Текст книги "Герои умирают"

Автор книги: Мэтью Вудринг Стовер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 49 страниц)

7

В тот день Хари провел с Дунканом много времени; больше его нигде не ждали. Возвращение в Анхану Кольберг запланировал на завтрашнее утро, а до тех пор у Хари оставалось всего одно обязательство перед Студией: интервью с ЛеШаун Киннисон в ее программе «Сказки драконов».

Отцу и сыну было о чем поговорить. Хари не раз доводилось слышать от других мужчин, что те сближались со своими отцами, когда сами уже становились взрослыми, то есть лет в двадцать или даже позже. Но у него такой возможности не было: сначала Дункан сошел с ума, а потом начался его, Хари, стремительный карьерный взлет. Прошлого, конечно, не вернуть, и упущенного не наверстать, и все же в тот день Хари впервые понял, каким видели Дункана его студенты тридцать пять лет тому назад.

Он, конечно, понимал, что дальше начала им с отцом не продвинуться: слишком долго он ждал. Болезнь Дункана необратима и усиливается день ото дня.

И все же они провели вместе весь день, ища ответ на вопрос: как Хари и Шанне спастись от молота, который навис над ними и вот-вот обрушится им на головы. В тот день Хари пришлось дать немыслимое количество автографов, пообещать килограммы кокаина, и все ради того, чтобы ему дали побыть с отцом, а медбрат, обходя палаты с инъекциями, проходил мимо.

Ясность сознания то возвращалась к Дункану, то снова покидала его – таково было обычное действие лекарств, – и Хари выслушал немало отцовских фантазий на тему прошлого, той жизни, которая была у него до декастации и в первые годы после, когда еще не умерла мать и они жили одной семьей. В бреду Дункан то заставлял Хари отвечать урок геометрии, то посылал измерить температуру матери. Хари даже испугался того, как легко ему далось это погружение в отцовские фантазии, как точно он соответствовал малейшему его желанию.

Дункан тоже это заметил и заговорил об этом в момент очередного просветления:

– Ты хорошо подыгрываешь, Хари, без усилий… Конечно, я сам вбил это в тебя. Пока ты был мал и не мог дать мне сдачи, я часто пускал в ход кулаки, я помню… Твое умение играть принесло тебе богатство и славу, а теперь оно тебя и убьет. Понимаешь, ты так хорошо делаешь то, чего от тебя ждут, что никто уже и не помнит: ты не обязан. Никто не обязан все время делать то, чего от него ждут. Ты обманул их, заставив думать, что ты и есть Кейн; ты даже себя обманул и сам в это поверил. Но проблемы не всегда надо решать кулаками, Хари. Так делает Кейн. И там, в офисе Председателя, тоже был Кейн. Председатель обидел тебя, Хари, и твоей первой реакцией было избить его до бесчувствия голыми кулаками, но это не твоя реакция, а Кейна, единственный способ, который он знает. Ведь у него нет выбора.

– А у меня что, есть? – вздохнул Хари и пожал плечами.

– Конечно. Способов сколько угодно, Хари, а ты слишком умен, чтобы попасться на такую примитивную наживку. Не дай себя обмануть, парень. Пусть весь мир думает, что Кейн – это ты и что ты сам в это веришь. Но это неправда. И никогда не было правдой. Тебе по роли положено смотреть прямо в глаза обстоятельствам?

Хари неловко заерзал:

– Ну, в общем, да…

– Значит, брось. Притворяясь Кейном, ты притворяешься, будто ты меньше, чем ты есть. И что мир хуже, чем он есть. А значит, ты обманываешь себя так же, как оптимистка Поллианна. А знаешь, зачем ты это делаешь? Чтобы оправдать свое поражение. Но ты не можешь потерпеть поражение. Не сейчас. Ставки слишком высоки.

– Ну и что мне делать? Как поступить? – устало вздохнул Хари. – Меня обложили со всех сторон.

