Текст книги "Герои умирают"

Автор книги: Мэтью Вудринг Стовер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 49 страниц)

9

Сжав зубы, Берн подавил желание мечом проложить себе путь в толпе.

Запрет жителям покидать жилища был снят еще до полудня, и теперь, похоже, весь город устремился на улицы. Кое-кто из горожан пострадал, получив сокрушительный удар копытом: горячий жеребец Берна терпеть не мог толпу, как и его хозяин. Конь дико таращил глаза, стоило кому-нибудь подойти к нему сбоку или сзади, а Берн его и не сдерживал – пусть поступает как знает. В результате пара-тройка окровавленных пешеходов осталась лежать на мостовой там, где проехал Берн, и это значительно облегчило ему продвижение вперед.

Наконец он протолкался к писсуару, ближайшему к той шахте, где он оставил своих людей стеречь сеть. Берн спешился, привязал коня к верхнему столбу коновязи, но так, чтобы животное могло двигаться. Замок на двери в шахту застонал и переломился от простого поворота запястья Берна. Повозившись с огнивом и кремнем, он зажег лампу, висевшую на крючке сразу за дверью, ремнем привязал ее к предплечью и полез в шахту. Там он, брезгливо скривившись, прошлепал по луже мочи, которая всегда собиралась под писсуаром, нырнул в пещеру и полз на четвереньках до тех пор, пока повышение потолка не позволило ему встать в полный рост.

Вскоре Берн оказался на узком каменном карнизе посреди галереи, пол которой скрывался во тьме. Прижимаясь спиной к стене, он шел, борясь с соблазном срезать путь по какому-нибудь тоннелю, которые открывались перед ним то и дело. Но надо было держаться того пути, который он наметил себе при первом спуске, ведь заблудиться в этих пещерах легче легкого, а вот найти выход вряд ли удастся, так и будешь блуждать здесь, пока не закончится масло в лампе. Другая узкая шахта привела его в пещеру с низким потолком. Вдруг ему показалось, что где-то впереди мелькнул огонек. Мелкие сталагмиты крошились под его сапогами, кусочки отлетали во тьму и стукались о камень, так что огонь, если он был, тут же погас.

Берн встряхнул головой. Предупреждал ведь он этих идиотов – никакого света. Чтобы не соскучиться в темноте, у них есть компания друг друга, а свет отпугнет Кейна.

Он прибыл на место – глубокую чашеобразную выемку в камне с колодцем на краю – и огляделся. Ни следа его парней – он удовлетворенно кивнул: правильно, так и надо, пока не убедятся, кто он.

– Все в порядке, парни. Это я. Выходите, у нас перемена планов.

И он замер, прислушиваясь к эху своих слов и тихому плеску воды, тысячелетиями точившей песчаник.

Вдруг он выругался – как же он забыл, ведь у него есть кинжал, заколдованный для него Ма’элКотом. Берн выхватил кинжал из ножен на поясе; клинок источал зеленоватое свечение, едва заметное при свете масляной лампы. Он вытянул руку, помахал ею и обнаружил, что свечение немного усиливается, если направить лезвие вперед и наискосок вверх.

– Зараза! – прошипел он сквозь зубы. – Ублюдок опередил меня. Он уже был здесь.

Если бы его парни ушли, они знаком дали бы ему понять, где их искать. А просто идти в том направлении, которое показывает кинжал, плохая затея, по крайней мере здесь, в подземелье. Покружив по пещере, он приблизился к колодцу, откуда на него пахнуло дерьмом с сильной металлической примесью: кровь.

Берн прикрыл глаза, стоя на краю колодца. Незачем было и заглядывать туда, чтобы понять: его парни там, все четверо.

Но если они погибли, то кто зажигал тот свет?

Он повернулся, чтобы отойти от края, но поздно.

Без предупреждения – он не слышал ни скрипа сапог в темноте, ни учащенного дыхания, не чуял движения воздуха – чьи-то руки мощно толкнули его в спину, а лодыжки захлестнула невидимая петля. Не успев понять, что происходит, он головой вниз упал в колодец, на лету то и дело ударяясь о каменные стенки, и рухнул на мертвые тела своих людей.

В пещере над ним вспыхнул свет, в очерченном стенками колодца ярком круге появились пять голов – люди смотрели вниз, на него.

