Текст книги "Люди сорок девятого (СИ)"

Автор книги: Мария Минаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

– Что ты?! – воскликнул изумленный маршалл. "Опять загадка... Похоже, и деньги для него ровным счетом ничего не значат..."

– Никто кроме тебя уже давно не играет со мной в покер..., – углом рта невесело усмехнулся Линдейл. – Уж не знаю, что они думают... По крайней мере, на мошенничестве меня никто так и не поймал... Я слишком ловок для этого.

Два желтых огонька вспыхнули в безжизненных глазах и снова угасли, когда маршалл захохотал.

– Если бы это была не дружеская игра, я бы мог подумать, что ты прямо-таки нарываешься на обвинение в шулерстве.

Линдейл тоже засмеялся – глухим натянутым смехом.

– И все-таки я воспользуюсь правом хозяина и настою, чтобы ты взял эти деньги, – сказал он наконец. – Я считаю тебя своим другом, а друзья на дороге не валяются. Нам предстоит суровая зима, и кто знает, когда мне может понадобиться помощь.

Служитель закона бросил на него косой взгляд, пытаясь уловить в его зрачках разгадку тайны, медленно сгреб деньги и рассовал их по карманам.

– Можешь рассчитывать на меня, Джон, – пообещал маршалл, натягивая шубу, и, открыв дверь, впустил струю прохлады в духоту помещения.

– До завтра, Джон, – сказал он и исчез в темноте.

Дверь захлопнулась. Линдейл остался один. Он стоял у стола, глядя маршаллу в след, и на его губах мерцала едва уловимая высокомерная усмешка.

Через секунду Джон как будто очнулся и, стряхнув карты в стоящий под столиком ящик, потушил лампу, а потом, накинув на плечи куртку из овчины, вышел в ночь.

Улица была пуста – лишь в окнах кое-где горели огни, и бледный серп месяца завис в небе. Джону Линдейлу не давал покоя отвратительный запах, распознать который сразу он не смог. Снег... Возможно, уже этой ночью повалит... Может, станет хоть немного теплее... Странное беспокойство сдавило Линдейлу грудь – то самое беспокойство, от которого он прятался за пустую болтовню людей и размышления над комбинациями карт. Джон вдруг почувствовал себя старым и бесконечно усталым. Как много лет прошло с того дня, когда он застрелил в Амарилло последнего из тех, кого преследовал долгие годы, и когда старик, у которого даже не хватило духа позвать маршалла, бросил ему в лицо обвинение в подлом убийстве. Бедный Томми не успел достать револьвер... какая жалость! Линдейл фыркнул, потом глубоко вздохнул. Почему же ему кажется, что последняя битва Юга и Севера состоялась только вчера, хотя со дня встречи генералов в Аппоматоксе[6.] он успел начать и окончить собственную небольшую войну.

Джон прислушался к тишине.

Город безмятежно спал в колыбели долины, но почему-то он внезапно напомнил Линдейлу пуму, сжавшуюся в комок на ветке в ожидании добычи. Что-то должно случиться, иначе быть не может... Город был слишком спокоен.

* * *

Алиса очнулась от дуновения морозного воздуха: Линдейла и маршалла уже не было. Она встала, распрямив затекшую спину, и медленно поднялась наверх, с трудом передвигая налитые свинцом ноги. Как много времени прошло с того вечера, когда Линдейл вытащил ее из этого грязного притона в Новом Орлеане... Во мраке вспыхнула яркая свеча; кто-то шел по балкону, приближаясь к Алисе.

– Кто там? – спросила она.

– Это я! – раздался ответ, и Алиса увидела свою подругу – молодую ирландку с заостренными чертами лица по прозвищу Фокси. Настоящего ее имени никто не знал. Фокси пританцовывала на ходу так, что концы ее боа из крашенного песца прыгали вверх и вниз. В свободной руке она несла большую бутылку, которой приветственно помахала в воздухе.

– Привет, Ал! – весело сказала Фоски, останавливаясь, и Алиса поневоле тоже начала улыбаться. – Одинокий волк ушел?

И, увидев, как Алиса кивнула, сообщила:

– Клиентов, вроде, не предвидится, так что мы решили вечеринку устроить. Мне один проезжий недавно целую бутылку шампанского оставил.

