Текст книги "Люси Салливан выходит замуж"
Автор книги: Мариан Кейс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)
В этой прихожей нам пришлось провести целую вечность. А тем временем из-за кухонной двери доносились обрывки разговора и веселый смех.
– Я умираю от голода, – пробормотала Меган.
– Я тоже, – согласилась я. – Интересно, что у них к чаю.
– Как глупо, – сказала Меган. – Пойдем отсюда.
– Нет, пожалуйста, давайте подождем еще немного, – заныла Мередия. – Она очень хорошая гадалка. Правда.
В конце концов миссис Нолан напилась чаю и вышла к нам в прихожую. Ее внешность ужасно разочаровала меня – для гадалки эта дама выглядела слишком обыкновенно. Ни красного шарфа на голове, ни золотого кольца в ухе. Вместо этого очки, короткая стрижка с химической завивкой, бежевый свитер и спортивные штаны. А хуже всего – шлепанцы. И еще она была миниатюрной! Я и сама не отличалась высоким ростом, но миссис Нолан едва доходила мне до пояса.
– Итак, девочки, – произнесла она бодрым и деловым тоном с заметным дублинским акцентом. – Кто первый?
Первой пошла Мередия. Потом Хэтти. Потом я. Меган изъявила желание идти последней, чтобы по нашим отзывам решить наверняка: стоит это гадание денег или нет.
Глава третья
Когда настала моя очередь, я прошла в комнату, которую, очевидно, в доме называли «парадной». Я едва протиснулась туда, потому что все пространство было заставлено мебелью. Вышитый экран для камина стоял рядом с огромным буфетом красного дерева, который стонал под весом неимоверного количества сувениров. Куда ни взглянешь, повсюду мельтешили скамеечки для ног, столики и тумбочки, а вдоль стен была расставлена мягкая мебель с обшивкой из коричневого бархата, с которой еще не сняли защитную пленку.
Миссис Нолан сидела на одном из стульев. Жестом она указала мне на стул напротив себя.
Пробираясь через нагромождения мебели, я наконец ощутила соответствующую случаю взволнованность. Потому что хотя миссис Нолан и выглядела так, словно ей больше подошло бы мыть пол на кухне Хэтти, все же налицо были свидетельства, что каким-то образом она заработала репутацию умелой предсказательницы судьбы. Что же она предскажет мне, думала я. Какая судьба мне уготована?
– Садись, милочка, – сказала миссис Нолан.
Я села на край обтянутого полиэтиленом коричневого стула.
Она взглянула на меня. Проницательно? Мудро?
Она заговорила. Пророчески? Знаменательно?
– Долго тебе пришлось сюда добираться, милочка, – изрекла она.
Я подпрыгнула на стуле. Не ожидала я, что она начнет вот так сразу, без предупреждения. И как она точна! Действительно, ведь у меня за спиной долгий путь – свое детство я провела в бедном районе в Аксбридже.
– Да, – согласилась я, потрясенная ее мастерством.
– Очень плотное движение, наверное?
– Что? Плотное? Э-э… о… движение? Да нет, не очень, – с трудом выдавила я.
А, понятно. Пока она просто беседует. Предсказание еще не началось. Досадно. Ну что ж, подождем.
– Да, милочка, – вздохнула миссис Нолан. – Достроят наконец эту чертову объездную или нет? Сейчас из-за пробок просто невозможно спать.
– Э-э… да, – кивнула я.
Мне почему-то казалось, что обсуждать сейчас дорожное движение и пробки было совершенно неуместно.
Но тут мы приступили к тому, ради чего я сюда приехала.
– Шар или карты? – вдруг выпалила миссис Нолан.
– П… простите? – вежливо спросила я.
– Шар или карты? Хрустальный шар или карты Таро?
– А! Понятно. А какая разница?
– Пятерка.
– Нет, я имела в виду… неважно. Карты, пожалуйста.
– Хорошо, – сказала гадалка и с этими словами принялась тасовать колоду карт с ловкостью завсегдатая игорного заведения.
– Теперь ты перемешай, милочка, – сказала она, вручая мне карты. – Но только смотри, чтобы ни одна карта не упала на пол.