Берн не спеша выпутался из цепких, хотя и безжизненных объятий трупов, медленно встал и долго демонстративно отряхивал кровь и грязь со своей одежды, а сам в это время старался нащупать ногами пол под телами мертвецов.

– Я Аббаль Паслава, – раздался голос сверху. – Люди зовут меня Чародеем. Это на всякий случай, вдруг тебе будет интересно узнать, кто же убил тебя, Берн.

Берн вывернул шею так, чтобы лучше видеть говорящего, и кивнул, как Профессионал, одобряющий работу другого Профессионала:

– Хорошая ловушка, Чародей Аббаль Паслава. Даже отличная. Надо полагать, теперь твои люди расстреляют меня из арбалетов, обрушат на мою голову камни или еще что-нибудь такое. – Берн добродушно усмехнулся. – Это ведь Кейн придумал, да?

– Ну, вообще-то, да. – Паслава ответил ему зловещей улыбкой. – Он рассказал нам о твоих магических приращениях и решил, что убивать тебя надо здесь, в пещерах, где твоя магия не действует. А значит, у тебя уже нет той Силы и неуязвимости, что наверху, а главное – тебе не поможет Косаль. Зато гриффинстоун из сети, которую так заботливо сберегли для нас твои люди, даст мне достаточно силы, чтобы разделаться с тобой.

– Отличная ловушка, – повторил Берн. – Он умнее, чем я думал. Но есть кое-что, о чем Кейн не догадывался.

– Угу, – сдержанно прогудел Паслава. – Кейн предупреждал, что ты будешь торговаться. И какая же у тебя есть информация, которая будет для нас полезнее твоей смерти?

– Информация? – Берн захохотал во весь голос. – Сейчас я тебе покажу информацию, – сказал он, вытягивая из-за плеча меч.

Едва покинув ножны и почуяв руку хозяина, клинок завыл так, что наверху у всех свело зубы.

Паслава выпучил глаза.

Берн ухмыльнулся и помахал ему гудящим мечом:

– Не только у тебя есть гриффинстоун!

– Стреляйте в него! Не медлите! – заорал Паслава, но, пока Рыцари Арго возились со стрелами, Берн согнул ноги в коленях, резко оттолкнулся ими от пола и выскочил из колодца как чертик из табакерки. Так стремительно он летел над Рыцарями, что те даже пригнулись, словно в них самих выстрелили из арбалета. В полете Берн небрежным движением меча раскроил одному из них череп от макушки до шеи.

Затем Берн сделал в воздухе сальто и встал на ноги, грациозный, словно танцор. Тем временем за его спиной мертвый Рыцарь рухнул на колени, наклонился и нырнул вперед, в колодец, приготовленный для Берна.

Граф повернулся и направил Косаль на Паславу. Рыцари шарахнулись в стороны, но не побежали, а схватились за мечи.

– Ну, выбирайте уже что-нибудь, – заговорил Граф с насмешкой. – Бегите или деритесь. Конец все равно один, а мне некогда.

Берн не считал себя ни особо умным человеком, ни уж тем более интеллектуалом и не любил брать на себя эту часть дела; думают пускай те, у кого это хорошо получается, например Ма’элКот или Тоа-Ситель. И все же один вопрос из разряда тех, которые обычно даже не приходили ему в голову, свербел у него в мозгу, пока он гонялся за двумя перепуганными Рыцарями Арго. А когда он небрежно и даже как-то рассеянно снес голову и третьему, вопрос окончательно обрел форму. Берн не догадывался, почему ответ на него так важен, но интуиция подсказывала ему, что это так.

Вот почему, догнав удиравшего во всю прыть Паславу, Берн отсек ему полноги, аккуратно перерезав коленный сустав, отчего маг, громко визжа, повалился на пол, а кровь пульсирующей струей забила из его рассеченной конечности, но убивать его не стал.

Вместо этого он схватил Паславу за бедро повыше культи и со всей силой своих магических мускулов стиснул ее так, что отверстие артерии закрылось и алая струя сменилась редкими каплями. Чтобы у мага не упало давление и кровь продолжала питать мозг, Граф поднял его и перевернул головой вниз.

Держа Чародея перед собой на вытянутой руке, Берн, прищурившись, глядел в его перевернутые глаза.

