Текст книги "Когда говорит кровь (СИ)"

Автор книги: Михаил Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 61 страниц)

Будь он вторым или третьим сыном, то вполне мог стать и украшением семьи, заняв какую-нибудь звучную, но бессмысленную должность сановника, жреца или став мыслителем в Великой библиотеке Кадифа, куда сбивались такие же как он умники со странностями. Но Энай был наследником рода. И вскоре в его слабые и болезненные руки должна была лечь вся ответственность за судьбу семьи. За их будущее и статус. И это до дрожи пугало Лиатну Себеш.

Сколько благородных фамилий остались лишь в хрониках государства? Сколько династий, чье имя когда-то гремело и поражало своим великолепием, иссякли и вымерли, когда их новые главы втягивали своих родных в авантюры или оказывались слишком слабы, чтобы защититься от хищников этого мира? Их было слишком много. Да что там, её собственный род почти исчез и Лиатне совсем не хотелось, чтобы и эта семья, и так балансирующая на грани, рухнула в пропасть.

Войдя в домашнюю библиотеку, она невольно поморщилась от запахов свечной гари. Её сын был тут. Сидел за круглым столом, склонившись, словно старый дед, над большим развернутым свитком. Его губы беззвучно шевелились, а палец быстро вводил по рядам букв.

– Что читаешь? – спросила она, присаживаясь на свободный стул рядом.

– Историю основания и падения государства Каришидов, – не поднимая глаз ответил Энай.

– Пф… и дались тебе эти южные варвары, – презрительно сморщилась Лиатна.

Как и любой благородной девице, ей преподавали историю. Но если история Тайлара была полезной, особенно та её часть, что рассказывала о деяниях великих семейств, то вот знание о копошениях всех этих бесчисленных дикарей, живущих по ту сторону гор и моря, всегда казались ей бессмысленными. Какое дело ей, ларгесу живущей в Кадифе, до того, с кем там воевал древний айберинский правитель с невыговариваемым именем, или как Белраим подчинял соседние племена и города? Как брак двух давно мертвых царей в Восточном Фальтасарге мог помочь устройству брака её дочери, а истребление одного из фъергских племен асхельтанским – управлению домашними рабами? Абсолютно ни чем. Все эти знания были мусором. Пустыми словами, которые только захламляли память. Но вот Энай явно считал иначе. И судя по тому, как заблестели его глаза, собирался и ей это доказать.

– Они совсем не варвары, мама. Ещё два столетия назад, когда их земли страдали от сильной засухи, каришиды разработали сложную систему каналов и ирригаций, позволяющей до сих пор поддерживать пашни. Их зодчие проводили в города водопроводы из горных источников и разбивали сады на ярусах дворцов и храмов – зиккуратов, вершины которых были отданы под обсерватории звездочетов. Ты же знаешь про сады на крыше Великой палаты? Забавно, мы так ими гордимся, но почти никто не знает, что их создавали мастера из Каришидского государства. Ну а по проложенным в те времена дорогам и мостам до сих пор ходят все купцы, путешественники и армии в Айберу.

– И, тем не менее, их государство пало, развалившись на сколько-то там частей.

– Вначале на три, потом на двенадцать, а сейчас у него семь государств-наследников, хотя, строго говоря, только одно – Каришмянское царство. Но пала эта страна не от дикости или злого рока, а от собственных заблуждений.

– Вот как? От заблуждений? – серьезность, с которой мальчик рассуждал о судьбах целых народов и царств, всегда забавляла Лиатну.

