Текст книги "По воле тирана (СИ)"
Автор книги: Марина Бишоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)
Коутрин не могла оторвать взгляда от статного шалфейя, одетого в полотняный панцирь поверх черной туники: через левое плечо переброшена небесно-голубая накидка, края которой были сложно продеты в плечевой браслет. Прямые волосы до плеч цвета желтого золота делали его похожим на посланника Кутаро.
– Я..., – начала шалфейя, смочив слюной пересохшее горло.
Шалфей бесшумно прикрыл дверь и провернул ключ в замке, надвигаясь на принцессу.
– Вы меня не так поняли. Подождите, я все сейчас объясню.
– Тссс, – улыбаясь цыкнул он.
Коутрин огляделась, внезапно вспомнив о втором входе в эти покои. Не давая себе второй попытки образумить заподозрившего неладное гостя, она припустила через комнату, сокращая свой путь по кровати, вспахав ногами подушки и идеально застеленные покрывала. Ей повезло не увязнуть в шелковом великолепии. Она с размаху врезалась во вторую дверь, теребя ручку и не слыша ничего, кроме бешеного стука крови в ушах. Слышал ли он его?
–Дверь открыта, но за ней моя охрана, – мягко предупредил шалфей. – Расскажите, что вас привело сюда, раз вам не спится. Развейте мои сомнения, я ведь правильно понял – король прислал вас для моего увеселения? Или для того, чтобы ... убить?
Его голос резко изменился на последнем слове, и если до этого Рэндел развлекался, то теперь он был настроен вполне серьезно.
Коутрин мотнула головой. Легкими шагами он сократил расстояние между ними и вежливо попросил Коутрин присесть на низкую кафедру. Она не сомневалась, что перед ней король шалфейев. Только высокородные аристократы позволили бы себе столь вольные выражения по отношению к ее персоне.
– Я хочу извиниться за это недоразумение. Вы и ваши воины спасли меня из позорного плена, и я...я, – она даже стала заикаться.
– Не могли дождаться утра выразить мне лично свою благодарность, – продолжил за нее король, но тут его тон вновь сменился.
– Или вы искали кого-то другого? Что вы скрываете за полами вашего ночного туалета?
Коутрин только сейчас обратила внимание, что скрещенные на груди руки затягивают ворот длинной котты, при этом сдавливая шею. Теперь ей стало ясно, почему было так трудно дышать.
– Хотя это неважно, – вновь повеселел король. – Честно признаться – я вас ждал. Только не предполагал, что вы решите явиться ночью. Поэтому, уж простите за подобный прием – меры предосторожности.
Шалфейя не сразу расслабилась.
– Говорите и уходите, – вдруг резко заявил шалфей.
Он не буравил принцессу взглядом, она не увидела ни единой искорки интереса в его глазах. Принцесса замялась, не зная, как повести себя, еще при этом находясь в одиночестве с шалфейем ночью в его покоях. Коутрин в очередной раз поругала себя за глупую беспечность. Она посмотрела на свои босые ноги и сморгнула дымку благовония, тлевшего на переносном алтаре.
– Позвольте узнать, о чем вы думали, когда открыли дверь в эти комнаты? – сказал он тоном, которым часто награждала ее королева. Неужели он ее пристыжает? Принцесса накрыла ладонями щеки, разгоревшиеся при его словах.
– Вы смущены, – не унимался шалфей.
Он сложил руки на груди, блуждая скучающими глазами по спальне, намеренно или нет пробив стену ее фасада.
– Пожалуйста, не говорите королю.
Ей было все равно, прозвучало ли это, как просьба или мольба. Позор для ее семьи, если обнаружится, что она одна провела время в обществе шалфейя, а еще и ночью. Незнакомца и чужака.
– Я советую вам удовлетворить цель вылазки, и мы распрощаемся.
Его голос затопил ее, она чувствовала себя намного лучше будучи под сеткой – там она имела возможность сопротивляться, а здесь стыд распял ее прямо перед глазами того, с кем ей предстоит найти общий язык по настоянию Кутаро. Она облизала губы, собираясь с мыслями. Самолюбие Коутрин пострадало, потому что шалфей потерял терпение и вышвырнул за пределы своих покоев, как будто она была мусором, и ее присутствие оскверняло его обоняние.