– Прежде чем умереть, ты скажешь мне одну вещь, – медленно произнес Берн, не в силах избавиться от нарастающего ощущения, что где-то что-то пошло катастрофически не так, – как именно Кейн узнал, что я приду сюда за этой сетью?

10

Полдень еще не настал, а на стадионе Победы уже яблоку было негде упасть. Обливаясь потом, люди сидели на каменных скамьях вплотную друг к другу, а те, кому не хватило сидячих мест, скорчились в проходах. Площадки перед дверями гигантских писсуаров тоже кишели людьми.

Имперский чиновник, на которого была возложена обязанность следить за порядком на стадионе, обильно потея и заламывая руки, приказал командиру констеблей запереть ворота. Потом он опустился на колени перед небольшой иконой Ма’элКота, стоявшей в углу его кабинета, и горячо помолился о том, чтобы на стадионе не случилось бунта.

Оказавшись перед запертыми воротами, первые ряды отпрянули от них, как черви от раскаленного кирпича. Люди устремились назад, но сделать это было не так просто, ведь вся улица Игр за их спиной и перпендикулярная ей Долгая были запружены желающими увидеть то, что будет происходить на стадионе.

Усиленная кавалерийская бригада принялась разгонять толпу с Дворянской улицы и с Королевского моста: по ним вскоре должен был проехать сам Ма’элКот.

11

Высоко над городом, в Железной комнате, Паллас Рил не обращала внимания на Рыцарей дворцовой стражи, которые суетились вокруг нее, одно за другим перенося кольца ее оков с каменного алтаря на дубовую раму, – точно так же она не обратила перед этим внимания на жалкие мольбы Ламорака о прощении. Под бдительным надзором Ма’элКота его приковали к такой же раме, что и ее. Но вот раму с Паллас накрыли серебряной сетью, обернули ее тело со всех сторон несколько раз. Этого она никак не могла не заметить: сеть полностью отсекла ее от Потока. Теперь, глядя на Ма’элКота, она видела просто мужчину, правда очень высокого и невероятно красивого, но никак не ходячий сгусток магической Силы, похожий на смерч, который два дня стоял рядом с алтарем.

А еще, едва Паллас оказалась отрезанной от Потока и мыслевзора, в ее тело вцепилась боль.

Тем временем Рыцари дворцовой стражи подхватили дубовые рамы с ней и с Ламораком так, словно то были носилки, и понесли их вниз, вниз и вниз по бесконечным лестницам, которые привели их во двор. Там уже собирался торжественный выход – процессия из сотен Рыцарей, акробатов, музыкантов и просто красивых девушек с гирляндами свежих цветов, стройных юношей с корзинами пирожков и сладостей, которые им предстояло бросать в толпу. Центром парадного шествия должна была стать огромная открытая повозка. На повозке, борта которой были увиты таким количеством цветов, что ни досок, ни даже колес под ними почти не было видно, стояли две надежно закрепленные металлические конструкции. К ним и прикрепили рамы с крестообразно распятыми на них Ламораком и Паллас, чтобы все могли их видеть.

Впервые за два дня сменив горизонтальное положение на вертикальное, Паллас едва не отключилась. Когда ясность зрения понемногу начала возвращаться к ней, она увидела двор, залитый противоестественно ярким светом, и Ма’элКота, который одним прыжком вскочил на середину повозки. С его появлением Рыцари, другие участники процессии и вообще все, кто был во дворе и даже наблюдал за сборами из окон дворца, радостно закричали и захлопали. Император тоже приветствовал толпу благодарными поклонами и счастливой улыбкой, которая вызвала новую бурю приветственных криков и аплодисментов.

Паллас и без мыслевзора видела, что Ма’элКот буквально питается энергией своего народа, его любовью, которая поднимает его над повседневностью. Его сомнения, угрюмая решимость, которую она видела на его лице все утро, внезапно исчезли без следа; здесь, в присутствии своих Детей, Ма’элКот почти затмевал солнце, источая мощь и божественную красоту.

Паллас посмотрела на Ламорака, на его избитое тело, распятое, как и ее собственное, на его закрытые глаза и лицо, сосредоточенное на собственной муке. Она взглянула на себя и увидела, что на покрывавшей ее белой льняной простыне, как раз над задубевшей от крови повязкой, уже проступили красные пятна. Потом она бросила взгляд на Ма’элКота, который в этот момент сделал знак слугам распахнуть ворота. Она хотела было вызвать мыслевзор, чтобы хотя бы отчасти восстановить ту безмятежность, которая служила ей надежной опорой все эти дни в Железной комнате, но натертые оковами запястья и лодыжки, мучительная боль в пробитом легком, которую причинял ей каждый вдох, суета вокруг работали против нее, не давая ей дотянуться до убежища.