«Должно быть, упавшая на пол карта приносит неудачу», – подумала я.
– У меня спина болит, – пояснила миссис Нолан. – Доктор запретил мне наклоняться. Так, а теперь загадай вопрос, милочка, – продолжила она. – Вопрос, на который карты должны будут дать ответ. Но мне его не говори, милочка. Мне это не нужно, – короткая пауза и многозначительный взгляд, – милочка.
Я могла задать много разных вопросов. Например, когда никто на земле не будет голодать? Или найдут ли лекарство от СПИДа? Наступит ли когда-нибудь мир во всем мире? Смогут ли заштопать озоновую дыру в небе? Но вот что интересно: я загадала совсем другой вопрос, а именно: встречу ли я когда-нибудь того самого мужчину? Забавно, правда?
– Ну, милочка, ты решила, что будешь спрашивать? – поинтересовалась гадалка, забирая у меня карты.
Я кивнула. Она стала очень быстро раскладывать карты на столе. Не знаю, что значили изображения на картах, но выглядели они не очень обнадеживающе. Почти везде были нарисованы мечи, а меч вряд ли мог означать что-то хорошее, верно?
– Твой вопрос касается мужчины? – спросила миссис Нолан.
Но даже меня это не поразило.
То есть как ни крути, а я прежде всего молодая женщина. Да, у меня было несколько проблем в жизни. Ну, если честно, у меня была куча проблем. Но среднестатистическая молодая женщина обращается за помощью к гадалке только в двух случаях – если озабочена своей карьерой или своей личной жизнью. И если она озабочена карьерой, то, вероятно, постаралась бы предпринять какие-то конструктивные действия самостоятельно.
Например, переспала бы со своим начальником.
Поэтому остается только личная жизнь.
– Да, – ответила я равнодушно. – Он касается мужчины.
– В любви тебе не везло, милочка, – сочувственно произнесла миссис Нолан.
И снова это не произвело на меня никакого впечатления.
Да, в любви мне не везло. Но покажите мне женщину, с которой этого не случалось.
– В прошлом у тебя был светловолосый мужчина, милочка, – продолжала гадалка.
Скорее всего, она имела в виду Стивена. Но у какой женщины в прошлом не было хотя бы одного светловолосого мужчины?
– Тебе он все равно не подходил, милочка, – сообщила мне миссис Нолан.
– Спасибо, – ответила я несколько раздраженно, поскольку и сама уже это поняла.
– Но не стоит лить понапрасну слезы, милочка, – посоветовала она.
– Не волнуйтесь насчет этого.
– Потому что скоро появится другой мужчина, – закончила она с широкой улыбкой в мой адрес.
– Правда? – восторженно воскликнула я и нагнулась поближе к миссис Нолан, отчего под моей попой заскрипел полиэтилен. – Наконец-то мы подошли к делу.
– Да, – подтвердила она, изучая карточный расклад. – Я вижу свадьбу.
– Правда? – восхитилась я. – Чью? Мою?
– Да, милочка, твою.
– Правда? – спросила я. – Когда?
– Прежде чем листья упадут на землю во второй раз, милочка.
– Извините, не поняла.
– Прежде чем четыре времени года сменят друг друга один раз и еще полраза, – пояснила миссис Нолан.
– Простите, я все равно не понимаю, что это значит, – извинилась я.
– Примерно через год, – рявкнула выведенная из терпения миссис Нолан.
Меня этот ответ немного расстроил. Примерно через год – значит, тогда будет зима, а мне всегда казалось, что я выйду замуж весной. То есть мне так казалось, когда я считала, что вообще когда-нибудь выйду замуж.
– А не можете ли вы предсказать мне свадьбу немного позже? – попросила я.
– Милочка, – резко одернула меня миссис Нолан, не я устанавливаю, что и когда произойдет. Я всего лишь вестник.
– Извините, – пробормотала я.
– Ну, – сказала она, смягчившись немного, – скажем, через восемнадцать месяцев, чтобы уж наверняка.
– Спасибо, – обрадовалась я, думая, как благородно было с ее стороны пойти мне навстречу. Значит, я выхожу замуж, думала я. Здорово. Особенно если учесть, что я согласилась бы и на бойфренда.