– Да. Цари Каришиды были одержимы лишь собственной властью над Айберу. Они не пытались стереть различия и построить единое государство, дав ему один закон, один язык или одну веру. Вместо этого они потакали и подчеркивали различия племен и народов. Пёстрость и размеры их царства льстили их самолюбию. Они позволяли народам и городам иметь свои законы и обычаи, свои культы и свои языки, ограничиваясь лишь клятвами верности, дарами от подданных и сбором налогов. Если поначалу их династию и государство связывала вера в двух богов братьев, светлого Аратата и темного Апушсару, то к концу они стали покровительствовать вере в племенных божков и духов. В итоге к моменту первого развала, когда три царских сына развязали войну за престол убитого в битве отца, только культов богини Лимту было семнадцать и половина из них считала другую осквернителями святынь. Купец из Шаму не понимал купца из Бахарута, а наместники каждой из провинций владели своими личными армиями и роднились с местной племенной знатью. Государство Каришидов само взрастило внутри себя несколько новых стран, и как только грозная власть царей пошатнулась, каждое из них начало жить своей жизнью. Это показал второй развал: выигравший войну и заново собравший царство Упратишак Пятнадцатый, проправил одиннадцать лет восстановленным государством. Но стоило ему умереть, как его царство тут же распалось на три части, продолживших делиться и создавать новые страны.

– Даже интересно, а окажись ты на его месте как бы ты бы это исправил?

– Я бы уже ничего не исправил. Государство, не пожелавшее стать монолитом, обречено на смерть. Людей роднит и держит вместе кровь, язык и вера, мама. А в их стране все ни были истоком для раздоров.

– Ну, раз ты заговорил о крови, то у меня к тебе как раз разговор на эту тему, – перебила его Лиатна, которой совершенно не интересны были рассуждения о судьбе загорных варваров. – Айне предложили весьма выгодный брак, который решит многие наши проблемы. И хоть тебе пока нет и пятнадцати, ты все-таки наследник, а значит мне нужно тво` формальное согласие.

Энай очень по-взрослому нахмурился и отложил в сторону свиток. Его лицо неуловимо изменилось. От увлеченного восторга, с которым он рассказывал про этих своих айберинских дикарей, не осталось и следа. Его место заняла напряженная суровость.

– Кто предложил брак, и на каких условиях?

– Кирот Кардариш, – неохотно ответила сыну Лиатна. – Он предложил поженить твою сестру со своим воспитанником и наследником Рего. В замен он погасит наши долги, но заберет и так заложенные земли и владения как приданое. Кроме родовых земель, конечно. В их неприкосновенности он лично меня заверил.

– Наша семья принадлежит к алетолатам, а Кардариши – алатреи.

– И что с того?

– Мы из разных партий. И нашими покровителями все эти годы были Тайвиши. Подобная перемена стороны, особенно в момент смерти главы этого рода, дурно скажется на репутации.

– Пффф… И много нам дали эти твои покровители? Я хорошо помню, как твой отец унижался и выслуживался перед Шето и его джасурским любимчиком. Как он стелился перед ними, как выполнял все их капризы и прихоти. Он давал им всё, лишь бы заслужить ещё одну подачку, вроде платежа по долгам или выкупа какой-нибудь малозначительной части нашего имущества. И что мы получили за всю свою службу, когда Тайвиши завоевали целую страну? Ничего. Совсем ничего! Так что, сынок, в жизни нужна гибкость, а все эти клятвы столетней давности – не более чем условности.

– Когда условности определяют настоящие, они становятся значимыми.

– Что? – хлопнула своими большими ресницами Лиатна.

– Этот брак выставит нас безвольными и непостоянными. Мы проиграем от него.

Лиатна Себеш с удивлением посмотрела на сына. Этот хрупкий и болезненный мальчик, похоже, и вправду решил, что уже волен определять судьбу их семьи.

– Если бы ты поменьше читал свои глупые книжки и побольше интересовался жизнью высшего общества, ты бы знал какую силу имеют Кардариши. Они безмерно богаты. И они наш шанс на спасение, Энай. Ты ещё мал и в силу этого не понимаешь, в какой глубокой бездне наша семья.

– Я знаю про наши долги, мама. Но родовая честь не товар. Как и моя сестра.

– Сынок, все мы товар и все мы имеем свою цену. Нас продают, покупают и обменивают. Нас дарят и проигрывают. И в этом своём качестве, мы не так сильно отличаемся от рабов. Разве что на нас не заключают договор купли-продажи. Такова жизнь.

