Текст книги "Люди сорок девятого (СИ)"

Автор книги: Мария Минаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

– Чего тебе? – раздраженно буркнул тот, увидев рядом приволакивающего раненую ногу владельца салуна.

– Да, я тут думал все про Оуэна, – с невинным взглядом заметил Линдейл. – Он мне двадцать долларов должен... Не знаете, когда он вернется?

– Не знаю... – Уилберн пожал плечами. – Да и откуда мне знать? Я ему в долг не давал, его делами не интересуюсь... Хотя слышал от шерифа, что уехал он, а куда, не спрашивал. Без него мне спокойнее, ну и ладно, пусть хоть сто лет не возвращается.

– Кстати, о шерифе, – как бы между прочим заметил Линдейл. – Они с Маком тут повздорили на днях...

– Да? – оживился Уилберн, чуть ли не потирая руки. – А в чем дело?

– Да все из-за федерального маршалла... – Джонатан мгновенно зажал рот рукой, сделав вид, что оговорился случайно, и по бледности Уилберна понял, что удар достиг цели. Виновному в преступлении всегда кажется, что жизнь и интересы других крутятся вокруг его деяний и он, вне всякого сомнения, догадается, зачем нужен федеральный маршалл его конкуренту.

Посему Линдейл собрался оставить Уилберна наедине с логическими построениями, но внезапно почувствовал непреодолимое желание проверить свою догадку, чтобы знать наверняка.

– Жалко Черрингтон, сначала муж, потом лавка... А все этот чертов кольт в его руке, – сказал он с невинным выражением лица и увидел, как почернели от злобы и страха черты собеседника, а потом Уилберн затрясся так, что вынужден был остановиться, чтобы взять себя в руки. "Он что-то знает, он знает!" – кричал его взгляд. Джон догадывался, какой будет вторая мысль: "Он – осведомитель Макклахана, знает он – знает и шеф. Хорошая возможность потопить конкурента... А если расследование?"

– Жалко, – бросил Уилберн безразлично, каким-то металлическим голосом, будто повторял бессмысленный набор слов, заученный наизусть, – но, что поделаешь, если она за наемника вышла.

И он ускорил шаги, явно давая понять, что разговор окончен, а Линдейл не стал настаивать. Он сдержал кипевший в груди гнев. Еще не время... Пока. Когда Уилберн свернул за угол какого-то дома, Джон прошел мимо, но стоило хозяину Сван-вэлли исчезнуть за дверью черного хода, он подкрался к окну, выходящему в переулок и, поднявшись на цыпочки, заглянул внутрь. Как и предполагалось, там были наемники во главе с Риком, вооруженные до зубов и готовые действовать, количество которых возросло. Погруженный в свои мысли, Джон Линдейл добрался до почты, уже взялся было за ручку двери, как вдруг увидел всадников во главе с самим Макклаханом, в полной тишине пересекающих улицу и один за другим исчезающих за платной конюшней. Поспешив туда, он увидел, что большинство наемников уже спешились, и отметил про себя, что с ними был, непонятно каким образом затесавшийся туда, пеший Майкл О'Руни, уже успевший залить глаза. Многих стрелков не было видно вовсе, но в них и не было нужды, учитывая уже имеющиеся в наличии силы.

Немного изменив планы на ближайшее время и чувствуя витающий в воздухе запах приближающейся свары, владелец салуна подошел к вновь прибывшим, заметив, что Питер Миллер, правая рука Макклахана, и часть вооруженных наемников все еще остаются в седлах. В самих их позах чувствовалось напряженность, как будто они только ждали приказа, одного слова, жеста, чтобы... Чтобы что?

Обменявшись приветствиями со всеми, он крепко пожал руку Макклахану, заметив, что глаза собеседника беспокойны и подозрительны.

– Кажется, я заплатил хорошие деньги, чтобы Джуннайт не появлялся сегодня на улице, – медленно проговорил хозяин "Ленивой М". – Однако мои люди видели, как он входил в твой салун...

Линдейл достал из кармана пачку банкнот и протянул Макклахану.

– Прошу прощенья, сэр, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал почтительно. – Моя нога вчера разболелась так, что я ходить не мог. Куда там Джуннайта разыскивать.

