Текст книги "Герои умирают"

Автор книги: Мэтью Вудринг Стовер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

В тоске
Рассказ

Мальчик лежал на прохладной ночной крыше ничком, так что над ее ветхим, словно обгрызенным краем были видны только его глаза да черная вязаная шапчонка.

В десяти-двенадцати метрах под ним, в верхней части вентиляционного колодца, виднелось разбитое окно; в железной решетке безопасности тускло блестели осколки стекла. Стену над окном, и без того грязную от смога, будто кто-то лизнул черным от копоти языком: верная примета свежего пожарища. Запах гари, которым тянуло из разбитого окна, был так силен, что перебивал даже вонь от говна внизу. Кварталы Тружеников в районе Миссия славились нехваткой исправных сортиров.

Он еще раз пересчитал окна: третье сверху. Пятое от юго-восточного угла. По одному окну на каждую комнатушку ТОСКа. В тех, которые вокруг колодцев, всегда так.

Нечего и сомневаться: тут был пожар.

Мальчик нахмурился и дернул плечом. Ну и что? Не все же там сгорело.

Как можно медленнее он пополз от края крыши назад. Его штаны и рубашка давно пропитались гудроном, и хорошо: так он почти сливается с крышей, а значит, его не засекут ни видеокамеры патрульных машин, ни инфракрасные камеры стационарных пунктов наблюдения, прямо под оранжевыми брюхами низких облаков. Еще бы гребаные датчики движения засунуть в задницу тому, кто их выдумал, – вот это был бы кайф.

На середине крыши мальчик достал из заплечного мешка моток черной от дегтя веревки, встряхнул ее, закрепил вокруг трубы вентиляции и снова медленно пополз к краю. Держась за веревку, он бесшумно, как капля масла, скользнул с крыши на стену и медленно пошел по ней, спиной к колодцу и лицом к зарешеченным окошкам с матовыми белыми стеклами. В кварталах Тружеников окна, выходящие в колодец, всегда матовые; если бы мальчик задумался, почему это так, то сообразил бы: чтобы жильцы хоть ненадолго почувствовали себя в одиночестве. Типа если никого не видишь, то как бы и нет никого.

Его отец наверняка сказал бы, что матовые стекла – идея какого-нибудь Администратора, которую он предложил лет сто тому назад, и с тех пор никто так и не удосужился проверить, работает она или всем по хрен. Зато мальчику от таких окон определенно была выгода: через прозрачные стекла его давно заметили бы, и тогда прости-прощай, бизнес!

Ноги в уличных носках легко скользнули между железными прутьями решетки. Распинав осколки стекла, мальчик переплел лодыжки, затем постепенно перенес на них вес тела. Только убедившись, что решетка держит, он выпустил веревку из рук.

Вися головой вниз, он на ощупь открыл боковой клапан рюкзака и нашарил там свой любимый инструмент: старинный складной винтовой домкрат. К одной из его стоек была приделана эластичная петля; мальчик сунул в нее руку, закрепил петлю вокруг запястья и только тогда потянул инструмент наружу. Домкрат обошелся ему в три грамма чистого кокаина, так что шиш он выпустит его из рук или даст улететь на дно колодца в восемнадцать гребаных этажей глубиной.

Он бросил туда взгляд и невольно сглотнул. Шестьдесят метров с лишним – вот уж гробанешься так гробанешься.

Фиг он гробанется: он же не дурак, чтобы есть перед работой.

Приподнявшись, мальчик одной рукой ухватился за железный прут, который обнимали его лодыжки, подтянулся и просунул другую руку, с домкратом, внутрь решетчатого короба. Закрепив домкрат между двумя прутьями, он крутил винт до тех пор, пока инструмент не встал враспор, потом нащупал в рюкзаке рукоятку, всунул ее в гнездо и принялся за работу. Медленно, очень медленно – только у долбаных любителей железо скрипит и стонет.

А Хари Майклсон в свои одиннадцать лет был кем угодно, но только не любителем.

Из разбитого окна несло паленой свининой и жженым волосом. Значит, кто-то был дома, когда случился пожар. Хари поморщился и передернул плечами.

