Текст книги "Люди сорок девятого (СИ)"

Автор книги: Мария Минаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

– Белые нетерпеливы, – сказал индеец важно. – Не стоит обижаться на них за это. Тебя хотя бы научили уважать стариков. Ты, в общем-то, славный молодой человек, хоть и синебрюхий. Не злись, ты сказал плохое слово мне, я его вернул, теперь все в порядке.

Он снова пососал свою трубку, будто собираясь с мыслями, потом продолжал:

– Это заняло пять лет, как я уже говорил, и никто не ушел от ответа. Все это время Джон жил только жаждой мести: после гибели Анабель его ничто больше не интересовало, и ты знаешь, что я тебе скажу: он слишком долго шел к цели, а когда достиг ее, ему внезапно стало незачем жить.

Морган выпил залпом свой стакан. Значит, у Линдейла тоже есть свои призраки, от которых негде укрыться. Грусть навалилась на Джуннайта непомерно тяжелой глыбой, и, чтобы перевести разговор на что-нибудь другое, он спросил:

– Линдейл, говоришь, с отцом в Калифорнии был во время золотой лихорадки?

– Да, – индеец кивнул. – В сорок девятом они снялись с места, как многие ненормальные белые люди с шилом в заднице.

Морган усмехнулся.

– Мой старик тоже... – сказал он и, на секунду задумавшись, продолжал, – тоже тронулся за удачей в сорок девятом. Мы ехали на фургоне, у нас не хватило бы денег на пароходы. Славный, ужасный сорок девятый... Моего старика пырнули ножом на тамошних приисках в пьяной драке, и с тех пор я один. Нет, конечно, обо мне заботилась одна семья, я с ними потом в Канзас вернулся, но у них и так было семеро своих ребят.

Он замолчал. Перед его глазами проплывали вереницы пыльных фургонов. Мать, умирающая от холеры возле реки Норт-Платт... Круговая оборона, выстраивающаяся из фургонов при любом сигнале об опасности. Усталые осунувшиеся лица людей, бредущих по дороге за выбивающимися из последних сил упряжками быков и мулов. Дойти – или умереть... Третьего пути нет. Мебель, оборудование, книги, сваленные прямо в пыль, так как прятать их не было сил... Фургоны ломались, скот дох, оставляя свои обтянутые шкурой скелеты вдоль нескончаемых пыльных дорог. Долгое восхождение в горы с шапками сверкающего и зловеще нависшего над ущельями льда по мешанине из грязи и валунов, которые только ненормальный назвал бы тропами... отвесные стены, на которые упряжки втаскивают фургоны. Уходящая из-под людей и животных земля, грохот ночных обвалов, тревожные слухи, о партии Доннера, запертой снегом возле озера Хастингс в сорок шестом... Зеленая долина под ногами и слабое удивление, смешанное с недоверием: неужели дошли? И робкая пробуждающаяся радость: теперь-то деньги рекой польются в карманы!

– Да, – медленно повторил Морган. – Сорок девятый... А все это лишь для того, чтобы снова вернуться в Канзас...

Канзас напомнил ему то, что хотелось бы забыть навсегда.

* * *

Миссис Черрингтон медленно вошла в сумеречную церковь, освещенную неровным светом нескольких свечей и, пройдя по длинному проходу, опустилась на скамью в первом ряду, стиснув руки до побеления костяшек.

– Господи... – беззвучно шептали ее губы, – прости меня... Я не должна была даже думать об этом... Я знаю, что Ты посылаешь нам только то, что мы в состоянии вынести, и это делает нас сильнее, но я знаю также, что не могу сравниться с ветхозаветными праведниками... Даже Иов поддался слабости и сомнению... Мне очень тяжело... Я прошу только об одном: укажи мне путь, и как бы сложен он ни был, я пойду по нему до самого конца.

Она сидела, склонив голову и закрыв глаза, ожидая ответа. Мысли, будто перепуганные птицы в клетке, метались в ее голове, выстраиваясь в причудливые решения в поисках выхода. "Что, если разыскать того человека, Моргана... Прийти к нему и попросить позаботиться о нас эту зиму... Только эту зиму... Этого времени хватит, чтобы придумать, как удержать его... Может, ради этого придется пойти на подлость, обман... Предложить ему себя, вряд ли он откажется, мужчины редко упускают случай... Я пойду на это, наплевать, что скажут люди. Если им нет дела до меня, какое дело мне до них? Все складывается удачно: никто ничего не знает, даже Роланду я не успела сказать и если действовать быстро, Морган никогда не узнает, что ребенок не его. А если и догадается, то не сразу, и у нас уже будут общие дети... Нет! Это подло, подло! Так обманывать человека..."