Коутрин стерпела унижение и, заваливая выход обиды пустыми мыслями, обратилась за помощью к Кутаро. Вернувшись в свои покои, она мысленно вознесла себя к священному саду. За стеной яркого света золотой шар говорил с ней голосом ее Бога. Властным и мягким. Теплым и ледяным одновременно. После она попросила за брата, за его скорое выздоровление. Золотой шар наполнялся ее просьбами. Кутаро велел ей ждать. Принцесса обнаружила себя позже лежащей на полу своих покоев в неудобной вывернутой позе. Подвернутая рука затекла, и мириады мурашек начали свой путь от плеча, восстанавливая кровообращение. Коутрин поднялась на ноги и, прихрамывая, поплелась к кровати, рухнув на живот. В этом мире больше ничего не существовало, кроме мягких подушек и ее усталости.
Казалось, что она сомкнула глаза на мгновение, как двери в ее спальню распахнулись, и рабыни принялись за ежедневный обряд. Принцесса пошевелила пальцами на ногах и потянувшись зевнула.
– Мммм... – застонала шалфейя, застигнутая врасплох болью в висках. Выпитый на ночь отвар перестал действовать, и ее голова трещала по швам, начиная с затылка. Она потерла лоб и ущипнула переносицу в поисках облегчения, но оно не пришло. Нежные пальцы рабыни помассировали разрываемые болью виски. Она уловила успокаивающий запах любимого масла.
Как обычно, ни говоря ни слова, рабыни помогли Коутрин подняться и отвели в купальню, где в широком бассейне она утопила свою боль и вину. Не высушив до конца волосы, она стряхнула в себя руки каменщиц и устремилась к брату.
Охрана пустила ее к соколу, заперев за ней дверь. Она привыкла к тому, что принца охраняли во дворце, как самое дорогое сокровище.
– Фалькор...
Он не отозвался.
Осторожно она подобралась к большой кровати на подиуме и поднялась на одну ступень.
Коутрин приготовила себя к худшему, отвернув полог. Укрытый одеялами до плеч сокол прерывисто дышал; хриплые сипы испарялись из его открытого рта. Он лежал с закрытыми глазами, парализованный слабостью и неугомонной болью.
Сколько он потерял крови, пока шалфейи не отвоевали его у разбойников? Ей сделалось дурно от собственного бессилия. Колени подкосились, и она упала рядом с кроватью, обнимая неподвижное тело брата.
– Прости меня, прости, пожалуйста, борись, живи! – взмолилась Коутрин, забираясь к нему на кровать и устраиваясь на краю с левого бока.
Она сдвинула одеяло. Раненное плечо было аккуратно замотано белыми тряпицами, плотно перетянуто узлами. Коутрин приложила руку ко рту, подавляя крик. Она хотела разрыдаться, но в который раз проглотила набежавшую слабость. Брату не нужны ее слезы и жалость. Он выберется, он сильный, ему необходимо только время.
Принцесса погладила его волосы, мягкий шелк оперенья ласкал ее ладонь, отчего она угомонила свои эмоции, и прильнула к брату, нашептывая ему нелепости, как когда-то в детстве. Она не заметила, как погрузилась в дремоту; как его дыхание стало ровнее, и сокол открыл глаза, не уверенный в открывшемся ему зрелище. Коутрин снилась ему, успокаивала его боль и лепеча глупости. Он наслаждался ею, молча разглядывая сестру из-под полуприкрытых век. Он не хотел прогонять наваждение. Сокол не понял сначала, как такой сон смог перекочевать в реальность: но она рядом с ним, так близко, что нужно только протянуть к ней руку, смахнуть со щеки гладкие пряди смоляных волос, втянуть аромат цветочного масла.
Он женится на ней, как только станет королем, твердо решил Фалькор. Он перепишет законы, он повернет новую религию так, как будет выгодно его правлению. Она станет его единственной Королевой, равной ему и страстной любовницей в супружеской спальне, где они будут коротать жаркие ночи. В этом не было никакого сомнения. Ему не нужен Гарем, как его отцу. Ему достаточно будет внимания грациозного создания, лежащего рядом с ним, разделившего с ним кровь соколов. Во всех землях нет прекрасней этой шалфейи – волшебное облако, окружившее ее ореолом, завлекало сокола глубже в несбыточные мечты.