– Интересно, кто он такой?
– Ты должна быть очень внимательной, милочка, – предупредила она меня. – Поначалу ты можешь не догадаться, что это он.
– Я встречу его на маскараде?
– Нет, – грозно поправила меня миссис Нолан. – Поначалу он будет казаться иным, чем есть на самом деле.
– А, вы имеете в виду, что он будет врать мне, – осенило меня. – Что же, ничего страшного. Все врут, почему ему нельзя? – Я засмеялась.
Миссис Нолан теряла терпение.
– Да нет же, – раздраженно возразила она. – Я имею в виду, что ты должна искать этого мужчину ясными и бесстрашными глазами, не затуманенными романтическими идеями. У него может не быть денег, но ты не должна отвергать его только за это. Он может не быть красавцем, но ты не должна отвергать его только за это.
Приехали, подумала я. Как же я сразу не догадалась: мне суждено выйти замуж за безобразного нищего!
– Понятно, – сказала я вслух. – Значит, он будет бедным и некрасивым.
– Нет, милочка, – отрезала миссис Нолан и, отчаявшись, сменила свой мистический язык на обычный человеческий: – Я просто хотела сказать, чтобы ты не искала конкретный тип мужчины, потому что твой суженый может оказаться совсем другим.
– Понятно! – кивнула я.
Почему она сразу так не сказала? А то: ясные и бесстрашные глаза, в самом деле!
– Значит, – продолжила я, – когда я снова встречу у ксерокса Джейсона, нашего прыщавого семнадцатилетнего курьера, то мне не следует сразу отвечать отказом на его очередное предложение вместе побаловаться наркотиками и не говорить ему, чтобы он катился на санках к чертям собачьим.
– Наконец ты уловила мою мысль, – сказала довольная миссис Нолан. – Потому что цветок любви может вырасти в самом неожиданном месте и ты должна быть готова сорвать его.
– Я поняла, – снова кивнула я.
И все равно: мое положение должно стать совсем уж безнадежным, прежде чем у Джейсона появится хотя бы малейший шанс. Но говорить об этом гадалке не было никакой необходимости. Тем более что она и сама должна была это знать, если действительно была хорошей гадалкой.
Миссис Нолан тем временем стала быстро указывать на карты и давать их краткие толкования, намекая тем самым, что аудиенция подходила к концу.
– У тебя будет трое детей: два мальчика и девочка, милочка. У тебя никогда не будет много денег, но ты будешь счастлива, милочка. На работе у тебя есть враг, милочка. Это женщина, и она завидует твоему успеху.
Здесь я рассмеялась – не без горечи. Миссис Нолан тоже было бы смешно, если бы она знала, сколь незавидной и малооплачиваемой была моя работа.
Внезапно гадалка замолчала.
Она посмотрела на карты, потом посмотрела на меня. На ее лице появилось озабоченное выражение.
– Над тобой какое-то облако, милочка, – медленно сказала она. – Какая-то тьма или печаль.
И к своему ужасу я почувствовала, что у меня на глазах выступили слезы. Иногда на меня накатывала ужасная депрессия, и я называла ее именно так: темное облако. Моя депрессия вызывалась не сожалениями типа «как бы мне хотелось иметь такую замшевую юбку», хотя и они порою омрачали мне жизнь. Нет, с семнадцати лет я страдала настоящей, клинической депрессией.
Не в силах вымолвить ни слова, я кивнула и лишь потом смогла прошептать:
– Да.
– Оно с тобой уже много лет, – тихо проговорила миссис Нолан, глядя на меня с сочувствием и пониманием.
– Да, – опять прошептала я, и слеза побежала по моей щеке. Боже мой! Какой ужас! Я-то думала, что мы приехали сюда, чтобы повеселиться. А вместо этого совершенно незнакомая мне женщина разглядела мою сокровенную сущность, узнала тайну, о которой я почти никому никогда не рассказывала.
– Простите. – Я всхлипнула и вытерла ладонью слезы.