Она была одна, и даже эхо неумолчной Песни жизни не доносилось до нее в этом одиночестве.

Ворота широко распахнулись, и лицо Ма’элКота как будто засияло собственным светом. Толпа снаружи приветствовала его появление громким согласным ревом.

12

Сидя высоко на трибуне стадиона, Король Арго смотрел вниз. В толпе под ним были рассеяны более тысячи Подданных Арго – взрослые и дети, все до одного с оружием. Они обрушатся на Серых Котов, как лавина с горы. В этот самый миг, пока он сидит, зажав обе ладони между подпрыгивающих колен, другие его Подданные входят в Старый город и рассредоточиваются по улицам, занимая стратегически важные места, чтобы обеспечить отступление, если оно, конечно, понадобится. Но оно не понадобится – в этом величество нисколько не сомневался.

Никакого отступления не будет.

К ночи город уже будет в его руках, и он преподнесет его Тоа-Сителю на блюдечке в обмен на… ну, скажем, на некоторые послабления.

Дрожь в коленях и трепыхание в желудке не имели никакого отношения к страху: нет, это был результат нетерпеливого ожидания. Лишь одно тревожило его, когда он щурился на неумолимо приближавшееся к зениту солнце.

«Куда, черт возьми, подевался Паслава? Он уже час как должен был объявиться. Кто без него будет контролировать толпу? Не хватало еще, чтобы уйма народу пострадала».

Снаружи, с улиц, окружавших стадион, несся неумолчный гул, похожий на рев урагана, – это пробовала голос та самая толпа.

13

Тоа-Ситель встретил процессию у южного конца Королевского моста. Группа Очей проложила ему путь сквозь толпу, а Император прервал процесс радостного приятия низкопоклонства своих Детей и сделал ему знак взобраться на повозку рядом с ним. Герцог так и сделал. Встав бок о бок с Ма’элКотом, он проорал тому на ухо – толпа ревела так, что своих мыслей и тех не было слышно, – что Кейна нигде не нашли. При входе на стадион обыскивали всех входящих и каждого, кто хотя бы немного подходил под описание Кейна, задерживали. Тоа-Ситель лично повстречался с каждым задержанным, но Кейна среди них не обнаружил. Кейн не входил на стадион и теперь уже не войдет, поскольку ворота опечатаны.

Ма’элКот наклонил голову и взглянул на Герцога. Внезапная тишина облаком окружила их двоих, хотя Герцог прекрасно видел, что толпа, запрудившая улицу, продолжала орать так же неистово и сладострастно, как и раньше.

Император улыбнулся и мягко сказал:

– Ты оговорился. Ты хотел сказать: Кейн не входил на стадион после того, как ты начал поиски. Верь Моему слову: он здесь.

14

– Та-ак, так, так-так-так, – зачастил Кольберг, не вынимая изо рта кончиков обкусанных до мяса пальцев.

Его сердце забилось в ускоренном маршевом ритме, кровь запела в ушах. В голове давило так, словно там выросла огромная опухоль, от которой лицо раздулось и покраснело, став таким же ядовито-розовым, как кнопка экстренного извлечения на пульте.

Бросив украдкой взгляд сначала через одно плечо, потом через другое на зеркальные маски полицейских за его спиной, Кольберг подался вперед и вгляделся в строчку с телеметрией Кейна, ползущую по темному экрану.

– Так, – сказал он снова. – Он проснулся. Двигается. Готовится к действию. Начать эфир!

15

Даже мелкие телеканалы на других языках, ютившиеся на неанглоязычных окраинах мира, передавали новости в изложении Джеда Клирлейка; на этих каналах размещалось очень мало рекламы и финансирования для ведения полномасштабной трансляции не было; денег хватало лишь на кратковременные обзоры, которые прерывали программу каждый раз, когда в Надземном мире происходило что-то новое.