Макклахан взял деньги и убрал во внутренний карман.

Воспользовавшись возникшим замешательством, Линдейл сразу перешел к делу.

– Уилберн в городе, – сказал он, – и его люди – тоже.

– Я уже осведомлен об этом, Джон. – Макклахан указал на ухмыляющегося Майкла О'Руни. – У нас свои источники и довольно надежные, как видишь.

– Он беспокоит меня, Мак, – ни на минуту не смутившись, продолжал Линдейл, скрестив на груди руки, – у него точно что-то на уме, только все ждет чего-то. Мне кажется, Мак, он что-то готовит и ему нужен лишь подходящий случай. Да еще это письмо...

– Как!.. – Макклахан чуть не закричал, но мгновенно обрел над собой контроль и понизил голос до нормальной громкости. – Ты его не перехватил?

– То, которое Оуэн написал, конечно перехватил, – осторожно начал Джонатан. – Как вы мне через Питера велели. Пришлось долго старика разговорами развлекать, прежде чем он вышел и представился случай порыться в мешке. И вовремя я это сделал, скажу вам. Как закончил, так сразу дед вернулся. Я попрощался, вышел от него, а как до салуна дошел, дернуло меня обернуться, вижу: два почтальона из Пони-Экспресс своих лошадок привязывают. Еще немного и поехали бы письма по назначению: в Вашингтон да Денвер. Конверт Оуэна я сразу в печку бросил, а другое сохранил для вас, может, интересно будет.

– В Денвер? – насторожился Макклахан. Джонатан кивнул, он знал, что ступил на опасную тропу.

Здесь надо было действовать вдвойне осторожно, чтобы вожаки враждующих лагерей, не заподозрили неладное, иначе Джону Линдейлу придется драться не на жизнь, а на смерть с двумя, численно превосходящими противниками, но, действуя с умом, можно даже смерть Черрингтона, чуть не разрушившую его план, разыграть как лишний джокер в комбинации.

– Давай сюда, чего стоишь! – в нетерпении выкрикнул Макклахан. Люди в седлах застыли, чуть наклонившись вперед, как навсегда остановленные тонким слоем серебра на негативе фигуры, они слушали, они ждали.

– Вот, – Джонатан Линдейл протянул Макклахану конверт. Рыба захватила приманку. Адрес был надписан измененным почерком, вероятно, левой рукой, это Макклахан поймет сразу, послание предназначалось федеральному маршаллу в Денвере.

Этому письму и вправду нельзя было позволить уйти в Вашингтон или куда-либо еще за пределами Иглз-Неста, но с первого момента, когда он прочел последнюю статью Оуэна, владелец салуна знал, что это замечательное, экспрессивное произведение не должно бесцельно, так и не выстрелив свой смертельный заряд, сгинуть в ревущем пламени. На глазах у Моргана превращалась в пепел лишь записка, адресованная вашингтонскому другу журналиста и старая газета. Статья же, отбитая на полосе последнего выпуска "Индепендент", в то время уже лежала в новом конверте на каминной полке вместе с написанной левой рукой анонимкой. Но ни Моргану, ни Макклахану об этом знать было вовсе не обязательно.

Распечатав конверт и пробежав глазами текст на двух листах, – сначала рукописный, потом напечатанный – хозяин "Ленивой М" поднял голову и устремил на Джонатана взгляд, в котором было острое беспокойство, граничащее со страхом. Впрочем, в трусости его никогда нельзя было обвинить.

– Кто? – только спросил он.

– Древние говорят: ищи, кому выгодно, – уклончиво ответил Линдейл. Пусть Мак сам дойдет до всего, так надежнее. Излишняя настойчивость и дополнительные объяснения только возбудят ненужную подозрительность.

Макклахан еще пару минут изучал оба текста, потом сложил и сунул в сумку, даже не рискнув уничтожить на месте, и это тоже был признак страха. Потом он повернулся к Миллеру.

– Езжайте, – отрывисто сорвалось с его губ, а потом, будто прорвало плотину, удерживающую злобу: – Уничтожьте их всех. Размажьте. Сотрите с лица земли.

