, что в Кадифе, что во всем Тайларе. И когда род их падет, Кирот ещё наведет в столице порядок, вычистив весь этот сброд с прекрасных улиц его города.

Двери позади открылись и на балкон вошли двое – предстоятель алатреев Убар Эрвиш, одетый в кожаный торакс и красную солдатскую шерстяную накидку, и Мицан Литавиш, чья длиннополая шелковая рубаха была расшита золотом, жемчугом и самоцветами.

– Ба, господин Эрвиш, да ты словно на войну вырядился. А ты, почтенный господин Литавиш, кажется уже и на пир по случаю победы. Который, кстати, можно будет оплатить, если тебя раздеть и заложить все эти шелка и побрякушки.

– Уж прости мою придирчивость, Кирот, но я бы предпочел раздеваться не перед тобой, а перед пышногрудой красоткой раздвинувшей ноги.

– Ха! И я полностью тебя в этом поддерживаю. Однако где же наши дорогие Тэхо Ягвиш и Лиаф Тивериш? Я думал, вы прибудете вместе.

– Вероятно, некие дела заставили их чуть припоздниться. Предлагаю немного их подождать. Ну а пока, позволишь ли мне угоститься вином и фруктами?

– Да хоть весь стол ешь.

– На целый стол моего аппетита, увы, не хватит. Тем более я никогда не любил древесину.

Мицан Литавиш сел и придвинув к себе кувшин с вином, налил полный кубок. Убар Эрвиш посмотрел на него слегка поморщившись, но ничего не сказал. Вместо этого старый военачальник направился прямо к парапету, где остановился, опершись на мраморную ограду.

– Виды у меня тут хорошие, но может тоже выпьешь кубок вина, а Убар?

– Может быть потом, Кирот, – его голос прозвучал как-то отстраненно.

– Ну, твое дело. Мицан, выслушаешь небольшой совет?

– Конечно.

– Замешай в вино мяту и мед. Это особый сорт винограда, он с ними дружит.

– Благодарю за совет, Кирот. Вино, как я понимаю, с твоих виноградников?

– Конечно. Я предпочитаю быть уверенным в том, что я пью и что я ем.

– Подобная предусмотрительность достойна всяких похвал. Хотя, как показали недавние событие, не менее важна и уверенность в тех, с кем именно ты пьешь, – Мицан кивнул и взяв со стола веточку мяты и мед, смешал их в кубке. – Хм, а и вправду весьма и весьма недурно. За сколько ты продашь мне виноградник из которого было это вино?

– Да хоть ты тресни, не продам.

– Жаль, но дело твоё. Просто я слышал, что торговля рабами нынче уже не приносит тех гор серебра, что были раньше.

А вот это уже был вызов. Пусть и совсем небольшой и произнесенный скорее в шутку, чем всерьез, но Кирот привык отвечать на любые вызовы. Жизнь привила ему одно железное правило, что стоит лишь раз пропустить плевок и утираться придётся уже ежедневно.

– За мои горы серебра не беспокойся. Если надо, я погребу под ними всякого.

– Но-но, спокойней, Кирот, я вовсе не желаю приближать свои похороны. Прости, если моя ирония показалась тебе обидной, а не смешной.

– Тогда лучше не считай чужое серебро. Говорят, что это неплохо помогает прожить отмеренные богами годы.

– Воистину так! И сим мудрым советом я обязательно как-нибудь воспользуюсь.

– Мы наняли мало людей, – Убар Эрвиш резко отодвинулся от парапета и подошел к столу. Осмотрев его, он взял персик и нервно укусил.

– Мало? – удивленно поднял брови Литавиш. – Господин Эрвиш, может я и не силен в военном ремесле, но у нас почти семь сотен наемников, и это не считая личных охран, многие из которых весьма многочисленны. Все мы знаем, что войска не вмешиваются в политику, да и к тому же вторая и третья домашние тагмы стоят в Пэри и Мофе. Их стратиг, Энай Туэдиш, тоже не в городе, а на своей приморской вилле, лежит третий день разбитый лихорадкой. Что же до Хайладской крепости и многоуважаемого листарга Эдо Хейдеша… он запрет ворота изнутри. Вместе со всеми своими воинами.

– Я знаю. Я сам его об этом попросил.

– Тогда я тем более не пойму вашего беспокойства, господин предстоятель. Я, как и почтенный Кирот Кардариш, потратили очень много денег, чтобы купить небольшую, не побоюсь этого слова, армию.

– Не марайте это святое слово таким сравнением.

– Тогда я назову это наёмной армией.

– И кого же мы наняли? Вчерашних рабов, чужеземцев и уличный сброд, за которым если не приглядывать, он спалит и разграбит наши же собственные дома. А за Лико Тайвишем стоят ветераны.

– Ну да, его личная охрана. Господин Эрвиш. Там полсотни человек, ну может сотня. При худшем раскладе это все равно один к пяти. И опять же, я напоминаю об охранах благородных семейств.

– Почти вся охрана это рабы. А рабы не воины. Они могут попугать чернь или удовлетворить похоть своих хозяев, которым приспичило присунуть мужику в доспехах, но воевать они могут. Поверьте, я знаю, что такое солдаты и как ведутся войны.

– Да, только освобожденные Мицаном Рувелией рабы успели-таки навести немало шороху, и погонять наши войска не только по Арлингу и Мефетре, но и по просторам Джесира. Пока вы, господин Эрвиш, конечно же, не заманили их в ловушку под Афором, где героически и перебили.

– Костяком его армии были совсем не рабы, а предатели, изменившие клятве и государству. Я сражался с теми, кто отлично был выучен военной науке. Никогда не путайте эти вещи, господин Литавиш.

– И всё же освобожденные изменниками рабы были весьма многочисленны и сражались весьма доблестно, если архивы и очевидцы не врут.

– Да, сражались. И гибли толпами. Только я никак не пойму к чему вообще эти воспоминания о событиях, которые закончились четверть века назад.

– Вероятно, Мицан просто хочет сказать, что и рабы, если они в этом заинтересованы, могут драться, – вмешался в их спор Кирот.

– Они могут грабить, насиловать и убивать. Ровно как и сброд из банд. Ни на что большее они не способны. Они не воины. У них нет ни доблести, ни дисциплины, ни выучки, ни верности. Они труха, которая слетает от первого же сильного удара.

– Не забывай, что на нашей стороне неожиданность. Благодаря тому небольшому спектаклю накануне мистерий, который Тайвиши сочли своей промежуточной победой, они думают, что нас заботит лишь моё назначение на должность Первого старейшины. Они готовятся к затяжной политической борьбе, Убар, и совсем не ожидают такого удара. Так что когда наш кулак долетит до их личика, они рухнут в грязь.