Текст книги "Люси Салливан выходит замуж"

Автор книги: Мариан Кейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Я выписала чек, и Гас отправился с ним к бармену. Судя по тому, как долго велись переговоры, обналичивание моего чека обернулось не таким уж простым мероприятием.

В конце концов Гас вернулся, нагруженный пивом и виски.

– Миссия выполнена, – ухмылялся он, распихивая по карманам купюры. Я заметила, что молния его брюк была прихвачена булавкой.

– Сдачу, Гас, – сказала я, стараясь скрыть нарастающее недовольство.

– Что с тобой, Люси? – проворчал он. – Чего ты цепляешься ко мне весь вечер?

– Цепляюсь? – От гнева у меня закружилась голова. – А кто покупал тебе пиво и виски?

– Ну, знаешь ли, – вознегодовал Гас. – Раз речь зашла об этом, то ты скажи, сколько я тебе должен. И я все тебе верну. Когда смогу.

– Отлично, – бросила я. – Так и сделаем.

– Вот твоя сдача. – Гас швырнул на стол деньги.

В этот момент стало очевидно: вечер был испорчен бесповоротно. То есть он и с самого начала складывался не самым удачным образом, но у меня хотя бы тлела надежда, что все еще может наладиться.

Отлично осознавая, что мои действия оскорбительны, я собрала со стола деньги и пересчитала их. Чек был выписан на пятьдесят фунтов, а я насчитала около тридцати. Порция выпивки на двоих (даже если одним из этих двоих был Гас) не могла стоить двадцать фунтов.

– Где остальное? – спросила я.

– Ах, это? – Гас был раздосадован, но пока держал себя в руках. – Я подумал, что ты не будешь против. Я купил Винни – бармену – стаканчик за то, что он выручил нас. Это ведь справедливо, как ты считаешь?

– Так, а остальное?

– Ну, пока я там был, подошел Кит Кеннеди, и я подумал, что его тоже нельзя обижать.

– Обижать?

– Да. И купил ему стаканчик тоже, он всегда был очень добр ко мне, Люси.

– И все равно это еще не все, – сказала я, восхищаясь своим упорством.

Гас засмеялся, но смех получился ненатуральным.

– Я… э-э… должен был ему десятку, – наконец признался он.

– Ты был должен ему десятку и отдал ее из моих денег? – спокойно уточнила я.

– Ну да. Ты ведь не возражаешь? Ты, как я, Люси, – свободная душа. Ты не держишься за деньги.

И он долго еще продолжал в том же духе, а потом запел одну из песен Джона Леннона, переделывая слова, протягивая ко мне руки и строя гримасы. Время от времени он делал паузы, рассчитывая, что я засмеюсь. Мне было не смешно.

В прошлом я была бы тронута и очарована его пением. Я бы улыбнулась, назвала бы его ужасным человеком и простила бы его. Но не в этот раз.

Я ничего не сказала. Просто не могла. И я уже не сердилась на него. Мне было слишком стыдно за свою глупость, чтобы сердиться. Я не имела права сердиться.

Весь вечер был упражнением по игре в прятки: я прятала от себя собственные чувства И вдруг они вырвались на свет – больше невозможно было скрывать от себя, что я не удовлетворена происходящим.

У меня возникло ощущение, что со мной это уже было. Я быстро окинула свою жизнь мысленным взглядом и поняла: да, со мной это уже было. Со мной это случалось почти каждый день с моим отцом. Я давала ему деньги, ввергая себя в пучину финансового краха. Неудивительно, что вся сцена показалась такой знакомой.

Гас тоже постоянно обращался ко мне за деньгами. И до сегодняшнего дня еще не отдал мне ни пенни. Поначалу я была даже рада ссудить ему десятку-другую, считая, что тем самым я помогаю ему, что я нужна ему.