– «Презренен тот, кто ценность путает с ценой, кто жизнь измерил лишь базарными весами. Когда судьба ведет его на славный бой, он самого себя отдаст за миску с медяками».

– Что?

– Это строчки из последней поэмы Лиафа Мистои. Поэта, жившего во времена Убара Алого Солнца. Он написал её в крепостном подземелье собственной кровью на рубахе, когда ждал казни за богохульство.

– И его казнили?

– Конечно. Ведь в своих стихах он осуждал кровавое насаждение веры в Животворящее святило.

– И почему ты о нем вспомнил?

– Эти строчки мне показались уместны. Перед его казнью сам Убар предлагал талантливому поэту своё прощение, жизнь во дворце и пожизненное содержание. От него требовалось только отречься от всех своих прошлых стихов и начать восхвалять царя и утверждаемый им культ. Но Мистоя ответил вот такой поэмой, а потом сам шагнул в красную яму.

– Значит, этот твой поэт был упертым дураком. Мог бы быть живым и богатым и дальше писать свои стишки.

– И кем бы он тогда запомнился?

– Поэтом, пережившим Убара Алое Солнце, я полагаю.

Энай посмотрел на нее не то с сочувствием не то с презрением.

– Он бы не запомнился как поэт, мама. Только как предатель своих же идеалов.

– Пусть даже так, вот только какое он имеет отношения к нам и предложенной Кардаришем свадьбе?

– Ты, правда, не понимаешь?

– Нет. И я не понимаю, почему я должна вообще что-то тут понимать. Я уже дала Кироту согласие, так что свадьба состоится. Ты, конечно, можешь попытаться на неё не прийти, чтобы опозорить наше имя, но тогда я прикажу рабам притащить тебя силой.

– Я глава рода и я не давал своего согласия!

– Ты будешь главой рода, когда вырастешь, Энай. И да смилостивятся тогда над нами все боги разом. Но пока ты всего лишь мальчишка, а я твоя мать. И я уже приняла решение.

– И это решение не верное.

– Да, и почему же? – уверенность, с которой говорил этот мальчишка, даже немного её забавляла.

– Ты хочешь отдать Айну и все наши владения врагу Тайвишей.

– И что с того? Тайвиши обречены. Шето мертв. Его сын может и был избран верховным стратигом, но этим он настроил против себя очень много великих семейств, которые теперь возьмутся за его родственничков со всей присущей ларгесам серьезностью. Так что этому роду немного осталось. Считай, что я вытолкала нас из горящего и тонущего корабля.

– За Лико стоит армия.

– Которую ему дал Синклит под нажимом мертвеца. Как дал, так и заберет обратно.

– А популярность в войсках и верность солдат он тоже заберет?

– Что за вздор? Лико Тайвиш всего лишь юный полководец, Энай. Тагмы починены провинциям, а провинции – Синклиту. Они не принадлежат полководцу. Ты, кажется, перечитал своих баек про варваров. Надо бы почаще выгонять тебя на улицу. А то и так уже бледнее смерти.

– Мне там не интересно.

– А мне не интересно выслушивать твой детский лепет. Я уже всё решила, Энай. И ты сделаешь так как я скажу.

– Ты решила не верно.

Лиатна тяжело вздохнула. Ей безумно захотелось выпить вина, и, желательно, – неразбавленного. Разговоры с сыном всегда давались ей тяжело, но если раньше она легко могла на него надавить, то теперь он всё чаще и чаще упирался во что-то своё и просто не желал её слушать. Нет, он не перечил ей и не дерзил. Вместо этого он превращался в глухого осла, который упрямо отказывался сдвигаться с места, хоть ты кричи на него, хоть стегай хворостиной. Вот и сейчас она просто не понимала как его переспорить. И не особенно желала этого делать. Все-таки она ещё оставалась его матерью и опекуншей. А потому у не` была власть.

– Милостивые боги, да откуда же в тебе столько упрямства! Ты хоть слышишь меня? Я уже всё решила. Кирот получил наше согласие. А ларгесы всегда должны быть верны своему слову. Разве нет?

