Текст книги "Герои умирают"

Автор книги: Мэтью Вудринг Стовер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 49 страниц)

22

Вместе мы с трудом втаскиваем Ламорака вверх по лестнице. Таланн тоскливо смотрит нам вслед. Величество снова наливается краской, как тогда, в квартире, его глаза превращаются в подозрительные щелки, но Паллас говорит ему ласковое слово, и он тут же успокаивается. Мы проходим мимо Подданных, которые беззлобно подтрунивают над Томми, и углубляемся в развалины склада.

Мое здоровое плечо зажато в подмышке Ламорака как в тисках; Паллас поддерживает его с другой стороны и несет фонарь; я всю дорогу борюсь с едким разочарованием, которое гложет меня изнутри.

Надо же, похоже, она решила не давать мне шанса поговорить с ней наедине…

Наконец нам удается найти уголок, где еще сохранился целый кусок крыши и на нас не льет, – дождь снаружи еще барабанит вовсю. Паллас ставит фонарь на пол, который здесь давно превратился в труху: рухнувшие балки сгнили, обгоревшая древесина пропиталась водой, и в воздухе стоит едкий химический запах мокрого древесного угля. Мы находим относительно крепкое бревно и осторожно усаживаем на него Ламорака. Он случайно цепляет меня за поврежденную трапециевидную мышцу, я морщусь, у меня вырывается стон, и Паллас поднимает на меня взгляд. Между нашими лицами расстояние сантиметров в тридцать, не больше, – достаточно, чтобы она могла почувствовать мою боль…

– Ты ранен.

– Стрела из арбалета, – говорю я и пожимаю плечами. Я знаю, она терпеть не может этих мачистских штучек, когда я стараюсь показать, что мне совсем не больно, но ничего не могу с собой поделать – привычка. – Кость не задета, ничего страшного.

Наступает мгновенная пауза, заполненная жгучим, всепоглощающим стыдом. В ее глазах я читаю сомнение: она не знает, какую степень заботы она может себе позволить. Демонстрировать равнодушие ей не хочется, но и слишком поощрять меня она тоже боится. В общем, мы оба не знаем, что сказать, и я отпускаю ее с крючка моего взгляда, – в конце концов, в этот момент мне и самому так же неловко, как и ей.

– А что стряслось с величеством? Он что теперь, твой цепной пес?

– Я… э-э-э… – Она пожимает плечами, прячет глаза, но все-таки продолжает: – Я не знала, можно ли ему доверять. Слишком большая ставка на кону…

– Ты что, заколдовала его, что ли? – недоверчиво спрашиваю я.

Тихо-тихо она отвечает:

– У меня не было выбора.

– Да нет, у тебя он как раз был, – возражаю я. – Это у величества его теперь нет.

Искорка гнева, которая все еще жжет меня изнутри, внезапно разрастается в настоящий костер, топливом для которого служат ее былые нотации, – сколько я их в свое время от нее выслушал.

– Черт, не ты ли твердила мне, что это у меня нет принципов?

– Знаешь, наверное, ты прав, Кейн, – распаляется она, и ярость заставляет ее забыть про стыд. – Надо было мне поступить по-твоему: просто убить его на месте, и дело с концом.

– Паллас…

– Ты хочешь знать разницу между нашими методами? Хочешь? – выплевывает она мне в лицо. – Заклинание выветривается – через день-другой он о нем и не вспомнит. Чего не скажешь о смерти: мертвый – это уже навсегда. Я выяснила, что он доносчик у Тоа-Сителя. Как бы на моем месте поступил ты?

Величество водит шашни с Очами? Значит, Кирендаль была права… Тихим, ровным голосом я говорю:

– Вот как?

Но Паллас слишком хорошо меня знает; ее гнев тут же угасает, и она устало опускает плечи.

– Не вздумай, Кейн; он мне еще нужен. Ты понял?