– Ничего страшного, милочка, – сказала гадалка, протягивая мне коробку с бумажными салфетками, припасенную специально для подобных случаев. – Так часто бывает.
Она подождала, пока я справлюсь с нахлынувшими на меня чувствами и высморкаюсь, и потом продолжила:
– Не все так плохо, милочка. Только ты не должна прятаться от людей, которые хотят тебе помочь. Как они смогут это сделать, если ты им не позволишь?
– Я не очень понимаю, о чем вы говорите, – пробормотала я.
– Может, сейчас и не понимаешь, милочка, – добродушно согласилась она. – Но я надеюсь, что когда-нибудь ты поймешь.
– Спасибо. – Я шмыгнула носом. – Вы были очень любезны. И еще спасибо за то, что я встречу того парня, и выйду замуж, и все такое. Было очень приятно все это услышать.
– Не за что, – вежливо ответила миссис Нолан. – Тридцать фунтов, пожалуйста.
Я заплатила ей и отлепила себя от полиэтилена.
– Удачи тебе, милочка, – пожелала мне на прощанье гадалка. – И, пожалуйста, пригласи ко мне следующую девушку.
– А кто следующий? – задумалась я вслух. – А, Меган, кажется.
– Меган! – воскликнула миссис Нолан. – Какое чудесное имя! Должно быть, она из Уэльса.
– Нет, она австралийка, – улыбнулась я. – Еще раз спасибо. До свидания.
– До свидания, милочка, – кивнула она и тоже улыбнулась.
Я вышла в крошечную прихожую, где три мои подруги набросились на меня с расспросами: «Ну?», и «Что она сказала?», и «Стоит ее гаданье этих денег?» (последний вопрос задала Меган).
– Да, – ответила я Меган. – Иди, тебя ждут.
– Я пойду, только если ты пообещаешь ничего им не рассказывать, пока я не вернусь, – поставила условие Меган. – Я не хочу ничего пропустить.
– Хорошо, – вздохнула я.
– Эгоистичная корова, – пробормотала Мередия.
– Поосторожнее, толстуха, – прошипела Меган.
Глава четвертая
Минут через двадцать Меган вернулась, улыбающаяся и довольная, и нам настала пора выйти в холодную ночь и узнать, что сделали с машиной местные сатанинские дети.
– С ней ведь все в порядке, как вы думаете? – тревожно спрашивала нас бедная Хэтти, срываясь с быстрого шага на бег.
– Я искренне на это надеюсь, – ответила я, стараясь не отставать от нее. И я действительно искренне надеялась на это, потому что без машины Хэтти наши шансы добраться до дома были крайне малы.
– Нам вообще не надо было сюда приезжать, – повторяла она несчастным голосом.
– Нет, надо было, – жизнерадостно возразила ей Мередия. – Мне очень понравилось.
– И мне тоже, – донесся издалека голос Меган, которая отстала от нас ярдов на пятьдесят.
Невероятно, но машина была в целости и сохранности. Как только мы приблизились к ней, откуда-то из темноты появилась маленькая девочка, обещавшая присматривать за машиной. Не знаю, что именно было во взгляде, которым она смерила Хэтти, но его было достаточно, чтобы Хэтти тут же вынула из сумочки еще пару фунтов и отдала девочке.
Других детей не было видно, но до нас доносились их вопли, улюлюканье и звон бьющегося стекла. Уже на выезде из района мы увидели, что они собрались вокруг какого-то микроавтобуса и делали с ним что-то нехорошее.
– Разве им не пора уже давно лежать в постели? – недоумевала Хэтти, потрясенная своим первым знакомством с трущобами. – Куда смотрят их родители? И что это они делают с той машиной? Почему их никто не остановит?
Дети страшно обрадовались, снова увидев нас. Они окружили машину Хэтти и побежали следом, указывая на нас пальцами, корча рожи, что-то крича и гогоча. По-видимому, их все еще интересовала Мередия. Трое или четверо мальчишек умудрились пробежать рядом с машиной почти до самой трассы, где мы наконец сумели оторваться от маленьких негодяев.