Вздрогнув, миссис Черрингтон закусила губы. "Как можно быть такой дурой. Это не просто подло, это к тому же и глупо. Он может остаться сейчас, но долго его не удержать. То, что гложет его изнутри, не даст ему осесть, пока он не сумеет справиться с этим. Забудь об этой безумной идее, Мария."

Миссис Черрингтон подняла голову и, вздохнув, поглядела на распятие. "Ответь мне, суждено ли нам выжить или погибнуть? – мысленно спросила она. – Где же выход? Где он?"

Неслышно ступая, подошел отец Блейк и опустился на скамью рядом.

– Как вы, Мария? Как дети? Люсьен?

– Все в порядок, – ответила миссис Черрингтон, не глядя на него, обида все еще сидела внутри нее, впитавшись в кровь, но внезапно, помимо ее воли, накопившаяся боль прорвалась, – Люсьен... Он не разговаривать. Он играть странные игра, будто желать избавляться от воспоминания об этот кошмар, переживать его снова и снова, но только это не помогать, а делать только хуже...

– Это тяжело для ребенка, когда на его глазах убивают отца, – медленно проговорил мистер Блейк. – Я сожалею, что так случилось... Я сожалею, что обидел вас тогда и, если хотите, я могу освятить могилу вашего мужа. Да еще этот пожар в лавке... Если понадобиться помощь, обращайтесь. Наш приход небогатый, но...

– Это мелочь, – дрогнувшим голосом прервала его женщина. – А вот освятить могилу Роланда мы могли бы, но потом, когда все успокаиваться.

– Вы правы, – кивнул отец Блейк. – Бог смотрит в души людей и судит по делам их.

По интонации священника миссис Черрингтон почувствовала, что он искренен, и поняла, что он так же наивно верил и в то, что Роланд Черрингтон действительно принимал участие в схватке с револьвером в руке.

– Я так устать от ненависть вокруг меня... – вырвалось у нее. – За все эти дни... Так устать...

– Что вы будете делать теперь? – в голосе Блейка звучало участие, и миссис Черрингтон впервые взглянула на него. – Наверное, уедите на Восток? Там спокойнее.

Миссис Черрингтон покачала головой и встала. Этот вопрос странным образом прояснил ее мысли, и все как будто сразу встало на свои места.

– Это – не выход, – сказала она и перед ее глазами возникали все те места, которые она когда-то покинула.

– Я слишком долго убегать.

Она встала и пошла к дверям, распрямив плечи, как вдруг резкий плач младенца разорвал тишину. Обернувшись, миссис Черрингтон увидела ребенка, завернутого в темные одеяла и кусок медвежьей шкуры, почти сливавшейся с полумраком. Преподобный Джозеф Блейк поспешил к ней.

– Смотреть... – миссис Черрингтон подняла малыша. – Это ребенок. Кто-то оставлять его здесь.

Блейк поскреб пальцем темное пятно слипшейся шерсти на уголке шкуры.

– Запекшаяся кровь, – сказал он. – Надо полагать, его родителей нет в живых, иначе бы его не оставили здесь. Бедный малыш, у него, наверное, никого не осталось.

– Теперь быть, – миссис Черрингтон начала укачивать ребенка, и он затих.

– Вы возьмете его? – изумленно спросил преподобный Блейк. – Несмотря на все ваши трудности?

– Да, – миссис Черрингтон кивнула. – Я люблю детей тем больше, чем живу на этом свете. Когда люди маленький, отец Блейк, они еще не уметь ненавидеть, их этому учить взрослый. А в наш мир чересчур много ненависть...

Женщина задумалась, вспоминая тревожный мрак и белые пальцы матери на узелке.

– У меня не было отца, – сказала она, наконец. – Незаконорожденным сложно везде, тем более трудно выжить в глухой деревушке, где все друг друга знать. Они хотеть прогнать нас, возможно даже убить... Не знаю точно. Мы с мамой бежать оттуда под покровом ночи, как воры. Бежать большой город, где никто не задавать вопросы. Она одна заботиться обо мне, испортить здоровье, умереть. Ради меня.