Но его ярость, ощущавшаяся в нервным и быстрым полушепоте, была бесполезна, ибо при первом же слове напряженные всадники как один выпрямились в седлах и, повинуясь приказу и заранее полученным инструкциям, погнали коней прочь из города в направлении Сван-вэлли. Джонатан был уверен, что там их ждали гораздо большие силы.

– А вы готовьте оружие, – сказал Макклахан остальным, стоящим возле лошадей, – схватка предстоит серьезная, тут ведь тоже профессионалы, не то, что эти вонючие фермеры.

Наемники принялись проверять и перезаряжать для надежности ружья и револьверы. Макклахан раздраженно дернул головой, будто отгоняя неприятные мысли, потом, не в силах сдержаться, пробормотал себе под нос:

– Никогда бы не подумал, что этот негодяй на такое решиться. Я-то дурак думал, что раз мы оба можем с одинаковой вероятностью попасть под подозрение, то в этом вопросе будем солидарны... Что совместными усилиями похороним это дело...

Линдейл отвернулся, чтобы скрыть улыбку. В своем послании он пошел несколько дальше, обвинив ранчеро от лица Уилберна еще и в преднамеренном убийстве.

– Ты с нами, Линдейл? – спросил хозяин "Ленивой М".

– Я всегда с вами, – ответил хозяин салуна. – Но я лучше чувствую себя, когда действую в одиночку.

– Ну что ж... – изрек Макклахан и задумался. Линдейл ждал. Он был слишком опасен, особенно теперь, когда нашел то, что проглядел босс, и знал это.

– Я благодарен тебе, Джон, – царственно изрек наконец Макклахан, немного успокоившись. – Я обязан тебе. Ты заслужил награду.

Снова достав деньги из кармана, он протянул их хозяину салуна.

– Будет гораздо больше, обещаю.

– Не стоит благодарности, – ответил Джон, принимая вознаграждение, и глаза его на секунду сверкнули желтыми опасными вспышками. – Очень скоро мы с вами сочтемся.

Он сделал вид, что собирается уходить, но потом обернулся, будто только что вспомнил нечто очень важное и, холодно сверкая глазами, задал все тот же вопрос:

– Оуэна не видели? Говорят, по делам уехал, наркоман чертов. Двадцатку мне должен...

Глаза Макклахана метнулись в сторону, надо отдать ему должное, он держал себя в руках лучше, чем человек, услышавший этот вопрос раньше, но нервно теребил поводья и переминался с ноги на ногу, что было признаком некоего возбуждения.

– Ну, теперь ты своих денежек не увидишь, – натянуто ухмыльнулся он. – Говорят, на Восток подался, теперь уж, наверное, не воротиться. Может, он из-за долга этого и сбежал, а?

– Может быть... – взгляд Линдейла был непроницаем, а на губах блуждала чуть заметная ядовито высокомерная усмешка...

"Когда кидают камень в свору собак, – думал Джон, распрощавшись с Макклаханом и шагая назад, к почте, – визжит та, в которую попали. Кажется, сегодня я у меня на обед целых две..."

Дедушка Беннингтон был очень недоволен, когда Линдейл постучал в стекло.

– Вот до чего дошли люди, – проворчал он, открывая окно, – уже зайти поболтать не могут... Всё куда-то бегут, всё им что-то надо...

– Да ладно тебе, дедушка, – полушутливым наигранным тоном ответил Линдейл, облокачиваясь на подоконник и вспоминая другого старика, которого не видел слишком давно... – Слышал, пришел груз, который я заказывал?

– Кое-что – да, а кое-что – нет, – ответил дед, – теперь большой груз разом не провести. Хорошо, что с этим хоть успели, пока перевал не закрылся. Снег в этом году поздний... Инструменты там всякие, я еще понимаю, но три мешка просо... На кой они тебе, скажи на милость?

– В свое время узнаешь, – Линдейл загадочно усмехнулся. – Пускай груз пока у тебя полежит, мне сейчас некогда им заниматься. Главное, конверт из Вашингтона пришел?

– Земельное управление, как же, как же! – старик кивнул и, покопавшись в груде бумаг на своем столе, протянул Линдейлу письмо. Взяв, Джон сложил его пополам и, расстегнув верхнюю пуговицу шубы, сунул его в нагрудный карман рубашки.

