Текст книги "Люди сорок девятого (СИ)"

Автор книги: Мария Минаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

Джон забрал сумку, висевшую через плечо мертвеца, а также его широкополую шляпу и одеяло и спрятал эти вещи в том же овраге, потом вытащил свою Арканзасскую зубочистку и пошел проверять силки. Когда мужчина вернулся, на его поясе висел освежеванная тушка кролика, а в руках он тащил охапку сухого хвороста. Линдейл разложил бездымный костер и впервые за последние полгода вдохнул аромат шипящего на оструганной палке и изливающего в трещащий огонь сок мяса. Хорошенько прожарив кролика, он отломил пару кусков, торопливо сунув их в рот, завернул остаток тушки в листья и аккуратно убрал в наплечную сумку покойного. Закончив, Линдейл притащил заготовленные сухие ветки и свалил в костер. Пламя оглушительным залпом выстрелило вверх, мгновенно поглотив сушняк и заставив Джона отпрянуть. Подождав, пока оно чуть опадет, Линдейл поднял тело и бросил лицом в огонь. Немного подождав, он вытащил мертвеца за ноги и устроил на постели из сухой травы в углублении под корнем, где недавно отдыхал сам. Где-то вдалеке пересвистывались лесные птицы, солнце слегка склонилось в сторону горизонта, под сенью деревьев царила приятная прохлада... Подходящее место и время, чтобы умереть для всех второй раз. Джонатан подпихнул ногой догорающие сучья поближе к выбоине, носком сапога поддел пару головешек, выкатил их к подстилке из сухой травы и, вытащив мерцающую на конце ветку, немного подпалил корень; сырой и толстый, тот не мог гореть и просто тлел, распространяя зловоние. Все выглядело просто: слишком близко разведен костер, пень задымился, и человек стал задыхаться во сне, а тут еще угольки выкатились из огня и подожгли постель... Проблема разрешилась сама собой – преследователь мертв.

Уходя, Джон подбросил в костер свежесрезанных зеленых веток с листьями, которые мгновенно дали густой дым, начавший распространяться по лесу. Встревоженные птицы на мгновение умолкли, но потом запели снова, ветер шумел в кронах деревьев, склоняя и раскачивая стволы. Почему-то Джонатан предельно четко помнил запах того леса: сладковатый аромат гниющих листьев и хвои, смешанный с дымом.

Несколько часов спустя Линдейл, прятавшийся все в том же замаскированном ветками овраге, наблюдал, как привлеченные дымом наемники отыскали тело и оказались вполне удовлетворены увиденным: они затушили пень и костер, тщательно собрали и закопали все угли, после чего, забрав труп, убрались восвояси.

