Текст книги "Герои умирают"

Автор книги: Мэтью Вудринг Стовер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)

14

Всегда дочиста промытый, всегда хрустящий от чистоты, белоснежные зубы сверкают в полированной улыбке.

– Это «Обновленное приключение», ваш круглосуточный источник новостей Студии, и я, Бронсон Андервуд.

В Анхане полдень, и мы представляем вам новейший отчет Студии об отчаянных поисках Кейном его жены, прекрасной Паллас Рил. Как вы видите по часам в углу вашего экрана, по нашим самым оптимистическим прогнозам ей остается не более восьмидесяти «Часов Жизни» плюс-минус десять часов, то есть в самом лучшем случае около четырех суток, а в самом худшем – чуть более трех. Весь мир, затаив дыхание, надеется и молится, что Кейн найдет ее вовремя. С нами Джед Клирлейк.

– Спасибо, Бронсон. Из Студии сообщают, что на данный момент Кейн и вместе с ним местная женщина по имени Таланн и Ламорак, то есть Актер Карл Шанкс, по-прежнему скрываются в Крольчатниках. Империя ведет за ними настоящую охоту, масштаб правительственных действий беспрецедентен: город буквально наводнен войсками, военные обыскивают дома и улицы, стремясь обнаружить беглецов. Конечно, Кейн будет сидеть тихо, пока все не кончится, и, думаю, вряд ли это доставляет ему радость в данных обстоятельствах.

– Уверен, что нет. Так каков сейчас статус поиска Паллас Рил?

– Как ты наверняка помнишь, Бронсон, накануне Кейн, рискуя собственной жизнью, устроил беспрецедентный побег из Донжона двоих соратников Паллас, надеясь, что кто-нибудь из них или они оба приведут его к самой Паллас. Однако его надежды разбились о неожиданно жесткие ответные меры властей, лишившие беглецов возможности передвигаться по городу. Ходит слух, что друзья Кейна проверяют все обычные места встреч даже сейчас, пока мы тут беседуем.

– Я слышал, что в Анхане сложилась любопытная политическая ситуация.

– Какую политику ты имеешь в виду?

– Политику в сексе, Джед.

– О да, – сухой смешок, – что ж, можно и так сказать. Весь мир уже знает о том, как рисковал вчера Кейн, чтобы спасти Ламораку жизнь. Кстати, мало кто знает, Бронсон, но в жизни Кейн и Ламорак добрые друзья. Думаю, что большинство наших зрителей не знают и того, что Ламорак и Паллас Рил тоже друзья – близкие друзья, возможно, даже чересчур близкие.

– До меня доходили слухи…

– Это не просто слухи, Бронсон. Вообще-то, это давно уже не секрет, по крайней мере несколько месяцев. Вопрос в том, что об этом знает Кейн? Студия молчит. Думаю, что всем сейчас интересно: как поступит Кейн, когда все узнает?

– Это хороший вопрос, Джед, крайне интригующий для нас. Но вот Ламораку, я полагаю, сейчас несладко.

– Что ж, Бронсон, как говорится, как постлал себе постель, так и выспишься. – Снова сухой смешок. – С вами был Джед Клирлейк из Студии Центр в Сан-Франциско.

– Спасибо, Джед. В следующем часе с нами в прямом эфире будет – держитесь за стулья! – эксперт Студии по «хаотическому возбуждению многомерных суперструн»; готовьте ваши вопросы. Эксперт объяснит, почему так велика погрешность при подсчете «Часов Жизни» Паллас Рил, а также ответит на любые ваши вопросы касательно Трансфера Уинстона. Я – Бронсон Андервуд. Оставайтесь с нами.

15

Артуро Кольберг запихнул за щеку остатки булки и со злобой уставился на огромную изогнутую поверхность экрана. Каждый раз, когда Кейн поворачивал голову и вместо залитой ярким солнцем улицы Кольберг видел потрепанный тюфяк, из прорех в обшивке которого лезли клочья соломы, и груду грязных тряпок, под которыми лежал Ламорак, в его голове словно включалась, набирая силу, одна и та же мантра:

«Умри, ублюдок, умри, крысеныш, сдохни, сдохни, сдохни».

Но он не умирал. Когда Кейн и Таланн наконец выволокли его из пещер под городом, он был без сознания, его била дрожь; другой на его месте давным-давно бы умер. Но эти двое отогрели его и, когда он изредка открывал глаза, скармливали ему одну-две ложки бульона, который принесли им Подданные. А еще он задействовал какую-то целительную магию; они даже ухитрились сложить вместе обломки его раздробленной кости и наложить шину, пока он притуплял боль и расслаблял сведенные судорогой мышцы бедра, которые реагировали на трение костных обломков внутри.