И только тогда мы позволили себе расслабиться. Настало время проанализировать то, что сказала каждой из нас миссис Нолан. В радостном возбуждении мы жаждали знать, что «досталось» другим, – так же ведут себя малыши после раздачи подарков на празднике: «А что тебе подарили? Покажи мне свой подарок! Посмотри, что у меня!»
Мы с Меган чуть не оглохли, когда Меган и Мередия начали спорить, кто из них первой будет рассказывать свою историю.
– Она знала, что я из Австралии! – поведала нам восторженная Меган, которая все же перекричала Мередию. – И еще она сказала, что в моей жизни будет какой-то разлом или удар, но что это будет к лучшему и что я справлюсь с этим прекрасно, как всегда. – Последние слова прозвучали несколько самодовольно.
– Может, пришла пора снова отправиться в дорогу, – продолжила она. – Так или иначе, но мне недолго осталось торчать здесь с вами.
– А мне она сказала, что ко мне придут деньги, – перебила ее счастливая Мередия.
– Очень хорошо, – невесело усмехнулась Хэтти. – Тогда ты сможешь наконец вернуть мне те двадцать фунтов.
Я заметила, что Хэтти была какой-то подавленной. Она не присоединилась к общему бурному веселью, а просто вела машину, глядя вперед на дорогу. Была ли ее высокородная душа до сих пор в шоке от столь близкого контакта с детьми рабочего класса? Или дело было в чем-то еще?
– А что нагадали тебе, Хэтти? – спросила я озабоченно. – Что-то плохое?
– Да, – выдавила Хэтти тонким голоском. И мне даже показалось, что она плачет!
– Что? Что она тебе сказала? – наперебой спрашивали мы, чуть не сваливаясь со своих сидений от нетерпения, желая поскорее узнать, какие такие ужасные вещи напророчила Хэтти гадалка – аварию ли, болезнь, смерть, банкротство или взрыв бойлера.
– Она сказала, что очень скоро я встречу любовь всей моей жизни, – со слезами в голосе проговорила Хэтти.
Мы притихли. О господи. Это было плохо. Очень плохо.
Это действительно было очень плохо.
Бедная Хэтти!
Очень неприятно, когда тебе говорят, что ты вот-вот встретишь любовь всей своей жизни, а ты уже замужем и имеешь двоих детей.
– Она сказала, что от любви я совершенно сойду с ума, – всхлипывала Хэтти. – Какой кошмар. В нашей семье еще никогда не было разводов. И что скажут Маркус и Монтегю? – (Впрочем, не помню точно, может, Хэтти сказала «Труилус и Тристан» или «Сесил и Себастьян».) – Им в пансионе и так несладко приходится, а из-за мамы-беглянки их станут дразнить еще больше.
– Бедняжка, – посочувствовала я. – Но ведь это только гадание на картах. Скорее всего, ничего подобного не произойдет.
Но от этих слов Хэтти заплакала еще горше.
– Почему этого не произойдет? Я хочу встретить любовь всей своей жизни!
Меган, Мередия и я обменялись недоуменными взглядами. Боже праведный! Как странно ведет себя Хэтти! Неужели у нашей всегда такой спокойной и здравомыслящей подруги нервный срыв?
– Почему я не могу быть счастливой? Почему я должна всю жизнь мучиться со скучным старым Диком?
Каждый раз произнося слово «я», Хэтти ударяла кулаком по рулю, отчего машину вынесло на соседнюю полосу. Вокруг нас сигналили и гудели разъяренные автомобилисты, но Хэтти ничего не замечала.
В замешательстве мы втроем, Мередия, Меган и я, пытались, но не могли найти соответствующие случаю утешительные слова.
Положение спасла Хэтти. Не зря ее четырнадцатиюродная сестра в третьем колене была фрейлиной королевы. Не зря сама Хэтти оканчивала дорогущую частную школу, где специально обучают, как выходить из неловких ситуаций.
– Прошу прощения, – сказала она, вдруг снова превратившись в привычную нам Хэтти, вновь надев на себя маску вежливости, стильности, спокойствия и здравого смысла. – Простите меня, девочки, – повторила она. – Извините.
Она прокашлялась и выпрямила спину, показывая, что тема закрыта. Дик и его скучность не являлись предметом для всеобщего обсуждения.
