Текст книги "Люди сорок девятого (СИ)"

Автор книги: Мария Минаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Морган кивнул

– Я понимаю.

Он подсадил ее и, привязав лопату к седлу, сел сам на кобылу, соображая что к чему.

– Я знаю одно место, – сказал, наконец, Морган. – Дальше по тропе к перевалу Рэбит-Иарс. Небольшая опушка в лесу. Весной, наверное, красиво. Да и сушняк должен быть... Землю отогревать придется.

* * *

Тяжело дыша, будто загнанная ломовая лошадь, Морган выбросил лопату из ямы и, выбравшись следом, со стоном повалился на бок в снег.

– Пять футов... – он уставился на миссис Черрингтон умоляющим взглядом. – Достаточно будет?

– Да, – миссис Черрингтон кивнула. – Gut.

Это ее извечное "gut"... Даже оно прозвучало по-новому: решительно и жестко, так, что Морган с перепугу вскочил на ноги и чуть было не отдал честь. Придерживая гроб при помощи веревки, стрелок толкнул его вниз. Зависнув на мгновение, деревянный ящик медленно заскользил по осыпающейся отвесной стенке... Сбросив вниз веревку, Джуннайт отошел, пропуская миссис Черрингтон вперед. Женщина нагнулась, зачерпнув пригоршню еще теплого песка из кучи возле могилы, перемешанного с пеплом от костра, она высыпала его в яму и шагнула назад. Пока Морган засыпал останки ее мужа, взгляд миссис Черрингтон блуждал по верхушкам сосен и елей, следя за стайками птиц, кружащих в вышине. Ни слова не говоря, Джуннайт срезал своим охотничьим ножом пару толстых веток и, связав их ремнем при помощи запасного лариэта из седельной сумки, вбил лопатой в еще рыхлую и теплую землю.

– Все, – сказал он, привязывая инструмент к седлу. – Пора ехать.

Миссис Черрингтон вздрогнула при звуке его голоса и внезапно упала, как подкошенная в снег. Морган не успел ее подхватить, так быстро это произошло. Оставив в покое упряжь, стрелок подбежал к женщине и, кинувшись на колени, приподнял ее голову. Зачерпнув пригоршню снега, он с силой растер лицо миссис Черрингтон, она открыла глаза.

– Морган... – тонкие пальцы мертвой хваткой вцепились в его куртку. – Они ведь... Они... Не останутся безнаказанными? Правда ведь, Морган... Господь не допустит.

– Да, – Морган кивнул. – Господь этого не допустит.

"И я тоже не допущу," – подумал он.

– Он ведь... – миссис Черрингтон задыхалась, еле сдерживая душившие ее слезы. – Он ведь быть простой человек... Ему ничего не надо было – только жить спокойно... Он...

Она внезапно замолчала и, опершись на плечо Моргана, поднялась, распрямив свои хрупкие плечи. В это мгновение Джуннайт подумал, что она, несмотря на замужество и троих детей, еще молода. Не больше сорока...

– Тридцать два, мистер Джуннайт, – сказала она, не оборачиваясь. Кажется, задумавшись, он высказал последнее соображение вслух по старой привычке, сложившейся за долгие годы одиноких путешествий по пустынным землям необъятного Запада.

– Тридцать два... – задумчиво повторила миссис Черрингтон. – Хотя это есть нескромный вопрос, мистер Джуннайт. И большая их часть я находится в бегах. Даже замужество не избавлять меня от это. Теперь судьба заносить нас на край света, и пути дальше нет...

Морган открыл было рот, но она остановила его движением руки и, глубоко вздохнув, продолжала:

– Он быть хороший человек и в других пытаться видеть хорошее. Мой муж ехать сюда с планы на будущее, но он иметь свое мнение даже об индейцы. И когда мы видеть остатки караванов и скелеты со стрелами, которые торчать между ребер, он продолжать верить себе, не фактам...