– Шампанское? – переспросила Алиса. – Я пила его однажды в Нью-Орлеане во время войны. Контрабандное, конечно. Когда порт блокировали, ничего такого мы больше не видели...

– А я никогда не пробовала, – призналась Фокси. – Пошли?!

– Пошли, – согласилась Алиса.

В маленькой комнате было тепло и уютно. Когда они вошли, Лу уже зажгла свечи и поставила стаканы на стол, на ее кровати лежала гитара Фокси, видимо принесенная заранее.

– Так и знала, что она тебя приведет, – сказала она Алисе, поправляя кочергой дрова в очаге. Фокси поставила свою свечу на тумбу возле кровати, повесив свое боа на спинку, взяла со стола нож и принялась вскрывать бутылку. Пробка вылетела с оглушительным хлопком.

– Течет! – взвизгнула Фокси, подаваясь назад, чтобы не залить платье. – Быстро давайте что-нибудь!

Алиса и Лу подставили стаканы под струю пены, бьющую из бутылки. Когда все успокоились и последствия были ликвидированы, они сели за стол.

– Уф! – сказала Фокси, смеясь. – В следующий раз я буду осторожнее.

Она взяла свой стакан и пригубила вино, мгновенно сморщившись от пузырьков газа, щекочущих горло и ударяющих в нос. Они сидели и болтали обо всем, причем спиртное развязывало языки, вытаскивая на свет все накопившееся за долгие годы. Фокси взяла гитару. У нее был красивый голос, и она любила петь в компании. Иногда даже Линдейл заходил послушать. Он молча сидел, примостившись на краю кровати, а потом незаметно исчезал. Они привыкли к этому и старались его не замечать, потому что все попытки втянуть его в разговор обычно кончались стремительным уходом с громким хлопком дверью. Отец Фокси служил в Ирландской бригаде Мигера, дивизия Ричардсона, и погиб в мясорубке на Энтитем-Крик при атаке на Санкен-Роуд. Говорили, что он бежал в первых рядах, подхватив зеленое знамя из рук убитого знаменосца, крича во весь голос "Эйрин го бра!", когда его свалила пуля в нескольких футах от "кровавой аллеи", как назвали ее после битвы, увидев, что она полна мертвецами доверху. Других родственников у Фокси не было. Она слонялась по Нью-йоркским улицам с другими такими же детьми, промышляя воровством, пока кто-то из подруг не посоветовал ей зарабатывать более законным образом. Как ее нашел Линдейл, никто не знал. "Странно, – подумала Алиса, – мы были с разных сторон во время войны, но это не искалечило наших душ". Они не сговариваясь решили, что война – это зло, затронувшее всех, и поэтому могли спокойно разговаривать о тех временах, не боясь не найти сочувствие. "Почему же для некоторых людей она все еще продолжается?" Лу была наполовину мексиканкой. Линдейл нашел ее в маленьком городке на границе, где ее бросил любовник, внезапно охладевший к ней, узнав, что все деньги принадлежали ее супругу. К мужу вернуться она не могла: он и так сходил с ума от ревности и наверняка убил бы ее.

"У каждого своя история... – думала Алиса, – и каждый несет свое прошлое в себе".

Фокси запела "Мой солдат – южанин...", ее взгляд снова и снова возвращался к Алисе.

– Мой солдат – южанин

Ушел на войну

Весточки давно уж

От него я жду.

Глаза Алисы горели нездоровым блеском, в них стояли слезы. Что она чувствует сейчас, о чем думает?

– Если он погибнет,

Я буду горевать

И отвагу его

В песнях воспевать.

Алиса на мгновение закрыла глаза и провела рукой по влажному лбу и скуле, пытаясь спрятать сбежавшую по щеке слезинку. "Почему бы это? – спрашивала себя Фокси. – Кого отняла у Алисы эта война?" Она ничего об этом не говорила. Никогда не говорила, но...

– Хоть в глазах моих слезы,

Но надежда живет...

Да, да, она была там тоже, в ее глазах, надежда.

– ...В сраженьи кровавом одолеет врага.

Гордые Южане

Не сдаются никогда.

– Эй, Фокси, – голос Алисы был хриплым. Она отхлебнула немного шампанского из стакана, – как насчет "Желтой розы Техаса?"

– Потом, – отозвалась Фокси, – передохну только немного.