Отец Блейк слушал очень внимательно. Миссис Черрингтон глубоко вздохнула.

– Что ж, – заключила она, – если я суметь вырастить троих детей без муж, то смочь и пятерых.

– Пятерых? – у Блейка от неожиданности отвисла челюсть. – Неужели вы...

Миссис Черрингтон снова кивнула, ее глаза сияли. Ее секрет стал известен, и теперь она уже не поддастся искушению и не обманет человека, пришедшего к ней на помощь в трудную минуту. "А может быть, – подумала женщина, – это и есть тот знак, о котором я просила... Да, он понятен безо всякого сомнения. Мы выживем. Мы все будем жить."

Миссис Черрингтон бережно прикрыла лицо малыша углом шкуры, чтобы защитить от бушевавшей снаружи бури, и пошла по проходу между скамьями к дверям, тихонько напевая песенку на неизвестном преподобному Блейку языке. Джозеф долго смотрел ей вслед. Когда двери за ней закрылись, он медленно, словно в забытьи, подошел к алтарю и, опустившись на колени перед распятием, склонил голову.

– Господи... – прошептал священник с горечью. – Милосердие Твое безгранично. Так прости же меня, если только содеянное мною можно простить. Прости всех нас... Ибо мы совершили ужасный грех, отвернувшись от этой женщины, когда ей так нужна была помощь. Ведь только наемник, которого мы презирали и считали недостойным находиться среди нас, оказался рядом и протянул руку помощи. Наверное, Ты послал его сюда, чтобы помочь ей, но мы, ожесточившиеся сердцем, возгордившиеся своею порядочностью сверх меры, не увидели этого. Мы поверили в сплетни, потому что хотели верить в них, и не видели правду. Я знаю теперь, как сложно отстаивать право на честное имя... И даже я поступал, как все: слушался толпу и потакал ей потому, что так проще...

Его голос стал глуше.

– Что же я наделал... Что...

* * *

Жаклин бежала по улице. Она ушла из дома вопреки запрету матери, оставив детей одних в запертом доме, но иначе она не могла. Ей не хватало воздуха, ей надо было поговорить с кем-нибудь, с человеком одного возраста, который поймет все и найдет нужные слова... Но с кем? Все друзья странно отстранились от нее на следующий день после смерти отца... Она остановилась, задыхаясь от быстрого бега и оглядываясь. Медленно кружащийся снег набивался в ее волосы, или таял, касаясь кожи. Куда? Куда бежать?.. Кори... Ну, конечно, как она не подумала о нем с самого начала. Он-то поймет ее. Он, который говорил, что любит ее, с которым она хотела связать всю свою жизнь. Они условились, что поженятся, когда Жаклин исполниться пятнадцать, а Кори к тому времени откроет свою лавку. Да, конечно, надо найти его.

Жаклин быстрыми шагами направилась к лавке Юджина Марсвела, как вдруг увидела Кори, выходившего из дверей. В руках он нес три ящика, поставленные друг на друга, и по привычке что-то насвистывал себе под нос, копна каштановых волос как всегда падала ему на глаза. Девочка замахала ему рукой. Увидев ее, Кори как-то сразу съежился, стремительно отвел взгляд, сделав вид, что не заметил ее и, пытаясь закрыться коробками, поспешил прочь; его жизнерадостный свист звучал уже не так уверенно.

– Кори! – Жаклин поспешила за ним, – Подожди! Это же я, Кори!

Сын Юджина Марсвела ускорил шаги, или ей это только показалось? Прохожие начали оборачиваться на них.

Задыхаясь, Жаклин догнала его и схватила за рукав.

– Кори!

Он раздраженно выдернул одежду из ее рук и, торопливо оглядев улицу, отступил в переулок, изловчившись поднести палец к губам.

– Тише, дура. Они услышат... – прошипел зло и отрывисто Кори, когда Жаклин последовала за ним.

– Что... Что случилось? – тоже в полголоса спросила она, не осмеливаясь поверить своим ушам.

– А то сама не знаешь, – усмехнулся он.

– Но... – глаза Жаклин наполнились слезами: – Ты... А как же Рождественский бал...

– Тоже мне, – презрительно скривился он. – Танцульки в амбаре.

Кори, конечно, был прав: танцы в Иглз-Несте не оправдывали своего громкого названия, но это было одно из немногочисленных развлечений, и в этом году Жаклин выпросила у родителей разрешение пойти туда в первый раз.