С такого близкого расстояния я вижу, как лихорадочно блестят ее глаза с ярко-красными прожилками сосудов, какие тени залегли под ними, как запали щеки. Она так устала, что едва держит глаза открытыми, и у меня сразу пропадает охота ссориться.

– Ты когда высыпалась в последний раз?

Она раздраженно встряхивает головой:

– Я сплю понемногу, час-другой, когда выдается случай. К утру я буду готова перевести токали в другое место; когда закончу с ними, тогда и отдохну, у меня будет время. – Она уже успокоилась; мы с ней так привыкли орать друг на друга, что гнев гаснет так же легко, как и вспыхивает. – У тебя тоже видок не очень; тебе и самому не мешает поспать немного.

Я поворачиваюсь к Ламораку и как будто гляжусь в зеркало, – похоже, он не меньше моего удивлен ее словами. Мы оба начинаем говорить одновременно: завтра? Перевести токали? Она что, спятила?

– Прекратите! – бросает она нам, снимает плащ, складывает его в подобие подушки и усаживается на него на пол. – Сколько, ты говоришь, я уже офлайн? Четыре дня?

– Да, – неохотно подтверждаю я. Мне не хочется потакать ей в ее затее.

– Значит, даже с поправкой на твою неуверенность и на обычную погрешность в подсчетах у меня есть двадцать четыре часа как минимум. Этого хватит, чтобы вывезти их из города и отправить на побережье, где они будут в безопасности.

– Но это слишком рискованно, – с сомнением в голосе возражает Ламорак.

– Чертовски рискованно, – соглашаюсь я. – Ты и так уже слишком далеко зашла. А вдруг что-то пойдет не так? Что, если тебя поймают? И ты войдешь в тот самый исчезающе малый процент – один из миллиона, кажется, – тех, кто пробивает нижний предел границы? Ты разве не помнишь, что… – условия контракта буквально затыкают мне рот, – что… это… с тобой сделает? Что ты почувствуешь, когда все начнет расплываться? Откуда ты знаешь, как долго после этого ты будешь оставаться в сознании? – Я развожу руками, не зная, как еще передать то чувство удушья, которое охватывает меня при одной мысли об этом. – Сколько ты еще сможешь визжать?

– Там, в подвале, тридцать шесть человек, – терпеливо, со спокойной решимостью отвечает она мне. Таким тоном она всегда заканчивала наши споры: «Я уже все для себя решила, незачем сотрясать воздух понапрасну». – Ни в чем не повинных. Которых предадут жестокой смерти, если я их брошу.

– А ты не бросай. Спаси их. Но сделай это онлайн, ясно? Тебе ведь за это платят?

– Думаешь, я стараюсь сейчас ради денег?

В ее глазах снова вспыхивает гнев, такой яростный, как будто она сейчас вскочит и пойдет махать кулаками, но она гасит его усилием воли.

– Кейн, ты же хорошо меня знаешь. – Она устало разводит руками. – Поверь мне, я понятия не имею, как это сделать – вернуться онлайн, я имею в виду. Это ведь все из-за того заклятия? Вечного Забвения, да?

Я киваю:

– Там так считают.

– Я могу отменить его, но лишь для одного человека зараз. Я просто касаюсь его – или ее – плеча и говорю: «Ты меня знаешь», как я только что сделала с Таланн. Но кого я должна коснуться, чтобы вернуться онлайн?

«Меня! – вопит простодушная часть моего мозга. – Коснись меня!» Если бы это решало все проблемы!

– Разрушь само заклятие, – говорю я. – Отмени его, и дело с концом. Причем чем раньше, тем лучше. Никто ведь не знает наверняка, сколько тебе еще осталось.