– А помнишь, – спросила Лу, – Как ты пела "Свободное место", а Линдейл весь прямо позеленел и вылетел быстрее пули? Я слышала потом, как он рыдал у себя в комнате, точнее сказать, выл, будто смертельно раненый волк.

– Помню... – Алиса кивнула. – Он ведь тоже был на войне, там погиб его отец. Говорит, они там пели чаще всего "Лорену" или "Желтую розу..." и почти никогда – песни о войне. Наверное, это помогало не сойти с ума. "Свободное место" – слишком грустная песня даже для меня.

– Мне от нее тоже не по себе, – передернула плечами Лу, – хотя в то время я жила в доме мужа.

Фокси кивнула:

– Слишком много осталось свободных мест и порвалось золотых струн.

Она налила в стакан еще шампанского и выпила, усилием воли отодвигая в глубину памяти призрак отца.

– Мы, конечно же, встретимся... – грустно прошептала Фокси слова песни, проведя рукой по печально отозвавшимся струнам. – Но для него всегда останется свободное место.

– Ну, хватит об этом, – решительно сказала Лу. – Давайте лучше посплетничаем о Линдейле, пока его нет.

– Давайте, – с радостью подхватила Фокси заговорщическим шепотом, наклонившись вперед. – Что меня в нем удивляет, так это то, что он к шлюхам в Денвер мотается, а на нас даже и внимания не обращает. В определенном смысле, конечно.

– Странно, действительно, – согласилась Лу. – Но мне тут нравится. Ему я отдаю четверть выручки за месяц и работаю, когда хочу, а мой бывший загребал себе все.

– А откуда знаешь, что он за этим в Денвер ездит? – спросила Алиса.

– Мне сынок Ринкера рассказывал. Они с папашей по делам как-то были там, ну, оболтус нашел время и улизнул от папаши к девкам. Там он Линдейла и видел. – Фокси свернула себе сигарету и, закурив, продолжила. – Этого я не понимаю, хоть убейте. Денег ему для нас жалко, что ли?

– Да нет, непохоже, – сказала Лу. – Он не скряга. Он оплатил мне поездку к тетке, единственной моей родне, когда она умирала, хотя вовсе не должен был этого делать.

– По-моему, – сказала Фокси, кладя ногу на ногу, вытащив сигарету изо рта и разглядывая ногти на левой руке, – в этой поганой дыре у нас перебывали все мужчины, не считая заезжих перегонщиков скота и бродяг, кроме троих. Джозеф Блейк, и это нормально для преподобного; Джон Смит, это странно, но допустимо, слишком уж он правильный, к тому же живет здесь всего три месяца, может, еще заглянет; и, наконец, Линдейл. Абсолютный ходячий нонсенс. Я многое видела, многое могла бы предположить, если бы не Денвер...

– А может, он боится наших чар? – смеясь, Лу чуть не подавилась вином. – Ал, ты знаешь его дольше нас, может, ты понимаешь, в чем дело?

– Один раз мы были близки... – задумчиво проговорила Алиса, пригубив шампанское, ее задумчивый невидящий взгляд устремился в стену, – очень давно...

Это случилось той ночью, когда их выгнали из какого-то старательского поселка. Городишко был паршивый, не обозначенный на картах, и, скорее всего, исчез вслед за серебром в горах, но его жители почему-то считали себя образцом нравственности. Они с самого начала отчетливо давали пришельцам понять, что не в восторге от такого соседства, но похожее случалось почти в каждом городке, и Алиса с Джонатаном научились этого не замечать. Как-то раз сын самого богатого горожанина был отправлен родителями в соседний город за покупками и снабжен довольно крупной суммой денег, которую благополучно пропил, да еще, возвращаясь в отчий дом, свалился с лошади в овраг, сильно разбив лицо. Чтобы не потерять авторитет среди приятелей и избежать гнева отца, парень рассказал всем, что споила его Алиса, а избил Джон, который затем забрал деньги. В ту же ночь кипящие от негодования горожане, вооружившись факелами, явились к их наспех построенной лачуге и велели чужакам убираться, кричали, что повесят их на первом попавшемся дереве, а потом подожгли строение. Алиса до сих пор с наслаждением вспоминала их вытянутые лица в отблесках пламени, когда Джон медленно и абсолютно спокойно вышел на крыльцо объятого пламенем дома, держа дробовик на сгибе локтя. Она шла за ним, как он велел и, стоя за его спиной, видела, как злоба на лицах горожан сменяется удивлением и страхом, а яростные крики и улюлюканье смолкают.