– Во-первых, перестань ныть. Во-вторых, прекрати обманывать себя. Пусть Председатель думает, что ты – это Кейн, пусть так думает Император, кто угодно, но только не ты сам. В этой роли ты дошел до края. Люди уже двадцать лет смотрят твои Приключения, и никто до сих пор не знает, что ты не только сильный, но еще и умный. Начинай делать свои крохотные шажки, Хари, – дюйм за дюймом, к свету. И верь, что если ты будешь упорно идти своим путем, то рано или поздно окажешься там, откуда до цели останется всего один бросок. Ты знаешь своего врага, но он-то тебя еще не знает. Кольберг думает, что он в безопасности, пока ты не можешь дотянуться до него руками.

– Пап… ты… э-э-э… тебя послушать, все так просто… – сказал Хари, покачав головой.

– Может, так и есть, – просипел Дункан. – Знаешь, если я чокнутый, то это еще не значит, что я всегда не прав.

Он перекатил голову набок и стал смотреть в окно.

Скоро он заговорил – рассеянно, словно издалека:

– Можно же человеку… немного гордиться… единственным сыном.

Хари тяжело сглотнул и часто заморгал – в уголках глаз вдруг стало горячо и влажно.

– Значит, – заговорил он, – мне надо подумать, кто может взять мою сторону в этом деле и кто настолько силен, чтобы Студия не могла просто вытереть об него ноги и пойти дальше.

Потом они еще поговорили; было уже далеко за полдень, когда Хари поехал домой. В такси он набрал личный номер Марка Вайло, и коротышка-Бизнесмен ответил:

– Хари! Какие новости, малыш?

– Марк, у меня есть к тебе просьба. Большая.

– Проси чего хочешь, парень. Ты так мне помог. Она подписала контракт на «Зеленые поля» сегодня утром…

– Она еще с тобой?

Вайло покачал головой:

– Нет, улетела на Кауаи. А что?

– Это и есть моя просьба, – ответил Хари. – Устрой мне аудиенцию с Шермайей Доул.

– Это просьбишка, малыш, – сказал Вайло и широко ухмыльнулся. – Немолодая вдовушка на все готова, смекаешь?

Хари сделал глубокий вдох. «Короткими шажками к свету», – напомнил он себе.

– Тогда, может быть, сегодня?

8

Саржевый костюм Берна ярко алел в толпе серых кожаных мундиров. В караульной башне моста Рыцарей на стороне Старого города собралось около двухсот мужчин одинакового сложения и роста – все столичное подразделение Серых Котов.

Угрюмая решимость стерла с их лиц следы ночных попоек и грубых забав. Все знали, что вскоре им предстоит снова сразиться с Шутом Саймоном; каждый помнил тех шестерых, кого зарезали в неудачном рейде шесть дней тому назад; каждый потерял тогда товарища, а то и закадычного друга.

И каждый поклялся, что отомстит.

За спиной Берна стояли те, кого он называл своими Кошачьими глазами, – четверо самых храбрых и уравновешенных его парней в капюшонах с серебряной сеткой. Способ охоты на Шута Саймона, придуманный им с подсказки Ламорака, был прост: один парень в сетке пойдет с каждым прайдом и будет называть альфе всех, кто встретится им по пути. Если Ламорак не обманул и сетка действительно защищает от всяких там Плащей и прочих магических штучек, затемняющих ум, то рано или поздно один из Кошачьих глаз заметит человека или людей, которых альфа просто не будет видеть. Ну а тогда невидимок останется только окружить и разоружить – обычное для Котов дело.

– Адепт нужен Императору живым, остальные могут умереть, – незатейливо объяснил Берн своим людям.

При всей своей простоте инструкция была хорошо продумана, ведь после, когда все кончится, Берн должен будет иметь возможность честно сказать Ма’элКоту, что не отдавал приказа убивать всех подряд. Ну а если парни сами слегка выйдут за рамки, что ж, их тоже можно понять: унижения и потери прошлой недели не могли не вывести их из равновесия, вот они и пересолили чуток, что же тут удивительного? Да и разозлились порядком: на той неделе каждый потерял друга, такое обязательно надо выместить на ком-то… В глубине души Берн страстно надеялся, что кем-то окажется Кейн.