Осознание всего этого навалилось на меня невыносимой тяжестью. Я была дурой, полной идиоткой. Все знали это, кроме меня самой. Я была мягкотелой. Старая добрая Люси, она так нуждается в любви и добром слове, что готова заплатить за них. Она отдаст тебе все до последнего, потому что себя она ни в грош не ставит С Люси ты никогда не будешь голодным, даже если она сама будет недоедать. Ну и пусть! Кому до нее дело?

Гас был не единственным моим бойфрендом, которого я поддерживала финансово. Большинство моих парней были безработными. А те, которые работали, все же умудрялись постоянно сидеть на мели.

Остаток вечера я провела, как бы со стороны наблюдая за собой и Гасом.

Он напился до полубессознательного состояния. Мне следовало встать и уйти, но я не могла. Завороженная, потрясенная, я смотрела на происходящее, но отвести взгляд была не в силах.

Гас обжег меня сигаретой и даже не заметил этого. Он опрокинул на меня свою кружку с пивом и тоже не обратил на это внимания. Он нес всякую чепуху, начинал какую-нибудь историю и забывал закончить ее, что было, в общем-то не важно, поскольку разобрать, что он бормотал, было почти невозможно. Он завел беседу с парой, сидящей за соседним столиком, и не оставил их в покое, даже когда стало очевидно, что его приставания раздражали их. Потом он вынул из кармана пятифунтовую банкноту (хотя раньше утверждал, что у него денег нет) и крикнул несчастной паре: «Идите сюда! Я покажу вам фотографию моей девушки! Ей тогда исполнился двадцать один год. Красавица, а?» Совсем недавно подобная выходка вызвала бы у меня гомерический хохот. Теперь же мне было стыдно за него и, в конце концов, просто скучно.

Чем сильнее он пьянел, тем больше я трезвела. Я почти ничего не говорила, но он или не замечал этого, или ему было наплевать.

Неужели он всегда был таким? Ответ был: конечно же да. Это не он изменился, а я, и стала смотреть на все иначе.

Гасу было все равно, что я делаю или говорю. Для него я служила источником денег и не более того.

Дэниел был прав. Как будто мало мне огорчений, но пришлось еще и признать, что этот самодовольный мерзавец был прав. И теперь он всю жизнь будет напоминать мне об этом. А может, и нет – в последнее время его самодовольство куда-то подевалось. Да и раньше он не был самодовольным. Наоборот, он всегда был очень добрым и милым. Во всяком случае, он хотя бы покупал мне выпивку. И даже ужин…

Я просидела с пустым стаканом больше часа. Гас не обращал на это внимания. Потом он ушел в уборную и не возвращался минут двадцать, а когда вернулся, то не извинился и не объяснил, что его задержало. В таком его поведении не было ничего необычного. Наши совместные вечера всегда проходили в подобном ключе.

Как-то так получалось, что меня всегда окружали мужчины, которые много пили и злоупотребляли моим мягкосердечием. Почему – я не знала, но определенно с меня было достаточно.

Как всегда, мы досидели до самого закрытия и, как всегда, Гас не ушел, не завязав перебранку с одним из барменов. Бармен выпроваживал его, говоря: «Иди же домой, тебе что, некуда деваться?» Гас решил, что такие слова ужасно бессердечны, потому что в Китае недавно было землетрясение, разрушившее много домов. «Что, если бы это услышал китаец?» – вопил он в ответ. Описывать его дальнейшее поведение было бы слишком утомительно. Достаточно будет сказать, что бармену пришлось буквально выталкивать Гаса из паба. Гас же сопротивлялся и кричал: «Чтоб ты сдох без причастия!»

Подумать только, раньше я восхищалась такими поступками Гаса, считая его бунтарем.

Дверь за нами с грохотом захлопнулась. Мы стояли на улице.

– Ладно, Люси, поехали домой, – сказал Гас, покачиваясь и икая.

– Домой? – вежливо переспросила я.

– Угу.