–Что ты делаешь? – шокировано прошептала Коутрин, чувствуя его руку на бедре, проложившую путь к развилке ее ног.
Их глаза встретились и затянулись в прочный узел; принцесса быстро откатилась от брата. Он не в себе. Первым пришло в голову оправдание его поведению.
Внешне спокойный и невозмутимый, как будто он стоял перед толпой своих подданных, рвущих глотку в его честь, Фалькор сузил зрачки, не удостоив ее ответом. Пересохшее горло помешало ответить сестре. Коутрин каким-то образом поняла его проблему и скрылась за шторами, появившись тут же с чашей воды в руках.
– Я хочу, чтобы ты осталась, пока не придет Тесла, – не узнав свой голос, произнес сокол, вдоволь напившись. Он вытянул ноги и скривился. Боль от плеча пронзила каждый застывший от лежания мускул. Фалькор мужественно уместил свои физические страданиям в единой точке где-то за пределами сознания, и, собрав всю силу воли, сдвинулся с места, изменив положение онемевшего тела.
– Проклятье! – выдохнул Сокол. – Помоги мне. Коутрин тряхнула головой.
– Тебе нельзя вставать!
– Тогда я сам.
– Нет!
– Не мешай.
– Фалькор, пожалуйста, ты нездоров. У тебя лихорадка.
Сокол бессильно откинулся назад. Коутрин вернула одеяло на место, почувствовав его дрожь. Глаза брата вновь были закрыты, и хрипы возобновились. Он уснул или впал в беспамятство.
– Кто вас пустил сюда? – услышала Коутрин сердитый клекот за плечом.
Тесла. Она ненавидела дочь короля до глубины своей гордой соколиной души. Коутрин не впервые сталкивалась с открытой грубостью, когда рядом никого не было. Вот и сейчас она приготовилась к словесному сражению.
– Я не должна отчитываться в своих действиях перед вами, Тесла, – ощетинилась шалфейя. Хорошо, что Фалькор не слышит.
– Убирайтесь к своему треклятому богу отсюда и молите его, чтобы я пожалела тебя и твою мать.
Коутрин вспыхнула. Внутри все закипело от наглости соколицы.
– Думаете, мне не известны ваши ночные вылазки? – вдруг смягчилась Тесла, но только для того, чтобы сковырнуть внешне непроницаемую маску побелевшего лица шалфейи.
– Не советую рисковать, поэтому покиньте эти покои немедленно, и лучше лишний раз не попадайтесь на глаза ни мне, ни моему сыну.
Тесла склонилась над Фалькором, бережно погладив его по голове. Трудно было узнать озлобленную Соколицу за сладким нектаром заботы и нежности, которыми она щедро поила наследника.
– Я всего лишь хотела помочь!
– Не надо из себя святую невинность изображать, дорогая. Его высочество чуть не скончался от вашей помощи, – яростным шепотом ответила Тесла. Ее руки заметно тряслись, непонятно, то ли от злости, то ли страха за жизнь чада. – Вы еще здесь?
Коутрин вдохнула через стиснутые зубы и, чтобы успокоиться, быстро посчитала количество резных голов на столбиках кровати. Странно, на левом было всего пять, на остальных по шесть.
– Послушайте, я, как и вы, очень беспокоюсь за Фалькора, – начала Коутрин размеренным тоном, пытаясь вразумить бушевавшую Соколицу. – Мне очень жаль, что он нездоров, и я хочу облегчить его муки. Фалькор – мой брат, и я люблю его не меньше, чем вы. Мы по очереди можем ухаживать за ним. Вам же тоже нужно отдыхать.
Со своей стороны она сказала достаточно, чтобы донести соколице свое желание установить временное перемирие. Тесла, казалось, задумалась на секунду. Но это была иллюзия, и уголки глаз взметнулись вверх, выражая полное презрение, словно перед ней стояла рабыня, осквернившая покои сына своим присутствием. Откуда в ней столько ненависти, подивилась принцесса.
– Просветите меня насчет того, почему наследник был атакован, когда с вами ничего не произошло и...
– Я была без сознания! – воскликнула Коутрин к своему стыду; ее несдержанность преобразилась в жалкий лепет оправдания.