Берн был уверен, что Ма’элКот потому не может поговорить с Кейном, что тот переметнулся на сторону Шута Саймона – а может, он сам и есть Шут – и волшебный туман, который расстраивает все планы Императора, защищает от него Кейна. Именно поэтому Берн оставил при себе одного парня с сеткой: пусть у него тоже будет Кошачий глаз на случай, если он встретит Кейна теперь, когда волшебная Сила Ма’элКота переполняет его почти до оргазма…

А если ему повезет, то и Паллас Рил окажется рядом. Тогда, в Крольчатниках, она не только улизнула от его людей, но еще и унизила их. Так, может, сегодня все сложится иначе и ее возьмут. Точнее, возьмут их обоих.

Он так размечтался, что его губы изогнулись в улыбке, пока он давал инструкции Котам.

– Охраняйте Кошачьи глаза. Шут Саймон будет в первую очередь бить именно по ним. Если Кошачий глаз все же погибнет… – гневный взгляд Берна скользнул по лицам собравшихся, – значит тот, кто окажется рядом, возьмет его капюшон, наденет и станет новыми Глазами прайда. Теперь Шут Саймон от нас не уйдет, хватит одного раза. Чтобы выжить, ему придется побить в открытой схватке нас всех.

И Берн устремил взгляд на стену, где красовался рисунок, сделанный красным мелком: рогатая рожица с кривой ухмылкой. Вообще-то, ее нацарапал сам Берн за пару минут до того, как в башне начали собираться Коты, и цель у него была поучительная.

– Смотрите, – мрачно сказал он и потянулся к рукоятке Косаля. – Вон он, здесь, пялится на нас со стены. Насмехается над нами.

И он медленно потянул меч из ножен. Едва ладонь Берна легла на рукоять, как воздух наполнился знакомым пронзительным воем, от которого у всех, кто был рядом, вмиг заломило зубы. Берн потянулся мечом к стене и уткнулся острием в камень рядом с граффити так, словно измерял расстояние между собой и рисунком.

– Вот наш ответ.

Одним стремительным движением могучего запястья Берн очертил Косалем окружность с центром в той точке, куда вонзилось острие клинка: прием дегаже срезал верхнюю часть камня. Плоской стороной меча Берн подбросил каменную лепешку в воздух и ловко поймал левой рукой, а потом поднял над головой так, чтобы все Коты видели изображение Шута Саймона.

– Глядите, – сказал Берн.

Усилием воли вызвав колдовскую Силу Ма’элКота, он так сдавил камень в ладони, что тот затрещал, как ломающиеся кости, и превратился в крошку, которая тонкими струйками стекла на пол меж пальцев Берна.

Коты встретили эту демонстрацию могущества молчанием, в котором было больше ярости и силы, чем в любых приветственных возгласах.

Берн сказал:

– История Шута Саймона закончится сегодня поражением и кровавой смертью. По местам.

И пока Коты разбивались на прайды и тихо покидали башню, каждый молча обещал себе, что сделает все, лишь бы клятва Берна стала правдой.

9

– Э-э-э… дамочка? – Сиплый голос хозяина баржи раздался откуда-то из-под крышки люка, а пары спиртного обдали ее раньше, чем она поднялась по веревочной лестнице. – Пойдите-ка сюда, взгляните на это…

Паллас встала, испытывая боль в каждом суставе. «Дамочкой» хозяин баржи звал только ее. Все остальные, включая Таланн, звались у него просто «эй, ты»; он сразу предупредил, что не желает знать их имен.

Недавно нанятая команда отлично поработала внизу, в несколько слоев выстлав дно поддонами для перевозки грузов, так что получился настил толщиной около восьми дюймов, под которым плескалась трюмная вода. Матросы отскребли от грязи переборки, повесили лампы и вообще сделали трюм пригодным для временного пребывания людей.

Среди токали попадались такие, кто из-за высокого роста то и дело ударялся головой о бимсы; да и те, что пониже, неуютно чувствовали себя в тесном пространстве, под низким потолком, поэтому почти никто не ходил по трюму. Люди сидели кучками, по семьям, и все как один смотрели на нее широко открытыми, испуганными глазами. «Как обычно», – мелькнула у нее непрошеная, ворчливая и обиженная мысль.