– В гробу я видал ваш паршивый поселок, – четко выговаривая каждое слово, произнес Линдейл, выдержав паузу. Он вытащил из кармана сигару и прикурил от бегущего по стене пламени. – Пошли, Ал, нам тут делать нечего.

Он медленно сошел по ступеням с крыльца, и толпа отпрянула от него, освобождая пространство, как морская волна, разбившаяся об утес. Алиса шла за ним на подгибающихся от ужаса ногах. "Не смей показывать им свой страх", – сказал он ей раньше.

– Эти люди слишком невоспитанны, они раздражают меня, Ал, – продолжал Линдейл, неторопливо направляясь к навесу, под которым стояли лошади; дуло его дробовика вне зависимости от передвижения все время глядело в самую гущу толпы, – и я боюсь, что, если кто-нибудь из них откроет снова свою поганую глотку, у меня нервы могут сдать и этот палец, тот, что на крючке, случайно сорвется... Я и так его с трудом удерживаю.

Свободной рукой он отвязал своего коня и, взлетев в седло, протянул руку Алисе, помогая ей сесть позади. Криво усмехнувшись и выпустив в ночное небо столбик дыма, он процедил, сквозь сжатые зубы:

– Адьос.

И тронул поводья, легким нажатием колен направив коня прямо в толпу, и негодующая, но бессильная стихия всколыхнулась, расступаясь, пропуская его. Горожане не могли поступить иначе, стоило им только увидеть его каменное бледное лицо с горящими гневом глазами. Алиса хорошо понимала эти черты, выражение которых пугало больше, чем "рут-и-маклахан" в его руке. Те, что собрались развлечься за их счет, отступали, пятились назад в полном молчании, как заговоренные, а когда они немного отъехали и женщина осмелилась обернуться, площадь была пуста.

Позже, когда они остановились на ночлег в пустыне, Джон просто сказал, что она нужна ему. Все их пожитки, включая одежду, сгорели в той лачуге, кроме того, что было на них самих, оружия и единственного одеяла на двоих, привязанного за седлом. Он говорил в ту ночь, что ему надо почувствовать себя живым...

– Да брось ты придумывать! – в один голос сказали Фокси и Лу.

– Нет, правда, – отозвалась Алиса, натянуто улыбнувшись. – Вы не думайте, что я хвастаюсь, ничего примечательного...

– Неужели? – разочарованно ахнула Лу.

– Как, как было-то? – с интересом спросила Фокси, подавшись вперед.

– Паровая машина Уатта! – с истерическим смешком сказала Алиса. – Быстро и без эмоций. Потом просто встал и ушел. Больше мы не говорили с ним об этом никогда.

Да, поднялся и ушел в темноту. Она лежала на единственном их одеяле и смотрела, как тает во мраке его силуэт, освещенный желтым пламенем костра и знала то, что почувствовала несколько минут назад: что-то гнетет этого мужчину, что-то занимает все его мысли и не дает ни секунды жить настоящим. На границе тьмы он остановился, спиной к ней, уперев руки в поясницу, и помотал головой, потом шагнул вперед и утонул во мгле. Она ждала его, пока не уснула, но мужчина так и не вернулся до утра. В ее ушах снова звучали слова, сказанные им на следующее утро: "Я много думал этой ночью, Алиса. Давай останемся просто друзьями, так будет лучше для нас обоих".

– А ты чего ждала? – вопрос Фокси вернул Алису к действительности. – Большой любви? С ним-то?

Лу пнула ирландку под столом ногой, и та замолчала на секунду, но любопытство взяло верх.

Алиса глубоко вздохнула. "Действительно, чего?" – с тоской подумала она, но сделала вид, что не расслышала слов ирландки. Она знала, и не только из-за далекого зарева над горизонтом, а потому, что чувствовала – это должно было непременно случиться, что Джонатан Линдейл вернулся в город. Алиса видела все так ясно, как если бы была вместе с ним, как он подъехал к горящему дому и, наклонившись в седле, поднял один из потухших факелов, запалив ее от все еще объятой пламенем, единственной стоящей стены.

