Текст книги "Люди сорок девятого (СИ)"

Автор книги: Мария Минаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

Ровные участки, откуда ветер сдувал снег, сменялись местами, где конь пробивал себе дорогу, проваливаясь по брюхо. "Война и в особенности ненависть, ее породившая, еще и заразна... Она передается детям, внукам... В менее острой форме, вероятно."

Многие имели иммунитет, например, Алиса, но не Джон и не канзасец. Только не они.

Линдейл ехал быстро и прямо, не петляя без надобности. Шаг за шагом пробуждались из небытия новые и новые воспоминания; он очень хорошо помнил дорогу теперь, будто ездил по ней только вчера. "Анабель... не будь этой войны, ты была бы жива, пусть мы никогда и не встретились бы... Я согласился бы на это сейчас, если бы мне предложили выбор, только бы ты была жива..." Где-то глубоко в его сознании однако таилась мысль, которую он боялся признать. Одно воспоминание о ней стоило того, что пришлось ему пережить. "Возможно, было бы лучше, никогда не видеть ее", – думал Джонатан Линдейл, но сам не мог представить свою жизнь без этой любви. Спокойней возможно и было бы, но лучше – никогда. "Морган прав, тысячу раз прав... Лучше быть счастливым один день, чем прожить всю жизнь, не имея шанса на такую любовь. Наверное, такое не может длиться вечно, наверное, это – судьба. Я делал то, что должен был, я не мог ее спасти..." Утес возле перевала Рэбит-Иарс завалило снегом, он высился над городом в немом всеподавляющем величии, одетый в мантию мягко светящихся в лунном свете снегов, являя миру слабость человека перед всемогуществом Творца. Путь Линдейла шел у подножия горы, потом он резко повернул и поехал вверх по склону, все приближаясь к землям "Ленивой М". "Грозовой перевал", – звенел теперь в его голове голос давно умершего отца – "Грозовой перевал... Я увидел ее в прекрасном саду ее отца в весенний полдень, согнувшиеся под тяжестью цветов ветви защищали от солнца ее нежную кожу, роняя на ее колени и шляпу свои лепестки... Она читала этот роман, "Грозовой перевал", а я стоял буквально в двух шагах за этим низким белым забором и не мог сдвинуться с места, не мог издать ни звука... Теперь ее нет. Твоя мать, Катарина Уиндвил была уникальной женщиной, но между нами была пропасть, и я не верил, что мы когда-нибудь будим вместе. Твой дед был женат на женщине своего круга, которая родила ему трех сыновей, но она рано умерла. Он взял в жены простую индианку, даже не дочь вождя, которая стала моей матерью, сын... Родня и соседи твоего деда были в шоке – все они были из обедневших, но аристократических семейств. Он никогда не делал различий между нами, но были люди, не позволявшие мне забыть, кто я есть... Я увидел перевал из долины, он весь был обложен тучами и обвит молниями, от него шел глухой и грозный рокот... Здесь я построю дом".