– И своим клятвам тоже.

– А мы и будем верны. Нашим новым клятвам.

Юноша посмотрел на мать с нескрываемой злобой. Его взгляд, обычно блеклый и потерянный, превратился в колючий лед, который впивался в Лиатну. Он словно проникал внутрь не`, под кожу и кости, добираясь до самых внутренностей. Вдова невольно дернула плечами и отвернулась от сына.

Условия брака тоже были ей не по душе. И особенно не по душе ей было то, как именно предлагал их Кирот. Он словно бы покупал их семью, как рабов на рынке. Но после смерти Арно какой у них был выбор? Её муж ещё мог хоть как-то платить по долгам за счет подачек Тайвиша, даров за одобренные сделки купцов, а иногда и просто ускользнувших от казны податей и сборов. Но он был мертв, их земли находились в залоге, а сама она была не столь уж завидной невестой. Вот и выходило, что лишь удачный брак Айны мог их спасти.

Усилием воли Лиатна заставила себя поднять глаза и посмотреть в эти два горящих ледяным пламенем уголька на лице сына. Её губы растянулись в легкой улыбке.

– Когда-нибудь потом, когда ты вырастешь и немного поумнеешь, ты ещё поймешь на сколько я была права, – примирительным тоном проговорила женщина и попыталась обнять сына, но тот двинув плечами стряхнул её руку. – Злиться ты можешь сколько захочешь. Это всё равно ничего не изменит. Айна станет женой Рего, а мы избавимся от наших долгов.

– И от нашей собственности и чести в придачу, – буркнул Энай, демонстративно разворачивая свиток.

– Вот и вернешь её, когда встанешь во главе нашей семьи. А ещё лучше – добавь к ним и новые владения.

– Пожалуй я так и сделаю, мама.

Лиатна не смогла сдержать смешка, от того серьезного тона, с которым говорил этот болезненный худенький юноша. Вот только вслед за смехом ей захотелось расплакаться. Мир за стенами дома точно сожрет её мальчика в один укус. А вместе с ним – и всю их фамилию.

Глава четырнадцатая: Разбитая твердь

Синклит бушевал. Казалось, что ещё немного и облаченные в черные и белые мантии старейшины бросятся друг на друга с кулаками. Сбившись в две толпы, они свистели, выкрикивали оскорбления и проклятья, топали ногами, стоило очередному оратору подняться на трибуну и произнести первые слова, и то и дело кидались друг на друга с кулаками.

Весь Зал собраний пребывал в абсолютном хаосе. И не было никого, кто мог бы создать из него порядок, укротив эту обезумевшую свору, в которую превратились алатреи и алетолаты. Ведь впервые за последние два десятилетия, место Первого старейшины оставалось пустым.

Великий логофет как всегда стоял у ворот, прислонившись спиной к резной колонне и скрестив на груди руки. Поза его была неизменной. Ровно той, в которой он обычно простаивал все эти бесконечно долгие собрания. Но сегодня взгляд его не бегал по лицам старейшин, беззвучно грозя, подкупая или напоминая про старые договоренности. Не было никакой тайной игры, что так великолепно вел он одними лишь глазами, бровями и едва уловимыми движениями губ. Сегодня большие карие глаза Джаромо Сатти казались пустыми глазницами истлевшего мертвеца, а неизменная улыбка, превратилась в сухую линию поджатых губ.

В этом зале стояла только его плоть. Пустая и выпотрошенная, словно шкура, брошенная у очага. А мысли и чувства, всё то, что и составляло Джаромо Сатти, прибывало вдали от этих стен и даже времени. Он был там, в том чёрном и жутком дне. Дне, который расколол твердь и основу его жизни.

Великий логофет вновь сидел на полу возле завернутого в красную шелковую ткань тела, сжимая бледную руку, унизанную перстнями. На ощупь она совсем не походила на человеческую. Слишком холодная, слишком жесткая. Скорее она напоминала деревяшку полежавшую на морозе, чем руку человека. И как бы Великий логофет её не сжимал, как бы не сдавливал и растирал, он был не в силах вернуть навсегда покинувшее её тепло.