– Спасибо за то, что вовремя почту разбираете, – сказал владелец салуна, распрямляя спину, застегивая верхнюю пуговицу шубы и потягиваясь. Он уже разворачивался, чтобы уйти, когда дедушка Беннингтон схватил его за рукав, заставив вернуться.

– Тут вам, кстати, еще одно послание, – сказал старик, протягивая Линдейлу второй конверт. Недоумевая от кого могла прийти нежданная весть и каков ее характер, Джонатан взял его. Адрес был написан крупными корявыми печатными буквами и, узнав почерк, Линдейл улыбнулся светлой грустной улыбкой. Дедушка Бениингтон, да и другие горожане не видели такого выражения на лице владельца салуна. Линдейл мог надсмехаться, презрительно скривив губы, его усмешка нередко бывала высокомерной или вымученной, он мог казаться задумчивым, озабоченным, грустным... но никогда раньше он не улыбался так.

Линдейл держал в руке конверт и не спешил его вскрывать, вспоминая Соломона. В их последнюю встречу старик практически не вставал с постели.

– Масса Джон!.. – со слезами на глазах простонал слуга, приподнявшись ему навстречу в кровати.

– Лежи, лежи! – воскликнул Джон, поспешив к нему. Он помог Соломону сесть и подложил ему под спину подушку.

– Масса Джон, – бормотал старик, осторожно трогая кончиками пальцев лицо гостя, и все новые и новые прозрачные капли бежали вниз по его черным щекам, оставляя за собой сверкающие следы и капая на одеяло. – Вы... Это вы... Я так рад!

Соломон уже больше десяти лет, почти с того времени как кончилась Война, жил в семье бывших рабов с плантации Линдейлов, получивших вольную незадолго до падения форта Самтер. Муж, хозяйственная жена, несколько ребят. Они ушли было вместе с другими вслед за армией северян, но потом вернулись в свою хижину, к своему маленькому огороду, поняв, что им некуда больше идти. "У них нет ничего для нас, кроме слов о свободе, а свободным можно быть и здесь, – сказал муж Джону, когда он пришел на свет их окна, почти неся на руках Сола, вечером дня своего возвращения. – Мы не нужны им, у них не было для нас ни еды, ни одежды, ни места. У них свои проблемы".

Янки конфисковали плантацию, но Джон с величайшим трудом сумел устроить так, чтобы часть земли осталась в его распоряжении, и переписал участок на имя этих людей. Здесь Соломона окружали знакомые лица, о нем хорошо заботились, чего не мог делать находившийся в постоянном странствии по стране Джон. Дом построили на месте старой хижины, как только у хозяев появились какие-то свободные деньги, он был не очень большой, но все же лучше тех дыр, где доводилось ночевать Линдейлу. Владелец салуна аккуратно присылал семье деньги, иногда даже больше оговоренной суммы, и эти люди, весь день в поте лица обрабатывающие собственный клочок земли, чтобы собрать небольшой урожай, были довольны тихим постояльцем, приносившим стабильный доход.

– Тихо, тихо, Сол, – сказал Линдейл мягко, беря руки старика в свои. – Я здесь.

– Вас так давно не было... – шептал Соломон, – так давно. Я все слушал, слушал, не раздадутся ли ваши шаги... Я ваши шаги от любых других отличу... А вы... Вы так похудели с той поры, когда мы виделись в последний раз... И побледнели тоже. Вы здоровы?

В голосе старого слуги сквозила тревога, близкая к панике.

– Не волнуйся, Сол, – Линдейл прижал к себе его голову, утешая Соломона, словно ребенка. – Со мной все в порядке. Я здоров, я здесь, Сол...

Внук плантатора задохнулся от нахлынувших и так не свойственных ему чувств и умолк.

Ему, самостоятельному и замкнутому подростку двенадцати лет, было очень сложно приспосабливаться к новому миру, о котором он мало что знал.