– ...и даже, каким-то таинственным образом кучка праздношатающихся аристократов-шалфейев во главе с самим королем оказались поблизости. Странно, не находите? По-моему, тут любой недоумок распознает заговор. Ведь, если Фалькор вдруг умрет, вся империя после кончины нашего сюзерена перейдет к вам. Коутрин потеряла способность говорить, оцепенев от плавных выводов Теслы. К ее ужасу, они звучали правдоподобно.
– И к тому же, – промурлыкала Тесла, немного запоздало подкрепив свою речь фактами, – Король обеспокоен, что шалфейи давно положили глаз на наши скальные строения... Хм... Куда проще жить в воздухе – фарлалам с их жаждой к справедливости путь сюда закрыт. А представьте, как расстроится король, если вдруг нелицеприятная правда о дочери раскроется, и я распишу ее и другими фактами. Он и королеву по голове не погладит. Ее вина – проглядела. А может... может. Может, она тоже замешана?
– Не смейте, – угрожающе процедила Коутрин. Безумные слова Теслы вполне могли сойти за истину при верном подходе к изменчивому настроению короля. А то, что соколица обладала подобным талантом, не приходилось сомневаться.
– И чтобы уберечь меня от соблазна и не "посметь" – покиньте немедленно покои наследника.
– Это угроза?
– Считайте, что так.
– Вы же все выдумали!
– Посмотрим, что скажет король. Итак?
– Ваша ложь обернется против вас!
Коутрин приподняла юбки, спешно оставляя Теслу с ее обвинениями за собой.
– Это угроза? – вдогонку язвительно уточнила соколица.
Принцесса остановилась и, не поворачиваясь, отвесила:
– Нет, это такой закон моего Бога.
Коутрин металась в своих покоях, бурля в водах бессильного негодования. Она знала, что Тесла не побрезгует клеветой, и беда придет в их семью.
Головная боль напомнила о себе нарастающим давлением на затылок, откуда назойливое постукивание взялось за настроение принцессы. Она не знала, что делать, и как отвести наговор. Есть один способ. И Коутрин решительно направилась в зал, где подавали завтрак, когда король оставался во дворце. Ее ожидали, потому как королева сама проводила дочь на ее место по левую руку отца. Чувствовалось явное напряжение. В воздухе витали пары недоговоренности. За столом одиноко сидел монарх, в задумчивости играя с вишневой настойкой в кубке. В тот момент, когда он поднял глаза, Коутрин сжалась. Тесла бы не успела донести свою правду до него, почему же в его взгляде упрек?
– Ты опоздала, – сурово упрекнул дочь король. Он нахмурился так, что несколько длинных перьев возле ушей недобро оттопырились, что подтвердило его нерасположение. – Наши гости покинули дворец, они письменно оповестили нас о решении. Тебе есть что добавить?
Коутрин, видимо, сглотнула, ее лицо стало белее мрамора.
– Нам стало известно, что тебя видели рядом с покоями, отведенными для гостей. И не смотри на королеву. Сама держи ответ, – отчеканил он.
Во рту пересохло. Королева не подняла глаз на дочь.
– Это правда, я приняла решение лично отблагодарить короля шалфейев и его свиту, – взяв себя в руки, ответила Коутрин. – Это преступление?
– Каким образом?
– Что...каким...? – принцесса запнулась.
Королева одернула ее за рукав.
– Ты была одна в его обществе?
–Но я уже сказала, что...
– Что ты делала в его комнатах?
– Я не понимаю, к чему ...
– Ты вела себя недостойно!
– Что за преступление я совершила?!
– Коутрин, – тихо зашипела королева ей в ухо. – Замолчи.
– Он дотрагивался до тебя?
– В чем вы меня обвиняете?
– Ты сама себя предложила?
– Я чиста! – сдерживая слезы обиды от явной несправедливости, выкрикнула Коутрин и эхо, казалось, разнесло этот факт по всему дворцу.
Король не слышал ее, он монотонно допрашивал дочь, сжимая кубок все крепче. Металл прогнулся под давлением, и несколько мелких камней отрикошетили в кувшин. Он смотрел в одну точку перед собой, четко проговаривая каждое слово в позорном допросе. Коутрин не выдержала и резко встала.