Паллас мотает головой:

– Я не могу. Вечное Забвение помогает мне делать то, что я делаю сейчас. Оно скрывает любые следы моей магии, позволяет мне пройти под покровом Плаща мимо лучших адептов этой планеты и остаться незамеченной. И не забывай, что есть Берн, который знает меня в лицо и знает, что я – это и есть Шут Саймон. Стоит мне убрать заклятие, и они с Ма’элКотом сразу поймут, кого они ищут. И сколько, ты думаешь, я протяну, как только это станет известно Ма’элКоту?

– Дольше, чем ты протянешь с заклятием!

– Но на кону стоит не только моя жизнь, – говорит она спокойно.

– А что, если они найдут способ обойти и это заклятие? Ма’элКот не просто чертовски умен, он могуществен, как я не знаю что. Ты надеешься, что он никогда не додумается до противодействующего заклинания, надеешься, что заклятие Вечного Забвения будет защищать тебя всегда, а тем временем…

– Это меня совсем не волнует, – перебивает она меня и встряхивает головой. – Человек, который придумал само заклятие и единственную надежную защиту от него, сидит сейчас в подвале вместе с другими, и он точно не собирается продавать свое изобретение Ма’элКоту.

– Так от него есть защита? – вдруг вмешивается в разговор Ламорак с таким видом, будто ему и правда очень интересно, но он почему-то предпочитает выдать свой интерес за простое любопытство. – И какая же?

– Серебряные сетки, под которыми Коннос прятался сам и прятал свою семью, – отвечает ему Паллас. – Помнишь, прямо перед тем, как…

– Я помню, – с нажимом говорю я. – И знаешь что? Это уже не новинка. Ма’элКот уже вовсю пользуется этим способом. Гребаный Аркадейл пытал Ламорака в костюме из такой сетки. Расскажи ей.

Он бледнеет и смотрит на нее пристыженно, – наверное, ему не очень-то приятно вспоминать о Театре Истины.

– Это правда, – говорит он. – Как я ни бился, ни одно мое заклинание не могло сквозь нее проникнуть.

Паллас мрачно кивает и ненадолго задумывается.

– Ничего удивительного. Коннос ведь выполнял иногда заказы правительства.

Горло у меня горит так, словно я глотнул кислоты.

– Но ты все равно продолжаешь настаивать.

– Они еще не нащупали связь между этими двумя явлениями, – говорит Паллас. – они пока не поняли, что сетка может помочь им искать Шута Саймона. Через день-другой они, конечно, и это поймут. Но мне-то нужно всего двадцать четыре часа. Так что стоит рискнуть.

– Ты что, сдурела?

– Токали… – начинает она.

– Да срать я хотел на твоих токали!

– Вот именно. Иного я от тебя и не ожидала. В этом и есть проблема.

Жжение в горле разрешается нечленораздельным рыком.

– Чер-рт! Черт, черт, черт!

Я делаю круг по разрушенному полу и, справившись со своим норовом, возвращаюсь к ней. Можно продолжать разговор.

– Ламорак, ну хоть ты ей скажи. Все, что исходит от меня, она воспринимает в штыки, о чем бы ни шла речь.

– Кейн, ты и сам знаешь, что это неправда. Это просто ребячество с твоей стороны, – говорит Паллас, а Ламорак морщится так, словно, задумавшись ненароком слишком сильно, надорвал свою красивую головку.

– Кейн, я… э-э-э… – начинает он медленно и тихо. – Прости меня, но тут я соглашусь с Паллас.

– Что?

– У нее есть право следовать велению своего сердца, разве нет? – заявляет этот образец добродетели, и они с Паллас обмениваются такими умильными щенячьими взглядами, что мне немедленно хочется отшлепать их обоих. – Я на ее стороне, и я помогу ей, чего бы мне это ни стоило.

Очень медленно я опускаюсь на пол: боюсь, что голова моя не выдержит и лопнет, если я буду двигаться слишком резко. Из желудка поднимается волна горечи. Невероятно. Просто невероятно: после всего, что я сделал, через что прошел, я все же теряю ее.