– Ты же обещал пригласить меня! – в отчаянии выкрикнула она. – Обещал!

– Не помню... – лениво отозвался Кори, разглядывая свои ногти. – Кажется, я уже пригласил Еву Галлахер.

– Ее! – Жаклин закрыла глаза и покачнулась, но взяла себя в руки и повторила, стараясь заглянуть ему в глаза. Ева Галлахер была покрыта веснушками даже зимой, и всем было известно, что парни встречались с ней только из-за матери.

– Но почему...

Глаза Кори – бездонные колодцы мрака. Он поставил на землю коробки и, смахнув волосы с глаз, устало сказал:

– Он не хочет, чтобы мы встречались.

– Он?... – догадка пронзила ее сердце ледяной стрелой. – Твой отец, да?

Кивок подтвердил, что Жаклин поняла правильно.

– Почему? – ее рот приоткрыт, густой пар прерывистого дыхания струится из губ; в глубине души она уже знает ответ. Снежинки, плавившиеся при соприкосновении с ее кожей, вдруг показались ледяными иглами.

– Сама знаешь! – Кори раздраженно сплюнул в снег. Он не смотрел ей в глаза.

– Но, Кори! Ты ведь говорил... Говорил, что мы всегда будем вместе, что поженимся, как только... – она говорила быстро, будто пытаясь потоком слов отгородиться от реальности. – Говорил, что любишь меня, что никогда не оставишь...

– Все это – детские глупости, – голос Кори звучал резко и твердо, будто именно в этот момент он уже все решил бесповоротно. Снег падал, разделяя их холодной вуалью, которую не устранить, не откинуть, не разорвать. Никогда.

– Но ты говорил, что даже если родители будут против, мы убежим и будем вместе! – она задыхалась, слезы сдавили горло. – Ты говорил, что мнение отца ничего не значит, что у тебя своя голова на плечах, а заработать на двоих ты сможешь и без него...

Жаклин практически слово в слово повторяла то, что ее друг говорил всего месяц назад, гордо вскинув голову и расправив плечи.

– Понимаешь... – как слабо и невнятно звучало теперь его бормотание. – У Евы Галлахер и без меня довольно кавалеров, а на тебя не обращали внимание, потому что ты маленькая и глупая. Вот я и решил: чем черт не шутит... Ты подходила мне, потому что твоя семья, в особенности мать, были очень уважаемыми людьми. Может быть, даже более уважаемыми, чем миссис Галлахер... Но ты же понимаешь, что в сложившихся обстоятельствах... А впрочем, ты слишком мала и глупа, чтобы понять. Скажу проще: не хочу тебя больше видеть. Пойми, как я смогу соседям в глаза смотреть, если все это будет продолжаться? То есть, если я продолжу встречаться с дочкой наемного убийцы... А ведь я со следующего года займу место за прилавком нашего магазина, а после смерти папы стану его единственным владельцем. Мне надо заботиться о своей репутации...

Не дослушав, Жаклин отступила, отрицательно качая головой, по ее щеке одна за другой сбегали прозрачные слезы. Она зажала ладонями уши и кинулась прочь.

– Уф! Сумасшедшая мелкая дура. – Кори поглядел ей вслед, смахнув со лба пот. – А ведь я так просто мог бы ее заполучить. Папа был прав: детская дружба, переросшая в любовь, практически исключает соперников... Как жаль, что все сорвалось. Но хоть отделался от нее сравнительно легко.

Жаклин остановилась у двери своего дома, прижав руку к груди, и тяжело дышала. Ее дыхание, казалось, застывало в морозном воздухе, падая на землю вместе со снегом. Руки тряслись, когда она почти механически вставляла ключ в замок, мысли были в смятении.

– Джекки!

Она чуть не выронила ключ, резко обернувшись. Рядом стоял восьмилетний Билли, друг ее брата.

– Можно мне увидеть Люсьена? – спросил он, пряча что-то под курткой.

– Я думаю, лучше не надо. – Жаклин покачала головой. – Сейчас не надо... Нет... Он не очень хорошо себя чувствует. Потом.

– Но он не умрет, правда ведь? – голос Билли дрожал, он задыхался, будто вот-вот начнет плакать, должно быть, его очень испугал ее расстроенный вид.

– Нет, – Жаклин вытерла покрасневшие и распухшие от слез глаза, стараясь взять себя в руки, – просто пока к нему лучше не ходить.