Когда с переломом сделали все, что было возможно, Ламорак заявил, что к концу дня сможет идти, опираясь на костыль, и тут же провалился в сон. Пока он спал, Кейн, Таланн и доморощенный хирург-любитель из числа Подданных распороли шов у него на бедре, подняли лоскут кожи, вычистили из-под него личинки, промыли рану крепчайшим бренди, какой им только удалось найти, и зашили заново; глубокий разрез на животе тоже заштопали.

Глядя на все это, Кольберг потихоньку наливался бешенством. Он знал, что не может позволить негативным эмоциям влиять на руководство проектом, а потому проглотил еще капсулу амфетаминов и наелся сладкого, пока наркотик не успел убить в нем аппетит. После сладкого он почувствовал себя немного лучше.

Но мантра, тот самый припев, не отступала, она продолжала звучать в его мозгу, утратив смысл, превратившись в набор слогов, звуков, которые, если бы во вселенной существовала справедливость, выдавили бы последнюю каплю воздуха из легких Ламорака и остановили его фальшивое сердце.

Каждый раз, когда краем глаза он замечал ядовитый гриб кнопки экстренного извлечения, у него тяжелело в груди, а руки сами собой сжимались в кулаки. Нет, он не беспомощен, он может себя защитить, напоминал себе он. Одной оговорки Кейна о том, что Шахта чем-то похожа на трущобы Трудящихся, хватит, чтобы выдернуть его оттуда в любую минуту. «Но я еще подожду, погляжу, что он будет делать дальше, – говорил себе Администратор. – Поймать нужный момент – вот что сейчас главное».

16

– Величество ушел, – говорит парнишка и потрясенно добавляет: – В жизни не видел, чтобы он с кем-нибудь гулял…

Я отворачиваюсь к окошку: не хочу показывать пацану, что не помню его имени. С места, где я сижу, на острой грани между тьмой и ярким светом, мне хорошо видна та часть базара, вон там, у изгиба стены стадиона, – где я уложил этого самого парнишку бараньей ногой, которую взял с прилавка Лума; как давно это было, полжизни назад.

– А Паллас?

– Никто не знает, где она, Барон. Мы с Томми пошли туда, а там никого нет. Мы ждали и все такое; Томми и сейчас там, но никто не появился.

Я поворачиваюсь к Таланн, которая сидит на полу, возле тюфяка с Ламораком, но она отвечает мне лишь раздраженным пожатием плеч:

– Это единственное место, которое я знаю. Что я могу поделать?

Разумеется, ничего. Удивительно, что она смогла извлечь из своей памяти хотя бы одно место встречи, вопреки всепроникающему действию чертова заклятия. Вообще, с тех пор как я объяснил ей, что именно сделала Паллас, она все время дергается, будто злится. Но я ее не виню.

– Ага, – поддакивает парень, – никто ее не видел после вчерашнего побоища.

– А ты ее видел? – Что-то у меня в груди как будто разжимается, и мне становится легче дышать. Я хрипло спрашиваю: – Как она? В порядке? Как она выглядела?

Он ухмыляется мне в ответ:

– Да нормально она выглядела, не считая того, что половина чертовых Серых Котов неслась за ней вдогонку по улице. Вот тут-то и началось побоище. Славно мы их закидали говном.

– Каким еще говном?

– Ой, а я думал, ты знаешь, Барон.

И он начинает сагу о том, как Паллас сражалась с Серыми Котами в Промышленном парке; послушать его, так подумаешь, что она там все в клочки разнесла, пока удирала от Котов в Крольчатники, и что да, он лично был там, с радостью ответил на ее призыв и собственноручно запустил первый влажный ком говна, который расквасил нос самому Графу Берну.

Пацан так точно подражает мимике Берна, когда тот впал в ярость от такого оскорбления, что я против воли начинаю хохотать; рассказанная парнем история заставляет меня потеплеть к нему, я думаю: «Как жаль, что я сам там не был, сколько я пропустил». Он, видя мою реакцию, повторяет рассказ снова и снова, каждый раз прибавляя все новые детали, так что мне наконец приходится его остановить. В конце концов, даже мысль о том, как Берн получил хороший заряд дерьма прямо в морду, перестает быть такой уж забавной… если ее повторить сотню раз.