Пока Линдейл ждал их, он при помощи Арканзасской зубочистки соорудил себе пончо из одеяла покойного, теперь, надев его на себя, нахлобучив на голову широкополую шляпу и прихватив сумку, мужчина выбрался из укрытия и направился к давно примеченному лесному озеру. Там, удобно устроившись под нависающим над водой берегом, Джон с удовольствием съел еще немного все еще теплой крольчатины, запил холодной водой, а затем, убрав мясо, занялся главным. Склонившись к прозрачной поверхности озерка, он сперва долго рассматривал свое отражение в нем: загорелая до кирпичной красноты кожа, длинные волосы, лохматая длинная борода... За время изнуряющей игры в прятки в этих горах он изменился: щеки и глаза ввалились, черты лица заострились, и сквозь них ясно проступила четвертинка индейской крови. Джонатан начал с того, что обрезал бороду и усы, а затем аккуратно побрился своим ножом. Ветер шумел в верхушках огромных сосен, напоминавших Линдейлу деревья его детства, и звук этот, сливающийся с пением птиц, заставил Джона на мгновение замереть с лезвием в руке и прислушаться к музыке, существовавшей с начала времен. На некоторое время он потерял ориентацию во времени и пространстве; после долгой изматывающей игры на выживание, он, будучи мертвым, получил возможность ненадолго забыть об опасности и увидеть окружающий мир. Сосны, пронизанные золотыми столбами солнечного света, напитанные его жаром, истекающие густыми каплями неповторимо пахнущей и мгновенно густеющей смолы. Их длинные мягкие иглы, устилавшие мелкий белый песок, дававший им жизнь, тонкие прозрачные чешуйки коры на прямых стволах, пепельных внизу... «Как спокойно...» – подумал Джонатан. – «Как спокойно быть мертвым...» На мгновение он прижал к горлу лезвие «зубочистки», ощущая его приятную прохладу, напомнившую воду глубокого озера, потом, не сдержав вздоха сожаления, отвел в сторону. Поддаться искушению сейчас означает проиграть, это будет значить, что они все же одержали над ним верх, не прилагая особенных усилий. Преодолевая охватившую его расслабленность и нежелание двигаться, Джонатан склонился к воде и поглядел на свое отражение в ней. Белая кожа, обнажившаяся под растительностью на его лице, вовсе не порадовала, да и с волосами надо было что-то делать, но он решил отложить это на потом и оглядел одежду. Здесь, кажется, было все в порядке: башмаки Джон заменил мокасинами в самом начале игры – они оставляли слишком заметный след, пончо из одеяла охотника за вознаграждением выглядело достаточно потрепанным, да и шляпа в порядке... Линдейл поймал два утиных пера, плещущихся в небольших волнах, наплывавших на песок, и заткнул их за шнурок, повязанный вокруг тульи. Теперь волосы. Он быстро собрался и, неслышно ступая по опавшей листве, будто большая хищная кошка, побежал прочь.

Джонатан Линдейл направлялся к разрушенной хижине, служившей когда-то пристанищем для путников, по той или иной причине оказавшихся в этих краях. Построил ее какой-то старатель еще до того, как здесь начались разработки материнской жилы; он понемногу добывал серебро, выступавшее на поверхность, и давал приют редким трапперам и золотоискателям, пока один из таких путников не нашел хижину пустой. Никого это не удивило, несмотря на то, что все вещи были на месте. Возможно, обитатель этого одинокого пристанища действительно ушел оттуда взяв серебро и немного еды, соскучившись по обществу и большим городам, а может, блуждая по лесу он сломал шею или повстречал хищника – двуногого или четвероногого – какая разница? Гадать не имело смысла: на Западе люди часто пропадали без следа... Время шло, хижина, где по-прежнему раз или два в год останавливались путники, не бравшие на себя обязанность ремонтировать ее, начала разваливаться. Годы и стихия постепенно стирали дом с лица земли, пощадив только сложенный из камней очаг с невысокой трубой. Это место напоминало Линдейлу дом, каким он застал его, вернувшись с четырехлетней войны, и он не любил здесь бывать, но сейчас это было необходимо. Сверху труба была прикрыта плоским камнем, укрепленным на четырех опорах, чтобы сильный дождь не проникал в очаг через нее. Был теплый вечер; солнце уже скользнуло ниже вершин деревьев и просвечивало теперь сквозь них сбоку, роняя на стволы последние отблески золота. Оглядев остатки хижины, Линдейл был полностью удовлетворен: в трубе и очаге было полно копоти, а потому он аккуратно полез в печь и набрал черную густую сажу в пустой кисет охотника за вознаграждением. Дождя, вроде, не предвиделось, поэтому Джон решил использовать эту краску сейчас, до того как полностью стемнеет. Устроившись возле родника, бившего возле хижины и все еще аккуратно обложенного камнями, из которых вытекал и спешил дальше неглубокий ручеек, Линдейл принялся мазать волосы сажей и остановился только тогда, когда они стали совершенно черными. Закончив, Джон перевязал волосы полосками кожи в две косы и оставшуюся краску растер по незагорелому низу лица и шее. Взглянув в родник, парень остался доволен: теперь он был готов идти в город.