Ведь я знаю, я вижу, я чувствую это нутром – другого шанса у нее не будет.

Черт с ним, с Ламораком, черт с их романом – это я выдержу, перенесу, привыкну, лишь бы она жила где-то и была счастлива. Я справлюсь. Но вот чего я не вынесу, так это сознания того, что ее больше нет в мире, что ее жизнь погасла, как фитилек свечи на ветру, что я никогда больше не увижу ее, не коснусь ее, не поглажу по непокорным волосам, не смогу ощутить тонкий аромат ее кожи – никогда.

Паллас спрашивает:

– Это портит тебе Приключение, да? – Тон у нее подозрительный, как раньше.

Я поднимаю голову и гляжу ей прямо в глаза:

– Не понял.

– Чего уж тут не понять. Ты же из-за этого так расстроился? – говорит она, тыча в меня пальцем. – Тебя послали, чтобы ты спас меня, а я не хочу, чтобы меня спасали, и это уменьшает твой процент от прибыли.

Я сижу тихо, пытаясь найти хотя бы уголек того гнева, который должны были воспламенить во мне ее жестокие слова, но ничего не нахожу.

В моей груди пустыня, остывшее пепелище и горькое чувство поражения.

– Паллас, ты можешь мне верить или нет, дело твое, – с трудом ворочая языком, отвечаю я. – Но меня послали сюда не затем, чтобы я спасал тебя. Мне всего лишь разрешили спасти тебя, но только заодно, в свободное от основного задания время. А так им скорее выгодно, чтобы ты умерла, – история от этого только выиграет, в ней добавится драматизма.

Паллас отодвигается от Ламорака. Что-то в моем тоне зацепило ее, она знает, что я кто угодно, но только не враль. И она садится так, чтобы он не мог дотянуться до нее рукой, и замирает, сдвинув брови.

– Объясни, – просит она почти шепотом.

Я пожимаю плечом и встряхиваю головой:

– Ты никогда не спрашивала себя… никогда не задавалась вопросом, почему тебе позволяют бороться здесь с правительством, которое в общих чертах очень похоже на наше?

Она смотрит на меня озадаченно:

– Но я не борюсь с правительством. Я всего лишь пытаюсь спасти нескольких человек от смерти.

– Ты мешаешь Ма’элКоту, выставляешь его на посмешище. Его власть над элитой держится почти исключительно на их страхе перед его всемогуществом. И тут приходишь ты, и оказывается, что он при всем своем могуществе не может тебя поймать.

Она встревоженно хмурится:

– Но я не хочу свергать Ма’элКота. Если на то пошло, он прав… – Ее рот изгибается в жалком подобии улыбки. – Актири действительно представляют величайшую опасность для его Империи. Просто он поймал не ту Актири, вот и все.

Я медленно качаю головой и не могу сдержать горькой усмешки:

– Если бы ты знала, как ты сейчас права.

– Не понимаю, – говорит она, озадаченно сведя брови.

Но вот непонимание в ее глазах уступает место сомнению, затем удивлению и, наконец, беспримесному ужасу.

Одними губами она спрашивает:

– Ты?

Дурак, дурак, черт побери, какой же я дурак! Как я мог забыть, что она такая умная? Опровержения, протесты, отрицания бурей проносятся у меня в голове, но не успевают сорваться с губ: Паллас протягивает ко мне руку, ее ладонь, сухая и теплая, ложится мне на запястье, и это прикосновение проходит через меня, как электрический разряд, перехватывая мне горло, останавливая дыхание и даже сердце.

– Кейн… – шепчет она. – Господи, Кейн, скажи мне, что я ошиблась, что ты имел в виду совсем не это.

– Таков договор, – несчастным голосом говорю я. – Я обещал это сделать, а за это мне разрешили прийти сюда и попытаться спасти тебя.

Она сидит передо мной, оглушенная, ослепшая от ужаса, потрясенная до глубины души.