Какая жалость. Мне всегда хотелось знать, что думала Хэтти про Дика. Потому что, честно говоря, Дик и мне казался ужасно скучным. Но с другой стороны, Хэтти тоже ужасно скучная (хотя я все равно к ней очень хорошо отношусь!).
– Да, Люси, – обратилась ко мне Хэтти, сметая с себя последние крошки интересности. – А что миссис Нолан предсказала тебе?
– Мне? – переспросила я. – А, да. Она сказала, что скоро я выйду замуж.
И снова все замолчали.
И снова все опешили.
Недоверие Меган, Мередии и Хэтти было столь осязаемым, что оно воспринималось, как пятый человек в машине. Я даже подумала, что если оно, это недоверие, не примет мер предосторожности, то ему придется участвовать в расходах на бензин.
– Замуж? – спросила Хэтти, умудрившись втиснуть в это короткое слово шестнадцать слогов.
– Ты? – воскликнула Меган. – Она сказала, что ты выйдешь замуж?
– Да, – оборонялась я. – Что в этом такого?
– В общем-то ничего такого, – согласилась Мередия. – Просто, насколько мне известно, до сих пор тебе не очень везло с мужчинами.
– Хотя в этом нет твоей вины, – тактично добавила Хэтти.
Хэтти была очень тактичной.
– Так сказала гадалка, – насупилась я.
Они не знали, что еще можно было сказать по поводу моего замужества, и потому мы почти не разговаривали до тех пор, пока не добрались до цивилизации. Я выходила первой, так как жила в Ладброук-Гроув. Последнее, что я слышала, уже выбираясь из машины, это как Мередия пересказывала всем желающим слова миссис Нолан о том, что ей, Мередии, предстоит путешествие по воде и что ей тоже присущи сверхъестественные способности.
Глава пятая
Я снимала квартиру вместе с двумя другими девушками, Карен и Шарлоттой. Карен было двадцать восемь лет, мне – двадцать шесть, а Шарлотте – двадцать три. Все трое мы дурно влияли друг на друга, и в результате мы пили слишком много вина и слишком редко убирались в ванной.
Когда я вернулась домой, Карен и Шарлотта уже спали. По понедельникам мы обычно рано ложились спать, чтобы восстановиться после бурно проведенных выходных.
На кухонном столе лежала записка от Карен, сообщавшая, что мне звонил Дэниел.
Дэниел был моим другом. С одной стороны, ни с одним мужчиной в жизни у меня не было более стабильных отношений, а с другой – я бы не стала испытывать к нему никаких романтических чувств, даже если от этого зависело бы продолжение рода человеческого. Хороший показатель того, как плохи были мои дела на любовном фронте!
Моя жизнь отличалась очень низким содержанием мужчин, это был обезмужчиненный сорт жизни.
Вообще-то Дэниел был замечательным. Бойфренды приходили и уходили (еще как уходили, уж поверьте мне), но когда бы мне ни захотелось услышать сексистское замечание или комментарий относительно длины юбки, я всегда могла рассчитывать на Дэниела.
И он не был совсем уж несимпатичным, во всяком случае, мне так говорили. Все мои подруги находили его очаровательным. Даже Дэннис, мой знакомый гомосексуалист, говорил, что он не стал бы вышвыривать Дэниела из своей кровати, даже если бы тот ел в постели печенье. А Карен, если ей доводилось подойти к телефону, когда звонил Дэниел, строила такие лица, будто у нее был оргазм. Иногда Дэниел заглядывал в наше жилище, и после его ухода Карен и Шарлотта припадали к тому месту на диване, где он сидел, и в полном экстазе принимались стонать.
Лично я не могла понять, из-за чего был весь этот шум. Дэниел был приятелем моего брата Криса, и поэтому я знала его уже многие и многие годы. Я знала его слишком давно, чтобы влюбиться в него. Или он знал меня слишком давно, чтобы влюбиться в меня.
Наверное, было такое время в далеком прошлом, несколько тысяч световых лет назад, когда Дэниел и я застенчиво улыбались друг другу над пластинкой «Дюран-Дюран». А может, и не было, потому что ничего такого я не помню, просто допускаю, что подобное могло иметь место, так как в подростковом возрасте я влюблялась во всех и каждого.