Голова вдруг стала невесомой, и все картины прошлого, зарождаясь, медленно уплывали вдаль, лопаясь, будто мыльные пузыри, не причиняя больше боли. Навалившись на луку седла и медленно качаясь в такт поступи коня, Линдейл снова был ребенком, засыпающим в седле отца во время их долгих поездок по территории ранчо, и вместе с тем помнил все, что было после. Вот оно – то место. Спешившись, Линдейл подошел к черному провалу штольни. Опоры, державшие свод прогнили и рухнули, обвал полузасыпал зияющую в горе рану. "Отец, отец, как же ты мог упустить такую мелочь... Ты же так любил эту землю". Перемены подкрались незаметно и сначала казались безобидными, даже полезными: в долине появились первые дома, потом возникли лавка, салун и конюшня. Иглз-Нест рос. Появилось еще несколько новых ранчо, правда, не таких больших, а потом вдруг прямо на земле Линдейла-старшего объявился человек, заявивший, что нашел здесь золото и застолбил заявку на большинство территории. Как многие крупные ранчеро тех лет, отец Джонатана владел лишь источниками воды, дававшими контроль над пастбищами за исключением реки, протекавшей возле города, но новоявленным старателям, не интересовавшимися скотом, были нужны только участки. На территории хозяйства, в лесах и на пастбищах, здесь и там, словно грибы из-под земли, стали расти старательские лагеря, где грязь, пьянство и разврат были обычными вещами. Как ни странно, никто не видел самородного золота, которые здесь якобы добывали, все пришельцы расплачивались в лавке деньгами. Линдейл-старший стал опасаться отпускать сына из дома, потом начал пропадать скот, причем в лагерях золотоискателей часто ели говядину, и место с клеймом на всех шкурах было старательно вырезано. Руководил вторгнувшейся ордой чернобородый человек, который наводил ужас на маленького Джона, когда он видел его, наблюдая из укрытия за поселением, а его правой рукой и наследником, как Линдейл-младший понял значительно позже, был парень лет восемнадцати, а может, и меньше. Как же его звали... Арстен? Айнмен? Столько лет прошло. Нет, Джон не мог вспомнить. Странно, он не слышал, чтобы ранчо переходило из рук в руки тем или иным способом. Просто, когда через несколько лет после войны он, Джонатан Линдейл, снова оказался в этих местах, хозяина звали Макклахан. В том, что это был один и тот же человек, содержатель салуна перестал сомневаться, когда случайно увидел покрытую глубокими шрамами от собачьих укусов, над коленом, ногу владельца "Ленивой М", а чуть выше шрамов – большое родимое пятно. Отец Джона готов был драться, и, будь он один, он так бы и поступил, но с ним был ребенок. Линдейл-младший стоял и смотрел на снег. Он помнил ощущение обиды и несправедливости, когда отец стал запирать его дома и не пускал играть на эту поляну с маленькой уютной пещерой, где пряталась тайна. Здесь жили гномы и разбойники, пираты прятали тут клады и древние индейцы сидели во круг костра с каменными лицами, покуривая длинные трубки. Эти древние духи знали все тайны мира... Лицо Линдейла напряглось, вздулись желваки, а глаза вдруг стали жесткими и ледяными. Однажды он, не выдержав, нарушил запрет отца и, тайком сбежав через окно, пришел сюда. Джон закусил губу, снова почувствовав боль глубоко внутри, как тогда, когда, спрятавшись в кустах, наблюдал за лагерем. Он видел два блестящих рельса, его оглушил грохот вагонеток и хриплые вопли пьяных людей. Его пещера, тайное убежище, была уничтожена, она зияла в горе темным широким провалом пустой глазницей старого черепа. Волшебный мир рухнул раз и навсегда. Задыхаясь от невыносимой ярости, Джонатан сжал свои кулаки так, что ногти оставили алые лунки в ладонях. Он поглядел на свои руки, слишком маленькие, с тонкими запястьями и, закусив губу, чуть не заплакал от появившейся где-то внутри боли, пожалуй, впервые в жизни осознав свое бессилие... Как часто потом он страдал оттого, что так рано научился оценивать шансы. Быть может, если бы Джон тогда бросился в бой, забыв об опасности, твердо веря, что может одержать верх, или не думая вовсе о победе или поражении, это бы не мучило его так сильно, несмотря на неминуемо последовавшую бы неудачу. Выиграть он, конечно, не мог, его избили бы, только и всего, или того хуже, доставили бы к отцу, но его никак не отпускала мысль, что даже поражение было бы облегчением.

В тот вечер к отцу пришел человек, тот самый, сын чернобородого, и, лежа в своей кровати в темной комнате, Джон, сжавшись под своим одеялом в предчувствии надвигающейся катастрофы, о которой не знал почти ничего, только то, что она приближается, и которую был не в силах предотвратить, слышал приглушенную перебранку, но слов разобрать не мог. Лишь однажды он узнал голос Линдейла-старшего, ясный и отчетливый:

– Я не продам.

И вкрадчивый незнакомый:

– Подумайте о сыне...

...Они уехали на следующий день.