Отчеты Клирлейка отличались предельной ясностью; другие телеканалы только кусали себе локти от зависти, наблюдая за характерной смесью эмоциональной вовлеченности и добродушной обходительности, – тем, кто слушал его, всегда казалось, что Клирлейк лично присутствовал при каждом событии, что он сам был игроком.

– А теперь вслед за нашим сообщением к нам в эфир снова вернется Кейн!

Автором сообщения была Студия: пользуясь возможностью бесплатного доступа к телеканалам всего мира, она гнала шестидесятисекундный ролик беззастенчивой саморекламы. Их слоган «Обновленное приключение: когда хочется быть кем-то другим» медленно погас на экранах всего мира, и трансляция началась.

Планета замерла.

На Таймс-сквер в Нью-Йорке пешеходы встали плечом к плечу, запрудив все пространство площади, и замерли, подняв голову к гигантским экранам. То же самое творилось в Токио, в Лондоне, в Йоханнесбурге, в Кабуле и в Нью-Дели… Счастливые обладатели наручных экранов останавливались там, где их застигла трансляция, и начинали смотреть, а прочие неслись по домам, заскакивая по пути в таверны или магазины, где можно было увидеть отрывки. Торговля замерла, биржа впала в ступор; весь авиатранспорт двигался на автопилотах по специально отведенным для этого полосам.

На всей Земле не было, пожалуй, ни одного человека, который не слушал бы затаив дыхание первую реплику внутреннего монолога Кейна:

Отчего это я всю жизнь только и делаю, что разгребаю за другими дерьмо?

16

Очко уборной тускло светлеет надо мной, пока я карабкаюсь по стенке шахты, потом наконец хватаюсь за него обеими руками, подтягиваюсь и высовываю голову, чтобы оглядеться. Уборная пуста, как я и ожидал. Очи, приставленные стеречь это место, наверняка слишком большие чистюли, чтобы лезть в шахту, куда улетает дерьмо, а значит, они просто открыли дверь, заглянули внутрь и ушли, уверившись, что здесь никого нет.

Оттолкнув сиденье, я вылезаю из дыры, с трудом сдерживая стон: все мое тело стонет и вопит о своих хворях и ранениях, больших и малых, начиная с глаз, которые мучительно зудят, и заканчивая коленом, которое разрывается от боли.

Клянусь Клинком Тишалла, я превратился в развалину. Видимо, сон в вонючем дерьме на дне туалетной шахты не способствует здоровью.

Хотя могло быть и хуже: не запрети Ма’элКот бои гладиаторов, так мне, глядишь, еще и на голову бы насрали.

В вентиляционные отверстия у стыка стен и крыши сочится дневной свет, и, судя по реву толпы на стадионе, Ма’элКот вот-вот выйдет на арену через боковые ворота.

Вентиляционные отверстия пробиты как раз в той стене, которая выходит на арену. Уборная гладиаторов расположена у самого выхода, так чтобы людям, идущим на смерть, не надо было далеко бегать в поисках места для опорожнения мочевого пузыря и кишечника, от страха стремящихся извергнуть все свое содержимое. Мне и самому сильно не по себе, когда я подхожу к лишенному дверей проему в стене и заглядываю прямо в ворота славы.

Но там оказывается темно и пусто – железные створки заперты, ход на арену перекрыт. Я возвращаюсь к вентиляции и подпрыгиваю, чтобы увидеть арену. Шуметь можно сколько угодно: двадцатитысячная толпа фанатичных поклонников Императора орет вокруг меня так, что здесь бомбу взорвать – как в борделе пукнуть, все равно никто не услышит.

Стена вокруг арены в этом месте толстая: чтобы хоть что-то разглядеть, мне приходится буквально ввинтиться в вентиляционное отверстие. Конечно, мне становится немного не по себе, когда я локтями и затылком чувствую толстую каменную кладку. С арены меня не увидят: полуденное солнце палит нещадно, и стена кажется беспросветно-черной.

Впереди я вижу ослепительный блеск в раме из черных камней – это лучи солнца отражаются от песка. За ними, если прищуриться, видна мозаика из нарядных платьев горожан – одевшись во все самое лучшее, они пришли на стадион и сидят теперь на трибунах плечом к плечу. Стоит им пошевелиться, и пестрая рябь пробегает по трибунам, точно кто-то взмахивает залатанным флагом.

Некоторое время я смотрю на зрителей. Одни явно нервничают, другие, похоже, злятся, но есть и те, кто искренне счастлив.