– Хорошо, Гас, – согласилась я, и он победно улыбнулся. – А где ты сейчас живешь?

– Там же, в Кэмдене, – расплывчато ответил он. – А почему…

– Значит, едем в Кэмден.

– Нет! – встревожился Гас. Он явно не ожидал такого поворота.

– Что так?

– Ко мне нельзя, – сказал он.

– Почему нельзя?

– Просто потому что… нельзя.

– Да? В дом моего отца я тебя не повезу.

– А что? Я помню, ты говорила, что мы бы с ним отлично поладили.

– В этом я не сомневаюсь, – горько усмехнулась я. – И этого же боюсь.

С Гасом дело было нечисто, и я подозревала это с самого начала. Скорее всего, у него в Кэмдене была девушка, у которой он и проживал. Однако эти подозрения не вызвали во мне ни малейшей ревности. Теперь я бы не притронулась к Гасу и в перчатках. Как я могла влюбиться в него? В этого легкомысленного, вечно пьяного гнома, который не вылезал из своей дурацкой овечьей шубы и потасканного коричневого джемпера?

Чары развеялись. Все в нем вызывало отвращение. Он даже пах неприятно. Как ковер наутро после особенно разудалой вечеринки.

– Можешь не объяснять, почему мне нельзя поехать к тебе домой, – сказала я, – и почему я ни разу там не была. Твои нелепые выдумки меня не интересуют.

– Какие выдумки? – Даже несложное слово «выдумки» далось Гасу с большим трудом.

– Нелепые, какие же еще, – повторила я. – Например, ты можешь сказать, что твой брат оставил у тебя в квартире корову и тебе приходится держать ее в спальне, потому что она стеснительна и боится незнакомых людей.

– Я могу такое сказать? – задумался Гас. – Может, ты и права, пожалуй, это в моем стиле. Ты – исключительная женщина, Люси Салливан.

– О нет, – улыбнулась я. – Больше нет.

Это окончательно запутало его пропитанный алкоголем мозг.

– Вот видишь, – изрек он. – Придется нам ехать к тебе.

– Я поеду к себе, – поправила его я. – Без тебя.

– Но… – начал он.

– До свидания, – пропела я.

– Эй, Люси, подожди, – забеспокоился Гас.

Я обернулась к нему с ласковой улыбкой:

– Да?

– А как же я доберусь до Кэмдена?

– Я что, похожа на предсказательницу будущего? – спросила я с самым невинным видом.

– Люси, у меня нет денег.

Я посмотрела ему в глаза. Он с готовностью улыбнулся.

– А мне, мой милый, абсолютно наплевать.

Мне всегда хотелось сказать ему это.

– Как? Что?

– Не понял? Попробую объяснить тебе, – проворковала я и, выдержав для пущего эффекта паузу, выпалила ему прямо в лицо: – ПРОВАЛИВАЙ, ГАС! – Еще одна пауза мне понадобилась, чтобы сделать глубокий вдох. – Найди себе кого-нибудь другого, чтобы клянчить деньги, пьянчуга! На меня больше не рассчитывай!

И с этими словами я развернулась и ушла, оставив Гаса безмолвно смотреть мне вслед. На лице у меня блуждала счастливая улыбка. Правда, через несколько секунд я поняла, что метро находилось в другой стороне. Пришлось возвращаться. Хорошо хоть, этого паразита уже не было.

Глава семьдесят пятая

Гнев окрылил меня.

Я поехала в Аксбридж, но только для того, чтобы собрать свои вещи. Пассажиры поглядывали на меня с опаской и старались не приближаться ко мне, а я проигрывала в голове снова и снова все те сердитые, неприязненные слова, что сказала Гасу. В ушах у меня звучал триумфальный голос: «Ты должна быть жестокой, чтобы быть жестокой».