Она замолчала, потом начала говорить что-то по-немецки, и Морган вежливо ждал, сняв шляпу и чувствуя, как коченеют его и без того уже негнущиеся пальцы и уши, мгновенно покрасневшие. Перчатки он отдал миссис Черрингтон, чтобы она не портила ладони поводьями, и был вынужден долбить кое-как прогретую костром землю, сжимая лопату промерзшими насквозь руками, но даже желая как можно скорее попасть в тепло, стрелок не решался увести женщину от могилы ее мужа. Ловя отдельные знакомые слова, Морган понимал, что она наизусть читает отрывки из службы. Наконец прозвучало слово "аминь", и миссис Черрингтон обернулась к Джуннайту.

– Теперь можно ехать.

Трясясь в седле на спине ломающей копытами наст лошадки, Морган снова и снова прокручивал в мозгу головоломку со многими неизвестными, поворачивая ее то одним углом, то другим, но никак не находя ответ на самый главный вопрос: кому выгодно? Не могут же все быть так жестоки без всякой причины... Перед мысленным взглядом стрелка возникло ухмыляющееся лицо Тома Андена. Не могут быть жестоки без причины... Как же! Морган потряс головой: Анден – мерзавец редкостный, наверняка такие встречаются по одному на штат, не больше. Миссис Черрингтон сосредоточенно вглядывалась в дорогу под копытами коня, погруженная в свои мысли. Вытащив из кармана смятую листовку, Морган расправил ее и пробежал глазами; его шея, теперь неприкрытая, вызывающе багровела, а шрам белел, по мере того, как он знакомился с правдивым описанием событий, развернувшихся на улице Иглз-нест уже после того, как он стремительно отступил с поля битвы. Оуэн, наблюдавший стычку через щель в ставнях, не упустил практически ничего, кроме роли Линдейла, потому что тот находился вне поля его зрения, а когда Джон рванулся к мальчику, издатель уже бежал к своему рабочему столу, потрясенный бессмысленной гибелью ни в чем не повинного человека. А вот Морган запомнил четко только одно – лицо хозяина салуна, с усмешкой подпирающего спиной стену, и этот эпизод мигом встал перед его глазами во всех красках, вызвав дикий приступ ярости, будто в лихорадке сотрясшей его тело. Скомкав листок в руке, стрелок снова сунул его в карман и вытащил из-за пояса револьвер, взятый из ладони мертвеца. Тяжелое оружие, довольно грозное, да... Безусловно, это был револьвер. Только не кольт. Никак не кольт. Для многих людей, не очень хорошо знакомых с оружием, любой револьвер зовется именем весьма распространенной на Западе и воспетой в романах марки, даже если это на самом деле "ремингтон". Разглядывая длинное дуло и иссеченную временем и ножом рукоятку, Морган внезапно узнал это оружие. Да, да... Сомнений быть не могло: вот длинная глубокая царапина вдоль дула, качающаяся скоба и прицел немного сбит... "Мистер Черрингтон – стрелок... Какая чушь, – чуть было не выдохнул Морган. – Никто, кроме меня, не может стрелять из этой пушки, а попадать во что-то поменьше сарая – тем более."

Где же он бросил свой ремингтон? Прищурившись, Морган восстановил мысленно тот участок улицы... Нет. Слишком далеко. Мистер Черрингтон не успел бы добежать до него, значит, Люсьен, скорее всего, держал именно это оружие... Надо сказать издателю. Морган тронул за плечо миссис Черрингтон, и она вскинула голову, мгновенно очнувшись от забытья.

– Вы можете ехать быстрее? – спросил Джуннайт. – Мы поедем к Оуэну и добьемся правды.

– Хорошо, – женщина кивнула. – Gut.

Она хлестнула мула поводьями и помчалась к городу, намного опередив Моргана. Джуннайт усмехнулся и направил кобылу следом. Хорошая гонка на перегонки с ветром всегда помогала ему бороться с неприятными мыслями.

* * *

Влетев на главную улицу городка в облаке серебристого снега, Морган чуть придержал кобылу, позволяя миссис Черрингтон выиграть скачку. Хмурое небо быстро затягивалось тучами, набирал силу ледяной ветер, и Морган не мог точно сказать, что вызвало румянец на щеках женщины – мороз, или временное забвение всех проблем, но его сомнения развеялись, когда она протянула ему руку и сказала:

– Спасибо.

Спешившись возле похоронной конторы, стрелок оставил даму ждать в седле и прошел внутрь, чтобы вернуть лопату и заплатить за гроб из оставшихся сбережений. Через несколько минут он вернулся и запрыгнул на спину лошадки.