Джонатан очень хорошо помнил свой первый день в огромном и пустом доме деда, ему тогда казалось, что от самих его стен веет холодом одиночества. Его шаги гулким эхом разносились по коридорам и залам, с огромных парадных портретов на него надменно глядели неизвестные и давно забытые английские предки, до которых ему не было дела, но под взглядами которых он ощущал себя ничтожеством. Встретив их с отцом в дверях, дед похлопал внука по плечу, пожал ему руку и ушел с сыном в кабинет. Зная, что старших нельзя отрывать от важных разговоров, Джонатан-младший бродил по дому, понемногу заполнявшемуся сиреневым полумраком, и пытался понять, как дышать во влажной духоте. Он шарахнулся в сторону, столкнувшись в одном из коридоров с Солом, который в одной руке нес свечу, а в другой – огромную связку ключей, отбрасывающую на стены чудовищную тень, но потом, разглядев, что перед ним человек, остановился в замешательстве, пытаясь вспомнить наставления отца о хороших манерах и раздумывая позволительно ли ему заговорить первым.

– Вы, наверное, масса Джонни! – воскликнул тогда Сол. – Мы так ждали вашего приезда, и старый мистер Линдейл часто о вас говорил...

Он сунул ключи в левый карман, а из правого вытащил пирожное и предложил мальчику. Джон настороженно замер, не решаясь протянуть руку.

– Берите, – Сол улыбнулся своей широкой доброй улыбкой, – не бойтесь. Проголодались, наверное, с дороги. Берите, а то обидите меня.

– Я бы взял половину, – все еще смущаясь, произнес Джон. Соломон покачал головой.

– Все берите, масса Джон, у кухарки на кухне таких много, я-то уж себе достану. Они банкет в честь вашего прибытия готовили, да вы задержались сильно. Мы-то вас к полудню ждали. Берите, обо мне не беспокойтесь.

– Спасибо, – сказал Джон, принимая подарок, только сейчас он ощутил, что действительно голоден. – Вы правы, я – Джон Линдейл младший...

– Соломон, – представился слуга. – Вы не расстраивайтесь, что они заперлись в кабинете, просто долго не виделись и должны о многом поговорить. Ваш дед всем рассказывал, что к нему внук приедет, последние две недели только об этом и твердил... Чем бы развлечь вас, чтобы вы не скучали... Может, проводить в библиотеку?

– Да, пожалуйста! – обрадовался Джон и поспешил за Соломоном, жуя пирожное и слушая его болтовню.

– Дом на первый взгляд, особенно в сумерках, может показаться слишком мрачным, – говорил Соломон, шагая по коридору, – но не расстраивайтесь, сэр. Пройдет некоторое время, и вы полюбите его. Сегодня уже поздно, а завтра с соседями познакомитесь. Все покажется лучше, уверяю вас. Ну вот, пришли.

Они остановились возле двери, которую слуга открыл одним из своих ключей.

– Если вам понадобится что-нибудь, звоните, – сказал Сол, ловко зажигая от своей свечи другую, извлеченную из кармана, и вручая ее Джону, а потом развернулся и пошел дальше.

– Большое спасибо, – сказал Джон ему вслед, слизывая с пальцев крем. Он вошел и застыл на месте, очутившись в комнате, к высокому потолку которой устремлялись книжные полки. Где-то посредине располагался балкон, сверху свисала огромная люстра. Джон никогда не видел столько книг в одном месте. Ошеломленный, он оглядывался по сторонам, свеча в его руке подрагивала, разгоняя сумерки. Джон вставил ее в лежащий на столе у двери подсвечник и пошел вдоль нижнего яруса книг, с благоговением чуть касаясь кончиками пальцев старых потертых переплетов. Ни одно из названий не было знакомо ему. Линдейл наугад вытянул одну книгу и, открыв на середине, попробовал читать, но ничего не поняв, отложил на стол и подошел к высокому окну, чтобы задвинуть бархатные шторы. Он увидел винтовую лестницу, спускающуюся в сад, и ему вдруг нестерпимо захотелось туда, вниз. Вернувшись в библиотеку, Джон потушил свечу и, подойдя к окну, распахнул его, полной грудью вдохнув воздух. В помещение ворвалась волна неизвестных смешанных ароматов и уже замирающий пересвист устраивающихся на ночь птиц, заглушаемый все нарастающим пением цикад. Линдейл вышел на балкон, прикрыл за собой стеклянные двери и сбежал по винтовой лестнице вниз. Немного пройдя по посыпанной приятно хрустящим под подошвами гравием дорожке, Джон увидел скамейку и присел на нее. Где-то недалеко журчал фонтан, а может, небольшой водопад, от которого тянуло приятной прохладой; вода сбегала в ручеек, пересекающий сад, над которыми выгибали свои спины, как довольно урчащие коты, горбатые мостики с негорящими масляными фонарями. Джонатан сидел и смотрел, как в черном бархате Джорджианской ночи зажигаются звезды, вслед за ними оживали и начинали свой бесконечный причудливый танец тысячи мигающих светляков. Протянув руку, он сорвал с ветки над головой спелый персик и с наслаждением запустил в него зубы. Пение птиц понемногу затихло, Джонатан лег на скамейку, вытянувшись во весь рост и подложив под голову руку, приятный персиковый сок стекал сладкой прохладой по горлу. Мир был полон незнакомых шорохов и запахов, где-то вдалеке гудели людские голоса. Линдейл думал о том, сколько еще есть на этой земле мест, где он не бывал, где еще будет и куда не попадет никогда. От этих мыслей было немного грустно. Джон знал, что быть наследником, а потом и владельцем огромного поместья – большая ответственность и, наверное, это отнимет столько времени, что остатка не хватит даже на поездку в другой штат... Однако он все же догадывался, что Соломон был прав, и чувствовал, что уже начинает любить этот дом.