С горькой усмешкой я прикидывала, что еще мог сломать или натворить папа в мое отсутствие. Вполне вероятно, что бестолковый пьяница сжег дом дотла. Если так, то я надеялась, что он сгорит вместе с домом. При мысли о том, как ярко он пылал бы, я засмеялась вслух, чем насторожила пассажиров еще больше. Папа был проспиртован так, что пожарным потребовалось бы не меньше недели, чтобы погасить его. И этот факел было бы видно из космоса, как Великую Китайскую стену. И может, инженеры придумали бы что-нибудь, чтобы использовать выделяющееся тепло для отопления Лондона в течение как минимум пары дней.

Я ненавидела его.

Мне стало понятно, насколько плохо обращался со мной Гас – с моего же позволения. И это было точной копией того, как обращался со мной мой родной отец. Я знала только, как любить пьяных, безответственных, никчемных людей. Потому что только этому мой отец научил меня.

Моя любовь к нему кончилась. С меня было достаточно. Отныне пусть сам следит за собой. И денег я больше не дам – ни одному, ни второму. Гас и папа слились в единое целое в раскаленном потоке моей ярости. Папа никогда не гладил Меган по волосам, но тем не менее я была взбешена таким его поведением. Гас никогда не рыдал, держа меня, еще девочку, на коленях, и не внушал мне, что мир – это черная яма, но все равно я не собиралась ему этого прощать.

И еще я была благодарна и Гасу, и папе за их ужасное отношение ко мне. Потому что именно они довели меня до такого состояния, когда я не смогла больше выносить этого. Что, если бы я так никогда ничего не поняла? Ведь будь они хоть капельку лучше, я бы так и пребывала в неведении всю жизнь. И прощала бы их снова, снова и снова.

На меня обрушились воспоминания о моих отношениях с другими мужчинами, о которых, как мне казалось, я давно забыла. Другие мужчины, другие унижения, другие ситуации, когда я отдавала всю себя заботе о несносных эгоистах.

Гнев был не единственным новым чувством, которое я испытала в этот вечер. Еще я впервые осознала, что такое инстинкт самосохранения.

Глава семьдесят шестая

– Счастливица, – с завистью вздохнула Шарлотта.

– Почему? – удивилась я. Менее счастливых людей, чем я сама, мне пока встречать не доводилось.

– Потому что ты во всем разобралась, – объяснила Шарлотта.

– Ты думаешь?

– Да. Как бы мне хотелось, чтобы мой отец был алкоголиком. И как бы мне хотелось ненавидеть маму.

Этот неожиданный разговор происходил на следующий день после того, как я вернулась в нашу квартиру на Ладброук-Гроув. И слова Шарлотты чуть было не заставили меня переехать обратно к папе.

– Если бы только мне повезло так же, как тебе, – продолжала она. – Но мой папа умеет пить, и я очень люблю маму. Как же это несправедливо, – горько добавила она.

– Шарлотта, о чем ты? – спросила я.

– О мужчинах, само собой. – Теперь удивилась она. – О парнях, мальчиках, бойфрендах, приятелях, существах с дубинками для занятий любовью.

– И как мне с ними повезло?

– Теперь, когда ты во всем разобралась, ты скоро встретишь мистера Правильного Мужчину и заживешь счастливо и безбедно.

– Правда? – Услышанное меня порадовало, но все же было неясно, на основании чего Шарлотта делала такие выводы.

– Ага. – Она помахала перед моим носом какой-то книгой. – Тут так написано. Это одна из твоих книг для ненормальных. О людях вроде тебя, которые всегда выбирают не тех мужчин: пьющих, безответственных и все такое, в общем, как твой отец.

Несмотря на боль в сердце, я не стала останавливать Шарлотту.

– Но это не твоя вина, – добавила Шарлотта, сверившись с книгой. – Понимаешь, ребенок – это ты, Люси, – ощущает, что его родитель – это твой отец – несчастлив. И поскольку – я, правда, не очень понимаю почему – ребенок глупый, он начинает думать, что это из-за него. И что он должен исправить положение. Понимаешь?