– Сядь, сядь, – предупредительным шепотом наставила королева. Принцесса почувствовала всем своим существом нарастающую в ней панику.
– Да послушайте же меня!!
Она смела приготовленные для ее завтрака чаши и кубок с настойкой. В зале все замерло, и три пары глаз смотрели, как красное пятно расползается по белой скатерти.
– Я чиста, – прошептала Коутрин еще раз, сбегая из зала. Она остановилась в одном из проходных залов и закричала во все легкие, изгоняя накопившуюся обиду.
– Это мы еще проверим, – вслед ей заклекотал король.
Она не помнила, когда слепая любовь и вера превратились в ненависть. Несправедливость и незаслуженные упреки отсекли прошлое, когда любовь короля была безграничной, как небо и теплым, как солнце. Что-то изменилось. Мир вокруг начал меняться.
Королева часто заходила к Коутрин, навещая дочь в ее добровольном затворничестве. Она не задавала вопросов, вместо этого заполняла ее свободное время бесполезными и бессмысленными разговорами. Коутрин научилась не слушать королеву и переключать внимание на другие вещи. Она вела войну внутри себя, желая доказать ошибочность обвинений короля, дать ему понять, что его недоверие стало для нее жестоким ударом. Но отец не появлялся в ее комнатах: ни через день, ни через семь дней, ни через два полных оборотов Луны. Принцесса больше и не ждала.
Она также не видела Фалькора. Королева упомянула, что наследник поправился и даже начал принимать участие в делах сюзерена. Почему он не появился? Что наговорила ему Тесла? Проклинает ли он ее теперь так же, как и его мать? Несправедливость. Она находила успокоение в одном – почти каждый день она говорила с Богом. Она больше не отправлялась к нему, он сам приходил к ней во сне. Они говорили ночами напролет; соприкасались тенями, прогуливаясь по вымершим залам дворца. Иногда смертная и Бог просто молча изучали друг друга в черноте ее сновидения. Он был всем: этим миром, в каждом мгновении, вокруг и нигде одновременно.
– Я устала, – однажды обронила Коутрин.
Если бы она проснулась сейчас, то подушка была бы влажной от слез. Она давно не плакала, но когда рядом Кутаро, все чувства обострялись, душа тянулась к нему, раскрываясь подобно цветку при первых мутных лучах светила. Но, подбираясь к нему слишком близко, он опалял недоступностью, и стена, как натянутая струна, отбрасывала ее на безопасное расстояние, туда, где тепло лучей его присутствие продолжало согревать, а не обжигать.
– Я знаю, – мягко прозвучал голос золотого шара. – Тебе знакома усталость? – поддразнила принцесса. – Нет.
– Тогда тебе трудно понять, что я чувствую.
– Мне известны твои переживания, Коутрин.
– Значит, ты мне поможешь?
– Конечно, я всегда отвечаю на твои призывы.
– Но ничего не произошло. Уже две полных луны...
– Я не чувствую времени, меня в нем нет, время существует только для смертных, по этой причине для меня результат моментален, а ты зажата в тиски часов и дней.
– ...месяцев, – буркнула Коутрин. – Тебе не достает терпения. -Возможно.
– Впереди у тебя долгий день. Я провожу тебя обратно.
– Очередная вереница мгновений, рассчитанных с точностью до песчинок в часах, – безнадежно, обращаясь в никуда, усмехнулась шалфейя.
Золотой шар вернул ее в постель, и Коутрин была разбужена рабыней для повторения ежеутреннего ритуала. Она позволила искупать себя, одеть в свежие одежды. Но сегодня ей не подали завтрак к ее покоях, вместо этого двое соколов пришли за ней и отвели к королю. Перед дверьми зала не было привычного оживления: пустота и тишина. Коутрин не хотела думать, за последние недели она как будто онемела внутри.
Король остановился, когда в зале появилась принцесса.
– Доброе утро, ваше величество, – поприветствовала Коутрин, выказывая почтение реверансом.
– Сядь туда, – вместо приветствия холодно приказал сюзерен, указав на ряд стульев по краям зала.
– Пригласите его, – бросил он ее сопровождающим. Соколы исчезли за дверьми, выполняя указание.