– В следующий раз, – проговорил он спокойно, будто беседуя сам с собой, и глаза его, отраженные в оконном стекле напротив, были пусты, – будут знать, как связываться с Джонатаном Линдейлом.

Джон пришпорил коня, и помчался по опустевшей улочке городка, задевая факелом стену каждого дома, не пропуская ни одного: туда и обратно. Погода стояла сухая, дождей не было пару месяцев, и сухое дерево вспыхивало, как порох, лишь соприкоснувшись с пламенем... Возможно, Джон тогда кого-то убил или просто пальнул пару раз по окнам, чтобы никто не вздумал ему помешать... Да, она видела это так точно, как будто все еще сидела на крупе коня за его спиной.

– Но в чем причина? – допытывалась Фокси, снедаемая любопытством.

– Не знаю... – Алиса задумчиво перекатывала в длинных пальцах стакан. – Другие все время смотрели на меня как на средство для зарабатывания денег, а Линдейл... По крайней мере, он всегда относился ко мне как к живому и даже неглупому человеку. Мы читали и обсуждали разные книги, мысленно объехали всю Европу, болтали на разных языках. Иногда он советовался со мной, когда мы мотались по всей стране: от океана – до океана и с севера на юг, где мы только не были. Но всегда что-то грызло его, не давало жить и наслаждаться жизнью. Он всегда хватался то за одно, то за другое, будто пытался от чего-то бежать. А теперь вот мы осели в этом скучном стоячем болоте, где его держит что-то, чего я понять не могу. Да и сам он все еще загадка для меня.

Она закрыла глаза и вспомнила его возвращение, тот ненормальный блеск в его глазах. Тогда она осмелилась спросить в первый и последний раз:

– Что с тобой? Я боялась за тебя.

И он ответил с усмешкой, глядя на нее в упор своими горящими волчими глазами:

– Однажды, очень давно, я столкнулся со смертью лицом к лицу, и она только посмеялась надо мной, оставив валяться в грязи. Ты не должна тревожиться за меня, я не нужен ей.

Но об этом она не могла сказать никому.

– Но он тебе хоть заплатил? – в глазах Лу было сочувствие, но Алиса знала, что правильно ее не поймет никто из подруг.

– Да, – машинально ответила она, все еще погруженная в свои мысли, – пятьдесят долларов.

"Да, точно. Пятьдесят чертовых долларов..."

Она помнила эти бумажки, зажатые все время, что они были вместе, в ее ладони, куда он сунул их силой. И как потом деньги чернели и скручивались в ненасытных языках пламени.

* * *

Далекий волчий вой, принесенный сулящим буран ветром, заставил застыть на месте быстро мелькающие спицы. Маленькая женщина, сидевшая в кресле-качалке у очага, зыбко передернула плечами и, уронив на колени вязание, поплотнее закуталась в плед.

– Что с тобой, дорогая? – спросил ее муж, на мгновение прекратив строгать ножом деревянного солдатика. Руки женщины устало опустились на колени, она откинулась на спинку кресла, слегка качнувшись назад, и в ее глазах застыла ледяная тревога.

– Не к добру это, – прошептала она, устремив неподвижный взгляд в темноту за покрытым морозной росписью окном. Муж встал, положил нож и солдатика на камин и, подойдя к жене, обнял ее за плечи.

– Все в порядке, – прогудел он своим мягким басом. – Все позади... Их тут нет... Здесь мы среди друзей, на которых можем всегда опереться в сложную минуту. Помнишь, как у Ринкеров сгорел амбар? Его отстроили заново. Ты же одна из первых, бегала по округе, собирая им продукты на зиму, и никто не отказался помочь им, хоть они и пришлые. И Джону Смиту помогали строиться все вместе: сначала дом, потом магазинчик...

– Джон Смит! – воскликнула женщина, – Он здесь недавно, и все его расхваливают на разные лады, хотя ни ты, ни любой другой в этом городе ровным счетом ничего не знаете о нем.

– Но дорогая, – попытался образумить ее муж, – твоя подозрительность абсурдна! Джон Смит замечательный человек, а что до того, что он здесь недавно... Ты сама не прожила в этой стране и десяти лет, как и почти все в этом городе, насколько я знаю. Некоторые, конечно, здесь родились, но Иглз-Нест никак не старше века. Люди уезжали отсюда, их сменяли другие, приезжие из всех концов страны и мира. Не вина Джона Смита, что он решил попытать счастья на новом месте.