Сейчас она выберется на палубу, а они начнут спрашивать друг у друга, что случилось, и распространять тревожные фантазии о том, что творится там, наверху, в солнечном мире; потом кто-нибудь один наберется смелости и подойдет с этим вопросом к Таланн. Та заверит его, что все в полном порядке, с этим он вернется к своей семье, и все начнется сначала.

Час тому назад Паллас провела на борт последнюю группу из Промышленного парка, а с ними Таланн, укрыв всех одним Плащом. Ламорак предпочел остаться с Подданными, и Паллас не стала спорить. Величество и его люди спрячут его и позаботятся о нем лучше, чем сможет она сама, да и от солдат Императора защитят, возникни такая необходимость. Теперь, когда все были на борту, оставалось лишь дождаться очереди на выход, когда баржа покинет гавань и пойдет вниз по реке. Капитан подкупил портовое начальство, и те передвинули его очередь повыше, так что ждать оставалось всего около часа.

Паллас нужно было одно – вывезти токали из города и отправить их вниз по реке. Там она покинет баржу и пешком вернется в Анхану, где найдет способ отменить заклятие Вечного Забвения и войти онлайн, прежде чем начнется амплитудный распад. В город надо вернуться на тот случай, если Студия все же приготовила ей протокол автотрансфера и теперь ждет подписи ее транспондера; вовсе ни к чему, чтобы ее Трансфер начался внезапно, в присутствии Таланн, команды и всех токали.

Ну а потом будь что будет; если Студия решит не вытаскивать ее отсюда, она вернется на баржу – хорошая лошадь в считаные часы покроет расстояние, проделанное плавучим корытом за день, – где убедится, что беглецы добрались до Тераны. Если же она, напротив, обнаружит себя на Трансферной платформе в Студии, то, так и быть, закончит это дело потом, когда вернется сюда. По крайней мере, тогда она сможет связаться с Хари и выяснить, что, черт возьми, происходит.

Внезапность, с которой его выдернули отсюда вечером, заставляла ее возвращаться мыслями к тому, что будет с ней дальше, и воображать всякие ужасы; да и тайна не давала ей покоя.

Почему Студия решила отозвать Кейна в самый разгар Приключения? Сколько она ни ломала голову над этим, ответ ей не давался.

А еще ей вспоминался тот страшный момент тишины, когда она успела медленно сосчитать от одного до десяти, а он так и сидел неподвижно, не шевельнув и пальцем… Она видела его в таком состоянии раньше – что-то вроде кататонии, когда какая-то мысль завладевала им настолько, что он забывал даже дышать. О чем он задумался вчера? Он смотрел тогда прямо на Ламорака и вдруг сказал: «Ты. Это был ты». И его лицо – такое Паллас видела у него прежде лишь пару раз: на нем была написана ярость, сокрушительная, затмевающая разум, за которой всегда следовало нерассуждающее насилие.

Таким Кейн был в ту ночь, когда пришел за ней в лагерь Берна в том Приключении, которое позже назвали «Погоней за Венцом Дал’каннита». Он освободил ее от пут и помогал ей перевязать ожоги и присыпанные солью раны – следы бесчеловечных забав Берна, – а она шептала ему: «Выведи меня отсюда». Он тогда еще поглядел на ее раны, потом на изувеченные трупы Марада и Тизарра, которые так и остались лежать рядом с ней в палатке, потом глянул через прорезь в боковой стенке палатки на тех, кто сотворил все это: они сидели у костра, пили и веселились как ни в чем не бывало, и вот именно в тот миг Паллас увидела на лице Кейна такое выражение.

То есть вчера он смотрел на Ламорака так же, как тогда на Берна, а она не знала почему.

Но думать было некогда. Проблемы не решатся сами собой: ей надо вывезти из Анханы тридцать шесть токали и не погибнуть самой, так что нечего тратить драгоценное время на размышления о Кейне, о выражении его лица и о прозрачном сиянии, которое вдруг словно заключило его тело в хрустальную призму.