"Какого черта, что я здесь делаю?" – мелькнуло у него в голове, и он уже собирался повернуться к вороному и сесть в седло, но вдруг почувствовал, как мир неуловимо меняется вокруг него. Что-то странное было в морозном воздухе, что-то необычное творилось вокруг: его слух уловил едва слышный, но навязчивый и все нарастающий звук. Линдейл замер, не в силах двинуться с места. Это была песня на языке века назад исчезнувших племен, древняя, как мир и обращенная к давно уснувшим духам этой земли, предназначенная разбудить их от тысячелетнего сна. Первыми голос услышали сосны: они потянулись из чистого белесого снега и в доли секунды выросли до небес: толстые прямые столетние стволы. Линдейл с размаху залепил себе затрещину, звон в ушах заглушил голоса в его голове, но через мгновение утих, а песня все звучала, настойчивая и ясно слышимая, наполняя воздух, заполняя все пространство между деревьями, весь мир, до самых звезд, а может, и дальше.

Что-то случилось с его зрением, да и с головой тоже, даже скорее с головой: мысли путались, пейзаж вокруг смазался и поплыл во мрак, луна померкла, и, когда Джон протер свои глаза и, пару раз моргнув, уставился в пустоту, он уже не был одинок. Вокруг и сквозь него сновали быстрые смутные тени, задевая его краями невесомой одежды. Они ходили, сидели, плясали под заунывное пение и удары бубна, не обращая внимания на постороннего, будто это не они были фантомами, а он, и, наверное, для их мира все обстояло именно так. Сам Джонатан Линдейл не мог бы сказать в данный момент, какой из миров настоящий, как не мог утверждать того, что действительно существует сам. Отблески скрытых костров мерцали на стволах и снегу, наполняя лес трепещущей жизнью; его сердце колотилось в такт длинной песни, все слова которой ему были вдруг удивительно понятны, хотя языка он не знал...

Одна тень приблизилась вплотную, внезапно обретя плоть и кровь, и перед Линдейлом возник шаман с темными, как бездонные ущелья глазами. Он кружился вокруг Джонатана, как ночной мотылек, не оставляя в снегу следов, завывая и стуча в бубен костью бизона, а потом внезапно замер, указывая той же костью куда-то в сторону. Медленно повернув голову, Линдейл сперва ничего не увидел, и обернулся к шаману, желая получить разъяснения, но того уже не было рядом: он исчез без следа, а спрятаться было негде, и человеку ничего не оставалось, как снова посмотреть в указанном направлении. Внезапно в пляшущих тенях на зыбкой грани освещенного пространства, за которым безраздельно царила тьма, он увидел знакомое, иссеченное шрамами, лицо и быстро пошел к темному силуэту. Солдат шагнул вперед, резко вытянув руку, и Линдейл остановился, подчиняясь этому жесту. Между ними скользили прозрачные тени, снег мерцал и переливался, вспыхивая то тут, то там ярким огнем; весь мир существовал в постоянном движении.

– Я попрощался, – сказал Линдейл, и слова вылетали откуда-то из глубины его существа, не то чтобы помимо воли, но как-то неожиданно. – Почему ты вернулся? Хочешь все-таки получить ту работу в баре?

Песня индейцев дробью стучала в барабанные перепонки, погружая в состояние, отчасти напоминающее транс, с той лишь разницей, что разум Джонатана был кристально чист.

– Мы всего лишь странники в бесконечном космосе... – негромко произнес солдат. – Вот и ты все блуждаешь по неведомым дорогам...

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Линдейл и, пожалуй, впервые с момента взрыва, за его грудиной зародился холодный сгусток страха.

– Время не бесконечно, – пояснил солдат. – Твое – в особенности, и надо замаливать грехи и творить добро сегодня, ибо никто не ведает ни дня, ни часа, и завтра может уже быть слишком поздно... Пока тебе везет, Джон, но долго так не продлиться. Ты получишь второй шанс, если повезет, но часы тикают, и потерянных секунд уже не вернуть.