Вокруг копошились рабы, стражники, сановники и домочадцы. Кто-то куда-то бежал, кто-то кричал, в уголке избивали слуг, приносивших сегодня вино и еду хозяину дома, и слезы одних смешивались с проклятиями других. То и дело к нему подбегали люди и спрашивали его, кричали ему в уши и тормошили. Но Джаромо словно оглох и ослеп. Мир вокруг него застыл и исчез, превратившись в бескрайнюю пустоту, посреди которой был лишь он и завернутое в покрывало тело.

Тело человека, служению которому он посвятил всю свою жизнь.

До их первой встречи он был никем. Бесплотной тенью, что копошилась у подножья жизни. Безымянным провинциальным сановником, все мечты которого укладывались в мясо на ужин, крышу, которая не течет во время дождя, и сандалии из мягкой кожи. Но Шето заметил его. Выделил и возвысил, взяв в свое удивительное путешествие к вершинам власти. Он наполнил его жизнь смыслом, разделив с ним свою самую заветную мечту и самую важную цель.

И теперь он был мертв.

Лежал на мраморном полу, укрытый плащом одного из домашних стражей. И Великий логофет чувствовал, как вместе с ним исчезал смысл и его собственной жизни.

Впервые за очень долгие годы он почувствовал себя беспомощным. Он не знал, как быть и что ему делать. Люди вокруг ждали от него слов и решений, ждали команд, но Джаромо хотелось рыдать, уткнувшись в этот плащ, ставший саваном. Ему хотелось прыгнуть за парапет и, разбившись о морские камни, продолжить следовать за человеком, даровавшим ему смысл и цель. Все его силы, вся его воля, превратились в ничто. В такой же тлен и прах, в который предстояло обратиться Шето Тайвишу.

Единственное, что удержало его тогда от падения в пучину безумия, был долг. Весивший над ним долг сохранить всё то наследие, которое они создавали все эти годы. Сохранить Лико и маленького Эдо. Сохранить династию и гарантировать её будущее.

Шето был мертв. Но все то, чем он жил, продолжало существовать и нуждалось в заботе Великого логофета.

И поэтому он был тут, в Синклите, где стайка почувствовавших кровь стервятников слетелась, чтобы поклевать едва успевший остыть труп исполина. Один из таких стервятников как раз поднимался на пьедестал, чтобы в очередной раз попытаться перекричать это взбесившееся море голосов. И у него могло это и получиться. Ведь по мраморной мозаике карты Внутриморья ступал Лиаф Тивериш. Новый вещатель алатреев.

– Старейшины! Прекратите позорить эти священные стены бранью, что уместна лишь на базаре! – его голос прозвучал как сокрушительная лавина, что отбиваясь от стен, падала на каждого в зале Собраний.

Алатрейская половина понемногу начала затихать и возвращаться на свои места. Алетолаты же поначалу пытались перекричать нового оратора, но после нескольких его гневных окриков, тоже поутихли.

– Старейшины, прошу вас о тишине! – продолжил новый вещатель, когда шумы в зеле Собраний оказались тише его голоса. – Каждый из нас глубоко поражен этой необъяснимой цепочкой смертей, лишивший сначала нас предстоятеля Патара Ягвиша, а потом логофета Арно Себеша и бессменного Первого старейшину Шето Тайвиша. Скорбь в наших сердцах и она бесконечна. И я заверяю вас – мы, алатреи, как поборники наших славных законов и традиций, торжественно клянемся, что все виновные в этих подлых убийствах не уйдут от воздаяния. Я призываю в свидетели этих слов богов и людей! Однако, как бы сильна не была наша боль по усопшим, у нас есть долг и он требует проявить заботу о живых. Синклиту нужен новый лидер, старейшины!

– Падальщики! – взревел кто-то из алетолатов. – Ещё не окончился месяц утешений!