Ну и фиг с ним. Не пожара надо бояться, а копов: вдруг нагрянет бригада по расследованию поджогов.

Аккуратно развинтив домкрат, Хари убрал его в рюкзак, ногами вперед скользнул в образовавшуюся дыру и начал ощупывать ступнями пол под подоконником.

Ступни сразу уперлись во что-то толстое и круглое. Оно оказалось податливым и шероховатым, как будто в трещинках. Затаив дыхание, не отрывая рук от прутьев решетки, готовый, если понадобится, одним рывком вытянуть себя через окно, ухватиться за веревку и смыться, мальчик продолжал исследовать пол. Постепенно, пиксель за пикселем, в его голове складывалась картинка. Кажется, это ковер: скрученный в трубу и еще сложенный пополам, нейлон расплавился и превратился в корку. Но под ней, по ходу, что-то твердое. Ага, точно.

Значит, это не что-то, а кто-то.

Чей-то труп.

Мальчик вытянул ноги и нащупал ступнями пол. Потом подтянул ноги к себе, перекинул через щиколотки лямку рюкзака, занес его внутрь и опустил на пол. Вцепившись в решетку, он перенес ноги через лежащий под окном труп и поставил обе ступни на пол. Только тогда он оттолкнулся от окна, поймал равновесие и сунул руку в карман в поисках фонарика.

– Эй, пацан…

Хари метнулся в сторону, задев по дороге ногой что-то твердое, и врезался в стену. Прильнув к ней всем телом, чтобы слиться с темнотой, он затих и стал слушать, беззвучно переводя дух.

И тут же различил чужое дыхание в темноте: шумное, хриплое, неровное. Как тот голос, который окликнул его только что. Черт, как же он не услышал его, пока лез внутрь? Все из-за этого трупа, драть его в зад…

– Пацан… эй, пацан, подойди…

Хари сделал глубокий вдох, расслабляя горло: так голос будет звучать ниже и старше.

– У меня нож.

И он не врал, хотя сейчас у него в руке был только спотыкач – полупустая упаковка тонкой проволоки, которой копы стреляли в бандитов, спутывая им ноги. Хари снял ее с трупа одного копа в Джигейт-парке после разборки с Братьями асфальта. Так что этого мудака он с двадцати футов повяжет. Если только увидит.

– Пацан, зажги свет. Не бойсь, я тебя не трону… не могу, даже если захочу…

Хари не сдвинулся с места:

– Никто никого не тронет. Я сейчас уйду, как пришел. Извините, мистер, обознатушки вышли. Не думал, что тут кто-то живет.

Ржавый смешок.

– Побудь со мной… минут двадцать.

Хари с опаской глянул на разбитое окно: стоит ему только отделиться от стены и на фоне оранжевого ночного неба он будет как на ладони. Он прикусил губу и посмотрел в другую сторону.

На месте входной двери зиял черный проем, значит коридорную подсветку разбили. Он тихо скользнул вдоль стены к выходу.

Темнота всегда была его лучшим другом.

– Эй, парень, погоди, не спеши… черт… – Голос прервался, у говорящего вязко булькнуло в горле раз-другой. – Ты что, не видишь… я привязан… к креслу…

Нет, без очков ночного ви́дения, которые он обронил пару недель назад, удирая по пожарной лестнице из шестиквартирного дома Ремесленников – на холме за этим районом, он ничего не видел, а зажигать мини-фонарик, которым он обходился с тех пор, ему не хотелось – ведь это значило выдать себя.

– Парень, брось: Богом клянусь… у меня кое-что есть для тебя.

Хари крепче сжал спотыкач и подумал: «У меня тоже, мудила».

– Тебе не надо меня отвязывать… – Хриплый полушепот на миг прервался, говорящий тяжело, с присвистом, вдохнул и сказал: – Я был Актером, парень.

Хари замер.

Сердце забилось чаще. Да нет… Брешет. Разве Актер станет ютиться в ТОСКе, в квартале для Тружеников. Бред.

Но его ноги точно приросли к полу.