– Это как корь, да? – спросил Билли, понимающе кивая.

– Да... Вроде того, – вздохнула Жаклин. – Только менее опасно.

– Мы все, то есть, все его друзья... В общем, мы хотим, чтобы он скорее поправлялся. – Билли глубоко вздохнул и протянул Жаклин два свертка.

– Спасибо, – с некоторым удивлением сказала она, принимая подарки.

– Это пирог... Черничный... – не удержавшись, зашептал, поднявшись на цыпочки, Билли. – В тарелке, конечно. И новая книжка про Айдахо Билла. Я в Денвере купил на свои карманные десять центов. Хотел подарить на Рождество, но...

Он умолк.

– Разве родители разрешили тебе приходить к нам? – спохватилась Жаклин. Лицо Билли исказилось, он закусил губу и сжал кулаки.

– Нет, Джекки, – выдавил он из себя, наконец, через силу. Мальчишка глядел ей прямо в глаза.

– Но мне... нам все равно. Я буду приходить, пусть делают, что хотят, а достанут – убегу из дома в Денвер. Я дичь себе настреляю, будь уверена, белку налету в глаз бью, – упрямо добавил он и, помолчав, повторил, словно пытаясь убедить сам себя:

– Нам все равно. Ну... почти.

– И сколько же вас? – не удержалась Жаклин. От боли где-то внутри, ее глаза сузились, ей хотелось кричать, хотелось ударить кого-то, пусть даже этого мальчишку. "О чем я думаю... Ведь возможно..."

– Я, да Сэм... – он запнулся под ее резким взглядом – Ну... еще Питер.

И громко, будто оправдываясь:

– Многие просто родителей бояться, Джекки.

Жаклин глядела в его искренние глаза, и где-то в глубине ее сердца забрезжила смутная надежда на лучшие времена...

Билли очень робко тронул ее за локоть.

– Джекки, – сказал он негромко. – Это неправда. Я имею в виду то, что говорят... Но не все верят им. Многие сомневаются. Мистер Беннингтон, мистер Лоуэрт... Сам слышал, как они его переубедить пришли, а он на них так ругался... Мистер Нэйвис... Я имею в виду оба. Дик, ну, тот, который оружие продает, убедил своего брата. Сказал, если уж кто походит на наемника, так это мистер Смит, который недавно покупал у него патроны для этой старой однозарядки, шарпса... Что бы это ни значило... А мистера Черрингтона Дик никогда в своей лавке не видел, он ведь даже не охотился в последнее время... Не сдавайся, Джекки, и скажи маме, чтобы держалась.

– Спасибо... – прошептала Жаклин, чувствуя, что может заплакать опять. – Спасибо, что веришь в нас, что не отвернулся... от него.

Она сжала руку мальчика и скрылась в доме.

* * *

Джон Линдейл спал, раскинувшись на диване в комнатке за баром. Он снова был там, много лет назад, и Анабель, в провоцирующе открытом платье с рассыпанными по плечам волосами, поднимаясь по лестнице к себе в тот последний день, задержалась на мгновение на верхней ступеньке, чтобы послать ему украдкой воздушный поцелуй. Ее глаза сверкали гордостью обладания и обещанием очень долгой ночи. Заперев дверь и поставив обрез в угол, Линдейл бросил взгляд на владельца заведения, развалившегося в кресле. Задрав голову, тот прикладывал к переносице смоченный холодной водой платок и выдувал носом кровавые пузыри. Джонатан подошел к столику у окошка, взял сигару из коробки, стоящей на нем. Закурив, чтобы немного успокоиться и притушить пылавшее в груди стремление драться, он глядел в ночной мрак, царивший за окном. По улице глухо грохотал фургон, подпрыгивая на ухабах. Вид темного неба с нарождающейся тонкой полоской луны и ароматный дым, летящий под потолок изящными переливающимися завитками, через какое-то время сделали свое дело: Линдейл расслабился и, потянувшись, зевнул.

– Эй, Джонни, – подал голос владелец борделя, – ты никогда не слышал, что курить вредно?

Линдейл усмехнулся, вынул сигару изо рта и выпустил в потолок очередную порцию дыма.

– А ты собираешься жить вечно? – спросил он с легкой усмешкой. – Если так, может отдашь мне всю коробку этих шикарных кубинских сигар для солидных гостей?