– Месяц утешений – священный месяц. И всякий кто пренебрегает им нечист в глазах богов и людей. Но священен он для семей погибших. А мы говорим о деле государства. Или вы считаете Шето Тайвиша царем, а Тайлар за его несчастных осиротевших деток?

Зал в мгновение затих, словно языки каждого старейшины подрезали кинжалом. Против этих слов никто не нашелся что ответить.

– Убежден, что вы не это имели ввиду, – с нескрываемым торжеством произнес Лиаф Тивериш. – Как бы не был велик и прославлен Шето Тайвиш, он не был царем и скорбь о нём дело семьи и друзей. И всем им мы выражаем своё сочувствие и поддержку. Но наше дело – забота о государстве. Таков наш долг, старейшины, и я призываю к нему каждого в этом зале!

– И кого же вы пророчите в Первые старейшины? Назовите уж нам имя сего достойного мужа, – мрачно проговорил предстоятель Алетолатов Лисар Утриш.

– Я не пророк, не прорицатель и даже не жрец, чтобы пророчить, господин Утриш. Убежден, что вы тоже назовете нам имя, что сплотит алетолатов и, может, увлечёт за собой весь Синклит. Я же озвучу лишь волю алатреев в этом выборе. А она состоит в том, чтобы предложить мантию с пурпурной каймой Кироту Кардаришу. Достойнейшему среди достойных, что в мудрости своей вновь сплотил нашу партию и вернул ей потерянное единство.

– Кирота в Первые! – тут же закричали несколько десятков алатреев, чем вызвали шквал недовольных выкриков со стороны алетолатов. Едва успевшие притихнуть и разойтись по своим местам старейшины, вновь повскакивали и замахали руками, протестуя.

Но названный уже поднялся со своего места и медленно шёл по ступеням в сторону трибуны, так задирая подбородок, словно уже получил пурпурную мантию.

Губы Джаромо скривились. Так вот чего желал этот рабовладелец. Он, углядев раскрытые Шето возможности, решил забрать их себе. Великий логофет подозревал его в этом. Чувствовал, как за всей этой трагедией высится звероподобная фигура Кардариша. Как он тогда говорил? На той их краткой встрече в особняке госпожи Мителиш? «За то, что принадлежит мне, я привык драться без жалости». А своим этот боров считал не только торговлю рабами, но и, кажется, уже все государство.

И, похоже, что не один Великий логофет уловил это. Его взгляд скользнул туда, где стоял Лико Тайвиш. Сегодня юный полководец был одет не в парадный доспех и красный плащ, в которых неизменно появлялся на публике после триумфального возвращения в столицу, а в простую тунику и серую траурную накидку, покрывавшую голову. За последние дни он словно постарел на много лет. Его кожа была бледна, черты лица заострились, а глаза были наполнены болезненной краснотой. Только стоял он всё также прямо, расправив плечи и гордо задрав голову. А его лицо искажала гримаса ненависти.

– Так вот кто повинен в смерти моего отца! – выкрикнул Лико Тайвиша, когда Кирот Кардариш прошел рядом с ним.

Тот остановился и с ухмылкой посмотрел на полководца.

– Следи за языком, юноша. Особенно когда выдвигаешь столь громкие и необоснованные обвинения, – спокойным тоном проговорил Кирот Кардариш. – Сейчас мы спишем это на пережитое тобой горе, но не думай, что Синклит будет и дальше прощать такие выходки.

Великий логофет заметил, как сжались кулаки наследника рода Тайвишей, а его усталые глаза, полыхнули злобой и яростью. Кирот смотрел на Верховного стратига с неприкрытым злорадством. Вся его поза словно говорила: «Ну что ты стоишь, мальчик, ударь меня ещё раз, теперь уже в Синклите!». На секунду, Джаромо испугался, что Лико не сможет сдержаться и бросится на обидчика, как это уже было тогда, на том злополучном пиру, но полководец оставался неподвижным.

Постояв ещё немного, глава рода Кардаришей продолжил свой путь и, пройдя через зал, занял место подле вещателя Лиафа Тивериша.