– А теперь, – Морган старался, чтобы его голос звучал как можно тверже, – вы поедите домой и ляжете спать.

– Я должна ехать с тобой, – еле держась в седле от усталости после бессонной ночи и долгих часов дороги верхом, едва справляясь с отдышкой, пыталась протестовать миссис Черрингтон. – Он быть мой муж. Ты не отвечать за его гибель. Я отвечать.

– Как вы не понимаете! – Морган грубо выдернул из ее рук поводья и поехал вперед, ведя ее мула рядом. – Мы все виноваты в этом. Невиновных нет.

Женщина вцепилась в луку седла и закрыла глаза: сил спорить уже не было. Дальше по улице Морган заметил возню рядом с редакцией "Индепендент газетт", но не глядя, проехал к дому миссис Черрингтон и спешился там. Сняв спутницу с седла, стрелок прислонил ее голову к своему плечу так, чтобы она не могла ничего видеть и перенес ее в прихожую. Услышав, как открывается дверь, по лестнице сбежала Жаклин.

– Как я боялась... – начала она, но так и не закончила, увидев, состояние матери. – Перенесите ее наверх, мистер Джуннайт.

Глаза девочки были опухшими от слез: она догадывалась, что случилось с ее отцом, всю ночь беспокоилась о матери, а сегодня, отправившись покупать молоко на завтрак, обнаружила, что никто из ее друзей не желает с ней говорить, да и взрослые ее игнорируют. Морган прочел все по ее лицу; ему хотелось что-нибудь сказать, что-нибудь обнадеживающее, но он просто пошел наверх. Пока Джуннайт поднимался по лестнице, его сердце тревожно колотилось и мрачное предчувствие беды не оставляло его ни на мгновение. Положив миссис Черрингтон на кровать в спальне и накрыв ее пледом, Морган на минуту задержался, разглядывая бледное утомленное лицо. "Сумеет ли она пережить все, что еще предстоит?" Он снова начал в этом сомневаться.

Морган провел по лицу ладонью и, резко развернувшись, выбежал из комнаты и из дома. Взяв под уздцы лошадку и мула, Джуннайт завел их в конюшню, привязал в стойлах и тщательно растер, хотя мысли его были возле редакции "Индепендент газетт". Закончив работу, стрелок пешком пошел к дому Оуэна. Предчувствие дурного никогда не обманывало Моргана: люди, вытягивая шеи от любопытства, рискуя заполучить перелом, быстрыми шагами, не задерживаясь, обходили издателя, стоящего на четвереньках в снегу перед выбитой, сорванной с петель дверью. Во всю скулу этого столпа местного общества вздулся черный синяк, глаз заплыл, в волосах запеклась темная кровь. На нем была только шерстяная рубашка и брюки. Коченеющими пальцами Оуэн рылся в глубоком снегу, вытаскивая из едва заметных вмятин маленькие литеры. Вывески над дверью не было – она валялась тут же, сломанная пополам, по стеклам окон разбегались причудливые паутины трещин. Ничего не говоря, Морган опустился рядом с издателем и принялся ему помогать. Немного позже, когда они тащили драгоценный урожай в разгромленное помещение, Оуэн поглядел на Джуннайта и этот взгляд сказал стрелку об уважении и благодарности, а еще о том, что пропасть между ними больше не существовала. Не сговариваясь, они подняли дверь и вернули на положенное ей место, починив петли.

– Ты сможешь привести его в рабочее состояние? – спросил Морган, кивнув не разбитый пресс.

– С твоей помощью – может и получится, – ответил Оуэн, хватаясь за угол машины и пытаясь вернуть ее в вертикальное положение. – Я тут раскопал кое-что: железная дорога хочет заполучить здесь землю – другой путь слишком дорого обойдется, так что боссы готовы заплатить владельцу кругленькую сумму. Не из-за этого ли вся грызня?

– Наверное, ты прав, – ответил Морган, наваливаясь на пресс с другого края и толкая изо всех сил до тех пор, пока громадина не дрогнула под их совместным напором и не встала, как полагается. В редакции топилась печка, и было довольно жарко; Джуннайт заметил это только сейчас и расстегнул две верхние пуговицы куртки.