– Я попросил тебя сесть! – выпалил король, нетерпеливо расхаживая по залу.
Коутрин поняла, что она по-прежнему стоит, разглядывая его. Она оценивала свои шансы быть принятой обратно и, главное, понятой. Но резко изменившееся отношение к ней до ее затворничества, видимо, только, закрепилось.
В нем клокотал гнев. Направленный на нее. И Коутрин подозревала причину.
– Я хочу, чтобы ты посмотрела на эти пергаменты и ответила мне, чей это почерк. Король приблизился к ней и бросил на колени небольшую стопку листов. Коутрин с одного взгляда узнала округлый почерк королевы, но сделала вид, что внимательно изучает завитки. Пока ее глаза не наткнулись на три слова в густоте налепленных друг на другу букв:
Отравить. Наследница. Трон.
Три слова кричали на странице, остальное предложения выцвели на фоне этих букв.
– Твоя кроткая мать оказалась куда проворней, чем я ожидал, – урвав ту секунду, в которую Коутрин выдала своё волнение, король высказал свое фальшивое удивление.
Коутрин уронила листы на пол.
– Тесла, – обреченно произнесла принцесса; на этот раз умело скрывая страх спросила, верит ли он написанному.
– Я думал, что твоим первым вопросом будет, что с королевой, – начал Сокол с явным раздражением.
Принцесса не отреагировала. У нее есть только один шанс повернуть вспять нанесенный ущерб, отвести наговор и она не будет им швыряться, поддавшись на явную провокацию. Она была уверена, что королеве ничего не угрожает. По крайней мере пока.
– У меня есть право на объяснение?
– Здесь нечего объяснять. Я не хочу ни в чем разбираться. Мне жаль, что я был плохим мужем и, видимо, негодным отцом, если два бесценных сокровища моего сердца оценили жизнь их сюзерена и единокровного брата в размере этой проклятой короны!
Его яростный клекот на последнем слове высосал из шалфейи последнюю надежду.
– Вы не должны этому верить, это неправда! Это мерзкая подделка, разве вы не видите?
– Написанная рукой моей жены под руководством дочери, которая, вопреки законам, запрещающим язычество, обратилась к идолу!
Коутрин чуть не подавилась от переизбытка возмущения.
– Он не идол! Вы не знаете, о чем говорите!
Это было ошибкой. Король отмел в сторону, как пылинки, рядом стоящие стулья, устрашающе нависнув над дочерью. Но Коутрин встала во весь свой рост, не пугаясь его грозного вида и готовая ценой жизни отстоять свою веру.
– Кутаро – единый Бог – божественное начало мира, – громко произнесла Коутрин первые строки древнего фолианта.
Король отошел от нее, воздерживаясь от рукоприкладства. Она по-прежнему его дочь, самое дорогое, что когда-либо было в жизни. Любовь к ней удерживала рвущийся наружу гнев.
–У тебя есть один-единственный шанс заслужить наше прощение, – гортанно объявил король свою милость.
Словно произнесенная фраза была ключевой, в зал вошел шалфей. По обе стороны от него возвышались двое соколов из личной охраны короля. Коутрин не понимала, что происходит.
– Этот посол – твой счастливый шанс, а этот пергамент – твоя жизнь
Шалфей кивнул и молча передал свиток королю.
– Итак, – сокол прокашлялся.– Его величество Рэндел Растус династии Гиа просит руки принцессы Коутрин Лиасы Эллисийской, за тем ммм....пе....об...триста...и..угодно...соблю..... – начал скакать через слова монарх, в конце концов пробубнив все про себя.
Он искоса следил за реакцией принцессы, не желая углубляться в подробности договора, но сделал акцент на одном из пунктов.
–..."целомудрие принцессы проверено асадором короля Гловестером Минайя – доверенным лицом..."
Коутрин помимо воли нервно улыбнулась
– Это шутка?
– Давай не будем заставлять посла ждать, он устал, и еще должен доставить ответ своему монарху не позже завтрашнего утра. Помогите ее высочеству, – буднично дополнил король, сворачивая свиток.
Коутрин притопнула ногой от досады.
– Где ваши манеры, ваше высочество? – ядовито упрекнул отец
– Там же, где и ваш здравый смысл!
– Осторожно, Коутрин...
– Только посмейте дотронуться до меня!