– Старейшины! Передо мной стоит достойнейший из нас. Тот, кто сможет удержать Синклит и весь Великий Тайлар в мире и законном порядке! Тот, кто не допустит новой смуты и имя ему – Кирот Кардариш!

Неожиданно Джаромо поймал на себе колючий взгляд. С верхних рядов прямо на него смотрел Сардо Циведиш. Этот переломанный, свернувшийся внутри своей мантии человек улыбался. Улыбался, показывая обломки зубов и кусок языка. Его глаза были наполнены даже не привычной ненавистью. О нет, теперь в них было торжество и злорадство. Они словно говорил ему без слов: «Ты думал, что сломил меня, лишив голоса? Не отпирайся, я знаю, что это был ты. Так я нашел себе новый. Покорную куклу, повторяющую за мной все мои слова и мысли. И ты уже не сможешь от них отвертеться».

Но Харманский змей рано начал скалиться, кривя свой изувеченный рот. У Джаромо Сатти ещё было несколько заготовленных сюрпризов. И время для одного из них как раз настало.

– То, что я сейчас слышу равно богохульству! – раздался могучий голос, подкрепленный ударами тяжелого посоха. Сидевший всё это время неподвижно Верховный понтифик поднялся со своего места. – Вы что, забыли какие наступают дни? Нынче канун Летних мистерий! Боги дали нам эти священные дни для празднества и почитаний, для приношения жертв и восхвалений их даров и мудрости, а не для склок и застарелых обид! Закон гласит, что шесть летних и шесть зимних дней мы отдаем богам. Ровно как день до них и день после. И всякий, кто нарушает сей святой обычай, навечно проклят, ибо дни эти принадлежат богам, а не людям! Как Верховный понтифик, я объявляю всякое принятое сегодня решение не богоугодным!

В зале собраний повисла тишина, быстро сменившаяся перешёптываниями. Алатреи выглядели растерянными и смущенными. В пылу спора и наметившейся дележки власти они забыли про старые законы, которые так горячо клялись защищать. Конечно, забыть про этот запрет было легко, ведь уже как полвека никто и не назначал собрание в близости от священных дней. Но Джаромо знал и про эти правила. И построить события так, чтобы собрание было назначено на запретный для решений день, и алатреи успели разболтать о своих целях, пока он получит передышку и столь нужное сейчас время, не составило для Великого логофета особого труда.

– Старейшины, Верховный понтифик верно указал на невежество, допущенное новым и вероятно не успевшим набрать опытом вещателем алатреев. – официальный голос алетолатов Амолла Кайсавиш явно воспрял духом, получив столь неожиданную поддержку. – Дни Летних мистерий священны и принадлежат лишь богам. Преступно пытаться затмить их нашими мелочными делами. Не знаю, как алатреи, но алетолаты не пойдут на это святотатство и не навлекут проклятие на эти стены. Мы призываем перенести собрание!

– Перенос! Перенос! Перенос! – тут же начали что есть сил драть глотки старейшины в черных мантиях, стуча кулаками по подлокотникам и ногами по мраморным плитам. Теперь уже их голоса владели Залом собраний.

– Алетолатам хорошо известно, что мы всегда защищали традиции и законы государства. Мы не нарушим запрет богов и выполним их заветы, – хмуро произнес новый предстоятель партии Убар Эрвиш, когда его голос стало возможно услышать. – Верховный понтифик, вам нет нужды волноваться о соблюдении благочестия и предупреждать нас о проклятьях. Собрание будет перенесено на восемь дней.

– Благодарю Синклит за проявленную мудрость. Как верховный служитель богов и хранитель традиций, я завершаю сие собрание, едва не преступившие законы. Да снизойдет на каждого из почтенных старейшин благословение и минует их гнев наших богов.

Глава жрецов воздел руки к потолку и развел ладони в ритуальном жесте. Старейшины ответили ему кивками, а потом потянулись к выходу из Зала собраний. С волей богов не смели спорить даже властители государства.