На самом деле так удачно вышло, что мы с Дэниелом не влюбились друг в друга, потому что если бы между нами действительно что-то было, тогда моему брату Крису пришлось бы пойти и побить Дэниела за попрание чести сестры, а я никому, и тем более брату, не хотела причинять хлопот.
Карен и Шарлотта – совершенно безосновательно – завидовали моей дружбе с Дэниелом.
Они удивленно качали головами и говорили: «Везучая ты девчонка, как ты можешь быть такой спокойной рядом с ним? Как ты можешь шутить и смешить его? Нам при нем и слова не вымолвить».
Но мне это было совсем нетрудно, потому что он мне не нравился. А вот когда мне кто-то нравился, я начинала паниковать, опрокидывать разные предметы и начинать разговор фразами типа: «Ты никогда не задумывался над тем, какою быть радиатором?»
Я рассматривала записку Карен – на листке было маленькое пятно с подписью «слюни» – и раздумывала над тем, стоит ли позвонить Дэниелу. Наконец я решила не звонить, потому что он наверняка уже спал.
И не один, если вы понимаете, о чем я.
Проклятый Дэниел со своей дурацкой активной сексуальной жизнью. Мне надо было поговорить с ним.
Предсказания миссис Нолан дали мне пищу для размышлений. Не те, где говорилось, что я выйду замуж, – не настолько я глупа, чтобы хоть на миг поверить этому. Но вот ее слова о висящем надо мной темном облаке напомнили мне о приступах моей Депрессии и о том, как тяжело я их переносила. В принципе, можно было бы разбудить Карен и Шарлотту, но я не стала этого делать. Во-первых, потому что они страшно не любили, когда их будили (если только поводом не была импровизированная вечеринка, пусть и среди ночи), и во-вторых, они ничего не знали о Депрессии.
То есть, разумеется, они видели, что иногда я бывала подавлена, и тогда они спрашивали: «Что случилось?», и я рассказывала им о неверном бойфренде, или о тяжелом дне на работе, или о том, что прошлогодняя юбка стала мне мала, и тем вызывала их горячее сочувствие.
Но я никогда не говорила им, что иногда на меня наваливалась депрессия с большой буквы «Д». Дэниел был одним из тех немногих людей, кто знал об этом.
Это потому, что я стыдилась Депрессии. Люди обычно считали, что я душевнобольная и что, соответственно, со мной надо разговаривать медленно и громко, а лучше вообще избегать, или же, что случалось гораздо чаще, что Депрессия была не чем иным, как смутной фантазией избалованной невротички. Они считали ее более современной версией известной с древних времен фразы «она страдает от нервов», что всеми переводилось как «она жалеет себя, не имея на то никаких причин». Они думали, что я просто потакаю своим капризам или даю выход подростковому недовольству, срок годности которого давно прошел. И что мне нужно лишь «взбодриться», «прекратить распускать нюни» и «заняться спортом».
И я могла их понять, потому что у всех время от времени бывает плохое настроение. Это часть жизни, таковы условия: столько-то солнечных дней и столько-то зубной боли.
Люди огорчались из-за денег (из-за того, что их мало, а не из-за того, что они, то есть деньги, плохо учились в школе или внезапно худели). С людьми случались неприятности – портились отношения, не поднимались зарплаты, телевизоры ломались через два дня после окончания гарантийного срока, – и люди чувствовали себя из-за этого несчастными.
Все это я прекрасно знала, но Депрессия, от которой страдала я, была не просто случайным приступом уныния или дурного настроения, хотя и они бывали у меня и, надо сказать, довольно регулярно, – так же, как и у большинства людей, особенно после недели пьянства вперемежку с недосыпом. Но уныние и дурное настроение были детскими забавами по сравнению с дикими черными демонами-убийцами, которые иногда прилетали ко мне, чтобы поиграть с моей головой в распятие.
Моя Депрессия была не такой, как у всех, о нет, это была мега-супер-люкс-депрессия.