Не пройдет и часа, как многих из них не будет в живых.

Разумеется, среди тех, на кого я смотрю сейчас, немало и Серых Котов в штатском, и Подданных Арго. За них я не беспокоюсь: они здесь, чтобы драться.

Меня интересуют гражданские – интересно, есть ли среди них те, кто испытал нехорошее предчувствие, отправляясь сюда сегодня, те, кому не хотелось идти? Найдутся ли среди них такие, кто не удивится, когда вокруг начнется резня, но лишь подумает: «Я знал, что так будет» – и умрет с мыслью: «Надо было мне остаться дома».

И еще я задаю себе вопрос: сколько к вечеру в Анхане будет домов, где станут выть по покойникам?

Знаете, если бы все было наоборот и кто-то из тех, кого я люблю, умер бы сегодня из-за какого-то типа, который сделал бы то, что я буду делать сейчас, клянусь – я не знал бы ни сна, ни отдыха до тех пор, пока не нашел бы его и не задушил своими руками.

Но если за жизнь Паллас Рил придется заплатить дорогую цену: пожертвовать жизнью всех до единого мужчин, женщин и даже детей на этом стадионе, – я сделаю это без колебаний. И это еще не слишком дорого. И все же сначала я поторгуюсь – точнее, сегодня я буду торговаться до последнего, как никогда.

Наверное, возраст делает меня скуповатым.

Рев, от которого дрожит стадион, взмывает вверх еще на пяток децибелов, отвлекая меня от моих мыслей.

Прибыл Ма’элКот.

С ним явилась целая праздничная процессия из сотен ликующих людей в праздничных нарядах; высыпав на арену, они кружат по ней, бросая в зрителей на трибунах пригоршни монет и конфет, подбадривая зрителей, чтобы те пели вместе с ними гимн Ма’элКота «Король королей». В процессии есть и молодые девушки, но в основном это мужчины, причем большинство из них отнюдь не юнцы. За краской на их лицах я различаю кожу, выдубленную ветрами и солнцем, а их праздничные улыбки не в состоянии скрыть ледяные глаза профессиональных убийц – наемных солдат.

Итак, он подготовился.

Хорошо.

Толпа не расположена петь. Стоит только группе голосов то в одном, то в другом краю арены затянуть мелодию гимна, как их сразу гасит нарастающий нечленораздельный рев.

И тут из-за черной каменной рамки, ограничивающей мое поле зрения, выкатывается огромная повозка Парада Роз.

Она движется сама по себе, увлекаемая вперед одной только силой воли Ма’элКота. А вот и он сам – в центре повозки, стоит, уперев руки в боки и откинув назад голову, словно носовая фигура корабля, прекрасный, как мифический бог или легендарный герой. Для тех, кто только что присоединился к нашей истории, скажу: вон тот тип рядом с ним, в чудно́м коротком камзоле с кружевным гофрированным воротником, в панталонах с пряжками и высоченных ботфортах, – это почтенный Тоа-Ситель, Герцог Общественного порядка, или, иначе, глава Тайной полиции. Очень компетентный. И очень опасный. Видите, какое у него лицо – совершенно безразличное, хотя глаза так и шарят по трибунам.

Наверное, ищет меня.

Зря он сюда пришел; я-то надеялся, что он меня понял. Если его сегодня убьют здесь, то и величество, и все его Королевство окажутся в глубоком дерьме.

Ну да ладно, поздно теперь волноваться из-за величества. К тому же у меня свои дела. И эти дела едут на одной повозке с Ма’элКотом.

Как я ни стараюсь делать вид, будто не замечаю двух крестообразных рам, установленных на противоположных концах увитой цветами платформы, у меня это плохо получается – мой взгляд то и дело возвращается к ним. На одном кресте висит Ламорак, его поникшая голова покачивается при каждом толчке. Выглядит он как мертвый. Этого еще не хватало.

Он многое пропустит.

На другом кресте, в коконе серебристой сетки, висит моя жена.

В животе у меня становится так холодно, как будто я наглотался льда, онемение поднимается из кишок к груди, к сердцу, растекается по рукам и ногам, охватывает мозг. Я словно раздваиваюсь: один «я» лежит в каменной щели и думает, а второй «я» наблюдает за первым откуда-то из ледяной пустоты, слушая его мысли. Я не чувствую ударов своего сердца, только шипение в груди и ритмическое потрескивание в ушах, похожее на треск в радиоэфире, когда где-то рядом с радиоприемником ударяет молния.