Этот момент произвел на нее такое сильное впечатление, что она никак не могла избавиться от него; стоило ей перестать думать о насущном, и картина так и вставала у нее перед глазами.

Но что именно впечатлило ее так сильно? Да то, что в тот миг, когда это случилось, он явно был в зоне убийства, то есть в состоянии той безумной ярости, которая обычно правила всем его существом, стирала из его сознания всякую мысль, кроме стремления причинять боль и проливать кровь. И когда свечение словно выступило сквозь поры его тела, он мог напасть, но все же не напал. А ведь у него не было времени подумать, взвесить возможные последствия, сделать выбор.

Какой-то рефлекс заставил его сказать «нет» убийству и вернуться к ней.

Она поняла, что́ он хотел сделать, когда протягивал к ней руки: растянуть поле Трансфера и забрать ее с собой на Землю, туда, где она будет в безопасности. И это ее потрясло, поскольку совершенно не укладывалось в ее представление о бывшем муже. Она задумалась: а что, если в ее отсутствие он все же начал меняться, пусть понемногу, медленно, но все же? И еще одна мысль невольно пришла ей на ум: может быть, стоит познакомиться с ним снова?

Она гнала от себя эти мысли, признавая в них суккубов, какими они и были на самом деле: мыслями-вампирами, соблазнительными фантазиями, которые не приведут ни к чему, кроме сердечной боли. «Он для меня в прошлом, – твердила она себе снова и снова, – я с ним покончила».

И все же под слоями обиды ворочалась зависть к нему, к его умению целиком отдаваться кровопролитию. Наверное, человек, который умеет так ненавидеть, должен быть очень свободен внутренне, обладать такими запасами гнева, на фоне которых меркнут любые последствия, – так он ненавидит Берна.

А ведь она пострадала от рук Берна куда сильнее, чем он. Это же не Кейна привязали к столбу в той палатке, не его заставляли смотреть, как мучаются и умирают друзья, не он ощущал похотливое лапанье Берна между огненными поцелуями раскаленных углей и ледяными укусами стальной иглы и кинжала; это не его гнали по улицам как добычу, не он прятался в подвале, перебирая в памяти страшные подробности гибели Дака и Яка. И все же именно он способен забыть все в мгновение ока, отбросить всю жизнь ради шанса посчитаться с Берном или с любым другим врагом, которых за годы своей карьеры он приобрел немало.

Из них двоих она всегда была более взрослой, преданной своему делу, ради которого могла отодвинуть в сторону любые личные побуждения и чувства, ведь главное для нее – спасать невинных, защищать детей, таиться, планировать, думать, просчитывать ходы, пока мозги не онемеют от напряжения.

Отчасти эта способность была воспитана в ней теми добровольными ограничениями, которых требовало ее искусство; чтобы достигать цели, магия должна быть точна, как математика; и, как математика, магическое искусство требует трезвого, холодного ума и некоторой отрешенности. Все это у нее было, но было и одно потаенное желание, которое преследовало ее на протяжении всей ее карьеры: раз, один лишь раз послать все к черту и быть, как Кейн, непредсказуемой и яростной.

Эти мысли пронеслись в ее голове, перетекая одна в другую, окрашивая друг друга, пока она поднималась по лесенке на палубу, – так бывает, когда человек в состоянии глубокой усталости перестает отдавать себе отчет в настоящем и отдается спутанным образам, которые лихорадочно порождает его мозг. Вот почему, когда она ступила на палубу и увидела, как из реки медленно поднимаются противокорабельные сети, с которых каскадами хлещет вода и пластами отваливаются приставшие к ним водоросли и ил, она не сразу поняла, что происходит и почему это важно.

Верхний край противокорабельной сети встал поперек русла, натянутый титаническими лебедками на вершине Первой башни и северо-западного гарнизона на одном берегу и Шестой башни северо-восточного гарнизона на восточной оконечности Старого города, почти невидимой за изгибом берега. Сеть состояла из огромных стальных ячеек, по шесть футов длиной и шириной каждая, а канаты, из которых они были сплетены, толщиной не уступали руке Паллас. Эти ячейки соединялись между собой на манер стальных колечек в кольчуге. Устройство отделило изрядный кусок порта вместе со всеми баржами и другими судами от высоких крепостных стен Старого города. В ограждение попала и та баржа, на палубе которой стояла сейчас Паллас.