Хорошенькая, но наивная дочка Флэтмана – хозяина универсального магазина, стоявшая за прилавком, очень заинтересовалась индейцем с каменным лицом и синими глазами, вошедшим в магазин и спросившим, нет ли для него работы. Она сказала, пристально разглядывая его пончо, мокасины и шляпу с утиными перьями, что не помешал бы человек, расставляюший товар на полках, грузивший бы ящики и способный иногда постоять за прилавком, а затем ее, так долго удерживаемый в относительных рамках приличия взгляд уцепился за раскраску его лица, и она, покраснев, спросила, правда ли он индеец и почему у него синие глаза. Вопрос не застал посетителя врасплох. Ни один мускул не дрогнул в лице Линдейла, который стоял прямо, скрестив руки на груди, и подозревал, что играет роль слишком картинно, но для девицы, никогда не видевшей краснокожих, за исключением нескольких, вконец спившихся, сойдет. Он рассказал ей, что является команчем, что его дед украл белую женщину и взял в свой типи третьей женой, потому как другие были уже старые, расписав всю доблесть и хитрость, проявленную при похищении. Девица слушала раскрыв рот, и Джона понесло: имитируя слегка сдавленным голосом глубоко спрятанную боль, он рассказал, как кавалерия бледнолицых вырезала все его племя, как на его глазах погибли две его жены и старая бабушка, как он один выжил и темная краска на его лице – знак глубокой скорби по его народу...

Когда пришел хозяин, дочь сама упросила его взять на работу несчастного "последнего из могикан". Старик Флэтман не был столь наивен, и его грызло смутное подозрение, насчет этого сомнительного краснокожего, но отказать девушке не мог и согласился, предупредив Джона, что при малейшем подозрении он будет уволен. За время работы в универсальном магазине, Линдейл узнал много интересного. Раз в три месяца, в один и тот же день, из форта приезжал за провизией фургон, который сопровождали пять человек: двое на козлах, один внутри и двое верховых – все вооружены до зубов. Стандартный набор продуктов для них, как правило, откладывали в определенный угол кладовки. Заказы обычно были большие, и это экономило время: к заранее заготовленному набору добавлялись другие необходимые вещи. За время работы в магазине Линдейлом все были довольны: у хозяина и его дочки появилось больше свободного времени, а индеец работал за еду, ночлег на одеяле в углу кладовки и два доллара в месяц на сигареты. Время от времени Джон подновлял свой грим копотью из керосиновых ламп. Вечером, накануне того дня, когда должны были приехать из форта, и Флэтман, закрыв магазин, пошел домой, Линдейл положил в сумку молоток, вяленое мясо и фляжку с водой, потом вычерпал из одной из бочек, приготовленных для горнопромышленника и его людей, муку и, ссыпав в дальнем темном углу кладовки, закрыл старыми мешками. Потом он открыл окно, лег спать и проснулся незадолго до рассвета. Погрузив в пустую бочку сумку, Джон пробил в стыке между досками несколько маленьких дырочек и залез следом сам, плотно прикрыв за собой крышку, а затем изнутри подпер ее парой клиньев. Сумку он надел на плечо и стал ждать в кромешной тьме. Флэтман, пришедший утром как обычно проверить бухгалтерию, долго чертыхался, обнаружив пропажу работника, брошенные в углу одеяла и открытое окно, но, проверив кассу и поняв, что не лишился ничего кроме подозрительного команча, успокоился. Тем лучше, жалование за этот месяц платить не придется. Два доллара – тоже деньги. Потом приехали люди из форта и погрузили свои ящики и бочки в фургон, вкатив туда и ту, где прятался Линдейл. Джон упирался ногами, плечами и левой рукой в стенку, чтобы не шуметь, правой прижимая сумку. Когда бочку вкатили и поставили на место – хорошо, что крышкой вверх – Линдейл устроился поудобнее, насколько это возможно. Дорога показалась ему ужасно долгой, на некоторое время он даже задремал. Джон иногда слегка двигался, чтобы не затекли мускулы. Через несколько часов фургон все же достиг форта, о чем возвестила громкая перекличка конвоя с охранниками на вышках, после чего заскрипели ворота, и фургон, снова двинувшись с места, вкатился на территорию. Кто-то снаружи велел отогнать повозку в сарай и оставить, а продукты разгрузить на следующий день. Лошадей распрягли и увели, фургон остался стоять под навесом. Откуда-то доносился визг пил и стук молотка: видимо, возводились новые укрепления. Было жарко: по шее и спине струился отвратительный едкий пот. Прислушавшись к мерным ударам, Джон вытащил молоток и, коротко размахнувшись, стукнул по крышке, выбив ее, и та с треском вылетела и упала на пол, но шум на стройке заглушил все звуки. Дышать стало немного легче, хотя опасность возросла. Линдейл ждал, жуя в темноте полоску вяленого мяса. Наступила ночь, и все звуки стихли. Линдейл подождал, чтобы убедиться в постоянстве наступившей тишины. Вдалеке заухала сова. Джонатан вылез из бочки, подкравшись к борту фургона, приподнял натянутый тент в том месте, где он не был привязан, и выглянул из-под него наружу. Охрана бдительно следила с частокола за происходящим снаружи. Линдейл скользнул под натянутым брезентом, перевалился через борт и бесшумно упал на землю, быстро перекатился на локти, вскочил на ноги и нырнул в тень. Его мокасины неслышно ступали по земле. Мимо прошли два охранника. Линдейл метнулся к стене и замер, вжавшись в бревна, но стража о чем-то переговариваясь, смотрела только вперед. Джон пошел за ними и отстал только возле двери в главном срубе, толкнув которую, обнаружил, что она не заперта, после чего нырнул в дом. Как тень он прошел по длинному коридору мимо входа в большую комнату, в которой гуляли свободные от вахты охранники; они выпивали, играли в шашки и карты, полностью поглощенные своим занятием. Возможно, если бы не найденный сравнительно недавно обгоревший труп, стража не была бы столь беспечна. Линдейл быстрой тенью промелькнул по квадрату света, льющегося из комнаты. Он толкнул следующую по коридору дверь – за ней был чулан, оставались еще две комнаты и лестница наверх. Медленно призрак двигался в полумраке, следуя за своей тенью. Две двери. За одной из них была пустая комната, но за второй Джон нашел, что искал. Приблизившись на цыпочках, он тихонько приоткрыл дверь и заглянул внутрь. За столом, спиной к нему сидел человек, в зеркале сбоку на стене отражалась изуродованная шрамами щека. Пригнувшись, чтобы не отразиться, Линдейл скользнул за спинку стула. Человек со шрамом увидел Джона в зеркале, только когда его шеи коснулась сталь Арканзасской зубочистки.