– Я тут тоже кое-что понял, – добавил стрелок, вытирая руки, заляпанные смазкой, о штаны. – Насчет револьвера, который был у Черрингтона в руке.

И он изложил все свои соображения, пока Оуэн осматривал пресс в поисках повреждений. Морган мало что понимал в процессе починки сложных машин и прямо заявил об этом издателю, но тот только посмеялся.

– Я тоже ничего не знал, пока эта штуковина меня не захомутала... Ты на меня внимание не очень обращай, у меня с головой после войны не важно: иногда галлюцинации бывают или много болтать начинаю.

Морган поморщился, снимая шубу и вешая ее на крюк у двери.

– Похоже, ни для кого в этой стране война не прошла бесследно.

– А ты как думал? – спросил Оуэн. – Передай молоток.

Морган молча вынул из корзины в углу требуемый инструмент, а издатель продолжал, полностью поглощенный машиной:

– Я военным корреспондентом был и писал статьи... То, что видел, писал. Но они, газетчики, говорили, что это слишком мрачно. "Убивает боевой дух в новобранцах, и в тех, кого только планировалось вербовать..." – повторяли они. Но я-то видел правду, и она в моем сердце написана кровавыми буквами, как на стене у Валтасара. Вот, как война закончилась, я и купил этот станок, чтобы стать хозяином самому себе, потому что, если не рассказывать все как на духу – пусть даже этого никто не прочитает – демоны выползут из самых темных уголков души и высосут из тебя все силы. Кажется, я нашел средство борьбы с ними, но как разорвать круг насилия?

Морган почувствовал, как все его существо наполняет уважение к этому человеку. "Может, вот он – верный путь", – метнулся его измученный разум в новый коридор, в конце которого, казалось, наконец-то возник проблеск света. "Может быть..."

– Кто? – спросил он жестко. – Кто это сделал?

– Какие-то парни с лицами, закрытыми платками, – Оуэн пожал плечами. – Я не успел их разглядеть. Давай сюда клещи и держи вон ту штуку. Так, так...

Аккуратными быстрыми движениями издатель затянул гайку, окинув свою работу критическим взглядом, выпрямился, чтобы передохнуть, и взгляд его, поблуждав по помещению, уперся в Моргана, странно изменившись, но он ничего не сказал, только мотнул головой, как будто с досады, взял со стола масленку и, обмакивая в нее палец, принялся смазывать внутренности пресса.

– Они явились сюда по твою душу, – вдруг сказал Оуэн. – Всех на улице расспрашивали, где ты, но никто им этого не сумел сказать, потому что все эти трусы так старательно игнорировали Марию, что не заметили, как вы из города испарились. Гробовщик, правда, их послал на Бут-Хилл, но они там ничего не нашли и вернулись еще больше разозленные. Тогда и ко мне прицепились. "Ты, – говорят, – должен знать, где они"... Ничего... Бывали деньки и похуже.

Отойдя подальше, Оуэн придирчиво оглядел свою работу, а потом, устало вздохнув, рухнул в кресло, обмахиваясь одной из своих листовок.

– Ты думаешь, эта штука будет работать? – спросил Морган скептически; он не питал доверия к механизмам, сложнее оружейных.

– Не знаю, – ответил Оуэн, размазывая масло и пот по и без того грязному лицу. – У этого пресса всегда был свой характер. Ты лучше посмотри, что я написал.