И все же в первое мгновение Паллас не чувствовала ничего, кроме удовольствия от ласк свежего ветра и теплых лучей солнца; с тех пор как два дня назад ее подстерегли Коты, она выходила на улицу только ночью, да и то в Плаще, концентрация на котором убивала всякую непосредственность восприятия.

Двое гребцов – братья-огры, широкоплечие громилы, которые даже при своей сутулости были не меньше восьми футов ростом, – стояли, задумчиво опершись о двадцатипятифутовые шесты, которыми они отталкивали баржу от речного дна, и молча смотрели на мост Рыцарей. Лоцман в рулевой рубке – человек, но такой страшный, что в его родословной вряд ли обошлось без огра, – глядел туда же; двое пацанят, нанятых в помощь матросам, таращились из-за сложенных на палубе ящиков с грузом. Паллас видела, как блестят в щели их глаза.

Капитан кивнул на высокую арку моста, притворяясь, будто раскуривает трубку:

– Если бы только сети, госпожа. Но нас, похоже, встречают.

Чтобы разглядеть, кто именно, Паллас пришлось сильно прищуриться; надо же, у капитана-то, видать, орлиное зрение; наверху, как раз на середине моста, стояли двое, положив руки на каменный парапет. Солнце светило им в спину, не давая разглядеть, кто это, и все же что-то в их силуэтах вызвало у Паллас тревогу. Голову одного из них скрывал какой-то колпак, а второй…

Плывущее по небу облако вытянуло пушистую лапу и на миг прикрыло ею солнце. Этого мига хватило Паллас, чтобы разглядеть на втором человеке мундир из выцветшей, некогда ярко-алой саржи и рукоять меча за левым плечом.

Человек смотрел прямо на нее.

Точно электрический разряд пронзил ее от макушки до пят. Паллас застыла, но разум скоро возобладал в ней над страхом: не может он смотреть прямо на нее, ведь он просто не видит ее среди множества людей, копошащихся на палубах барж и кораблей, которые стоят в порту буквально бок о бок. Но если так, то зачем он торчит там, у всех на виду?

Только теперь она заметила людей в сером, которые сновали между докерами и речниками в порту. Этих серых вдруг стало так много, будто они по мановению чьей-то руки посыпались из дверных проемов и проулков, окружавших порт.

– Чи’йаннон, будь милосерден к нам, – прошептала Паллас. – Да их тут не меньше сотни.

Она повернулась к капитану.

– Успокой матросов, – приказала она. – Пусть считают, что это очередная проверка, и ничего больше. Я прикрою Плащом пассажиров внизу, как делала во время проверки утром. Эти тоже придут, посмотрят, ничего не увидят и уйдут.

Капитан с сомнением покачал головой, грызя мундштук:

– Не знаю, госпожа, не знаю. Я набрал хороших парней, такие отобьются от любой другой команды, да и от пиратов тоже, вздумай они на нас напасть. Но я не могу требовать, чтобы они сражались с Серыми Котами.

– До этого дело не дойдет, – сказала Паллас, кладя ладонь на жилистую руку речника. – Скажи своим парням, пусть притворятся простофилями, и сам тоже тверди «да, господин», «нет, господин», да почаще, чтобы Котам тошно стало от твоего голоса. Остальное я возьму на себя.

И она нырнула в люк раньше, чем капитан успел ей возразить. Внизу ее встретили много пар встревоженных глаз: в каждой застыл невысказанный вопрос. Чтобы успокоить всех разом, Паллас вытянула руки ладонями вперед:

– Очередная проверка, ничего страшного. Делаем то же, что в прошлый раз, ясно? Я накрою вас всех Плащом, вы сидите тихо, и проверяющие уйдут несолоно хлебавши. Пусть каждый найдет себе укромный уголок, уляжется удобно. Давайте. Всего несколько минут, и все кончится, так что постарайтесь расслабиться. Меньше чем через час мы будем плыть вниз по реке навстречу свободе.