– Кажется, да. – В том, что она говорила, был смысл. Все свое детство я видела папу плачущим, но не знала, что его огорчает. И я помнила, как мне хотелось услышать, что он плачет не из-за меня. Еще я боялась, что он никогда не станет счастливым. Я была готова сделать все что угодно, лишь бы он был рад.

Шарлотта же увлеченно втискивала мою жизнь в круглое отверстие ее теории.

– И когда ребенок – это опять ты, Люси, – взрослеет, его тянет к таким ситуациям, в которых ощущения детства ре… реп…

– Реплицируются, – подсказала я.

– Ого, Люси, ты знала? – Шарлотту мой словарный запас явно впечатлит.

Конечно, я все это знала. Эта книга была прочитана и перечитана мною не раз. И все эти теории были моими старыми знакомыми. Просто мне раньше в голову не приходило применить их к себе.

– Это означает «копируются», да?

– Да, Шарлотта.

– Так вот, ты догадывалась, что твой папа – алкаш, и хотела исправить его. У тебя, конечно, не получалось. Но это не твоя вина, Люси, – торопливо сказала она. – Ты же была маленькой девочкой. Что ты могла? Прятать бутылки?

Прятать бутылки.

Эти слова что-то всколыхнули в моей памяти. И я вспомнила. Это было очень давно, лет двадцать назад. Мне было четыре года, максимум – пять, и Крис сказал мне: «Люси, давай спрячем бутылки. И тогда им не о чем будет ругаться».

Острая жалость затопила меня. Ох, как же я жалела эту девочку, которая прятала в собачьей будке бутылку виски размером чуть меньше ее самой. Но Шарлотта продолжала свои научные изыскания.

– Итак, ребенок – то есть снова ты, Люси, – становится взрослым и встречается с разными людьми. Но его, то есть тебя, влечет к тем парням, у которых есть те же проблемы, что и у родителя ребенка, то есть у твоего папы. Понимаешь?

– Понимаю.

– Выросший ребенок чувствует себя хорошо только с мужчинами, которые много пьют… или которые не умеют обращаться с деньгами… или прибегают к насилию… – цитировала Шарлотта выдержки из книги.

– Мой папа никогда не прибегал к насилию. – Я чуть не заплакала.

– Что ты, что ты, Люси! – Шарлотта погрозила мне пальцем, как будто я действительно была ребенком. – Это же всего лишь примеры. Они означают, что если отец всегда садился за стол наряженным в костюм гориллы, то ребенок будет чувствовать себя хорошо только с теми парнями, которые тоже надевают костюм гориллы перед тем как сесть за стол. Понимаешь?

– Нет.

Шарлотта вздохнула, демонстрируя свое беспредельное терпение.

– Это означает, что ты предпочитаешь встречаться с парнями, которые всегда навеселе, у которых нет работы, желательно с ирландцами. Чтобы они напоминали тебе об отце. Поскольку ты не смогла сделать своего отца счастливым, ты воспринимаешь таких парней как шанс попробовать еще раз. Ты думаешь: «О, хорошо, этого я сделаю счастливым, даже если с папой у меня не получилось». Так?

– Кажется. – Весь этот разговор причинял мне такую боль, что я чуть было не попросила Шарлотту остановиться.

– Не кажется, а точно, – отрезала Шарлотта. – Конечно, ты все это делаешь не нарочно, Люси. Я не говорю, что ты сама во всем виновата. Это все твое сознание сделало за тебя.

– Может, все-таки подсознание?

Шарлотта склонилась над книгой.

– A-а, правильно, твое подсознание. Интересно, какая между ними разница?

Я была не в том состоянии, чтобы объяснять Шарлотте, чем сознание отличается от подсознания.

– Вот почему ты всегда влюблялась в кого попало, типа Гаса, Малачи и… как звали парня, который выпал из окна?

– Ник.