– Мы знакомы, не так ли? – спросил Линдейл, холодно улыбаясь углом рта. Его зубы хищно поблескивали в тусклом свете двух керосиновых ламп. Минуту Джонатан стоял неподвижно, упиваясь страхом в глазах противника, почти физически ощущая ужас жертвы и оцепенение, охватившее ее.

– Что ж, парень, играл ты неплохо... – произнес он негромко. Ни один из преследуемых не оборонялся столь упорно, до этого человека добраться было сложнее, чем до всех других вместе взятых, и этот факт, безусловно, заслуживал уважения.

– Я... – послышался дрожащий и хриплый голос откуда-то снизу. – Я... дам тебе денег. Десять тысяч... Двадцать!.. Они здесь, в ящике, ты можешь забрать их и уйти, я велю своим людям не преследовать тебя...

Кожа горнопромышленника приобрела неестественный серый оттенок, он мелко трясся, и Линдейл почувствовал, как уважение к противнику уступает место отвращению. Он не знал, как объяснить этому человеку, что жизнь Анабель не стоит двадцати тысяч, что его собственная жизнь не стоит даже тех денег, которые были обещаны за его труп, что никакие миллионы не избавят его от кошмаров и не спасут душу. Не было слов, способных описать все это, не было сил и желания говорить их, не было сострадания.

В зеркале, блестящем на стене, Джон не видел больше своего лица или рассеченной старым шрамом щеки горнопромышленника, там было только изуродованное лицо Анабель, ее глаза... Неподвижные. Обвиняющие.

Он не мог больше смотреть.