– Второй шанс, – Джон через силу заставил себя улыбнуться, его почему-то не удивило то, что солдат знает его имя, и голос его звучал твердо, хотя в нем звенели глубоко впаянные, застарелые ненависть и боль. – Зачем он мне? Разве у меня осталось что-нибудь, ради чего стоит жить? Ничего, кроме боли, солдат, и так день за днем. Я готов отвечать за то, что когда-либо совершил, я не снимаю с себя ответственности и готов расплатиться за каждое деяние. У меня отняли все, кроме ставшей никчемной жизни. Что ж, хорошо, я нарушил Закон, хладнокровно убив шестерых, если не считать тех, на войне. Мы квиты. Так с какой радости кому-то давать мне второй шанс? Зачем?

– Ты спас ребенка, – холодно сказал солдат. – Можно исправить положение или его усугубить, зависит от тебя, но имей в виду: не успеешь – тебе никто не поможет. В любом случае, меня ты больше не увидишь.

Он отступил на шаг и исчез, слившись с тенями, став одной из них. Линдейл протянул было руку, чтобы его удержать, но пальцы, схватившиеся за край мундира, поймали лишь пустоту.

– Мы еще маршируем по неведомым дорогам... – всплыли внезапно в его голове полузабытые строчки, подсунутые Алисой, и все стало предельно ясно: вечно идти и идти, вечно сражаться... Все равно с кем. Чтобы разорвать этот круг, из которого он так тщетно искал выход все эти годы, надо найти в себе силы простить, а это очень непросто...

Джон закрыл глаза, снова увидев огненный столб, надвигающийся на него, и упал на колени в снег. Ему не хватало воздуха, он задыхался от жидкого огня, вновь наполнявшего легкие, ибо то, что он внезапно понял о мире, а больше о себе самом, было настолько необъятным, что осознать это было невозможно. Да, простить очень сложно... По-настоящему, ни на словах. Продолжать войну вечно – до последнего вздоха, куда легче...

Его голова плыла, он был помешан... Тени мелькали все быстрее, глухие удары бубна и протяжное пение сводили с ума. Низко пригнувшись к покрытой снегом земле и обхватив себя руками, он все повторял как заклинание, качаясь в такт:

– Не могу... не могу... не могу...

Боль и ненависть в нем достигли наивысшей концентрации, они все еще были сильнее его и врать бесполезно.

– Мне не нужен второй шанс, не нужен... – шептал он.

– Решать не тебе, – Джонатан Линдейл вскинул голову и его расширенные зрачки отразили фигуру человека, стоящего перед ним с одеялом на плечах на индейский манер. У этого фантома было лицо отца.

– Гоняясь за призрачным врагом легко не заметить реальной опасности и потерять все.

– И ты туда же! – в отчаянии выкрикнул Линдейл. – Я не могу простить их, не могу!.. Ведь тогда непонятно, зачем... Пять лет страданий, лишений, боли и кровопролития... Зачем? На войне, несмотря на голод, лишения и страх, я все же знал, что это все не напрасно и это предавало сил. Тогда я знал, что кому-то нужен... А сейчас... Если нельзя ненавидеть янки, если простить... это все станет бессмысленным.

Линдейл – старший пожал плечами, и вокруг его рта обозначилась знакомая упрямая складка.

– Хватит хныкать, – велел он. – Бессмысленным... Тебе никогда не понять зачем. Многие столетия люди умнее тебя задавались этим вопросом, но так и не нашли ответ.

– Но ты... – Джонатан Линдейл поднял голову. – Ты должен знать, почему.

– Может быть, – лицо отца было непроницаемо. – Возможно, и ты найдешь ответ, когда время придет, а пока... Делай, что можешь, пока время не истекло. Для начала верни то, что принадлежит тебе. Выстави Тома Арленда прочь. Время пришло.