– Скажи мне, лучше, на что он живет? – спросила жена. – Не думаю, чтобы продажа одежды и ее пошив приносили солидные деньги в таком маленьком городе.

Мужчина пожал плечами.

– Я в его дела не лезу, – сказал он. – Может, ему просто нравится жить здесь, а заказы он получает из Денвера. А даже если у него еще какой-нибудь приработок есть, его право ничего не разглашать. Это свободная страна, дорогая.

– Все равно. Я чувствую опасность, исходящую от него, – сказала жена, внимательно выслушав его тираду.

– Ну, ну, дорогая, – засмеялся муж, – это все потому, что миссис Галлахер хорошо отозвалась о нем, когда дамы в последний раз собирались у тебя. Ты просто ревнуешь, не можешь смириться, что кого-то любят здесь так же, как тебя.

– Нет, нет, – щеки женщины покрыл румянец, – я рада, что у нас появился еще один прекрасный сосед. Да, наверное, я немного предвзято отношусь к нему... Просто меня тревожит его странный взгляд, он будто гипнотизирует, он пустой.

– Ты преувеличиваешь, – махнул рукой мужчина. – Ты сама придумываешь свои страхи. Но отбрось сомнения, оглядись и увидишь, что все в порядке.

– Да, да, наверное, ты прав... – женщина задумчиво глядела в ревущий в камине огонь.

– Ну ладно, – сдался мужчина, – Ладно. Не станем говорить о нем. Приведу другой пример: ребят Голдберг. Когда у них погибли от оспы родители, им помогали люди не только из города, но и из общины в Сван-вэлли, и они встали на ноги, все семеро...

– Мне страшно, – повторила женщина. – Всегда, когда жизнь налаживается, появляется нечто, что разрушает ее.

– Не бойся, мама! – мальчик лет семи, до этого сидевший в углу, возле одной из ламп и с интересом листавший дешевую книгу, услышал последние слова и решил вмешаться. – Нам никто не страшен! Если на нас кто-нибудь нападет, я куплю револьвер, как у Айдахо Билла и...

– Люсьен! – резкий окрик матери заставил мальчика сжаться. Он знал, что родители никогда не ударят его, но все же ссориться не хотелось.

– Что я тебе говорила насчет оружия? – строго спросила женщина. – Ты помнишь наш разговор?

Мальчик торопливо кивнул, вспомнив, что мать грозилась отобрать у него книжки про Айдахо Билла и запретить ходить гулять на неделю, а тогда он последним услышит новые сплетни о братьях Эрп или Диком Билле Хикоке.

– Ты еще маленький и глупый, – продолжала женщина уже более спокойно. – Оружие – опасная вещь, оно отнимает жизнь. Надо очень хорошо понимать последствия своих действий и быть готовым ответить за них перед Всевышним, прежде чем взять в руки револьвер.

– Да брось, Мари, – сказал отец, – парень должен уметь стрелять, особенно, чтобы выжить в здешних краях. Все его друзья уже ходят на охоту и отвечают за пищу на столе своей семьи.

Это было так, и Люсьен был удивлен, как точно отец понял, что его гнетет.

– Да, вот именно – отвечают, – возразила мать. – А Люсьен никогда еще ни за что не отвечал... Он никогда ни в кого не стрелял, даже в оленя и не знает, как тяжело отнимать чью-то жизнь. Купи ему настоящее ружье, раз его так тянет к оружию, пока не поздно.

– Что ты, мать, в самом деле? – озадаченный внезапной вспышкой супруги, спросил муж. – То пистолет опасен, то купи ружье. Не понимаю. Он же все равно играет с деревянным револьвером, все мальчишки его возраста играют.

– Купи ему ружье и научи с ним обращаться, пока он не привык наводить "незаряженный" игрушечный револьвер на друзей, – не унималась мать. – К тому же, у бандитов всегда есть и будет оружие, против которого с игрушечным револьвером ничего не сделаешь. Здесь надо иметь настоящий пистолет, или никакого вовсе. Иначе в один прекрасный день, если не дай Бог начнется перестрелка, он выскочит из дома со своим деревянным револьвером, и никто не заметит, что это игрушка.