Линдейл вернулся к реальности и мгновенно вслушался в голос старика, не желая, чтобы тот счел его невнимательным слушателем и расстроился бы, но, оказалось, что ничего важного он не пропустил.

– Покойный мистер Линдейл не простит мне, если что-то с вами случиться... – всхлипывая, твердил Соломон. – Да и я... Как я смогу жить... Я ведь и вашему деду служил и дядям вашим...

– Знаю, Сол... – вторил ему Линдейл, – ты хорошо служил и достоин теперь отдохнуть.

Он помнил эти заботливые черные руки с уплотняющейся год от года сеткой морщин. Верный старик остался в поместье, даже получив вольную, подписанную дедом, Ричардом Линдейлом в тот год, когда англичане спалили Капитолий. Его жизнь прошла в доме с высокими белыми колоннами, его жена – кухарка и двое детей погибли во время короткой эпидемии дифтерии, несмотря на всю помощь хозяев и городского врача с дипломом, которому пришлось заплатить больше за лечение слуг. Потом слег и Джон. Соломон сидел с ним дни и ночи вместе с отцом и дедом, поил горячим молоком, укрывал. До того времени Джонатан с недоверием относился к подчас назойливому старику, который стремился угадать его желание и все сделать за "молодого хозяина", или пихал ему в руки какие-нибудь сладости при каждой встрече. После выздоровления их отношения изменились: Линдейл-младший научился сдерживать раздражение и вежливо объяснять Соломону, что привык все делать сам за время скитаний по стране с отцом. В конце концов старик начал ему нравиться, хотя тот упорно продолжал считать Джона ребенком.

Соломон остался главным в поместье, когда все ушли на войну. Он не покинул его даже тогда, когда бежали все другие слуги, и покалечил ноги, пытаясь спасти хоть часть хозяйского имущества из подожженного солдатами – янки дома. Вернувшись, Джон увидел оборванного, старика, похожего на обтянутую темным пергаментом мумию, сидящего в развалинах и прижимающего к груди большую фарфоровую вазу, на половину набитую бумажными деньгами Конфедерации. Он раскачивался, как помешанный, и что-то бормотал. Приблизившись, Джон разобрал слова:

– Розы... Мои розы...

Старик любил сад и занимался им, хотя это не входило в его обязанности, потому что считал садовника идиотом, ничего не смыслящим в растениях, а к чайным розам вообще никого не подпускал. Лишь иногда он заговорщически манил пальцем Джона, его отца или деда и отводил в угол сада, чтобы похвастаться роскошными, едва раскрывшимися цветами... Соломон сидел в обнимку с той вазой и повторял, как заведенный:

– Мои розы...

И что-то было в этом голосе, во всей этой картине, одинокое и тоскливое, отчего болезненно сжималось сердце. Все другие, спасенные стариком из огня, ценные вещи растащили мародеры, он был так слаб, что не смог им помешать. Соломон рассказывал потом, что ел овощи, пропущенные солдатами Шермана, которые находил и выкапывал в окрестных огородах, а в последнее время – вообще ничего.