– Да-да, Ник. Как он, кстати?

– До сих пор в инвалидной коляске, насколько мне известно.

– О, какой кошмар. – И вдруг она выпучила глаза. Он что… совсем покалечился?

– Да нет же, Шарлотта, он идет на поправку, но говорит, что в коляске ему гораздо проще перемещаться, так как он все время пьян.

– Хорошо, – с облегчением выдохнула Шарлотта. – А то я испугалась, что его петушку пришел капут.

Надо сказать, что даже если бы петушку Ника пришел полный капут, большой разницы никто бы не ощутил, поскольку Ник не часто пользовался своим мужским достоинством. Большую часть времени, что мы провели вместе, он был так пьян, что не мог стоять на ногах. Если бы однажды субботним вечером у него не украли бумажник, мы бы никогда не расстались, я думаю.

Шарлотта все не успокаивалась.

– И теперь, когда тебе стало понятно, почему ты всегда выбираешь неправильных мужчин, ты больше не будешь так делать. – Бескорыстная радость освещала ее лицо. – Всем выпивохам-прилипалам вроде Гаса ты будешь давать от ворот поворот, встретишь того, кого надо, и будешь счастлива!

Я не могла ответить на ее улыбку.

– Даже зная, что именно заставляет меня любить плохих мужчин, я не могу перестать влюбляться в них, – печально возразила я.

– Ерунда! – заявила Шарлотта.

– Вместо этого я стану злобной и противной женщиной и буду ненавидеть всех, кто пьет.

– Нет, Люси, ты позволишь, чтобы тебя полюбил достойный мужчина, – прочитала Шарлотта. – Глава десятая.

– Но сначала мне придется забыть все свои старые привычки и завести новые… – Я ведь тоже читала эту книгу. – Глава двенадцатая.

Моя неблагодарность огорчила Шарлотту.

– Ну почему ты все время споришь со мной? – воскликнула она. – Ты сама не знаешь, какая ты везучая. Я бы все отдала за то, чтобы у меня была неблагополучная семья.

– Поверь мне, Шарлотта, ничего хорошего в этом нет.

– Нет, есть. – Шарлотту было не переубедить.

– Ради бога, да что хорошего в неблагополучной семье? – Меня этот разговор раздражал все сильнее.

– Как ты не понимаешь? Если в моей семье все хорошо, то чем я могу объяснить все свои неудачные романы? Мне некого винить, кроме себя. – И Шарлотта снова завистливо посмотрела на меня. – Как ты думаешь, у меня злой отец? – с надеждой спросила она.

– Нет, – ответила я. – Я его, конечно, не очень хорошо знаю, но мне он показался очень добрым человеком.

– Ну тогда, может быть, он слабый, не умеет командовать, вызывает неуважение к себе? – предложила Шарлотта другой вариант, найденный в книге.

– Напротив, – сказала я. – Он умеет командовать, и я его очень уважаю.

– Ладно, вот еще: стремится подчинить себе всех вокруг, как тебе это? – спрашивала Шарлотта. – А может, он мелагоманьяк, а?

– Во-первых, не мелагоманьяк, а мегаломаньяк, и во-вторых, нет. Извини.

Несмотря на мое извинение, она рассердилась:

– Знаешь что, Люси, пусть ты не виновата, но это ты придумала все это…

– Что еще я придумала? – спросила я, готовая взорваться.

– Ну ладно, не ты придумала, – отступила Шарлотта. – Но если бы не ты, я бы никогда не услышала об этих дурацких теориях. Это ты вложила их мне в голову, – сказала она угрюмо.

– В таком случае я заслуживаю награды, – пробормотала я себе под нос.

– Какая ты вредная, – сказала Шарлотта, и ее глаза заблестели слезами.

– Прости, – тут же извинилась я. Бедная Шарлотта. Как плохо быть умным лишь настолько, чтобы понимать, что ты круглый идиот.