– Вряд ли ты меня знаешь. Но я Актер. Был им. Когда-то… люди считали, что я стану звездой. Не все, конечно. Звездой вроде Мкембе. Давно это было.

Хари не сводил глаз с черного прямоугольника двери: вот куда ему надо. И чем скорее, тем лучше. В темноту на лестнице и вниз – на улицу. Здешние улицы он знал как свои пять пальцев. Исходил их вдоль и поперек: и трущобы, и кварталы Тружеников. Повидал всех: алкашей, шлюх, пидоров и нюхачей. Улица была для него даже не вторым домом, а первым.

На улице он был в безопасности.

Два прыжка – и драпай во весь дух. Но…

А что, если мудак не врет? Сколько еще Актеров ему повезет встретить?

Студия Центр находилась всего в паре километров отсюда. Он мог дойти до нее с закрытыми глазами и ни разу не споткнуться. Студия… Сколько раз он стоял, прижимаясь лицом к холодным железным прутьям ее главных ворот: ощущение до того знакомое, что у него начали привычно ныть натруженные ноги. Хари часто ходил туда. В любое время дня и ночи. В любую погоду. Просто постоять. И может, увидеть живьем кого-нибудь из Актеров. Все равно кого.

Только бы своими глазами увидеть того, кто действительно был там. Кто все это делал.

Медленно, неохотно, зная – нет, чуя нутром, тем самым нутром, в котором затаился ледяной комок страха, – что он делает глупость, ведет себя как долбаный любитель, а значит, поделом ему будет, если этот мудак порвет ему задницу, Хари открыл рот и переспросил:

– Актер? А ты не врешь?

– Нет. Я тауматург… Знаешь, кто это?

– Это по-гречески, – тут же выпалил мальчик. – Означает «тот, кто творит чудеса».

– Ха, верно… – И снова свистящий вдох из тьмы. – А ты откуда знаешь?

Хари скрипнул зубами. Вот ведь дурак. Любитель чертов.

– Мысли твои сраные читаю.

– Не груби… пацан. Я просто… хотел сказать, много ли Воров знают про греческий?

– А много Актеров живут в ТОСКах?

– Ха. Тоже верно. – Новый болезненный вдох. – Знаешь… мой был не такой уж и тосклив… раньше. Ну, до этого. Мне случалось жить и похуже.

– Ясно дело.

ТОСК – Территория Одиночного Съема Квартир – это для лузеров. Лазая по квартирам, мальчик умудрялся наскрести в месяц столько, что им с отцом – долбаным психом, не способным удержаться ни на одной работе, – хватало на съемную трешку. ТОСК – полное дно, хуже только ночлежка в трущобах.

– Так кем ты был раньше?

– Вряд ли ты слышал.

– Не хочешь – не говори.

– Это было давно. Ты еще не родился.

– Как скажешь.

– В Надземном мире… – Капелька меланхолии смазала ржавые петли голоса невидимки. – В Надземном мире я был Ириаль Телухаи. Меня называли…

– Ткач Света… – выдохнул Хари. – Ни хрена себе…

– Ты меня знаешь?

– Ни хрена себе! Ты Натан Маст?

– Ты что… фанат? Их что, еще показывают?

– А то! Ты чё, еще как! – ответил Хари; в Сети было полно пиратского барахла, особенно старого. – Вы, олдтаймеры, вообще крутяк. Умели из говна конфетку сделать. Рэймонд Стори, Пэрриш Тан. Лузеры все до одного. Джонатан Мкембе, вот тот был киллер. Я видел тебя с ним в «Рейдерах Вестмарча». И еще в «Сумерках в Железном застенке» и в…

– Слушай, пацан, зажги-ка свет, а?

Восторги мальчика немедленно остыли и камнем упали куда-то в низ живота: он вспомнил, где он и почему.

Вспомнил труп у окна.

Коробка со спотыкачом в его руке нагрелась.

– Зачем тебе свет?

– Чтобы показать тебе… мое сокровище, парень.

– Ага, типа я раньше о таком не слышал.