Я смеюсь искренне, и все же вместе со смехом ко мне приходит одна мыслишка, неприятная, как тычок пальцем в ребра, призрак кинжального удара: а чего это она так хорошо без меня справляется? Наверное, где-то в глубине души я все же лелею надежду, что без меня она ничего не сможет сделать, что она нуждается во мне больше, чем сама готова признать. Может, я даже завидую тому, что, оказавшись один на один с Берном, который едва не убил меня на днях, и Ма’элКотом, который может раздавить меня, как муху, она выстояла и даже добилась своего. То есть она свободна и действует, так что беглецы, которых она покрывает, тоже живы и прячутся где-нибудь. И если бы не странный побочный эффект того заклятия, то мне бы и делать здесь было нечего.

– Ты знаешь, куда она могла завести Берна с Котами? – спрашиваю я. – И что она вообще делала в Промышленном парке?

Он пожимает плечами:

– Не-а. Хотя, кажись, кто-то мне чё-то говорил… не, не помню. А это что, важно?

– Да нет. Спасибо тебе, парень. Не в службу, а в дружбу: спустись вниз и пригляди там за величеством.

Парень сильно ударяет себя кулаком в кольчужную грудь в идиотском салюте, который придумали себе Подданные и который так любят демонстрировать при каждом удобном случае, закашливается от удара, потом гремит мечом: проверяет, хорошо ли клинок ходит в ножнах. Потом, исчерпав все поводы для того, чтобы торчать у меня на глазах, он поворачивается на пятках, неуклюже имитируя военный поворот «кругом», и поспешно выходит из комнаты. Я слышу, как он топает по рассохшемуся, пораженному сухой гнилью деревянному полу, и вспоминаю, как это – быть таким юным.

Безнадежно – моя юность осталась так далеко позади, как будто с тех пор я прожил несколько жизней. Я возвращаюсь к наблюдательному пункту у окна.

Тем временем у стадиона появился целый взвод регулярной тяжелой пехоты: солдаты обливаются потом под кирасами и, злые как собаки, бросаются на каждого встречного-поперечного, хватают прохожих, задают им какие-то вопросы, а то и затрещины отвешивают. Откуда-то с запада на солнце наплывает большое облако, значит скоро опять будет дождь. То-то солдатикам повезло – сначала испеклись на солнце в своих кирасах и потому были злые, теперь промокнут и замерзнут и тоже будут злыми, хотя и по другой причине; зато под рукой бесконечный запас Простолюдинов, на которых можно беспрепятственно срывать зло: мечта любого служаки.

– Хотя кое-что я помню, – вдруг начинает Таланн, так медленно и равнодушно, что, я думаю, часа два репетировала интонацию, прежде чем сказать. – О Паллас. Несмотря на заклятие этого, как-его-там. Я помню, как она сблизилась со всеми нами и как заботилась о каждом из нас, особенно о Ламораке.

Мне случалось получать хорошие удары под дых, в том числе от Профессионалов. Однажды я даже от самого Джерзи Купцщхина огреб, а он был тогда чемпионом мира в тяжелом весе. Так вот, ответственно заявляю: тогда мне не было так больно.

Да есть ли на свете хоть один человек, который еще о них не знает?

Я долго не отвечаю, смотрю на Ламорака, на его лицо, такое красивое и мужественное, прямо как у серфера, даже несмотря на все синяки и ушибы. Все его тело укрыто тряпками, а вот лицо на виду, и я наблюдаю, как подергиваются под опущенными веками его глаза; вот он стонет и мечется во сне, и я думаю: «Уж не Театр ли Истины ему снится? Надеюсь, что так».

– Да, – говорю я. – Она такая и есть. Заботливая.

– И она будет очень-очень, ну просто очень благодарна тебе за все, что ты сделал. – Она подается ко мне. – Особенно за Ламорака.

Еще минуту-другую я смотрю на Таланн, которая вдруг оказывается на расстоянии вытянутой руки от меня. Должен сказать, что, умытая, одетая в свободные брюки и тунику такого же кроя, как те, в которых я видел ее в ролике, взятом напрокат, она – одна из самых красивых и запоминающихся женщин, каких я имел удовольствие встречать в жизни.