Он отвернулся и резко и глубоко полоснул янки по горлу, не испытывая ни сожаления, ни раскаянья. Алая кровь запятнала его рукава и бумаги на столе. Еще пару секунд Линдейл стоял неподвижно, раздумывая, имеет ли право на трофей.

Некоторое время спустя, прикрыв за собой дверь, Джонатан бесшумной тенью скользнул по коридору. Его левая штанина пропиталась кровью, стекающей с заткнутого за пояс свежего скальпа. "Если бы ты сражался до конца, возможно, я бы оставил тебе скальп, но деньги... Что ж, это Дикий Запад, ребята. Вы сами установили правила игры, так что если просыпаетесь с целым скальпом – считайте вам повезло... А вы думали, как?.."

Караул как раз менялся: отслужившие люди вернулись в теплую комнату и теперь перебрасывались ленивыми репликами со своей сменой, которая не спешила заступать на дежурство в сырой и холодной ночи. Промелькнув мимо, Джонатан вышел на улицу и поспешил к конюшне позади дома. Он вывел из стойла лошадь, вытащив из-за пазухи связку динамита, поджег короткий запал. За углом послышались шаги караула. Линдейл швырнул шашку под забор из-за угла конюшни и, мгновенно отпрянув назад, вскочил на спину коня.

– Стой, кто идет? – раздался окрик часовых, и они принялись поспешно стягивать с плеч винтовки, но их голоса потонули в громе взрыва, и они упали на землю, сбитые с ног ударной волной. Линдейл сжал коленями забившегося в конвульсиях страха коня и, дико крича, направил в облако дыма, скрывающего образовавшийся в стене пролом. Крик Джона напоминал мятежный клич южан и военный вопль индейцев одновременно. Ему вслед раздалось несколько выстрелов с вышек, но все произошло слишком неожиданно, и часовые были слегка контужены взрывом и оглушены криком Линдейла, поэтому они слишком поздно вскинули ружья к плечу, не успев сфокусировать взгляд на прицеле – мишень уже была вне досягаемости...

... Последний человек спивался в Амарилло. Страх уничтожил его раньше пули. В одну из прекрасных ветреных ночей Линдейл ждал его у выхода из бара, там, куда не долетал свет фонаря...

Он давно забыл их имена, да они его и тогда не очень-то интересовали. Даже как звали парня из Амарилло, а ведь всего пару дней назад помнил.

Джонатан Линдейл открыл глаза и чиркнул спичкой. "В какой-то момент прошлого я дошел до пределов человеческой боли, наверное, все дело в этом... – думал он. – До той черты, за которой что-то надламывается в тебе, и тогда человек сводит с жизнью счеты, сходит с ума или находит выход в полном уходе от реальности, погружаясь в религию и мистические учения... Дойдя до той грани и переступив ее, я должен был просто приложить дуло к виску и спустить курок, разом покончив со всем, но не сделал этого, потому что слишком сильно ненавидел. Жажда мести заставила меня подняться из могилы. Увлекшись ею, я упустил момент, боль стала хронической, и я сжился с ней, став одним целым. Годы летят, а Джонатан Линдейл все продолжает жить по инерции, так и не найдя выхода, а то время упущено безвозвратно, быть может, тогда, в соснах, а может, гораздо раньше". Он выкурил сигару, глядя на заснеженные скалы за окном, и понемногу обрел равновесие. Потянувшись за бутылкой рома, Джон обнаружил, что она почти пуста. Жидкости, плескавшейся на донышке, было явно недостаточно для того, чтобы утопить в ней дурные сны. "Придется выйти за виски", – подумал он и начал одеваться, напевая в полголоса:

– О, Полли, о Полли, я ушел воевать,

Обнял старого отца и плачущую мать.

Край родной оставил, все чужое кругом,

Я мятежный солдат и далек мой дом...

Застегнув рубашку, натянув штаны, Джон подошел к умывальнику и, налив воды в таз, вымыл лицо и глаза. На минуту прервав пение, прополоскал горло и, сплюнув, взял полотенце. Закончил он на фразе:

– Нальем по чашке бренди иль по стакану вина.