– Не шути со мной, парень. – Голос Маста набрал силу. – Ты знаешь, что сокровище существует. Ты же за ним пришел.

– Тебе видней.

– Они тоже за ним приходили.

– Они?

– Одного ты встретил, когда входил, парень. – Человек во тьме горько хохотнул, будто хрюкнул. – Я сам виноват, нечего было пасть разевать. Знал же, что нельзя болтать, знал. Так бывает: знаешь, что ведешь себя как дурак, и все равно делаешь. И ведь я не обдолбанный даже был. Трезвый как стеклышко. Ну почти. Но секрет уже не держался во мне, так и пер наружу. Столько лет я молчал, а тут приспичило. Тебе не понять.

Да ну? А чего же я тогда здесь торчу?

– Как скажешь.

– Тридцать лет, пацан, я за ним гонялся. Мое сокровище. Единственное, что мне осталось от Надземного мира. Единственное, чего у меня никому не отнять.

Хари почувствовал, как у него перехватило дыхание. Из Надземного мира…

Может, ему снится?

– Тридцать лет. Ты даже не представляешь, как это долго.

Чего тут не представить – бесконечность, помноженная на три. Хрен с ними, с деньгами. Пограбит в другом месте. А вот эта штука из Надземного мира, ее надо раздобыть, чем бы она ни оказалась. И удержать любой ценой.

– Ладно, – сказал Хари. – Я зажигаю свет. А ты… ты просто сиди. И ничего не делай, понял? Совсем ничего.

– Я не могу… даже если захочу.

Мальчик переложил спотыкач в левую руку и перевел дух. Вытянул руку вперед, навстречу шепоту, а другую сунул в карман, за фонариком. Но фонарик скользил в мокрых от пота пальцах, и зажечь его одной рукой никак не получалось. Тогда он зажал исцарапанный стальной корпус фонарика в зубах и стал вытирать о штаны потную ладонь.

Давя зубами на корпус, свободной рукой он все же повернул головку фонарика; та подалась нехотя, со скрипом, от которого у него завибрировало в зубах, потом вспыхнул свет и…

Перед ним была груда обугленного мяса, которая смотрела на него щелкой заплывшего глаза.

– Ну как… – выдохнуло мясо. – Теперь ты… понял?

Белые ленты наручников удерживали его запястья на металлических подлокотниках; другая лента обвила соединенные вместе лодыжки, привязывая их к ножке кресла. Хари вынул изо рта фонарь и уронил канистру.

– Я ж те грю… я тя не обижу, пацан… не могу…

Почерневшая кожа кое-где лопнула, из трещин сочилась жидкость, которая в свете фонарика блестела, как мазут. Полионовый комбинезон не сгорел, но там, где материя все же расплавилась, она почернела и слилась с кожей, так что нельзя было понять, где кончается живая ткань и начинается синтетическая.

Ошеломленный, мальчик выдохнул:

– Святые потроха…

– Красота, правда?..

– О господи, мистер… в смысле, боже мой… – Мальчик беспомощно помотал головой. – Тебе что, не больно?

– Типа… боль снаружи. Мыслевзор. Болит… но далеко… пока я держу мыслевзор.

Мыслевзор, значит. Во рту у мальчика внезапно стало горько, и в этой горечи растворилась его последняя надежда. Перед ним был чокнутый.

Мыслевзор – это то, что делают маги. Которые в Надземном мире. Типа медитации. Или измененного сознания. Так они подключаются к Потоку, который подпитывает их магию. Но на Земле это не работает.

Значит, чокнутый.

Со вздохом Хари обвел лучом фонарика жалкую однушку. Значит, никакого сокровища тут нет. Просто одинокий псих умирает, привязанный к креслу.

Луч фонарика по очереди выхватил из темноты два трупа. Один лежал у окна, второй в дверях: ноги в квартире, а торс и голова – в коридоре. Хари наверняка споткнулся бы об него, убегая. Оба трупа были такие же черные, как кусок мяса в кресле.