И даже будь материя, из которой сшита ее одежда, достаточно плотна для того, чтобы предоставить больший простор работе мужского воображения – что в данном случае не так, – там, в Донжоне, у меня было время, чтобы оценить ее прелестные округлости, насладиться игрой мускулов на ее длинных ногах и аккуратной попке. Платиновые волосы, расчесанные и отмытые от грязи, сияют, образуя пронизанный солнцем ореол вокруг ее лица с изящно очерченными щеками и подбородком, покрытым нежным пушком. Она такая красивая и такая отважная, вернее, яростно-безрассудная, как все истинные герои, и такая умелая в бою, что я уверен – ее преданность благородному искусству убийства превосходит, наверное, даже мою. И мне стоит только протянуть руку, привлечь ее к себе, провести большим пальцем по нежной персиковой коже, и она моя.

Ее фиалковые глаза так глубоки, что в них можно утонуть. Я любуюсь ею, а она делает почти незаметное движение, выпячивая грудь так, что ее соски проступают сквозь тонкую ткань, привлекая мой взгляд.

Видал я соблазнительниц и посноровистее – вот только не помню когда и где.

Так вот она что затеяла – закинула удочку и ждет, не клюнет ли рыбка на ее наживку, а то, что она сказала про Ламорака сейчас, не более чем рыбацкая хитрость – так хлопают по воде, чтобы напугать рыбу и заставить ее плыть прямо в сети. А я-то, идиот, уши развесил.

Наверное, я и правда идиот, раз не хочу склевать наживку у такой прелестной рыбачки.

– Хватит, – говорю я ей. – Я все о них знаю.

Она округляет глаза:

– О ком – о них?

– О Ламораке и Паллас. О том, что между ними есть.

Мое признание ее ошарашило.

– Ты знаешь? Тогда почему ты… как ты… ну, в смысле, они же это… а ты такое сделал…

Какой-то силач влез неизвестно как в мой череп и начал дубасить меня кулаком по глазам сзади. Нет, не кулаком, а шипастым моргенштерном.

– Давай не будем об этом, пожалуйста.

– Но вы?.. Кейн, прости меня за настойчивость, но у вас с Паллас… всё? В прошлом?

Тип в моей голове сменил моргенштерн на бензопилу, и ее вой рвет мне уши.

– Она так думает.

– Кейн…

Ладонь, которую она кладет мне на плечо рядом с повязкой, закрывающей трапециевидную мышцу спины, оказывается теплой, сильной и такой нежной, что я чувствую, как ее тепло проникает в мою плоть и развязывает узлы, которыми она стянута изнутри. Я окунаюсь в ее фиалковый взгляд и… Нет, это не простое кокетство и даже не простое заигрывание. Она предлагает мне нечто куда более соблазнительное и неотразимое, чем просто секс. Она предлагает мне понимание.

– Тебе, наверное, больно.

Но я делаю вид, что не понимаю:

– Да нет, река все промыла. Рана, скорее всего, не воспалится.

Но ее не проведешь. Она снова устраивается в позу воина, подогнув под себя обе ноги, и смотрит на меня со сверхъестественным спокойствием.

Я пожимаю плечами, и острая боль пронзает пострадавшую мышцу. Я размеренно дышу, призывая монашескую версию мыслевзора – упражнение в самоконтроле. Силач с бензопилой потихоньку удаляется – он все еще там, внутри моей черепной коробки, и в то же время далеко, боль в плече унимается тоже. Я начинаю сосредоточенно массировать распухшее колено, жалея, что под рукой нет пакета со льдом. Только сосредоточившись на этой внешней ране, довольно болезненной, я могу снова вернуться к той, что у меня внутри.

– То, что происходит между Ламораком и Паллас, касается только их двоих, – тихо говорю я. – Я здесь ни при чем.

Таланн умудряется выразить недоверие, не изменив выражения лица.

– Нет, правда, – повторяю я. – Это все не важно.

Ее голос такой же теплый, как и рука, лежащая на моем плече.

– Нет, Кейн, это важно. Это грызет тебя изнутри. Это же всем видно.

– Их отношения – это их дело, – повторяю я. – А то, что я чувствую к Паллас, – мое дело.

– Значит, для тебя… – Изящный контур ее лица вдруг обвисает, совсем немножко. – Для тебя ничего не в прошлом.

Моя голова наливается свинцовой тяжестью.

– Нет, не в прошлом. И никогда не будет в прошлом. Я давал обет, Таланн, и я его не нарушу. Пока смерть не разлучит нас.

Конечно, она не знает, о чем я, – брак в Империи это скорее сделка, чем священный союз, – однако общее направление моей мысли все же улавливает и удивленно и разочарованно качает головой.

– Какой мужчина зайдет так далеко, что станет раз за разом рисковать своей жизнью ради спасения жизни соперника?