Сердце Люсьена сжалось, от одной только мысли о том, что у него будет оружие, но тут же подумалось: они только говорят, всегда только говорят. У отца есть ружье, но оно висит над дверью, слишком высоко для мальчишки, даже если встать на табурет, а патроны заперты в каком-то из ящиков, но вот в котором... Все равно мать всегда дома, и тайком не достать, а отец ни разу не снимал карабин с тех пор, как семья приехала сюда.

– А тебе, – внезапно сменила тему женщина, обращаясь к сыну, – давно пора спать. Марш наверх!

Люсьен быстро подхватил под мышку книгу и побежал по лестнице наверх, в детскую. Его маленькая сестра уже спала, тихо посапывая. Люсьен сунул книжку под подушку, быстро разделся и юркнул под одеяло. "Все равно, когда я выросту, я буду так же метко стрелять, как Айдахо Билл", – думал он, вглядываясь в темноту. Люсьен мало понимал разговоры взрослых, но слова матери об ответственности задели его: его друг Билли часто говорил, что отвечает за то, за это... А как было бы здорово, если бы напали бандиты, тогда он уж доказал бы всем, что стреляет ничуть не хуже, чем Айдахо Билл. Люсьен прикрыл глаза, погружаясь в мягкие объятия сна, и увидел себя, лихо скачущего на быстром вороном коне, на голове – десятиведерный стетсон, а в руке – настоящий сверкающий кольт.

* * *

Кобыла захрапела, из ее ноздрей повалил пар; копыта гулко стучали по промерзшей земле. Стиснув зубы так, что челюсти свело, зажимая полой куртки кровоточащую рану в боку, Морган Джуннайт отпустил поводья, позволив лошадке идти куда угодно, и, свободной рукой вцепившись в седло, сосредоточился на том, чтобы удержаться.

Узкий серп луны, тонкий и изогнутый, повис в небе, как блестящее лезвие ножа; где-то тоскливо завыл койот. Уткнувшись лбом в лошадиную шею, Морган зашелся резким лающим кашлем и машинально поднес ко рту тыльную сторону ладони. Внезапно, словно вспышка света сверкнула перед его глазами, на мгновение он снова вернулся в голодный мрак Анденсонвилля, и отчаяние накрыло его. В одну секунду Джуннайт пережил ту страшную неделю, когда, сильно простудившись, думал, что заразился чахоткой от старого Фила, и каждый раз подносил руку ко рту, до смерти боясь увидеть кровь. Это длилось всего мгновение, но когда Морган вернулся, его всего колотила сильнейшая дрожь и все тело покрывал холодный липкий пот. Он потряс головой, приходя в себя; с того времени минуло уже много лет, но прошлое не желало его отпускать... Голова кружилась, к горлу подступала отвратительная тошнота. Это была паршивая рана, и она еще продолжала кровоточить и напоминала о себе то и дело пульсирующей болью, хотя Морган заткнул ее мхом и как мог сильно прижал полой куртки...

...День начинался отвратительно – с запаха снега, своим привкусом железа напоминавшего кровь. Это означало, что в высокогорье пришла запоздавшая зима, и Моргану Джуннайту надо было бы иметь где-нибудь тепленькое местечко... И уж, по крайней мере, не болтаться незнамо где на морозе, иначе того и гляди придется рыть берлогу, как медведю. Мохнатая лошадка в белых, угловатых пятнах подпрыгнула, сбилась с и без того неровного шага, вытряхивающего душу из седока, чуть не выбросив парня из седла, и, споткнувшись пару раз, встала. Длинно и замысловато выругавшись, Джуннайт слез на землю и поднял ее ногу. В подкову попал камень, и Морган вытащил его; копыто вроде не пострадало, но небольшой отдых лошадке не повредит, да и ему самому тоже. Джуннайт привалился к ее боку, стянул перчатки, сунул их за пояс и, достав из нагрудного кармана табак и бумагу, принялся сворачивать сигарету. Его пальцы, обычно не чувствительные к холоду, едва двигались: суставы отказывались работать, но через какое-то время самокрутка была готова, и Морган с наслаждением втянул в легкие согревающий дым. Холод какой... А снега нет, но зато есть этот проклятый запах. Должно быть, приближается буран – возможно потеплеет. Руки совсем задеревенели, пришлось долго тереть их друг о друга, чтобы восстановить кровообращение. Когда это удалось, Джуннайт натянул перчатки и, положив голову на теплый плавно поднимающийся и опускающийся бок, принялся искать глазами в ночном небе Орион. Там было какое-то колдовство – среди звезд, и Морган не раз думал, как было бы здорово – полететь туда и забыть все, что было на земле. Просто – лететь и все. Он всегда воспринимал Бога скорее как индейского "Великого Духа", чем как образ, нарисованный в священных книгах, но какая-то таинственная сила, бесспорно, пропитывала мир, и в одиночестве это чувствовалось особенно сильно, а в пылу драки почему-то исчезало. Опять этот железный привкус на губах! Он всегда возникал, когда Морган нечаянно позволял себе вспомнить войну. Джуннайт снова, будто время стремительно повернулось вспять, взорвавшись золотой вспышкой в его глазах, почувствовал тяжесть навалившегося на него часового и тоненькую струйку крови, окрасившую алым его губы, и все призраки, пробужденные неосторожной мыслью, стали оживать один за другим...