Он отвернулся и исчез, мгновенно растворившись без следа. Томас Арленд, точно, того парня, сына бородатого, звали Арленд. Но зачем он все-таки сменил имя?.. Джонатан Линдейл сидел в снегу, медленно моргая, и внезапно поданная мысль обретала в его голове все более отчетливые очертания. Игра слишком затянулась, более того: не принесла ожидаемого развлечения. А потом, должно быть от скуки, он отвлекся на Моргана, считая его киллером из Невады, но похоже, что это не так, и он впустую потратил драгоценное время на тупого канзасца, впрочем, весьма агрессивного и подчас непредсказуемого. Или это – всего лишь хорошо спланированный отвлекающий маневр? Линдейл похолодел, поняв как близко он подошел к краху своего плана, казавшегося безупречным... Увлекшись игрой, он забыл о самом главном – о земле, и тем самым чуть не обрек себя на поражение. Недооценка противника... Бой с тенью, заслонившей реальную угрозу... Какая глупость! Потерять все из-за какой-то ссоры с канзасским деревенщиной. Зачерпнув горсть снега, Джонатан с силой протер глаза и, вновь открыв их, удивился внезапно наступившей тьме: все исчезло как бред, как мираж – отблески костра, танцующие призраки, шаман с магическим бубном... Его окружали только вековые сосны – мачтовый лес его детства и, возможно, его будущего, но вот исчезли и они, а он полностью вернулся в свою реальность – холодную зиму середины семидесятых годов, века девятнадцатого.

Звезды все так же холодно светили с небес и, возможно, многие из них были мертвы уже тысячу лет, как и он сам, но продолжали ровно гореть в небесах Земли с диким упорством, объяснимым безумием или отчаянной смелостью, и, возможно, они будут еще видны, когда с планеты исчезнут люди.

Трясущимися пальцами Джонатан Линдейл вытащил из кармана шубы сигару и сунул ее в рот, потом извлек коробок спичек, достал одну и, чиркнув ею, прикурил от дрожащего пламени. За его спиной фыркал и рыл в нетерпении копытами снег вороной. Руки Джона дергались и без того, а услышав храп, он выронил коробок, который собирался опустить обратно в карман, и тот мгновенно зарылся в глубокий снег. Конь тревожно топал и изредка прерывисто и хрипло ржал, он вел себя не так, как обычно, возможно, чуял призраков, а возможно, и видел... Вероятно, они все еще были здесь, да и куда им уходить от своего дома?

Линдейл присел на корточки, задумчиво разгребая снег, в этот момент мысли его занимал не коробок, а совсем другое. Его отец всегда считал, что без своей земли человек не существует, но, по иронии судьбы, дважды терял дом: один раз здесь, другой – когда янки спалили особняк деда; впрочем, этой потери он не ощутил – последним его собственным клочком грунта, который никто не сможет отнять, стала братская могила где-то под Геттисбергом.

Копнув глубже, Линдейл открыл сверкающий рельс и глубоко вздохнул: ничего не изменилось и железная дорога снова подбирается к нему и к этим местам неслышно, будто пума, чтобы изменить все раз и навсегда... Две ровных блестящих полоски из-за которых уже пролилась и будет литься дальше человеческая кровь, неотвратимо ползущие через весь континент, он видел статьи в газетах и не питал иллюзий насчет того, почему сцепились Уилберн и Макклахан. Видел он и то, как хозяин Сван-вэлли вложил револьвер в руку Черрингтона, но открывать правду было не время... Всему свое время.

Машинально разбрасывая снег, Линдейл почувствовал как под его рукой что-то согнулось. Быстро раскидав мягкое холодное одеяло, укрывшее землю, Джонатан увидел маленькую сосенку, пробившуюся рядом с рельсом, который снизу оказался вовсе не блестящим, а проржавевшим насквозь. Он поднялся, ошалело глядя на деревце, не веря глазам своим. Сосенка будет расти, пока не сломает своими мощными корнями проржавевшее железо, уродливые гнилые пни рассыпятся в пыль и вырубка зарастет, рана зарубцуется. Сколько времени служит простая деревянная шпала, без всякой дополнительной пропитки, которые клали тогда? Семь лет, всего семь лет... Об этом сказал ему как-то один инженер с железной дороги. И рельс, очутившийся на сырой почве, тоже недолговечен... Земля забирает обратно то, что когда-то дала, а вот сосны... Сосны растут сами, там, где им положено. И этого не изменить никому. Осторожно присыпав деревце снегом, Линдейл поднялся и, будто прозрев, увидел много других сосен, чуть приподнявших головы над глубоким теплым покрывалом снега. Он вытянул руку, поймав в ладонь лунный свет и отблеск далеких солнц, медленно выпрямил один за другим все пальцы, потом сжал их в тяжелый кулак, разбивавший лица, ломавший носы, выбивавший зубы в сотнях жестоких схваток с превосходящим по силе противником, и кривая опасная усмешка исказила его губы. Призраки правы, пора вернуться домой.