– Вторая Война за Престол… и это еще в самом лучшем случае; это если ты не погибнешь страшной смертью, а шансы на это исчезающе малы… Кейн, я этого не стою…

Набравшись храбрости, я кладу руку поверх ее ладони и сжимаю ее:

– Стоишь. Ты стоишь всего на свете.

Я вижу в ее глазах слезы, и мне хочется найти такие слова, чтобы она поняла, как она бесконечно дорога мне, но она тут же мотает головой, стряхивая слезы, отказываясь слышать меня, понимать, отказываясь от собственной ценности и жизни.

– Это последний шанс, здесь либо пан, либо пропал, либо жизнь, либо смерть, – говорю я. – Я боролся… я пытаюсь оставить позади всю эту часть моей жизни, но они не дают мне…

– Надо было раньше, – шепчет она. – Теперь они никогда тебя не отпустят.

Ламорак уже давно переводит взгляд с нее на меня и обратно, и тут электрическая искра понимания наконец прошибает ту кашу у него в голове, которую он ошибочно принимает за мозг.

– Ты подписал контракт на Ма’элКота? – выпучив глаза, выдыхает он. – Забодай меня коза… У тебя же нет шансов!

Конечно, он прав. Я и сам так думаю, но слова не идут у меня с языка, потому что только что, вот прямо сейчас, глядя на его избитое лицо с синяками и кровоподтеками, я ощутил, как в голове у меня точно лопнула ледяная корка, сковывавшая мой мозг. Сверкающие осколки посыпались с тихим звоном и холодят мне спину, так что по ней бегут мурашки, а волоски на руках встают дыбом. Но осколки уже не лежат на месте, а складываются в совсем новую картину, о которой я даже не думал до сих пор, и каждый кусок встает на свое место с тихим «клик», как будто язычок ходит в хорошо смазанном замке.

Забодай меня коза – многие говорят так, когда испытывают разочарование, гнев или сильное удивление, но дело в том, что именно такую фразу я слышал совсем недавно.

От Берна.

«Клик».

Я слышу голос величества, он говорит: «Кто-то ее сдал…»

И снова «клик», на этот раз увереннее, громче.

Второй «клик» приходит из воспоминаний Паллас, которые я разделил с ней: Ламорак у окна, солнце подсвечивает его безупречный профиль, пока он зажигает огонек, чтобы закурить. Заклинание простенькое, незначительное, но его силы как раз хватает на то, чтобы подать кому-то снаружи знак. И его слова потом: «Пожалуйста, поверь – я не хотел, чтобы так случилось. Прости меня, Паллас. И вот чем приходится платить».

И наконец последний, важнейший фрагмент встает на свое место, и не с тихим «клик», как все остальные, а со страшным тяжелым стуком, с каким, наверное, падал когда-то нож гильотины.

Сам Ма’элКот рокочет из глубины моего живота: «Я обнаружил, что два агента, независимо друг от друга идущие к одной цели, достигают ее быстрее, чем один, – их подгоняет соперничество».

Тр-рах.

Я поднимаю глаза на этого мертвеца и говорю:

– Ты. Это ты.

Он каменеет. В моих глазах он явственно видит свою смерть, но не понимает почему.

– Кейн… э-э-э… Кейн? – мямлит он. – Паллас, в чем?..

Она повисает у меня на руках, но я высвобождаюсь и встаю. Ее слова долетают до меня из несказанной дали:

– Кейн? Что-то не так?

Но ее голос заглушает ураган, который ревет посреди пропасти, вдруг раскрывшейся в самой сердцевине моей души; его рев заполняет мою голову, рвется наружу, пока весь мир вокруг меня не наполняется ненавистью.

Я делаю к Ламораку шаг, одновременно пытаясь найти голос, чтобы объяснить Паллас, в чем дело. Я должен сказать Паллас…

– Это Ламорак.