Чертов идиот вроде меня, конечно, какой же еще.

– Это сложно объяснить.

Она накрывает своими ладонями мои, лежащие на колене, и пристально смотрит на меня, так что мне не остается ничего иного, кроме как встретить ее взгляд. В глубине ее глаз я вижу, как умирает мечта, – так последние отблески чудесного сна стремительно гаснут от столкновения с реальностью и забываются. Она говорит:

– Я надеюсь, Паллас Рил понимает, какого необыкновенного мужчину она отталкивает.

Я смеюсь: а что еще мне остается? Либо смех, либо удариться в слезы. Мне и в самом деле смешно, но смех не хочет выходить наружу, так что приходится чуток его подтолкнуть, и получается хриплое карканье.

– О да, она понимает, конечно. В этом-то и проблема: она слишком хорошо понимает.

Наверное, Таланн нечего сказать на это; она и не говорит, а просто сидит рядом со мной и смотрит, как я вожусь со своим коленом.

В медитации время идет быстро: солнечный луч, падающий в окно, заметно меняет угол падения. Немного погодя я убеждаюсь, что опухоль спадает – болеть точно стало меньше, – и я выныриваю из медитации и обнаруживаю, что Ламорак проснулся и ест какую-то настоящую еду.

На меня он смотрит исподлобья, как будто стесняется:

– Вы… э-э-э… промыли мне ногу. Я видел в мыслевзоре, что… э-э-э… личинки пропали. Спасибо. – У него вид человека, которому страшно неловко. Надеюсь, что он мучается чувством вины. – Да, и… э-э-э… спасибо, что спас мне жизнь. Я твой должник.

Да? Я чуть не рычу про себя: «Так держись подальше от моей жены и мы квиты!» Но вслух я говорю:

– Ни хрена ты мне не должен. Если бы ты не поймал тогда камешек на балконе, гнить бы мне сейчас в Шахте. Так что будем считать, что мы в расчете.

Он отводит глаза:

– В расчете мы никогда не будем.

В его словах я слышу что-то настолько похожее на презрение к самому себе, что мелочная часть моего «я» ухмыляется от уха до уха.

– Ну, как знаешь.

Где-то недалеко рокочет гром. Я морщусь: грохот напоминает мне голос Ма’элКота. Первые крупные капли выбивают стаккато на подоконнике, и я закрываю ставни. Но дождь чувствуется даже сквозь деревянные планки, капли стучат упорно и часто, но негромко. Впечатление такое, будто за закрытыми ставнями снуют туда-сюда полчища крыс.

Через полчаса является величество. Он проскальзывает в приоткрытую дверь, один, будто крадучись, на ходу сбрасывая мокрый плащ. Таланн встает, плавным змеиным движением перемещаясь из сидячей позы воина в оборонительную стойку, – она ведь не знает, кто он, и не хочет рисковать. Я останавливаю ее, кладя руку ей на руку и кивая вошедшему.

Величество смотрит на нас, по его лицу расплывается его обычная улыбочка хитрожопого чувака, и он заявляет:

– Черт тебя подери, Кейн, знаешь же ты, как расшевелить дерьмо, чтобы оно воняло.

– Это талант. Таланн, знакомься – это Король Арго. Величество, это Таланн, воин и сподвижница Паллас Рил.

Он смотрит на нее, явно оценивая, потом протягивает руку для пожатия: он отличный знаток женской мускулатуры, не хуже, чем я. Когда я представляю его Ламораку, хитрозадая улыбочка вспыхивает снова.

– Эй, а ты не тот парень, с Косалем? Знаешь, что твой меч теперь у Берна?

Ламорак морщится, кивая, а величество, издав притворно-сочувственный свист, говорит:

– Парень, вот это засада. Все равно как если бы тебе член вырвали по самый корень, да?

Мы еще некоторое время болтаем о том о сем: об охоте на нас, о бардаке в городе, ну и, разумеется, о нашем побеге из Донжона – об этом величеству хочется услышать в первую очередь. Я с трудом сдерживаю нетерпение: подумать только, Паллас так близко – кажется, руку протяни и достанешь, а я трачу тут время на всякую ерунду.

Кроме того, история моего героического спасения из Донжона напоминает мне о том, как я туда попал, и о том, в какой темный лес, выражаясь фигурально, ведут мои следы, а это те мысли, которых я не могу выносить долго. Если кто-то из них троих узнает, что меня нанял Ма’элКот…

Вряд ли я проживу достаточно, чтобы успеть объясниться.