Время пришло.

Садясь в седло, Линдейл поглядел на небо, и звезды дружелюбно подмигнули ему. Он усмехнулся. "Похоже, еще рано складывать оружие. Главная битва – впереди..." Он тронул коленями бока вороного и медленно поехал обратно, бросив на прощание взгляд через плечо на пещеру, снова хранившую неразгаданные тайны.

В мрачных глубинах пещеры старый индеец бросил щепотку странного белого порошка, извлеченного из одного из мешочков на его поясе, в ненасытную глотку, скрытого от наблюдателя извне изгибами тоннеля, костра. На мгновение пламя взметнулось ввысь, сверкнув сначала синим, потом зеленым огнем, погнав по стенам трепещущие тени, загнав их в первобытный мрак, из которого ранее вызвало их к призрачной жизни, и опало, оставив лишь рдеющие в темноте угли. Среди снова воцарившейся в пещере тишины вечной ночи одиноко прозвучал, отразившись от стен и унесшись в глубины земли, голос старика, звучавший чрезвычайно торжественно:

– Спасибо, о духи! Больше вас никто не потревожит следующую тысячу лет.

"Да, – подумал про себя Летящее перо, нащупывая во тьме свой посох. – Тот – который – управляет – огнем – с – небес, очень сильный шаман, хорошо, что я попросил его помощи. Отправляясь в дальний путь, никогда не знаешь, когда может пригодиться колдовство".

Подойдя к выходу, он поглядел сначала на мерцавшие в вышине звезды, потом на две цепочки следов человека и лошади, тянувшиеся сюда и обратно, и, глубоко вдохнув холодный и свежий ночной воздух, прошептал:

– Это еще не конец... Но теперь все зависит только от тебя...

В следующую секунду воздух наполнился хлопаньем крыльев, и луна холодно сверкнула на гладком оперении выскользнувшей из узкого жерла пещеры и взмывшей в небо серой совы.

* * *

Линдейл ехал вперед, длинные тени лежали в снегу и в потустороннем лунном свете, воздух, пронизанный им, казалось, был наполнен призраками. Его отец неслышно ехал рядом с ним по хрустящему насту, едва различимый на дрожащих изломах полутени и тьмы, создавая ощущение надежности и безопасности, но исчезнув без следа, как только послышался громкий оклик:

– Кто идет?

Линдейлу почему-то стало не по себе.

– Джонатан Линдейл к мистеру Макклахану, – громко и четко выговаривая слова, ответил он. Клубы синеватого пара вырывались из его рта, будто дыхание мифического дракона.

– А, мистер Линдейл! – человек материализовался из ночной тьмы. – Рад вас видеть. Мистер Макклахан послал за вами человека. Он хочет переговорить с вами. Лично.

Последнее слово было произнесено заговорщическим тоном и прозвучало так внушительно, что Линдейл вздрогнул. Он не любил столь многозначительных фраз.

– Послал человека? – переспросил Джон.

– Да, да, – радостно кивая, сказал часовой, пристраивая ружье на плечо и дуя на замерзшие пальцы. Джонатан глубоко вздохнул.

– Спасибо, парень. Я расскажу мистеру Макклахану, что ты хорошо несешь караул.

Он тронул поводья и поехал мимо, ощущая глубоко в груди легкий холодок. Что-то было не так... Макклахан никогда не приглашал его к себе на ранчо, он всегда передавал поручения с надежным человеком или приезжал лично. Зачем же сейчас приглашать его в дом? Зачем... Линдейл ощущал опасность почти физически, каждой клеточкой своего тела, но где именно ждала его ловушка? Он ехал в логово льва, но его могли выпустить оттуда и пристрелить по дороге в город, стоит лишь на мгновение вздохнуть с облегчением. Что делать?.. Развернуться и уехать, пока не поздно? Это тоже не выход... Тот милый паренек, дувший на свои замерзшие ладони, вполне мог получить приказ стрелять Джону в спину, если тот откажется от приглашения и повернет назад. Что ж, карты сданы, господа... В конце концов кто предупрежден, тот вооружен.