А еще на полу валялись мелкие круглые жестянки – приглядевшись, Хари понял, что это канистры из-под горючего. Такими сейчас уже не пользуются. Вернее, пользуются нюхачи: выдавливают жидкость на тряпку, подносят ее к лицу и дышат. Крышу сносит нормально. Хари тоже пару раз пробовал: сначала здорово, но потом тошнит. К тому же на улице нельзя: если мозги набекрень, любой гад тебя достанет.

Вот почему молодых нюхачей не бывает. Кто рано начинает, тот рано и заканчивает. Нюхач должен быть стар, страшен и болен какой-нибудь гадкой болезнью, чтобы ни его задница, ни рот никому не приглянулись даже бесплатно.

Хари помотал головой. Его чуть не стошнило от таких мыслей.

– Мужик, а ведь ты был крут.

– Чего?.

– Гребаный Ткач Света. – То, что Хари видел перед собой, никак не совмещалось у него в голове с тем, что он слышал. – Что с тобой стряслось? Как великий Натан Маст дошел до такой жизни, когда его трахают какие-то нюхачи?

– Ты не… понял…

– Чего тут не понять. Вон сколько этой дряни на полу…

– Нет… послушай. – Кусок мяса в отчаянии повысил голос. – Нюхач – это я, пацан. Те двое – копы.

Хари вытаращил глаза.

– Грю те… ты не первый… кто хотел сорвать куш. Местные копы пронюхали, что у нюхача из Темпа есть в его ТОСКе что-то ценное. Копы захотели в долю. А лучше забрать себе. Целиком. Мое сокровище. – Тут он закашлялся, дернул плечом, так что кожа над белой лентой наручника треснула. – Короче, они вели себя невежливо.

– Что… – Хари едва расслышал свой шепот. – Что ты им сделал?

– Дал им то, чего они хотели. А ты как думал? – Хриплый смех, скрипучий, как ворота Джигейт-парка на ветру. – Только оказалось, что оно им не нужно.

– Может, и мне тоже не нужно.

– Коробок с дурью… был у меня под койкой. Они нашли, когда все перерыли. На слово мне не поверили, понял? А я им говорил. Но они не поверили и решили пытать меня огнем. Решили поджарить меня вместе с моей же дурью. Ну, я и показал им тогда мое сокровище. Всё, целиком.

– Какое сокровище? Я не понял…

– Огонь, пацан… огонь – это легко. У меня всегда получалось. Ты говорил, что видел «Рейдеров Вестмарча». Значит, знаешь, как я могу… с огнем…

– Ага, да. Еще бы. В Надземном мире. Сто лет тому назад.

Придурок чокнутый.

– Только… не все прошло как обычно. Их я достал… но больше уже не смогу… легкие… спеклись. Наполнились… жидкостью. Знаешь, как бывает. Гной и всякая дрянь. Я скоро захлебнусь…

– Господи…

– Что, страшно?

– Ага.

– Тут все… страшно. За что ни возьмись. Страшный это мир, пацан.

Хари пожал плечами:

– Смотря с чем сравнивать.

Кусок мяса с присвистом вдохнул.

Мальчик нетерпеливо потребовал:

– Ну давай, кажи свое сокровище. А то ведь у копов кореша есть, другие копы. Скоро приедут выяснять, где те застряли, а мне не светит, чтобы они меня здесь застукали. Буду выходить, вызову тебе «скорую», лады?

– Погоди, это надо… я не могу тебе дать… надо показывать…

– Как им показал? Забудь. И вообще, пошел ты на хрен, старик. Я сваливаю.

– Пацан… стой, не уходи… не сейчас, когда я… в смысле… Пацан, прошу тебя…

Пора было делать ноги. Хари помотал головой:

– Слушай, мне жаль, что ты сгорел. Жаль, что твоя жизнь пошла псу под хвост. Но мне пора.

– Псу под хвост… – просипел кусок мяса ему в спину. – А вот это зависит от тебя, пацан.

Хари замер в дверях:

– Врешь.

– Только от тебя. От твоего выбора. Выйдешь сейчас за дверь, и моя жизнь пойдет псу под хвост… из-за тебя…

– При чем тут я?