Пошарив рукой в груде сброшенных на пол и затоптанных грязными сапогами листов, он выудил из них один, сравнительно не пострадавший, исписанный аккуратным крупным почерком и, положив его на колено, что-то быстро дописал вынутым из кармана карандашом, который предварительно послюнил. После этого Оуэн протянул бумагу Моргану, а тот неохотно ее взял и, скорее из вежливости, начал читать. Дело продвигалось медленно, так как с грамотностью у ганфайтера были проблемы, но понемногу ровные строчки и то, что скрывалось за причудливой путаницей букв, полностью поглотили его внимание, заставляя заново пережить резкий толчок сердца, как когда он впервые услышал о гибели мистера Черрингтона, сведенья о железной дороге и людях, готовых на все ради выгоды. Он будто снова ехал по глубокому снегу рядом с несчастной женщиной, окруженной непробиваемым кольцом безразличия и жестокости, и снова испытал потрясение, как когда догадался об афере с револьвером. Закончив, Морган перечитал все еще раз. Его голова шла кругом от тщетных попыток понять, как мог этот невзрачный, тощий, разукрашенный синяками человек так точно увидеть события, которым не был свидетелем, так остро почувствовать боль другого человека, которого не наблюдал этой безумной ночью час за часом. И как сумел Оуэн найти выход из ада, который Джуннайт искал тщетно столько лет... Подняв голову, стрелок потрясенно уставился на издателя. Оуэн опять глядел на него как-то странно, прищурив глаза, в которых было беспокойство и, склонив голову на бок, будто пытался припомнить что-то. Секунду спустя, Морган понял, что взгляд издателя упирается в шрам на неприкрытом платком горле, и ему вдруг стало не по себе... Стрелок опустил глаза на листок в своей руке.

– Эта штука посильнее индейского виски, – только и сумел выговорить Морган, возвращая статью. Оуэн усмехнулся грустно.

– Мне тридцать три года – пора уже по-настоящему начать писать, а не изводить попусту бумагу. К несчастью, это – лучшее, что я сумел написать за всю свою жизнь, но ведь достаточно написать одну, всего одну приличную вещь – и можно навсегда бросить это занятие. Когда эту штуку напечатают в Вашингтонских газетах и когда она поможет Марии, если поможет... – его голос дрогнул, в нем слышалось нечто большее, чем сочувствие. – Тогда я продам пресс какому-нибудь юнцу, у которого еще живы иллюзии насчет изменения мира к лучшему, а сам женюсь и осяду где-нибудь на тихой ферме на Востоке.

– К сожалению, – добавил он тише, – мои иллюзии порядком потрепаны и в них все сложнее и сложнее верить. Слишком часто попытки переделать людей и мир к лучшему терпели сокрушительное фиаско...

Произнося этот монолог, Оуэн вскочил и заходил по комнате, потирая лоб масляной ладонью, глаза его сверкали прежней одержимостью. Морган присел на край стола, помимо воли следя за стремительными перемещениями журналиста, его немного раздражала эта манера: мелькать, носясь из угла в угол, напоминающая дергающуюся нервную походку Тома Андена.

– Чем я могу помочь? – спросил он наконец, надеясь прекратить эту пытку. Оуэн остановился и сунул ему в руки неизвестно откуда возникший ящик с литерами.

– Вот. Ты подбирай буквы, а я возьму на себя все остальное, – сказал журналист, становясь за наборную кассу. Немного ошарашенный скоростью происходящего, Морган опустил ящик с литерами на пол и склонился над ним. Оуэн надел листок со статьей на гвоздь, торчащий из стены над столом, и Джуннайт, бросая беглые взгляды в ту сторону, принялся выбирать нужные буквы и передавать их журналисту. Морган не помнил, что было дальше – все слова и литеры сливались в одну темную массу, и стрелок почти инстинктивно выбирал правильные. Несколько раз он терял контроль и ошибался, но настойчивый голос Оуэна возвращал его к реальности. Часто возникали проблемы с правильным написанием, но, после довольно долгих препирательств по поводу первого спорного сочетания букв, Морган выяснил, что журналист получил лучшее образование, чем он, а потому переспорить его в вопросах грамматики невозможно, и бросил это бесполезное дело.

Наконец, все приготовления были закончены, издатель принялся давить на педаль и огромная масса печатного пресса со скрежетом пришла в движение. Выдергивая из машины отпечатанные листы, Морган не мог не думать о сложившейся ситуации. Город возле железной дороги, которая пройдет через Иглз-Нест, если удастся замять убийство мирного человека и власти посчитают случившееся обычной случайной перестрелкой, какие сплошь и рядом случаются в западных городах, будет иметь преимущества в торговле, и горожане повысят свои прибыли, особенно будет процветать бизнес Линдейла. "Ленивая М" или Уилберн с выгодой продадут землю – смотря кто будет владеть ею в нужный момент. Главное, чтобы боссы железной дороги не догадались о ползучий войне за эти территории – это слишком большой риск для них, они лучше выберут более дорогой маршрут в обход; заинтересованные стороны сделают все, чтобы в городе все на первый взгляд было тихо. Джонатан Линдейл. Этот человек тревожил Моргана, так как не укладывался в его уже сложившееся представление о наемном револьвере и уж никак не подходил под определение добропорядочного горожанина...