– Я хочу посмотреть на вас, масса Джон... – старик отстранился, держа Линдейла за плечи и ненасытно вглядываясь в его лицо. – Расскажите... Расскажите же мне о себе.

Он понизил голос и быстро зашептал, бросая косые взгляды на дверь комнаты.

– Они мне не верят, когда я рассказываю о вас, а мне так хочется поговорить... – в его голосе звучала детская обида. – Она еще ничего, но дети... Никакого уважения к старшим: даже младшие говорят, что я вру или придумываю... Нет, масса Джон, я не хочу сказать, что ко мне плохо относятся, меня хорошо кормят и делать ничего не надо, но так хочется иногда поговорить с кем-нибудь родным... Расскажите мне, как у вас дела?

– Да я... – Линдейл замешкался. – Я не знаю...

– Расскажите о вашей работе на Юнион-Пасифик... – быстро подсказал старик с надеждой в голосе.

– О чем? – переспросил Линдейл, все еще погруженный в довоенные воспоминания. – Ах, да...

– Юнион-Пасифик... Вы говорили об этом в прошлый раз, что нашли там работу... Наверное, слишком надрываетесь на такой-то службе... Эти янки!.. – голос старика окреп, стал громче, глаза сверкали. – Они всех вкалывать заставляют...

– Нет, нет, – торопливо возразил Линдейл. Он молчал несколько минут, прислушиваясь к стучащему по стеклам дождю, потом продолжал, будто спохватившись: – Я у них старшим инженером работал, в главном офисе, в Чикаго, планировал, расчерчивал маршруты... Иногда приходилось, правда, выезжать на место, чтобы лично руководить работами, а то простые строители, в основном люди темные, напутают что...

Он ляпнул про Юнион-Пасифик в прошлый раз, так как, трясясь в дилижансе несколько часов подряд, читал статью о Проментри-Пойнт в газете, которую, развернув, держал в руках заснувший попутчик напротив. Это было пару лет назад. Джон мгновенно забыл об этом, потому что память у Сола была плоха, и он не думал, что старик что-то запомнит. Внезапный вопрос застал Линдейла врасплох: дед мог спутать события сегодняшнего утра с тем, что имело место годы назад, и наоборот, мог забыть самое очевидное. Иногда Джонатану казалось, что при следующей встрече пожилой слуга и друг, единственная связь с безмятежным покоем сонной Джорджии прошлого, уже не узнает его, но, видимо, о "мастере Джонни" Соломон каким-то странным образом помнил все.

– И правильно, масса Джон, – кивал старик. – Эти глупые янки наверняка что-то напутают и на вас все свалят, так что вы следите за ними хорошенько...

Соломон мало интересовался новостями, если они не касались его драгоценного Джонни, последнего из Линдейлов, предпочитая жить прошлым, поэтому продолжение его гневной речи, обличающей янки и приютившую его семью бывших рабов, еще больше удивило визитера.

– Они не верят мне, масса Джонни, – со слезами на глазах жаловался старик, кивая на дверь. – Они смеются надо мной, когда я говорю, что это вы забили тот золотой костыль в Помти-Пойнт и соединили вашу ветку с Калифорнийской. Они говорят, что я из ума выжил, или что вы врете, но я-то знаю, что такой благородный Джентльмен, как вы, не будет врать никому и никогда... Я им так и сказал, но они посмеялись надо мной, масса Джон.

Кляня себя за то, что не удержался от хвастовства, Джонатан поспешил сменить тему:

– Это давно было, Сол. Теперь я у них не работаю... Да, с тех самых пор, как закончили Юнион-Пасифик.

На лице Соломона отразилось беспокойство, но Джон продолжил скороговоркой, предупреждая горестные причитания и новые проклятия в адрес янки:

– Пока я на них работал, я скопил денег, чтобы закончить Алабамский Университет. Теперь у меня есть диплом доктора медицины.

Его розовые мечты давно рассыпались в прах, как старый потрескавшийся фарфор под прессом... Теперь то время, когда он посещал занятия в медицинском колледже, открытым как отделение Университета, казалось сном: то ли было, то ли нет. Линдейл-младший больше не стремился спасать людям жизнь, скорее наоборот, но зачем об этом сообщать старику?.. Те знания, что он приобрел в университете до войны в области анатомии, пригодились в дальнейшем лишь для того, чтобы правильно и смертоносно всадить пулю.