Кобыле не нравилась сигарета, красным огоньком мерцавшая во тьме, она нервничала и пятилась назад, тревожно кося глазами, пофыркивая и стуча копытами по промерзшей земле. Очнувшись, Морган выпрямился и, чтобы успокоить лошадь, похлопал ее по шее, но она вдруг прыгнула вперед, немного толкнув его. Джуннайт покачнулся, и в этот момент пуля ударила его в бок. Свалившись в пожухлую траву, Морган выплюнул и задавил сигарету, выдернул из кобуры "ремингтон" и замер. Он лежал неподвижно, слушая тишину, и ждал. И где-то внутри его грудной клетки начала подниматься и бурлить прежняя, застарелая, первобытная по своей сути ярость, сжигающая все человеческое в нем. В глубине черного бархата неба прятались рассыпанные кем-то тысячи лет назад бриллианты звезд. Время тянулось бесконечно долго. Больше всего Морган боялся потерять сознание. Он услышал слабый шорох, потом еще. Осторожно взвел курок и медленно повернул голову. Темный силуэт, возникший из мглы, застыл, прислушиваясь. "Подойди только..." – сквозь зубы почти беззвучно прошипел Морган. Незнакомец медлил и Джуннайт занервничал. Внезапно что-то блеснуло, и Морган, мгновенно поняв, что стрелявший не желает лишний раз искушать судьбу, выстрелил, мысленно благодаря луну за отблеск на стали ствола. Грохот болью отдался в барабанных перепонках, темный силуэт со стоном рухнул. Морган схватился за уши и зажмурился, отгоняя видение Булл-рана, помотав головой, он пришел в себя и, приподнявшись, выстрелил еще раз, на всякий случай. Потом Джуннайт негромко позвал кобылу, и, когда она подошла, поднялся, держась за стремя. Было слишком темно, чтобы увидеть, жив ли напавший на него или нет. Подойдя поближе, Морган перевернул тело носком сапога и зажег спичку. Она вспыхнула и потухла, но в ее коротком, как жизнь, свете Джуннайт успел разглядеть стрелявшего в него мужчину. Раньше Морган его не встречал. "Наверное, просто грабитель", – подумал он, чтобы не загружать себе голову, и внезапно согнулся пополам: шок прошел, и рана дала о себе знать пронзительной болью. Откинув куртку, Морган бросил взгляд на пропитанную кровью рубашку и тотчас же отвернулся, решив, что видел достаточно. Он сорвал кусок немного пожухшего мха, стиснув зубы, затолкал его в пулевое отверстие и, зажав рану полой куртки, побрел к лошади. Дважды его нога срывалась со стремени, но потом Морган вдруг оказался в седле и сам не помнил как. Он послал лошадку вперед и, тяжело дыша, навалился на переднюю луку. Холод пробирал до костей. Где-то в этих краях, ему говорили, есть городок... Только вот он, наверное, такой маленький, что пропустить его в темноте очень легко... Морган мотнул головой, отгоняя тяжелые мысли: "Кобыла скорее всего почует жилье, когда оно будет близко. Лошадь обычно чувствует такие вещи... Должна почуять..."