Когда они закончили работу, тучи, нависшие над городом, смешались с вечерними сумерками, и Морган снова почувствовал смутную тревогу и вспомнил румяное довольное лицо Роя из Иллинойса, не ощущавшего беспокойства по ночам. Он постарел и стал более грузным, у него было все... Джуннайт хотел бы так же спокойно и весело рассуждать о растущем бизнесе. Может, если у него будет много денег...

Морган тряхнул головой и запалил фитиль керосиновой лампы, аккуратно установив стекло. Сейчас он был на мели, но, закончив дела в этом городке, подастся куда-нибудь в Неваду, и ему еще повезет. Когда-нибудь повезет. Или попробовать сыграть в покер на одном из пароходов, ходящих по Миссисипи...

– ...Я ведь отлично понимаю, что ждет Марию в дальнейшем, с какими сложностями предстоит ей столкнуться, – ворвался в мысли стрелка голос Оуэна. – Мой отец умер, когда мне было два года, а все наши родственники жили слишком далеко, да и у них проблем хватало, так что мать одна заботилась о нас, прежде, чем мы подросли и смогли хоть как-то помогать ей. Нас было трое сорванцов, и ей пришлось нелегко...

Он остановился на мгновение, замолчал, будто собирался с мыслями, и снова поглядел на стрелка так. Только вот Морган знал, что они нигде не встречались, никак не могли встречаться. Разве что... Одно из лиц в той толпе, годы назад, в Канзасе. Где-то на заднем плане всегда в тени, лишь на секунду выхваченное из небытия случайным фонарем, как сейчас керосинкой из мрака...

Но Оуэн отвел свой взгляд, снова занявшись бумагами, и в следующее мгновение Морган уже ругал себя за излишнюю подозрительность, все его страхи казались теперь нелепой фантазией, секундное воспоминание – смутной галлюцинацией.

Сложив все отпечатанные листки, издатель начал рыться на полке, которую не тронули налетчики, но на которой беспорядок казался таким же древним, как сама земля. Довольно крупный стеклянный пузырек сорвался из-под его руки и, гремя, покатился под ноги Моргану, вернув его к реальности.

– Нашел! – наконец воскликнул Оуэн, вытаскивая из-под "Здравого смысла" Пейна конверт и, сложив два свежеотпечатанных экстренных номера втрое, запихнул их туда. Морган нагнулся и, подняв пустой пузырек, рассмотрел надпись "лауданум" на этикетке.

– Что это? – спросил он, а в следующее мгновение Оуэн вырвал из его рук бутылочку и швырнул в ящик для испорченной бумаги.

– Какое тебе дело? – грубо рявкнул он на Моргана, но потом немного остыл. – Это неважно. Я сорвался. Извини.

Он снова прижал руку ко лбу, в его глазах светилась какая-то странная боль, граничащая с безумием. Помедлив минуту, будто собираясь с мыслями, Оуэн резким движением запечатал конверт и, согнувшись над столом, написал адрес, поспешно выдернутым из чернильницы пером.

– Мой друг работает в одной из крупных газет, – пояснил издатель, посыпая конверт песком и стряхивая песчинки на пол. Он вытащил из-под кресла старый армейский револьвер, зарядил его и сунул за пояс, а потом открыл бумажник, проверяя наличность.

– Ты посторожишь все тут? – спросил Оуэн, натягивая шубу, – Я пойду на почту. Если сегодня не будет бурана, завтра приедет парень из "Пони экспресс", он заберет почту в Денвер, а оттуда ее дилижансом доставят на Восток. Старик Бенингтон, наверняка, не спит – у него часто бывает бессонница, и он, как это свойственно многим одиноким старикам, все ночи проводит на работе. Может, поболтаю с ним часок – другой, ты не волнуйся, если я задержусь. Дедушка Бенингтон любит поговорить и, если начнет, его не остановить.