Джаромо почувствовал, как по его спине скатывается ледяная капля пота. Он всё же сделал это. До последнего Великого логофета не покидали сомнения, но маленькая тайна Верховного понтифика всё ещё отлично помогала вложить в его губы нужные слова. Столь нужная сейчас передышка была получена.

Покинув зал, сановник остановился в быстро опустевшем коридоре, ожидая Лико. Точно так же, как все эти двадцать лет, он ждал его отца. Стоя возле мраморной статуи атлетически сложенного воина в накидке, или сидя на резной лавке возле окна, разбирая письма и записывая поручения для подчиненных, он коротал время до проявления своего патрона.

Обычно Шето появлялся не очень быстро. Синклит был его стихией и, пребывая в ней, он с легкостью творил чудеса, заключая самые неожиданные и удивительные сделки и соглашения. Он множил друзей, находил союзников, усмирял врагов, творя деяния, каждое из которых становилось кирпичиком в том дворце власти, что они воздвигали все эти годы. И Джаромо помогал ему в этом. Каждый день и каждый час, они стягивали государство в единое целое. Собирали расколотое и примиряли чуждое, в погоне за их тайной, заветной мечтой о великом наследии и великом будущем. В какой-то момент Джаромо даже превзошел своего друга и, оградив его от лишних забот, взвалил на себя все основное бремя по приручению Тайлара.

И вот теперь он был один. Большие резные двери, на которых были запечатлены сражающиеся с морскими змеями и звероподобными великанами воины, больше никогда не выпустят располневшего мужчину с добродушным, мягким лицом и он радостно, или озадаченно не начнет делиться с Джаромо новостями, проблемами и планами. Больше никогда они не пойдут неспешной походкой по этому длинному коридору, успевая обсудить решение нависших проблем или придумать новый изящный план. Больше никогда.

Дверь заскрипела. Сердце Великого логофета сжалось и забилось с безумной силой, ожидая, что вот сейчас в высокой арке появится полная фигура, укутанная в богатую мантию из шелка с пурпурной каймой. Но вместо неё показался подтянутый и мускулистый силуэт Лико.

– У них большинство, – проговорил юный полководец, толчком захлопнув за собой врата в Зал собраний. Вблизи его бледность приобретала и вовсе болезненный оттенок. Он был изможден не меньше Джаромо. После смерти отца Лико почти не ел, а если и спал, то лишь урывками.

– Всякое большинство в этих стенах, не более чем мираж в утренней дымке. Даже лёгкий ветерок способен порвать его на части.

– Ветерок? Я бы предпочел обрушить на них бурю.

– Пока довольно будет и ветерка. Не забывай, что нам удалось приручить божественные знамения и развернуть их в благоприятную для нашего дело сторону. Но всякое благоволение может пошатнуться от слишком резких движений.

Джаромо взял под руку нового главу рода Тайвишей, точно так же, как и его отца раньше, и повел прочь по коридору. Он больше не доверял этим стенам. Они перестали обращать слова в тайны.

Покинув Синклит, они сели в повозку, ожидающую их у выхода.

– Надо было ещë тогда зарезать этого Кардариша. Как дикую свинью, которой он и является, – проговорил Лико, как только рабы закрыли за ними двери. Наследник рода Тайвишей отвернулся к окну и Джаромо не видел его лица, но по холодному железу в голосе, понял, что он и вправду поступил бы именно так.

– Мой дорогой Лико, твой меч принес бы не славу, а позор, ибо доброе имя твоего рода навеки оказалось вымарано в крови беззакония.

– Зато отец был бы сейчас жив.

– Да, но надолго ли? Всё его дело было бы изничтожено гневом благородных семей, посчитавших, что они тоже стоят в очереди на скорое заклание. Все друзья отвернулись бы от нас, все союзы и соглашения пали, ведь единственное, что Синклит никогда не прощает – так это покушение на его особое положение. А частью этого положения является неприкосновенность старейшин. Поверь мне, мой драгоценный Лико, я знаю это.

Последние слова дались ему нелегко. Его голос предательски задрожал и Джаромо очень надеялся, что Лико не заметил этой перемены.