Приблизившись ко второму посту, Джонатан направил коня прямо к костру, возле которого отдыхали только что сменившиеся часовые, потому что ему внезапно захотелось взглянуть на их лица при свете. Люди, сидевшие на корточках возле огня, сжимая в руках кружки с горячим кофе, поднялись ему навстречу. После обмена приветствиями Джонатана опять предупредили, что Макклахан желает его видеть. Вероятно, об этом на "Ленивой М" были осведомлены все... При этом несколько парней спрятали злорадные усмешки, один даже закашлялся в кулак, еще один отводил взгляд каждый раз, как Линдейл на него смотрел, пара других пялились на него: один с сочувствием, другой – с любопытством, а остальные выглядели абсолютно равнодушными. Кофе не предложил никто. Когда Джонатан тронулся дальше и выехал на прямую утоптанную тропу, ведущую к "Ленивой М", пошел небольшой снег, ветер усилился и, зло тявкая, порывами кидался на всадника, покалывая кожу шеи и лица тысячами мельчайших иголочек. Подъехав к вырубке, окружавшей дом Макклахана, он вздрогнул и натянул поводья, остановив коня под согнувшимися от налипшего на них снега ветвями деревьев, которые переплетались в ледяную лепнину на сводах ледяного дворца, потом поглядел на здание. Прошло ужасно много лет с того времени, когда он был здесь в первый раз. Старая хижина, где когда-то он жил с отцом исчезла без следа, но дом, который строил Джон Линдейл – старший, все еще стоял. Тот же крепкий фундамент: за столько лет – ни единой трещины; тяжелые бревна плотно пригнаны друг к другу... Да и вырубка, не дававшая никому приблизиться незамеченным, была идеей человека, не однажды сражавшегося за землю, а не парня с востока. Линдейл – старший так и не достроил свой дом, хотя сделать оставалось совсем немного, за него работу закончили руки его врагов. Джонатан смотрел на здание, редко моргая, чтобы сбросить с ресниц налипший снег. Люди рождаются, живут и исчезают, а земля остается, сколько бы за нее не было пролито крови. "Отец, я вернулся домой", – захотелось ему сказать. Но говорить было некому, Линдейл был один в тихом скрипе деревьев под ветром и безмолвии бесчисленных шорохов ночи. Да и зачем? Где бы он ни был сейчас, Джонатан Линдейл-старший знал все и так.

Джон стянул перчатки и, сунув их в карман, медленно зарядил револьверы: "рут-и-маклахан", два сорок четвертых, и винтовку, всегда ожидавшую своего часа в чехле у седла. На веранде, в свете подвешенных под крышу фонарей он видел еще двух человек с оружием. Оставалось лишь пересечь открытое пространство и войти в дом. Что ж, пока он еще жив, а это значит, что Макклахан действительно желает поговорить и эти двое не пристрелят его, как только опознают. Да, солдат был прав: времени всегда чертовски мало... Никогда не хватает. Когда Джон лез в логово человека со шрамом, все было рассчитано, и он был уверен в себе. Или, быть может, это его боль притупила страх, а может, он тогда был слишком молод. Линдейл не боялся Макклахана, не боялся смерти, но он был старше, чем тогда, наверное, причина в этом... А может, просто не хотел проиграть... Неважно! Джонатан Линдейл мотнул головой и галопом погнал вороного к дому, оставляя за собой шлейф сверкающей снежной пыли. Смешанный с густеющим снегом ветер хлестал в лицо, но через некоторое время Линдейл преодолел сопротивление стихии и, спешившись, привязал вороного под навесом, растер его бока пучком соломы из подвесной кормушки и, перекинувшись парой слов с охраной, прошел в дом. Один из стражников последовал.