"Тебя тоже", – с раздражением подумал Морган. Однако когда за Оуэном захлопнулась дверь, он снова почувствовал непреодолимое желание перечитать статью и, опустившись в кресло, протянул руку к стопке пахнущих свежей типографской краской листов, но внезапно остановился. На краю стола, возле стопки экстренных номеров "Индепендент газетт", лежал конверт с Вашингтонским адресом приятеля журналиста. "Как же он мог его забыть?" – спросил себя Морган и, не найдя подходящего ответа, приписал такую рассеянность странному возбуждению, владевшему Оуэном все это время. Не долго думая, Джуннайт накинул на себя куртку и, зажав в кулаке письмо, выбежал на улицу, полагая, что еще успеет окликнуть журналиста и отдать ему конверт.

Узкая полоска освещенных солнцем туч еще сверкала алым заревом вдоль горизонта, но Иглз-Нест уже окутывал полумрак. Оуэн быстро шагал по противоположной стороне улицы, не очень людной в этот час.

– Эй! – крикнул Морган, но грохот повозки, груженной мешками с едой, прыгавшей по ухабам дороги на Сван-вэлли, перекрыл его голос. Журналист продолжал свой путь, не обернувшись. Морган плохо знал город, но до него внезапно дошло, что Оуэн направляется в противоположную от почты сторону. Ощущение, что что-то не так усилилось, когда журналист остановился перед маленьким зданием китайской прачечной, втиснутой между кузницей и магазинчиком, где продавали одежду. "Что за черт..." – подумал Морган, последовав за Оуэном, но не переходя улицу. – "Зачем ему китайцы, он даже белья своего не взял, разве только..." Дверь открылась, и журналист, обменявшийся парой фраз с услужливо кланяющимся хозяином, вошел. Морган вздрогнул: перед его глазами отчетливо возник пустой пузырек из-под лауданума, подкатившийся к его ноге. "Неужели... – мелькнуло у него в голове, – Нет, нет... Этого быть не может..." Пригнувшись, он быстро пересек улицу и осторожно заглянул в горящее окошко.

– Нет, нет, мистел... – возражал старый китаец Оуэну, полулежащему на кушетке. – Вы ко мне утлом плиходить, веселом плиходить... Вы умилать, а у китайса из-за это больсой неплиятность быть.

Адский огонь полыхнул в бездонных, неестественно расширенных зрачках Оуэна, когда он схватил китайца за длинную косичку левой рукой, а правой ткнул ему в живот армейский кольт.

– Тащи сюда свою дрянь, – велел он негромко, но таким тоном, что у Моргана волосы встали дыбом на голове, а кровь похолодела; очень давно он не испытывал подобного ужаса. Кланяясь и бормоча извинения под нос, китаец попятился, как только пальцы, сжимавшие его косичку, разжались, и исчез. Через несколько минут он снова возник в поле зрения Моргана и, все еще кланяясь, протянул журналисту длинную трубку. Взяв ее, Оуэн вытащил из кармана бумажник, выудил оттуда несколько банкнот и небрежно бросил их на пол.

– Пусть не говорят, что я не плачу за то, что мне нужно, – сказал журналист и, отвернувшись от китайца, который, ползая на коленях собирал доллары, принялся курить трубку. Он затянулся и выдохнул синеватое прозрачное кольцо в потолок и не сводил с него глаз, любуясь его идеальной формой, пока оно не растаяло.

– Не твое дело, почему я себя убиваю... – прошептал издатель чуть слышно.