Не то чтобы это бросалось в глаза при первой же встрече со мной. Я не чувствовала себя несчастной постоянно, на самом деле большую часть времени я была весьма жизнерадостной и общительной. И даже когда мне было плохо, я старалась изо всех сил вести себя так, как будто мне хорошо. Только когда состояние мое ухудшалось до такой степени, что скрывать его я уже не могла, я забиралась на несколько дней в кровать и ждала, когда Депрессия пройдет. И рано или поздно она проходила.
Первый приступ Депрессии был самым тяжелым.
Мне тогда было семнадцать лет, тем летом я закончила школу, и вдруг без каких-либо видимых причин я решила, что мир очень грустное, одинокое, несправедливое, жестокое, душераздирающее место.
Я расстраивалась из-за того, что происходило с людьми в самых удаленных уголках Земли, с людьми, которых я никогда не знала и скорее всего никогда не узнаю, так как расстраивалась я из-за того, что они умерли от голода, или от чумы, или от того, что во время землетрясения на них обрушился их дом.
Я рыдала над всеми услышанными или увиденными новостями, будь то автомобильные аварии, засухи или войны, я плакала над программами о жертвах СПИДа, над историями о маленьких детях, оставшихся без присмотра после смерти матери, над репортажами об избитых женах, над интервью с шахтерами, увольняемыми тысячами в возрасте сорока лет и не имевшими ни малейшей надежды найти другую работу, над газетными статьями о семьях из шести и более человек, которые вынуждены были существовать на пятьдесят фунтов в неделю, над фильмами о брошенных осликах. Даже забавная информация в конце выпуска новостей, сообщавшая о собачке, которая умела ездить на велосипеде или говорить слово «сосиска», заставляла меня заливаться слезами, потому что я знала, что собачка все равно скоро умрет.
Однажды я нашла на тротуаре детскую варежку в синюю и белую полоску, и она вызвала во мне буквально бурю горя. Мысль о несчастной замерзшей ручонке или о второй варежке, такой одинокой без своей пары, была невыносимо мучительной. Стоило мне взглянуть на варежку, и я заливалась горючими слезами.
Через несколько дней я перестала выходить из дома. А потом и перестала вставать с кровати.
Это было ужасно. Мне казалось, что каждая унция горя в мире касалась меня лично, что в моей голове существовал Интернет печали и что каждый атом земной грусти пролетал через мое тело. Я чувствовала себя централизованным пунктом сбора всемирного несчастья.
Тогда за дело взялась моя мать. С решительностью самодержца, которому угрожает государственный переворот, она наложила полный запрет на информацию. В частности, мне не разрешалось смотреть телевизор (к счастью, этот запрет совпал с тем периодом, когда мы задержали какие-то платежи, и судебные приставы конфисковали часть нашего имущества, в том числе телевизор, так что я все равно не смогла бы смотреть его). Каждый вечер, когда мои братья возвращались домой, мама обыскивала их на крыльце на предмет газет и журналов, которые могли быть припрятаны в одежде, и только тогда пускала их в дом.
Но не могу сказать, что лишение меня доступа к средствам массовой информации принесло хоть какую-нибудь пользу. Я обладала чудесной способностью находить трагедию – пусть крохотную – практически везде. Например, читая единственный дозволенный мне журнал по садоводству, я сумела расплакаться над описанием того, как замерзали в февральские морозы луковицы тюльпанов.
В конце концов призвали доктора Торнтона, но не раньше, чем была произведена генеральная уборка в честь его прихода. Доктор Торнтон определил, что у меня депрессия, и прописал – сюрприз! – антидепрессанты, которые я не хотела принимать.
– Какой от них толк? – рыдала я над рецептом. – Разве антидепрессанты вернут работу тем людям в Йоркшире? Разве антидепрессанты найдут пару для этой… этой… – к этому моменту я уже не могла говорить, а только судорожно всхлипывала, – этой ВАРЕЖКИ? – завывала я.
– Ой, да хватит уже переживать из-за этой поганой варежки! – оборвала мои излияния мама. – Она все сердце мне надорвала этой варежкой. Да, доктор, она немедленно начнет принимать таблетки.