Хозяин борделя издал какой-то булькающий звук, должно быть, означавший смех человека с разбитым носом.

– Я же говорил, что ты можешь их брать когда угодно, – сказал он, гнусавя. Линдейл задавил окурок в медной пепельнице.

– Пойду-ка я лучше наверх, – сказал он. – Тут одна дама пригласила меня сегодня к себе, полюбоваться звездами.

Говоря это, Джон вытащил из кармана тонкое золотое кольцо с маленьким аккуратным бриллиантом и залюбовался переливами радужных граней. Крохотные искры света, играющие в глубине чистого, прозрачного камня, вполне удовлетворили его. Но внезапно, вглядываясь в прозрачную глубину, Джонатан Линдейл ощутил укол невнятного беспокойства. Он не мог объяснить это... Просто почему-то испортилось настроение, а в голове крутилась тревожная фраза: "Что-нибудь случится..." Повозка. Именно она беспокоила его, он каким-то чутьем знал, что ее не должно быть здесь. Не должно...

К черту все предчувствия. Линдейл зажал кольцо в кулаке и отвернулся от окна, намереваясь идти наверх, когда у него под ногами раздался приглушенный шум: топот и... ржание лошадей!

– Какого черта! – воскликнул хозяин борделя, приподнимаясь в кресле... Часы в углу тикали пронзительно и резко, отсчитывая последние секунды, отдававшиеся в висках Линдейла, когда он, неизвестно как успев среагировать, рванулся с места к лестнице вниз, и в этот момент один из фитилей догорел. Огромная белая вспышка, ломающая стены, как тонкий картон, ослепила Джонатана, и грохот сотряс барабанные перепонки. Линдейл видел, как во сне, надвигающуюся на него стену крутящегося, живого огня, ревущего, как все демоны ада, а в следующее мгновение жар опалил и страшный удар потряс его, сбивая с ног и заглушая память. Джон чувствовал только, как летит куда-то в пустоту, все остальные чувства отсутствовали, и даже когда он врезался в стекло, боль от порезов не дошла до рассудка. Тяжело приземлившись на землю, так что ребра затрещали, Линдейл машинально закрыл голову руками, а в следующий момент на него рухнула груда горящих досок.

Хозяин салуна резко сел на кровати, тяжело дыша. Он всегда просыпался на этом месте. "Все в порядке, – сказал Джон себе, отдышавшись. – Все в порядке." Он не помнил, сколько лежал там, только знал, что потом очнулся и, каким-то образом разворочав завал над своей головой, полуослепший, с надоедливым звоном в ушах и острой болью в виске выбрался из груды досок и с острым восторгом глубоко вдохнул прохладный воздух ночи. Даже боль от сломанных ребер показалась ему счастьем, как свидетельство того, что жизнь не прервалась. Вокруг дымились развалины. Протерев глаза насколько это возможно, Линдейл полуощупью двинулся куда-то. Куда – не знал.

Спотыкаясь и падая, продвигался он вперед, то и дело натыкаясь на обгоревшие, изуродованные тела. Увидев Анабель, закрыл глаза и прошел мимо; страшная ненависть душила Джона, одновременно давая ему силы идти.

Потом вернулась способность чувствовать, и тупая боль в сжатой ладони показалась сильнее, чем от ожогов. Раскрыв руку, Линдейл увидел тонкое золотое кольцо с небольшим прозрачным бриллиантом.

– Анабель... – вырвался откуда-то изнутри беззвучный крик.

Сжав руку в кулак, он упал на колени. Мысли разбегались. Повалившись на бок, Джон глядел на звезды, мерцающие над самым горизонтом. "Я найду их... – думал он. – Всех." Последнее, что видел Линдейл, были длинные космы Джорджианского испанского мха: свисая с ветвей дубов, он мрачно колыхался от малейшего дуновения бриза, пришедшего с моря, будто легкая паутина, прикрывающая вход в узкую темную щель, где не было воздуха, из которой не было выхода и в глубинах которой притаилось нечто страшное, отчего холод забирался внутрь костей... В голове звучали смутные отголоски боев, то нарастая, то затихая где-то в призрачной дали памяти: Шерман... Шерман... Шерман... Потом мир померк, и тьма отступила только тогда, когда старый индеец, перекинув сына старого друга через свою вьючную лошадь, начал их долгий путь к вигвамам чероки.