– Я провожу вас, – то же нездоровое любопытство блестит в глазах. Линдейл молча пошел за ним в гостиную. Вот как оказывается выглядит внутри его дом... Когда он только строился, отец вечерами рассказывал сыну о расположении внутренних помещений, мечтал, как обставит комнаты, и раз за разом вычерчивал углем планировку на шершавой доске, заменявшей им крышку стола. На мгновение перед глазами Джона возникла эта картина в мельчайших деталях. Он мотнул головой. Неважно. Он поднял глаза и увидел открытую дверь. Губы охранника шевелились, не издавая звука, в глазах – животное любопытство, больше – ничего.

– Мистер Линдейл, входите. Мы пришли, – по его тону Джонатан понял, что он повторяет эти слова ни в первый раз.

– Извините, я задумался, – кивнул Линдейл и вошел, специально захлопнув за собой дверь перед носом парня. Тот, конечно, надеялся, что останется щель, куда можно будет подглядеть, но что поделаешь! Хозяин салуна оказался в довольно просторной гостиной, заставленной мебелью, но вместо Макклахана его ожидали там еще трое с ружьями. Джонатан невольно поймал себя на мысли, что все эти парни очень похожи – как злобные цепные псы, натренированные убивать за хозяина, и он был по сути одним из них с той лишь разницей, что тут примешалась волчья кровь. Он всех их знал в лицо, а кое-кого по именам, и наемники его тоже знали, но это не означало, что они не разорвут его, стоит только Макклахану щелкнуть пальцами. Один из них преградил дорогу, кажется, его звали Боб.

– Мистер Макклахан хотел меня видеть, – устало, но твердо произнес Джон. "Некоторые люди так и гуляют в городе, – думал он. – Сколько же их еще на ранчо, тех, которых я не видел?"

– Прошу прощения, мистер Линдейл, – вежливо произнес Боб; он улыбался, но в глазах горели красные кровожадные точки, – но вам придется сдать оружие.

– Мне? – Линдейл вздрогнул и, вскинув брови, холодно отчеканил: – Мистер Макклахан посылал за мной, спросите его сами.

– Мы просим прощения, сэр, – в этом "мы" слышалась скрытая угроза. – Мы знаем об этом, но мистер Макклахан велел также, чтобы никто не входил с оружием в его кабинет.

Джонатан Линдейл глубоко вздохнул, сверкнув на охранников желтыми предостерегающими сполохами своих глаз, и, вытащив из кобуры "рут-и-маклахан", бросил его на стол в углу, возле которого стояли вооруженные люди. Револьвер загрохотал по дорогой полировке. Линдейл расстегнул шубу и, распахнув ее резким движением, повернулся кругом, демонстрируя отсутствие оружия.

– Может, вы хотите меня обыскать? – сквозь зубы процедил Джон.

– Нет, сэр... – Боб смешался, и, когда заговорил снова, в голосе его уже не было прежней уверенности, хотя яду прибавилось. – Мы вовсе не собираемся вас обыскивать. Просто мистер Макклахан установил правила одни для всех...

– Доложи ему, – пренебрежительным тоном прервал его Линдейл, парень поспешил к двери кабинета Макклахана и, сунув в нее голову, крикнул:

– Линдейл пришел.

– Пропусти, – глухо отозвался хозяин ранчо. Боб посторонился, и Джонатан Линдейл вошел. Обменявшись с Макклаханом приветствиями и пожав его руку, небрежно протянутую через стол, хозяин салуна подвинул стул и сел, не дожидаясь приглашения. Дверь за ним плавно закрылась, и он мог бы поклясться, как если бы мог видеть сквозь стены, что охранники внимательно прислушиваются. Нет, они не осмелятся подойти к самой двери и скорее всего не смогут разобрать, о чем говорится в кабинете, но стоит Макклахану крикнуть...

В тот момент, когда его рука сомкнулась с ладонью владельца ранчо, Джонатан Линдейл на мгновение заглянул в его глаза и сразу перевел взгляд на его верхнюю пуговицу. Ничего неожиданного. Только Джона изумило, как плохо Макклахан пытался скрыть свои истинные намерения – они просто прорывались и сочились ядом из-под вежливо улыбающейся маски.