– А при том… Нечего было лезть ко мне в окно…

Хари опустил голову. Дурак. Он скрипнул зубами так, что в ушах зазвенело. Чертов тупой любитель. Надо было бежать отсюда сразу. Давно бы уже на улице был.

А так стой теперь над трупом копа в дверях выгоревшей ТОСКи и жди, когда из горла уберется этот ком и снова можно будет дышать, двигаться и унести наконец свою гребаную любительскую задницу отсюда на хрен.

И все из-за того, что этот тупой нюхач был когда-то Актером. То есть говорит, что был.

Может, он вовсе не Натан Маст, а просто торчок шизанутый, который наврал с три кучи, а ты и поверил.

А если нет, то какая разница? Какая, на хрен, тебе разница, кем этот урод был раньше?

Но он тихо сказал:

– И что мне теперь делать?

– Просто… повернись ко мне, пацан… – Голос снова затерялся в хриплом и мокром сипении. – Посвети сюда…

Хари подчинился, сам не зная почему.

Глаз, уцелевший в верхней части обугленного мяса, помутнел и как бы остекленел. Отвернувшись от мальчика и фонарика в его руке, он смотрел на что-то невидимое между ладонями, привязанными к подлокотникам кресла, которые покоробились от огня…

Погоди-ка: это же не глаз помутнел.

Хари, нахмурившись, глянул на свой фонарик: его луч сначала пожелтел, а потом принял почти оранжевый оттенок, хотя полоска зарядки на боку показывала полную батарею, а лампочка, когда он повернул фонарик к себе и взглянул на нее, по-прежнему светила белым. И хотя это было невозможно, но мальчик увидел, как тьма в маленькой комнате уплотнилась, задвигалась и окружила его со всех сторон, будто ночь распростерла над ним свои крылья. Мальчик поднял голову и понял, куда девался весь свет.

Он скопился между ладонями Натана Маста.

– Черт меня подери… – Шепот вышел у него почтительным, почти благоговейным. – Это ты сделал? Как ты это сделал?

Расплывчатое радужное пятно пульсировало между сожженными ладонями. Хари взволнованно сделал вперед шаг-другой. Свет из луча превратился в вытянутый овал, его края дрогнули, поднялись и снова опустились, отбрасывая тени на обугленную кожу, из которой они, кажется, вышли.

– Так же не бывает. Не здесь. Не на Земле. Здесь нельзя…

– Ш-ш-ш… – прошептал Маст еле слышно. – Ш-ш-ш… смотри…

Светящийся овал свернулся в прозрачный шар: наполненная искрами сфера повисла в сумраке ТОСКи.

Хари вдруг понял, что стоит на коленях, хотя не помнил, как он на них упал. Он боялся дышать, боялся отвести взгляд, даже моргнуть боялся, как будто любое движение могло вырвать его из сна и швырнуть на койку в их с отцом трешке, где он поймет, что ничего этого не было и не будет. А ведь ему так хочется, чтобы оно было. Он все готов отдать за то, чтобы это происходило на самом деле, здесь и сейчас, чтобы свет вправду пульсировал и свивался в крошечное тельце – не просто луч, но что-то осязаемое, маленькое, крылатое…

– Ты видишь? – Руки Маста задрожали, крылышки, сотканные из света, поднялись и опустились, и вдруг на них капельками радужной росы стал проступать цвет, окрашивая их постепенно, от краев вглубь. – Ты видишь? Видишь, да? Скажи, что видишь…

– Что это?.. – прошептал Хари. – Что это за штука?

– На что она похожа? Скажи мне… ты должен сказать это сам…

– Я не знаю… я никогда… – Хари пожал плечами, не в силах подыскать названия тому, что он видел. – Я вижу крылья, они цветные, но я не знаю… я не вижу, есть ли у этого морда, или лицо, или еще что… Может, это ангел?

– Бабочка…

– Что? Бабочка? Никогда ни одной не видел. Бабочка. Ха. – Хари взглянул прямо в изуродованное лицо Маста. Слеза прозрачной линзой закрыла уцелевший глаз и тут же скользнула вниз, потерявшись в рытвинах обгоревшей щеки. – А зачем она?