Но и это бы еще ничего, но гадина-Король то и дело бросает на меня такие многозначительные взгляды, как будто он знает что-то такое, чего я не знаю.

Наконец, пока Таланн во всех скучных подробностях пересказывает эпизод битвы на балконе над Ямой, я не выдерживаю.

– Слушай, ну какая, к бесу, разница, как все это было, а? – говорю я тоном, не оставляющим никаких сомнений касательно моего мнения по этому поводу. – Мне надо найти Паллас. Сегодня. Сейчас.

– В том-то и проблема, – отвечает Король. – Я бы и сам не отказался ее найти, вот только поставить на кон Королевство не могу.

– Не можешь? Величество, мы же с тобой старые друзья…

Но он устало отмахивается от моего красноречия:

– Не в этом дело, Кейн. Когда Коты напали на нее вчера, знаешь, где они ее подстерегли? У входа в то самое подземелье, где она прятала токали…

– Они… она… – Я не подберу слов. – Так ты что, знаешь?

– О чем – о Шуте Саймоне и Вечном Забвении? – Он смотрит на меня так, словно говорит: «Не держи меня за идиота, а?» – Конечно. Я Король Арго или кто? А кстати, почему заклятие не затронуло тебя…

– Это тайна, – перебиваю его я. – Ладно, давай дальше. Коты ждали ее у входа в дыру, где прячутся токали.

– Ну так вот. По-моему, они выследили ее там так же, как до этого, три или четыре дня назад, выследили здесь. Кто-то ее сдал.

Сердце тяжело ударяет мне в ребра.

– Подданный?

Он кивает:

– Похоже. Никто больше не знал, где она. Мой человечек в Очах понятия ни о чем не имел, так что, кто бы ни был в этом замешан, он имеет прямой выход на Берна или его Котов. Паслава, Деофад, кто-то из Баронов – короче, не знаю кто. Но только не из простых бойцов – те мало что знали, нечего и продавать. У той дыры на стреме никого нет – она никому не доверяет.

– Так вот почему ты ходишь один.

– Вот именно. Так что нам надо перевести отсюда вас всех, а еще мне нужны имена всех Подданных, кто знает, что ты здесь. Если Коты и сюда за тобой явятся, это хоть немного сузит круг подозреваемых.

– Когда найдешь предателя, – охрипшим голосом говорю ему я, – пригляди за ним, пока я сам с ним не разберусь. Сделаешь?

Но он только приподнимает плечи:

– Ничего обещать не могу. У меня к нему тоже есть счет, как ты понимаешь. Предал ее… ну, доберусь я до этого долбоеба…

Его пальцы выразительно скрючиваются, отчего становятся похожими на когти, а кровь приливает к лицу так, что начинают пульсировать жилки вокруг глаз. Я смотрю на него внимательно. Что-то переменилось в нем с нашей последней встречи. Только позавчера он рассматривал все это дело не более как повод покуражиться, показать фигу в кармане Ма’элКоту, а сегодня все на полном серьезе, да еще на каком: парень только что кипятком не писает.

– Ты только приведи меня к ней, величество. Вот что сейчас важнее всего.

Внезапно он устремляет на меня остро-проницательный взгляд еще секунду назад рассеянных глаз:

– Почему это так важно?

Странно, что я никогда раньше не замечал, какие у него крошечные глазки, прямо свиные. Да и те того гляди закроются от злости, так вздулись жилки вокруг них.

– Эй, величество, ты чего? Это же я, вспомнил?

– Ага… – не сразу отвечает он, и я вижу, как краска медленно отливает от его лица. – Да. Помню. Прости. Только ей не нужна твоя помощь, Кейн; черт, да я почти уверен, что она пролезла вчера на Ночь Чудес и ее никто даже не увидел.

– Вот как?

– Угу. Какой-то Плащ или Плащ, который защищает другой Плащ… Ты знаешь, о чем я?

В Консерватории я почти год изучал боевую магию, пока меня не перевели на отделение рукопашного боя, так что я сразу понимаю, что к чему. Значит, теперь ее не может обнаружить даже адепт, потому что никто не чувствует натяжения энергии Потока, которое создает она. Возможно, к этому как-то причастно и заклятие Вечного Забвения.

Впервые за много дней я улыбаюсь совершенно искренне.

Все смотрят на меня, а величество спрашивает:

– Что с тобой? Что ты увидел?

– Ничего, – отвечаю я жизнерадостно, – просто теперь я точно знаю, где она.