Она умолкла и стала ждать, когда токали приготовятся. Проще всего укрывать лежащих: спрятать столько людей под одним Плащом – задача не из легких, и даже одиночное движение, замеченное краешком глаза, может ее отвлечь.

Тихая и задумчивая Таланн сидела на нижней ступеньке лестницы, положив подбородок на руки. Угрюмость не оставляла ее со вчерашнего вечера, когда Паллас вернулась после разговора с Кейном.

Паллас присела рядом с ней и прошептала:

– Мне нужны все твое внимание и сосредоточенность, Таланн. Наверху Коты.

Таланн посмотрела на нее невидящим взглядом. Восприятие действительности вернулось к ней не сразу.

– Что ты сказала?

– Это Коты, Таланн. А я совсем вымоталась.

Взгляд девушки становился все более осмысленным.

– А Берн тоже там?

– Да, – сказала Паллас, и между ее бровями залегла морщинка. – А что?

– Он дрался с Кейном. Опять. Два или три дня назад, в борделе в городе Чужих. Подданные говорили об этом вчера. И Кейн проиграл. Снова.

– Послушай, что я тебе скажу, – резко перебила ее Паллас. – Драться с Берном и остаться в живых – значит не проиграть, а выиграть.

– Он сбежал, – возразила Таланн, глядя в пространство перед собой.

– И я тоже.

– Ну и что, ты же…

– Что? Что – я же? – Голос Паллас охрип от гнева. – Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, – буркнула Таланн. – Это не одно и то же.

И прошептала едва слышно, так что Паллас не столько слухом, сколько чутьем разобрала слова: «Я бы не убежала…» Было ясно, что Таланн переживает кризис вроде тех, какие бывают у подростков, и Паллас захотелось поговорить с молодой воительницей об этом. Ее затянувшееся молчание, явная обида – все это имело какое-то отношение к самой Паллас, но больше к Кейну и к его внезапному исчезновению. А ведь они провели вместе весь день, вдвоем, не считая Ламорака, который то и дело терял сознание…

Мысль раскаленной иглой пронзила ей мозг: «Может быть, он спал с ней?»

Но это была даже не ревность, а так, фантазм, плод усталости и страха, порожденный необходимостью хоть как-то отвлечься, чтобы не думать ежесекундно о приближающихся Котах. Паллас встряхнулась и заставила себя сконцентрироваться на следующей задаче.

– Слушай, – сказала она. – Забудь о Берне. Помоги мне успокоить всех и, ради любви Чи’йаннона, не делай глупостей. Не забывай, зачем мы здесь, ладно? Наша цель – не Коты и не Берн. Нам надо спасти жизни вот этих людей.

И она кивнула на дальний конец трюма, где Коннос и его жена как раз пытались утихомирить младшую дочку. Утомленная долгой неподвижностью и всеобщим напряжением, девочка разошлась не на шутку.

Таланн молча смотрела на них, вернее, сквозь них и даже, кажется, сквозь обшивку судна.

– Я знаю. За меня не тревожься.

Паллас решила поверить ей на слово. Дружески потрепав девушку по плечу, она встала, отошла к переборке и опустилась на пятки, заняв позу воина, которой научил ее Хари. Конечно, ее привычная поза лотоса была куда удобнее, зато поза воина позволяла одним толчком согнутых в коленях ног выбросить себя в боевую позицию, если понадобится.

Паллас начала круговое дыхание, погружающее в мыслевзор. Тревоги, сомнения, даже усталость покинули ее все разом, словно остатки желтой листвы, сорванные дыханием зимы с деревьев, и Паллас занялась стиранием из памяти ментальных образов всего, что ее окружало.

Сначала один за другим растаяли люди: токали, затем Таланн и наконец она сама. Потом настала очередь провизии, сложенной в углу, колючих соломенных матрасов и дощатых поддонов – временного пола. Последними исчезли лампы со стен и льющийся из них свет.