Паллас не в забытьи. Она с тревогой озирается по сторонам, – видимо, то таинственное укрытие внутреннего мира, где она пребывала еще недавно, уже недоступно. На нее набросили белую льняную сорочку, и по всему ее переднему полотнищу, от груди до левого колена и ниже, тянется кровавая строчка. Красные капли падают с ее левой пятки в цветы у нее под ногами.

Да, этот крест, на котором она висит, может стать проблемой. Я не учел, что ее могут распять…

Может, я вообще плохо все продумал.

Зато Берна нигде не видать: уже хорошо, это значит, что его тело остывает на дне той ямы в глубине пещер. Жалко, конечно, что я сам не был там и не видел, как свет гаснет в его мертвых глазах, но ничего – с меня вполне достаточно знать, что я выжил, а он нет.

Ма’элКот разводит в стороны руки, огромные, точно пролеты моста, и тишина устремляется от него сразу во все стороны, точно ударная волна из эпицентра взрыва. Как будто Бог протянул с Небес руку и лично убавил громкость во всем мире.

Ма’элКот начинает говорить, обращаясь к своим собравшимся на стадионе Детям.

Будем считать, что это моя реплика.

Отталкиваясь от каменной кладки сразу локтями и коленями, я вываливаюсь из вентиляционного отверстия головой вперед. Правда, я успеваю ухватиться обеими руками за его край и потому не падаю кулем, а делаю в воздухе кувырок и приземляюсь на ноги.

Времени на раздумья больше нет, теперь даже дух перевести и то будет некогда. Да и о чем тут раздумывать: выбора все равно больше нет.

Крючками больших пальцев я зацепляюсь за пояс и не спеша выхожу на арену.

Итак, вот он, конец.

Я стою на песке, передо мной – последняя в моей жизни арена.

Двадцать тысяч пар глаз с любопытством устремляются ко мне: «А это что за идиот в черном? Что он тут забыл?»

И не только они, но и другие глаза, которых сотни тысяч, смотрят сейчас на меня прямо через мой мозг: вы, мои зрители, смотрите и ждете, что я буду делать. Многим из вас кажется, что вы знаете это заранее. Что ж, может, я и вас удивлю.

Кое-кто из ликующих ряженых на арене тоже замечает меня: их лица застывают, а руки тянутся к складкам одеяний, в которых припрятано оружие.

Я подхожу к ним не спеша, с дружелюбной улыбкой.

Золотистый песок арены хрустит под каблуками моих сапог. Солнце стоит высоко, из-за него по верхнему краю моего поля зрения я вижу расплывчатое красноватое свечение – это капельки пота блестят у меня в бровях.

Все мои сомнения, все вопросы, которые осаждали меня еще недавно, покидают меня мгновенно, словно голубки, которые по мановению руки фокусника вылетают из его шляпы. Адреналин поет свою песню у меня в крови, и эта мелодия так же привычна и утешительна для меня, как колыбельная для младенца. Удары пульса в ушах заслоняют все звуки, кроме мерного «хрруст… хрруст» у меня под ногами.

Меня увидел Тоа-Ситель: его лицо заметно бледнеет, губы двигаются. Он тянет за руку Ма’элКота, и голова Императора поворачивается ко мне угрожающе медленно, словно танковая башня.

Я иду к нему, чувствуя, как мою грудь наполняет какая-то неведомая мне прежде эмоция. Что это такое, я понимаю, только оказавшись почти рядом с ним.

Похоже, что это счастье.

Вот сейчас, в этот самый момент, я счастлив, как никогда в жизни.

Я смотрю на Паллас и вижу, что она тоже смотрит на меня, ее глаза полны ужаса.

На ее взгляд я отвечаю, медленно приподняв и опустив веки – так церемонно, что это уже похоже на поклон, – и губами шепчу то единственное, что я могу ей сказать: «Я тебя люблю».

Она тоже пытается просигналить мне что-то в ответ, что-то насчет Ма’элКота. Но я ничего не могу прочесть по ее разбитым губам, а потому и не пытаюсь – незачем отвлекаться.

Пора убивать.