Тот колледж в Мобиле снова открыли в шестьдесят восьмом, но теперь, хотя у него было достаточно средств, чтобы нормально жить и оплачивать учебу, Джон знал, что никогда не вернется туда. Он привык смотреть на кровь с детства, охотясь на дичь, или помогая отцу отстреливаться от людей: и индейцев, и белых – во время их совместного странствия в глуши, но в университете он с большим усилием преодолевал дурноту при виде плаката с человеческим телом в разрезе ради своей цели – научиться спасть жизнь другим, однако та тошнота прошла после первого боя, что-то закрылось внутри него, и сам он знал, что прежним не будет уже никогда.

– А астрономия? – спросил Соломон. – Помню, вы очень увлекались ею, рассказывали старику много интересного о звездах... Я многое позабыл, но помню, что всегда удивлялся, как это странно и сложно Господь все устроил... Я пытался им рассказать, да они снова над стариком посмеялись: "Где это слыхано, говорят, чтобы земля вокруг солнца крутилась, когда каждый идиот, если он не слепой, видит, как солнце по небу движется, из-за края появляется, за другой заваливается!" Да и белые смеются, хотя что с них, с местных жителей взять: образованного человека в наши дни нечасто встретишь, все янки, да саквояжники. Я и сам, масса Джон, не совсем представляю, как это получается с планетами там и с солнцем, только я вам верю...

– Астрономия... – протянул Линдейл с наслаждением. – Занимаюсь и ею иногда, когда время свободное выдается... Знаешь, даже пробовал посчитать, сколько лететь до звезд... До луны – то оно ближе гораздо, но... – он немного помолчал, прикрыв глаза, потом закончил: – Нам нужна скорость, Сол, нужны гораздо большие скорости... – Джон снова умолк, с трудом возвращаясь в реальный мир. – Только мало его, свободного времени, с больничными всеми делами...

Учась в университете, он в свободное время посещал занятия по физике и астрономии, даже ездил в какую-то обсерваторию и глядел в телескоп. Что-то завораживало и притягивало его в темных глубинах космоса, в блеске далеких звезд и комет. Он читал все, что мог достать, собирал самые новейшие работы в этой области: о спектральном анализе в астрономии, об открытии новых планет и их лун... Та книга, первой попавшая ему в руки в библиотеке деда, определила это увлечение. Он просил всех знакомых, отправляющихся в Европу, привезти или переслать новые труды. В тот день, когда Линдейл-младший принял решение записаться в армию, на его столе лежала книга "Этюды звездной астрономии" Струве и законченный рукописный английский перевод, сделанный по его заказу одним полиглотом. Эти листки отправились в его солдатский ранец и были неоднократно перечитаны на привалах и на марше, а потом горели в пламени костра, согревающего оборванного босого конфедерата зимой. Джон отвлекался от голода и ноющих ступней размышлениями о строении галактики... Он до сих пор любил смотреть на звездное небо и читать о нем все, что удавалось достать. Горы на луне, каналы Марса, пятна на солнце, атмосфера Венеры, не так давно открытый Нептун – все это привлекало его так же сильно, как и раньше. Линдейл помнил, как поразило его открытое Галлеем движение звезд в пространстве, он не решился рассказать об этом Солу, потому что сам не мог до конца осознать этот факт и вообразить, как все происходит. Он сомневался в гипотезе Канта об образовании небесных тел, как и в возможности осуществления теорий утопистов, потому что чувствовал нутром, что ужасно сложный и одновременно гармоничный мир не мог возникнуть в результате цепи случайностей, и не может он быть построен по воле одного человека, основывающегося на мыслях других людей. Много раз, отыскивая в темном небе луну или альфа-Центавра и прикидывая, сколько лет идет до земли свет и сколько понадобиться времени, чтобы добраться туда с быстротой локомотива, летящего на пределе своих скоростей, он упорно шептал то, во что верил, как в предназначенное Богом, и на что надеялся, хотя знал, что дожить до этого не суждено, возможно, даже его внукам и правнукам: "Мы будем там. Когда-нибудь..."