Потом Оуэн снова втянул в себя дым, и беспокойство в его глазах, граничившее с безумием, сменилось безразличием к окружающему, а губы тронула все ширящаяся, бессмысленная, счастливая улыбка. Морган отвернулся и зашагал прочь. К чему травить себе душу дальше, глядя как этот человек увязает в трясине. Значит вот он – тот путь, который нашел для себя Оуэн, чтобы забыть... Судя по всему, дело зашло слишком далеко, и обратного пути уже нет. Что ж, это выбор Оуэна, пусть убивает себя, если хочет. Мелкая дрожь пробежала вдоль позвоночника; однажды Морган сам забрел в подобную "прачечную", в тот вечер обострившаяся депрессия чуть не привела его к самоубийству. Сначала ему тоже показалось, что он нашел выход, но потом стрелок почувствовал, что теряет контроль. Это испугало Моргана, пожалуй, больше, чем воспоминания: он был стрелок, ганфайтер с фронтира, и часто видел, как кончают жизнь знаменитые и не очень люди, живущие с оружием в руках, не важно по какую сторону закона. Большинство из них сначала теряли Цель, потом контроль и лишь затем попадали на Бут-Хилл. Цель он потерял уже давно... Пересилив себя, Морган поднялся тогда с кушетки и ушел, а потом где-то бродил до рассвета – где, он не помнил. Лежал в каком-то грязном переулке, когда к нему вернулось ощущение реальности, а затем пришла и память: все воспоминания разом, будто бурный поток ворвались в его сознание, чуть не сведя с ума, но жажда жизни, разбуженная битвой с наркотиком, помогла ему выстоять, и с тех пор он старался обходить китайцев стороной. И сейчас, пока стрелок, стоя в морозном мраке, глядел в светящееся желтым окно прачечной, его начинало колотить при одной мысли о том, что тот единственный раз мог навсегда превратить его в такое же жалкое существо, каким Оуэн предстал перед ним сейчас. В раба, вся жизнь которого подчинена трубке с опиумом.

Руки Моргана сжались в кулаки в карманах, и он вдруг остановился, вспомнив о конверте с гениальным порождением опиумного бреда, зажатым в его ладони. "Неважно", – подумал он, глубоко вдохнув хрустящий морозный воздух, и быстро зашагал по направлению к почте.

* * *

Джонатан Линдейл лежал в одежде на постели в комнате за баром и, затягиваясь сигарой, глядел в окно. Он только что очнулся от краткого забытья, во время которого вновь маршировал босиком по Вирджинскому снегу, по тонкому льду, затянувшему лужи, почти не чувствуя боли в онемевших от холода, изрезанных и стертых в кровь подошвах, зато с ломотой в щиколотках. Тонкая пленка лопалась под его весом, острые, как бритва, осколки впивались в ноги, и кровавый след тянулся много миль не только за ним одним – за всей колонной, отмечая пройденный путь. Джона немного беспокоили раны, полученные вчера, после того как утром, когда салун еще был пуст, он, несмотря на протесты Алисы, перебрался в свое убежище. Из окон, расположенных с трех сторон, открывался замечательный вид на необъятную бесконечность небес и безымянную гору возле перевала Рэбит-Иарс, сверкающую под лучами солнца и угрожающе нависающую над городом темной глыбой сплошного мрака по ночам. При желании Джон мог видеть и задворки городской улицы, но его это мало интересовало; земля, вздыбившаяся отвесными языками, поросшая лесом, мелькающая в непостоянных тенях, быстро несущихся по воле ветра облаков, или застывшие молчаливыми истуканами утесы, охраняющие эту древнюю страну от непрошеных гостей, будили смутные детские воспоминания, и скалы, казалось, разговаривали с Линдейлом, будто старые друзья, на неведомом ему языке... Ненадолго он задремал, но мгновенно очнулся, глубоко втянув в себя воздух: ему привиделось, что он снова, всхлипывая от голода, будто голодный енот, рвет окоченевшими пальцами ранец еще не остывшего янки в поисках хоть какой-то еды, а в голове крутится до боли навязчивая мысль о том, как бы не забыть забрать и сапоги, которые, наверняка, будут адски жать, но налезть должны. Джонатан Линдейл несколько минут сидел неподвижно, пытаясь разобраться, где кончается сон и начинается реальность. В первые минуты после ночных кошмаров у него нередко возникала дикая мысль, что реален тот, другой мир, где война продолжалась, а нынешняя жизнь – всего лишь кратковременное забытье на привале где-то возле Атланты. За окном сгущались сумерки и глухо завывал ветер, вынуждая одинокую ветку клена, словно заплутавшего путника, стучаться в окно. Линдейл зажег керосиновую лампу и, протянув руку, взял с полки первую попавшуюся книгу. Это был «Грозовой перевал», казалось, еще хранивший смутный аромат его матери, как и паутинки давно засохших цветов, кое-где попадавшихся между страниц. Джон открыл роман на середине наугад. Он читал машинально, не сознавая смысла прочитанного, но и не думая о прошлом.