– Что… Зачем? – Мокрый глаз моргнул. – Я не…

– Твоя бабочка, – повторил Хари. – Что с ней делают? Ну, она, может, стреляет или еще что?

– Я… я не…

– Или она ядовитая? Можно ее натравить на кого-нибудь, чтобы она куснула, а он распух от яда и сдох, или как?

– Нет, нет… конечно нет…

– Значит, она может шпионить; точно, у нее же крылья, значит она может влететь в окно и подсмотреть, кто где хранит свое барахло, да? Так?

– Нет, не так… она ничего не делает… просто она красивая, и все… ведь правда?

– Ага, симпатичная. Точно. Только…

Бабочка из света начала меркнуть, рассеиваясь, как дым на ветру.

– Красивая… в этом страшном… уродливом мире… не важно… я… обнаружил… она моя.

Бабочка слилась в каплю.

– Моя прекрасная бабочка…

Капля побледнела, рассеялась, остался только бело-голубой луч фонаря.

Глаз Маста закрылся.

Мальчик опустил голову. Лицо щипало. Ладонь горела, до судорог сжимая исцарапанный корпус фонарика. Мальчик вдохнул раз-другой и стиснул челюсти так крепко, что стало больно глазам.

Какое-то время он не слышал ничего, кроме хриплого бульканья и свиста – это Маст пытался вдохнуть.

Потом, не в силах поднять глаза на умирающего, мальчик выдавил:

– Так это, сука, розыгрыш?

Он вскочил, трясясь словно в припадке.

– Вот это? Это твое сокровище? – Его голос поднялся до крика. – За ним ты охотился целых тридцать лет, ты, придурок гребаный? Ха, тоже мне сокровище! Ты, больной на всю голову кусок дерьма, я же тебе почти поверил, слышишь?

Он замахнулся фонариком, дрожа от неутолимой жажды врезать тяжелым корпусом по горелой черепушке Маста.

– Ты, нюхач паршивый, утырок, тебе повезло, что ты подыхаешь, слышишь? Клянусь, я бы тебя сам поджарил… Ты, ты… Чтоб тебе провалиться! Ушиби тебя Господь!

Слова изменили ему. Он смахнул слезы, зарычал, вскочил, приготовился побольнее пнуть кусок мяса…

Но замер.

И неподвижно стоял в тишине ТОСКи.

Настоящей тишине, нарушаемой лишь тонким посвистом ветра в разбитом окне, еле слышным урчанием автомобильных турбин где-то на улице и далеким воем патрульной машины.

Влажное клокотание…

Стихло.

Натан Маст стал просто куском горелого мяса.

Хари так разозлился, что снова хотел пнуть его.

А смысл?

– Хрен с ним. Сдох, и хрен с ним, – буркнул мальчик себе под нос, торопливо оглядываясь в поисках того, что можно стырить.

Все, хватит с него халявы, раз попробовал, и будет.

Назавтра он взял неплохую цену за стволы, снятые с двух мертвых копов в квартире Маста, а еще через день ему отвалили даже больше за их удостоверения. Хватило почти на месяц ренты. Неделю-другую он и его чокнутый папашка были почти в шоколаде: даже ели нормально, как все.

Следующая вылазка принесла ему новые очки ночного ви́дения, и он сразу выбросил старый фонарь, на который ему тошно было глядеть.

Студию Центр он старательно обходил стороной. Но знал, что долго не продержится.

Еще тысячи раз мальчик ходил на дело. Случалось, его ловили. Иногда били. Иногда бил он сам. Годы спустя он нашел иной способ заработать на жизнь себе и своему старику. Но этот способ оказался куда рискованнее прежнего. Мучительнее.

И страшнее.

Но иногда, беззвездной ночью или раскаленным днем, пьяный или избитый до полного бесчувствия, а то и немой от горя, короче, в самые тоскливые моменты своей опасной, трудной и страшной жизни он приоткрывал в глубине своего черного сердца крохотный уголок, где по-прежнему трепетала цветными крылышками бабочка, сотканная из света…