Его голос чуть вздрогнул на слове "любовь", и он, резко оборвав пение, решительно направился к двери. Взявшись за ручку, он внезапно замер, услышав голоса. Один из них явно принадлежал Моргану.

– Мой старик тоже... Тоже тронулся за удачей в сорок девятом...

Линдейл выпустил ручку и немного подождал, пока успокоится быстро стучащее сердце. "Какое до этого дело мне? – спросил он сам себя. – Однако сложно не признать, что у нас больше общего, чем может показаться с первого взгляда".

Толкнув дверь, Линдейл вышел из комнаты, и лицо его расплылось в широкой улыбке при виде индейца.

– Эй, Летящее перо, какими судьбами?

– Я тут ненадолго, – ответил индеец, вываливая на стойку шкуры и икая. – Что скажешь о бобрах? Берешь?

– Минутку. Прошу прощенья, – сказал Джон и обратился к бармену. – Эй, Боб, есть чего-нибудь пожевать?

Тот мгновенно вытащил из-под стойки несколько полос вяленого мяса и протянул хозяину.

Линдейл сунул одну в рот и, вытерев руки, аккуратно расправил серебристый темный мех.

– Да, – сказал он, жуя. – А шкуры гризли у тебя нет?

– А как же! – Летящее перо поднял с пола свой тюк и, вытащив шкуру, взгромоздил ее на стойку. – Я тебе бесплатно отдам, как подарок. Зима предстоит суровая, а следующая будет еще холоднее. Нельзя, чтобы твой сын мерз долгими вечерами.

– Мой сын, ты шутишь... – расхохотался Линдейл и тут же прекратил, чуть не подавившись.

– И никаких но, юноша! – оборвал его индеец. – Ты еще жив. Я тут ребенка в лесу нашел и о тебе подумал. Маленький такой... Родителей индейцы подстрелили. Я его в церкви оставил и медальончик его матери прихватил – человек должен знать свою мать.

– Ты подожди, я сейчас, – уклонился от разговора Джон и скрылся в своей комнатке, но через мгновение снова появился с бумажником в руках. Быстро подсчитав в уме стоимость сваленных на стойку шкур, Линдейл расплатился.

– Как дед? – поинтересовался он, закладывая в рот следующую полоску мяса и нарочито игнорируя всех присутствующих, кроме индейца.

– Жив, – ответил Летящее перо. – Люди радуются, что в племени есть еще один мудрый человек, к тому же неплохой шаман. Но он по-прежнему не желает видеть белых людей.

Джонатан вспомнил, как в последний раз видел Ричарда Линдейла, очень много лет назад. Старик сидел перед типи, завернувшись в одеяло, и курил. Он не узнал внука, обозвал его всеми известными словами и даже запустил в него грязью, прежде чем Джонатан успел приблизиться. Вероятно, годы войны изменили меня, само выражение моего лица, думал Линдейл-младший. В тот же вечер, наблюдая за дедом издалека, он поделился своими соображениями с Летящим пером. Индеец не согласился и рассказал то, что знал со слов самого старика. Ричард Линдейл проклинал всех белых людей за развязанную ими войну и за то, что ему не позволили сражаться и умереть бок о бок со своими потомками. В шестьдесят третьем он развернул список погибших под Геттисбергом, принесенный ему старым слугой, и увидел две фамилии, идентичных его, одну под другой. Джонатан Линдейл. Дважды. Трагическая ошибка, опечатка, навеки разбившая ему сердце, он даже не заметил отсутствия сокращенного "младший" во втором случае. В тот же день, оставив поместье на старого верного Соломона, Ричард со своей второй женой – индианкой, уехал туда, где раскинуло типи племя ее отца.

Джонатан Линдейл вздохнул. Прожевав мясо, он вытащил из кармана платок, аккуратными, отточенными движениями помакнул губы и вытер руки.

– Куда идешь? – спросил он индейца. Летящее перо качнулся и махнул рукой в неопределенном направлении.

– Ты что, пил? Я же предупреждал... Сколько раз...