– Милая, это твой единственный выход, – теперь почти грустно произнес король.
Вот она: подоспевшая помощь, обглоданная кость судьбы от Кутаро. Коутрин набрала в легкие воздуха и склонила голову.
– Проводите ее высочество в ее покои и удовлетворите пункт, согласно прошению.
Оба сокола поклонились своему сюзерену и пригласили принцессу пройти вперед. Шалфей последовал за ними. Коутрин дала себе обещание в будущем подумать дважды прежде, чем просить Кутаро об участии. У него, как видно, свои понятия о помощи.
– Пожалуйста, сядьте на край кровати, – попросил шалфей, затем обратился к сопровождающим, застывшим возле дверей ее спальни.
– Вам не обязательно присутствовать, с ее высочеством ничего не случится, можете ждать за пределами комнат.
Коутрин поблагодарила бы за заботу о ее достоинстве, не застрянь язык меж зубов; не верится, что сейчас ее будут исследовать, как наложницу для Гарема.
– Меня зовут Гловестер , – представился посол.
"Меня не интересует ваше имя", – выдохнула принцесса, но вслух ничего не сказала.
– Вы меня, наверное, не помните. Я был рядом с Рэнделом, когда на вас напали. Мне тогда пришлось оказать помощь вашему раненому брату – я лекарь.
– Вы пытаетесь развлечь меня разговором? – перебила его принцесса. Она не хотела показаться невежливой, но ситуация не подразумевала соблюдения приличий и светского диалога.
– Хорошо... Тогда перейдем к делу
– Отлично, давайте покончим с этим поскорее...
Кажется, Гловестер удивился ее рвению, ожидая небольшую битву, но ни одна морщинка не изменила форму на его лице; такой спокойный и уверенный в себе шалфей угомонил скачущий пульс Коутрин. Шалфей был не молод, но, пожалуй, только льняные волосы выдавали возраст. Его острые глаза, смягченные густым медовым цветом, поймали смущенный и одновременно отважный взгляд шалфейи. Она вполне могла бы возглавить лесной культ Лантаны.
Она рассматривала его, роясь в памяти. Конечно, Коутрин не видела его в тот злосчастный день на поляне и не хотела верить в то, что он помог Фалькору, но почему-то внутренний голос твердил довериться ему и оставить подозрительность. – Откиньтесь назад, – прозвучал голос шалфейя, и принцесса содрогнулась.
Она легла на кровать, как было сказано. – Подтяните ноги и поставьте ступни на край.
Коутрин закусила губу, но повиновалась без задержки. Она устремила глаза к потолку, изучая палитру приевшихся мозаик.
–Я закатаю юбку вашего платья. Пожалуйста, ни о чем не волнуйтесь, это очень быстрая процедура, и вам не будет больно.
Гловестер старался успокоить молодую шалфейю. Такова судьба высокородных особ. Разница между аристократкой и рабыней только в цене.
Шорох ткани и ощутимое движение всех нижних юбок запустил внутренний механизм, и Коутрин громко задышала, атакуемая приливами унижения и беспокойства. Почувствовав теплоту возле оголенной плоти, она затаила дыхание и зажмурилась.
–Вы и моргнуть не успеете, как я закончу, мне только нужно, чтобы вы расслабились.
Она положила влажные ладони на прохладное покрывало и закрыла глаза, тут же почувствовав прикосновение. Как и обещал шалфей, никакой боли, правда, сама процедура заняла чуть дольше, чем Коутрин хотелось.
Как только она поняла, что все закончилось, принцесса перевернулась и слетела с кровати прочь в примыкающую к ее спальне внутреннюю гостиную.
– Наш король не ошибся в выборе, – услышала она вслед одобряющий отзыв. Она с силой хлопнула дверью, выразив свою точку зрения.
Просидев на низком диване половину дня в обнимку с подушкой, принцесса обдумывала своё положение. Ей нужно многое решить, но в первую очередь необходимо увидеться с матерью.
–Здравствуй, Коутрин.
Шалфейя встрепенулась. За окнами распустился золотой закат, принцесса и не заметила, как быстро стемнело. В напольные канделябры были заложены свежие свечи, и приторный запах воска заполнил ее небольшое убежище. На фоне не зашторенных окон она безошибочно угадала силуэт своего брата.