И тогда Паллас добавила к картине финальные штрихи, неподвластные слабому адепту: разрисовала стены воображаемыми надписями, подняла уровень трюмной воды так, чтобы та плескалась выше настила, разбросала по ее поверхности всякую плавучую дрянь.

Это должно было отбить у Котов охоту спуститься и осмотреть трюм поближе. Ведь если они только ступят на пол, то даже вполне натурально выглядящая вода их не обманет – ногами они почувствуют сухие доски. Значит, нельзя пускать их в трюм: стоит хоть одному пронюхать, что тут нечисто, как он поднимет тревогу, и тогда прорываться на свободу придется с боем.

Время в мыслевзоре текло незаметно, а сосредоточенность, которая требовалась, чтобы беспрерывно поддерживать столь сложную Иллюзию, мешала ей прислушиваться к голосам и топоту ног на палубе. Она слышала, что Коты уже здесь, понимала, что капитан изо всех сил притворяется услужливым олухом, но на то, чтобы вникать в смысл слов, ей не хватало внимания.

Вдруг наверху распахнулся люк, и острый луч света врезался в ее Плащ, но Паллас была готова. Ее дисциплинированный мозг автоматически поднял уровень освещенности, сгустил по углам тени и разбросал вполне естественные блики на кажущейся поверхности трюмной воды. Не покидая мыслевзора, Паллас позволила себе немного погордиться качеством своей Иллюзии: мало кто мог превзойти ее в игре на этом поле.

В проеме возникли две головы, черные на фоне неба; одну из них покрывал капюшон из металлической сетки. Вдруг Паллас услышала слабый вскрик, он шел из глубины трюма. Это был Коннос.

Что, во имя бога, могло напугать его так сильно, чтобы он выдал их всех разом?

Невозможно сказать, слышали Коты его крик или нет, – там, наверху, дует ветер, кричат в порту люди, – но тот, что с непокрытой головой, задал какой-то вопрос, а тот, что в капюшоне, ответил. Головы убрались, люк начал опускаться…

Но тут с нижней ступеньки взлетела Таланн и буквально врезалась в крышку.

Резкое движение выбило Паллас из мыслевзора. Да что она там затеяла, эта припадочная?

Но тут ее память отыграла назад, и до нее дошел смысл слов, услышанных в мыслевзоре: «Ничего нет. Трюм пустой и воняет». И ответ: «Там полно людей…»

Таланн ударилась о крышку с такой силой, что ту отбросило в сторону, и двое ошарашенных Котов не смогли ее удержать. А девушка вцепилась руками в кожаные воротники их мундиров и, рывком оттолкнувшись от лестницы, рухнула спиной в трюм, увлекая за собой обоих.

В трюме закричали и завыли, голоса токали метались в гулком пространстве между переборками. Таланн, не долетев до пола, отпустила Котов и даже слегка подскочила, чтобы упасть на них. Пока те барахтались, разбираясь, где чьи руки и ноги, Таланн, недолго думая, с разворота ударила одному пяткой в основание черепа; тот упал и задергался на полу. Тогда она подпрыгнула и рухнула на него сверху, ступней перебив ему шею. Он дернулся, как издыхающая рыба, и затих – умер.

Второй, тот, что в капюшоне, перекувырнувшись, подкатился под ноги Паллас, и от неожиданности она пришла в себя. Не успел он вытащить меч, как она вскочила, заняла позу обороны и одним скользящим движением извлекла свой клинок из ножен на запястье. В действие его приводила мысль.

Лезвие чистой бело-голубой энергии существует всего секунду, но в эту секунду оно так же могущественно, как Косаль; Паллас чиркнула им по запястью Кота. Меч и державшая его рука упали на пол, а из культи ударила струя алой крови. Кот завыл, не веря своим глазам.

Мимо скользнула Таланн; она закинула руку вокруг горла Кота, как будто хотела взять его голову в замок. Упершись ногами в пол, она сцепила обе руки у него на шее и резко дернула. Кот охнуть не успел, как его шея переломилась с громким хрустом, явственно различимым даже сквозь вопли напуганных токали.