Икнув, индеец взвалил на себя одеяла и неуклюже проковылял к выходу. Морган, Линдейл и бармен проводили его взглядами. Дверь хлопнула, но удар был такой силы, что она на мгновение открылась вновь, впустив в помещение вихрь снега. За белой пеленой, правда уже изрядно поредевшей, никого не было – только огромный черный ворон отрывисто каркнул на резко отскочившую от косяка дверь, вздыбив перья и сверкая черными глазами, затем он взлетел, хлопнув крыльями, и растворился в белизне; дверь захлопнулась; обернувшись к Линдейлу, Морган увидел желтый волчий отсвет в его зрачках, который, впрочем, мгновенно угас.

– Можешь отдохнуть, – сказал Джон бармену, а когда тот быстро ушел, сгреб со стойки шкуры и отнес в свою комнатку, но затем вернулся, не закрыв за собой дверь. Налив себе стакан, и выпив его, он спросил:

– Что, пришел за реваншем?

– Отчасти, – сказал Морган, поднимаясь. – Я пришел об Оуэне поговорить.

– А что с ним? – в голосе Линдейла не было притворства.

– Да маршалл тут мне сказал, что он из города уехал, – произнес Морган, растягивая слова, он чувствовал, как внутри него все сжимается от острого чувства опасности. – Ты в это веришь?

Линдейл холодно усмехнулся.

– Нет, – ответил он. – А что?

– Ночью он на почту пошел, но обратно так и не вернулся. Ему дважды пришлось миновать лавку Черрингтонов, а вчера там было небезопасно. За пределами света очень сложно увидеть дуло револьвера.

Линдейл побледнел слегка, но голос его звучал все так же твердо:

– Возможно, но я его не видел.

– А потом его обгоревший труп нашли на дороге, – добавил Морган, следя за реакцией Джона. – Я надеюсь, ты не скажешь, что он случайно забрел в лавку перед пожаром, или сам поджег ее и не сумел выбраться?

Линдейл чуть-чуть изменился в лице, как будто действительно ничего не знал и обвинение задело его, но Джуннайт был слишком опытен, чтобы купиться.

– Той листовкой он нажил себе немало врагов, – заметил Линдейл, – а подстрелить его могли и возле редакции, и внутри. Даже на почте...

Морган всхлипнул от смеха.

– Только не пытайся меня убедить, реб, что это дедушка Бенингтон!..

– Там был кое-кто еще, и тебе об этом прекрасно известно. Я не дедушку имею в виду, это должен был бы понять любой, даже если он всего лишь тупой выродок из Канзаса, – грубо и резко оборвал его Линдейл. Морган почувствовал, как жар приливает к голове.

– Я не... – начал он, но Линдейл грубо оборвал его снова:

– Хорошее алиби, черт возьми! Слишком гениально для канзасца, но для его хозяев в самый раз. Однако ты был вчера на почте, или, скажешь, это не твое?

Он вытащил из кармана и небрежно швырнул на полированную стойку бара смятый продолговатый конверт. Похолодев, Морган схватил его и трясущимися руками расправил. Его самые худшие предчувствия подтвердились: адрес друга Оуэна, написанный аккуратным почерком издателя, обрушил последние надежды. Сунув руку в конверт и не обнаружив там письма, Морган поднял глаза на Линдейла, готовый ко всему. Поняв его взгляд, Джон вынул из кармана листы с типографским шрифтом и рукописными каракулями и, свернув их в трубку, поджег от сигары. Рванувшись к нему через стойку, Морган выбросил вперед пальцы, пытаясь вырвать письмо из рук Линдейла, но тотчас же отдернул их от полыхнувшего огня. Джон бросил горящую бумагу в плевательницу и улыбнулся Джуннайту в лицо.

Внезапно обретя ледяное спокойствие, Морган поднял конверт и, согнув, сунул его в задний карман брюк, а затем сложил руки на груди.

– Я могу послать еще одно письмо, – сказал он с опасным равнодушием.

– Да, – согласился Линдейл. – Но кого это интересует там?