– Фалькор? – слабо позвала она, и своенравные слезы замерли в глазах.
Коутрин хотела разрыдаться и кинуться к нему за поддержкой, но не сделала этого. Она почувствовала невидимую преграду; он был далек от нее.
– Почему ты здесь?
– Решил проверить, как дела, мы давно не виделись, ведь так? Ты избегала меня много недель, и я удивляюсь, с какой легкостью тебе это удавалось, – таинственно произнес Сокол.
Коутрин отвернулась и уткнулась носом в подушку, не чувствуя себя способной на оправдания.
– Я не избегала тебя. Все как раз наоборот.
– Как наоборот?
Коутрин проигнорировала его вопрос, не желая объяснять очевидное.
– Зачем ты пришел? Я в порядке.
– Потому что я позаботился об этом.
Принцесса медленно подняла голову. Ей необходимо было удостовериться, что она не ослышалась.
–Что ты имеешь в виду?
Над лицом Сокола будто нависла грозовая туча, наполненная молниями гнева. Такого брата Коутрин не знала.
– Я – принц и полноправный наследник – не допущу, чтобы ты со своими языческими идеалами встала у меня на пути. Я читал все записи ваших встреч и откровенно тебе сказать опечален.
Коутрин быстро оказалась на ногах, почти вплотную подлетев к брату.
– О чем ты говоришь?
– Милая сестрица, тебе не нужно притворяться. И я не стану делать вид, что ничего не знаю.
– Ты сию же секунду скажешь мне, что ты натворил?
Фалькор вышел из тени, и его лицо без единой эмоции осветило бледное мерцание свечей.
– Ты не заметила, как твой маленький брат вырос, в этом проблема, Коутрин.
– Я не вижу никакой проблемы. Перестань заговаривать мне зубы, отвечай на вопрос!
– Я забыл вопрос, повтори, пожалуйста.
– Фалькор, не играй со мной. Скажи, что ты сделал? – жалобно простонала шалфейя.
– Ничего такого, чего бы ты не хотела, – сердито ответил брат. – Правящая королева немного помогла, ну..., конечно, не обошлось и без заметок, настолько глупо спрятанных тобою, что мне не пришлось и гадать об их местоположении. Ты как будто специально положила их туда для меня.
– Поверить не могу, ты рылся в моих вещах, – вспыхнула Коутрин, тут же рухнув на диван. Она вложила ребра ладоней на глазницы и покачала головой. – Это какое-то одно большое недоразумение.
– Недоразумение или нет. Но я пришел сюда не для того, чтобы каяться или выслушивать упреки. Просто прими все, как есть. Ты улетишь отсюда в конце месяца, и мы вряд ли будем видеться так же часто, если вообще это случится. Не желаешь воспользоваться возможностью провести со мной некоторое время? Совсем недавно мы почти не расставались. А эти недели были для меня мукой. Даже после того, как я узнал о твоем предательстве, в моей голове все мысли по-прежнему только о тебе.
Коутрин поразилась резкой смене тона и настроений, она опустила руки и встряхнула головой, подозрительно нахмурившись. Фалькор сделал шаг навстречу, и принцесса резко встала и зашла за диван. Он приблизился к противоположному краю.
– Ты меня пугаешь, – Коутрин почувствовала себя неуютно, не зная, куда деть руки.
– Я тебя пугаю? Прости. Я не хотел.
Принцесса расслабилась.
– Я хотел другое.
Фалькор выбросил руку вперед и, поймав рукав ее платья, дернул на себя. Коутрин ойкнула и, потеряв равновесие, упала животом на диван. Весь воздух вылетел из легких от неожиданного падения, но шалфейя быстро опомнилась, развернув голову как раз в тот момент, когда сокол перекинул ногу через подушки и крепко сжал ее плечи, перевернув на спину. С недоумением и страхом она боролась сейчас, взглянув на брата под другим углом. Они росли вместе, и возрастные границы так и остались в их детстве, где она – старшая сестра, а он своенравный младший брат, где их выходки прощались или даже поощрялись. Коутрин как будто пропустила важную часть жизни, замечая перемены только тогда, когда об этом сообщалось. Фалькор уже давно не дитя и даже не подросток.