"Не важно", – подумал Линдейл, отодвигая по привычке сон в глубину своего разума.

...На какое-то время после событий в Саванне он затаился, вернее, отправился на западную границу, куда в одно из подразделений кавалерии перевели двух из тех, кого он хотел разыскать. Там след раздвоился: один из парочки вышел в отставку, получив ранение; со вторым Джон чуть не столкнулся на улице лицом к лицу, и парень ударился в бега. Линдейл не замедлил сесть в седло, чтобы снова пуститься в путь. Неудачи преследовали его: в Сэнт-Луи преследуемый вскочил в пустой вагон для скота. Поезд направлялся в неизвестное место: то ли на юг, то ли на восток, и парень мог спрыгнуть с него где угодно... Линдейл застрял на берегу Миссисипи, заразившись скарлатиной от торговца скотом, который видел, как добыча залезла в вагон на ходу. Выздоровев, Джон недолго работал грузчиком на пристани, а скопив денег, сел на пароход до Нью-Орлеана. Прошло полтора года с момента взрыва. В дороге порядком поиздержавшийся, Линдейл решил пополнить свои средства при помощи карт.

Сидя за покером в роскошном салоне медленно тащившегося по реке парохода, он внезапно узнал только что присоединившегося к игре человека. Ничего не было проще, чем подставиться под обвинение в мошенничестве и выхватить револьвер, потому что янки не узнал Джона, но это было слишком просто. Месть будет полной только, если преступник поймет, что возмездие неминуемо, и умрет от ужаса прежде, чем от пули. Страх и отчаяние тоже своего рода гибель, и Линдейл был готов заставлять этих людей вновь и вновь испытывать череду таких смертей. Это желание не отразилось на его лице, он сумел замаскировать свою ярость и, мило улыбнувшись сидящему напротив врагу, принялся помогать партнерам по игре вычищать его карманы. Через пару часов тот в отчаянии швырнул на стол свои карты и стремительно вышел на палубу подышать ночным воздухом. Через несколько минут Джон положил свою комбинацию на стол рубашкой вверх и под каким-то предлогом последовал за парнем. Через пятнадцать минут он вернулся и с непроницаемым лицом, как ни в чем не бывало сел за стол. Подняв и развернув карты, Линдейл с улыбкой кивнул остальным игрокам:

– Продолжим игру, господа?

Никто никогда не узнал, что именно случилось в эту четверть часа.

... Мерзавец валялся у Джона в ногах, умоляя пощадить и сначала эти всплески ужаса, возникшие только от упоминания событий третьего августа, забавляли Линдейла. Палуба была темной и пустой, в салоне, где собрались все пассажиры, играл негритянский оркестр, заглушающий все звуки извне, кочегаров оглушала топка и рев механизмов. Никогда: ни до того, ни после – Линдейл не наслаждался такой полнотой власти, но потом ему вдруг стало противно смотреть на это унижение. Пнув врага ногой в бок, он пошел прочь, но тот попытался выхватить плохо скрытый револьвер и выстрелить Джону в спину. Линдейл среагировал, как гремучая змея. Звук выстрела показался пассажирам всего лишь разорвавшимся в трубе угольком. Стоя над безжизненным телом, Линдейл коротко сказал:

– Дурак.

Он подтащил труп к борту и, перевалив через поручни, спихнул в воду. Несколько минут Джон смотрел, как тело удаляется, качаясь на волнах и медленно погружаясь в пучину...

... Еще одного он нашел в Нью-Йорке, когда вернулся на Восток два года спустя после побега из Саванны. Тот янки работал на какой-то фабрике. У него, как говорили, была жена, дети, и только одна слабость: в пятницу вечером он позволял себе отвлечься от повседневных забот в одном пабе со стаканом эля в руках. Однажды, когда ливень заливал город и отчаянно стучал в стекла, к мужчине подсел Линдейл. Они долго говорили о чем-то в тот вечер, а потом вместе вышли. Домой тот янки так и не вернулся. Его нашли следующим утром, лежащим в переулке под мелким моросящим дождем, в его руке был зажат взведенный револьвер. Говорили, что Линдейл предложил ему выбор, по крайней мере, он оставил ему скальп...