Заметив недоумение на лице Моргана, Джон пояснил:

– Восток живет своими проблемами. Людям гораздо важнее цена акций или их семейные дела, чем происшествие где-то в глуши, о которой они вообще никогда не слышали. Меня попросили перехватить письмо, и я сделал это. Вернее, мой человек. Боссы железной дороги конечно заинтересованы в том, чтобы ее строительство и дальнейшее использование были безопасны, но проект слишком дорог, чтобы пускать его в обход из-за одного убитого в перестрелке человека. Эта статья может появиться только на последних полосах, а их редко читают большие люди, к тому же кто обязан верить тому, что написано? Таких вещей, как убийство, случается много в больших городах, и колонки криминальных хроник пестрят их описаниями. Кому интересен Иглз-Нест?

Циничность этих слов покоробила Моргана, но он не мог не признать их правоту: каждого всегда больше интересуют свои проблемы. И справляться со всем приходится тоже в одиночку.

– Не расстраивайся, парень, так часто бывает, – опершись ладонями на стойку и приблизив свое лицо к Моргану, продолжал Линдейл, и глаза его лихорадочно горели, а голос звенел как натянутая струна. – Добрейший мистер Линкольн и весь север вместе с ним, рыдая над творением истеричной жены священника, повествующей о смерти старого раба, как-то забыли, или не удосужились подумать о тысячах реальных, живых мужчин и женщин – белых или черных – неважно, которых поглотила развязанная ими война. Да, это мы первые вступили в бой, но нас долго к этому толкали. У нас отобрали то, что гарантировала Конституция, черт возьми! Держу пари, это было очень трудное решение, как некоторые говорят, но они прекрасно знали, что за этим последует. Я всегда думал так же, как мой отец: люди, живущие в одной стране, сумеют договориться, если политики не столкнут их лбами, но больше я в этом не уверен. Я ни в чем больше не уверен... Даже не знаю, кому больше повезло: мертвым или живым, тщетно ищущим свое место в этом мире, навсегда выбитым из своей реальности...

– Отпусти ее, – не повышая голоса, сказал Морган, и это прозвучало как-то жутко в контрасте с возбужденным монологом Линдейла, больше похожим на горячечный бред.

– Что? – резко переспросил Джон, не расслышавший сперва его слов, едва поспевая за своими разбегающимися мыслями.

– Ты не виноват в ее смерти, – негромко проговорил Морган, – и она не виновата, что умерла. Почему бы не отпустить ее призрак?

Глаза Линдейла, полные злобы, со светящимися желтыми точками боли в зрачках, приобрели выражение волка, загнанного в угол.

– Я не могу, – тихо сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Не я держу ее, она меня не отпускает.

Такого он не говорил никому другому. Нехорошее ликование заполнило Моргана, когда он, почувствовав слабое место, не преминул зацепить его еще раз.

– Ты обманываешь себя, Линдейл. Ты цепляешься за прошлое. Месть не помогла, так ведь? Время не повернуть вспять, ее не вернуть, но ты продолжаешь верить, что это возможно. Не пора ли очнуться?

Дрожь пронзила все тело Линдейла, и у Моргана вырвалось помимо его воли:

– Ты делал то, что должен был. Действовал правильно, иначе было нельзя.

– Много ты понимаешь, канзасец...

Морган рванулся вперед. Его щеки пылали. Он коротко размахнулся, но Джон уклонился от его кулака и ударил в ответ, заставив противника отскочить и остановиться, чтобы сохранить равновесие.

Глаза Линдейла вспыхнули, но мгновенно потухли:

– Красивый шрам, – холодно процедил он и, едва заметным молниеносным движением руки подняв кочергу, отвел ею край воротника куртки Моргана. Инстинктивно отшатнувшись, Джуннайт дернулся было к револьверу, но острие, упершееся в его горло, чуть повыше широкой белой полосы, остановило его.

– Видно, некрепкие веревки в тех краях, откуда ты родом, делаются, – проговорил Линдейл, улыбаясь краем рта; вытянутая рука, сжимающая рукоятку, не дрожала.

– Нет, просто я – счастливчик, реб, – нагло ответил Морган, чувствуя, как внутри по телу его блуждает смутный сгусток прохладного ужаса, и почти не мигая.