Я не узнаю свой голос: во рту у меня точно мелют каменные жернова – бесстрастно, размеренно. Никакой крик, визг, вопль и даже стон гнева не в состоянии передать, что я чувствую сейчас. Этот вихрь у меня в голове как будто выдул из меня способность словами выражать свои мысли.

– Это он. Это же он…

Вдруг многоцветное прозрачное сияние окружает лицо Ламорака, и бревно, на котором он сидит, и фонарь, и стены, и Паллас, которая в страхе тянет ко мне обе руки. Я прыгаю к ней, чтобы коснуться и замкнуть между нами цепь, но моя отчаянная попытка утащить ее с собой ничем не заканчивается, мои протянутые руки проходят сквозь ее ставшую бестелесной грудь, а я, захлебываясь от рвоты, падаю на Трансферную платформу в Кавее, просмотровом зале Студии Сан-Франциско. Один.

23

Я стою на четвереньках, вцепившись пальцами в бесшовный черный пластик, прохладный и гладкий. Меня трясет так, что я не могу встать, но, поднимая голову все выше и выше, я скольжу глазами по рядам первоочередников, безликих под пустыми пластиковыми масками индукционных шлемов, пока мой взгляд не упирается в зеркальный блеск панелей зала техподдержки.

Я в агонии, но здесь, на Земле, где меня не душит, не затыкает мне рот проклятый контракт, я наконец выговариваю имя. Ничего другого не идет у меня с языка.

– Коль…

24

– …берг, – заканчивает Хари, и его охватывает то чувство невыразимой утраты, которое приходит к нему всякий раз, когда Приключение обрывается и он оказывается на Трансферной платформе в Кавее, совсем один, не связанный узами единства ощущений с миллионами.

Но это знакомое чувство, и оно проходит без следа, канув в океан его бессильной ярости, его бушующей злости, которая, не находя себе иного выхода, обращается против самого Хари и грызет его сердце.

Так близко – он был так близко. Если бы он не отходил от нее там, во время разговора, если бы не шагнул к Ламораку, если бы он оказался на секунду быстрее, если бы колено не подвело его…

Она была бы здесь, рядом с ним, сейчас.

Она была бы спасена.

Он знал, и от этого ему было особенно горько: несколько мгновений назад он держал ее жизнь в своих руках, но упустил, выронил. Первое время он не мог думать, почти ничего не видел и не ощущал, кроме привкуса пепла во рту и ошеломляющего чувства провала.

Все его раны, старые и новые, напомнили о себе, пока он с трудом поднимался на ноги: ныл огромный синяк на плече, оставленный хваткой Берна, горело распухшее колено, рваная рана трапециевидной мышцы запускала огненные щупальца лихорадки в шею, ломило новый тугой шрам залеченного разрыва на внутренней стороне бедра, саднили бесчисленные кровоподтеки, шишки и синяки от падений, прыжков и ударов окованными железом дубинками. Но не они лишали его сил и возможности дышать, выжимая воздух из легких, а горечь потери, которая пронзила ему сердце, как невидимый кинжал, заставляя его содрогаться с каждым толчком.

Но постепенно сквозь дымку боли, застлавшую его мозги, начали проступать вопросы. Как он здесь оказался? Почему его отозвали?

Что, черт возьми, происходит?

Актеров никогда не выдергивают из середины Приключения, вообще никогда. Кольбергу пришлось запросить специального разрешения у гребаного Совета недобитков-управляющих, чтобы выдернуть его прямо из середины «Слуги Империи», – так чем он оправдает свою выходку теперь?

Зачем было вообще отправлять его туда, если ему с самого начала никто не собирался позволить победить?

Он снова посмотрел на огромное зеркальное стекло отдела технической поддержки и развел руки. Ему хотелось, кричать, орать, выплеснуть свой протест в диких звуках, но с губ сорвался лишь хриплый шепот:

– За что ты так со мной?