Бывший солдат союзной армии, а к тому времени преуспевающий горнопромышленник, напуганный слухами о небывало упорной и безжалостной охоте, попытался принять все возможные меры предосторожности. Он возвел в лесу, недалеко от своих шахт, нечто вроде укрепленного форта, обнесенного частоколом, в башнях над которым сидела стража, замечающая каждого, кто приближался на милю. Лес на большом расстоянии со всех сторон был вырублен, обзор увеличен, для охраны нанято в три раза больше людей, чем необходимо, караул проходил вдоль стены внутри каждые два часа. Даже мышь не могла проскочить незамеченной в укрепление. Еще находясь в Нью-Йорке, Линдейл случайно увидел в газете фотографию мужчины с обожженным лицом. В той статье говорилось о новостях бизнеса, и в том числе упоминался владелец серебряных рудников, тем же вечером мститель ехал в товарном вагоне на Запад. Прибыв в город, рядом с которым шли разработки серебряной жилы, Джон начал присматриваться к жителям на всякий случай. Он околачивался возле универсального магазина Флэтмана и наблюдал за входящими и выходящими покупателями, изредка поглядывая сквозь большое окно на девушку за прилавком. Это была дочка хозяина, когда посетителей не было, она доставала из-под прилавка книгу и читала ее. Прищурившись, Линдейл разобрал название: "Последний из Могикан" Купера. Послонявшись возле магазина некоторое время, Джон отправился в салун, где допустил оплошность, начав расспрашивать бармена, – тот в ту же ночь доложил о беседе владельцу рудника. Наступили нелегкие времена: вся армия человека с обожженным лицом была брошена на поиски Линдейла, наемникам приказали доставить его труп и обещали огромное вознаграждение. Где-то около полугода они играли в прятки в заросших лесом горах: Линдейл валялся на мокрых от дождя склонах, мерз по ночам, не разводя костра, ел грызунов, попавших в его сплетенные из травы и веток силки. Он выжидал с терпением апачей, с которыми ему раньше приходилось неоднократно драться, наблюдал и ждал, когда они расслабятся и ошибутся, чтобы нанести удар.

Джон неоднократно лежал в десяти ярдах от частокола, слившись с песком, и неподвижный, а оттого не замеченный никем. Он имел за это время несколько возможностей, чтобы застрелить человека со шрамами, когда тот в окружении охраны изредка выезжал на шахты, но загвоздка была в том, что уйти живым при этом не было никакой возможности, и тогда шестой мерзавец остался бы безнаказанным. Однажды Линдейл позволил себе забыться в углублении под вывороченным из земли корнем упавшего дерева, и сон его был весьма чуток, нечто вроде первичной дремоты рептилий, готовой прерваться в любой момент – без сновидений, без кошмаров; поэтому, услышав резкий вскрик, Джон мгновенно вскочил на ноги и поспешил к одной из своих нехитрых ловушек, сооруженных для того, чтобы обезопасить себе хотя бы полчаса отдыха. Это был естественный овражек, замаскированный ветками со вкопанными в дно острыми суками. Глазам Линдейла представилось печальное зрелище: человек, наступив на замаскированный землей и листьями настил из тонких веток, провалился вниз и напоролся на импровизированные колья, одновременно разбив голову об одну из каменных глыб, которых в яме тоже было с избытком. Спустившись, Джонатан схватил тело, вытащил из оврага и, пощупав на шее пульс, обнаружил, что незваный гость мертв. Человек был ему незнаком. С того времени, когда враг обнаружился поблизости, горнопромышленник с обезображенным лицом не нанимал больше людей и его охранники знали друг друга в лицо; у Линдейла память была не хуже, и он достаточно долго наблюдал за фортом, чтобы запомнить всех. Скорее всего попавший в ловушку был охотником за вознаграждением, обещанным за его голову, а, следовательно, никто не заметит его исчезновения. Таких типов Джон в последние время видел слишком часто в окрестных лесах, да он сам не отказался бы от такой суммы: три тысячи долларов серебром... Несколько раз он чувствовал, что его прижали, загнали в угол, и выхода нет, но ему фантастически везло: удавалось каждый раз как-то вывернуться. Мертвец был примерно того же телосложения, тоже заросший и светловолосый, и это навело Линдейла на мысль. Джонатан хорошо знал в лицо всех наемников, а они его – нет, включая самого горнопромышленника, – только туманные воспоминания последнего и карандашные наброски, да словесные портреты, печатавшиеся в газетах. Люди, охотившиеся за ним, изредка его видели, но мельком. Семейные фотографии сгорели с особняком, а больше Линдейл не снимался.