Но Шарлотта не умела долго дуться.

– Ой, расскажи мне еще раз, как ты послала Гаса подальше, – потребовала она.

И я рассказала – не в первый раз и не в последний.

– И что ты чувствовала? – спросила она восторженно. – Что ты сильная? Что ты победила? Я бы хотела сделать то же самое с Саймоном!

– Ты разговаривала с ним?

– Во вторник мы занимались сексом.

– Так вы разговаривали?

– Не-а, думаю, нет, – подумав, сказала она и сама засмеялась над собой. – Я так рада, что ты вернулась, – призналась она. – Я скучала по тебе.

– Я тоже по тебе скучала.

– Теперь мы сможем поговорить о Фройде…

– Фройде? А, о Фрейде!

– Фрейд, – старательно повторила Шарлотта. – Да, так вот, я читала недавно про Фрейда… Правильно? Ага, и Фрейд писал, что…

– Шарлотта, что с тобой?

– Я репетирую, что говорить на вечеринке в субботу. – Она внезапно погрустнела. – Мне так надоело, что мужчины считают меня дурой только потому, что у меня большие сиськи. Я им докажу, что я не дура. Я им весь вечер буду рассказывать про Фройда. То есть про Фрейда. Но боюсь, они даже не заметят, ведь они меня не слышат, потому что постоянны заняты разговором с моей грудью.

И опять она грустила лишь несколько секунд.

– А что ты наденешь? Ты, наверное, уже сто лет нигде не была.

– Я не пойду на вечеринку.

– Что?

– Мне еще рано. Я пока не готова.

Шарлотта долго смеялась. Люди, приходящие в себя после расставания с отцом-алкоголиком, очевидно, бывают столь же смешны, как люди, случайно упавшие в бассейн или поскользнувшиеся на банановой кожуре.

– Какая ты глупая, – заходилась Шарлотта в приступах хохота. – Можно подумать, что ты в трауре.

– Так и есть, – ответила я без тени улыбки.

Глава семьдесят седьмая

Эта встреча с Гасом так рассердила меня, что я смогла уехать из дома отца почти не тревожась и не мучаясь угрызениями совести. Итак, я вновь поселилась вместе с Карен и Шарлоттой и стала ждать, когда возобновится моя нормальная жизнь.

Как же глупо было с моей стороны надеяться, что я отделаюсь так легко! Не прошло и дня, как Совесть и ее подручные Огорчение, Злость и Стыд выследили меня и больше уже не выпускали из своих лап и зубов.

Я чувствовала себя так, будто мой отец умер – человека, которого я считала отцом, больше не было. Да в действительности он никогда и не существовал, только в моей голове. Его смерть я не могла оплакивать, потому что он был жив. Хуже того: я бросила его и, значит, не имела права горевать о нем.

Дэниел повел себя как настоящий друг. Он сказал, чтобы я ни о чем не переживала и что он что-нибудь придумает. Но я не могла позволить ему решать за меня проблемы с моей семьей, это должна была сделать я сама. Прежде всего я вытащила из песка головы моих братьев-страусов, вечно прячущихся от неприятностей и забот. Надо отдать им должное: они согласились помочь мне ухаживать за папой.

Следуя совету Дэниела, я обратилась в социальные службы, хотя еще совсем недавно сочла бы подобный шаг постыдным преступлением против папы. Но мне и так было настолько стыдно, что одним постыдным преступлением больше, одним меньше – уже не имело никакого значения. В ответ на первый звонок я услышала, что мне следует позвонить по другому номеру. Люди по другому номеру сказали, что надо было звонить туда, куда я позвонила сначала. Тогда я снова позвонила по первому номеру, и они объяснили мне, что правила изменились и что на самом деле моим вопросом занимаются люди по второму номеру.

Я потратила миллион часов своего рабочего времени, выслушивая множество отговорок, сводившихся, в сущности, к одному: «Мы этим не занимаемся».

В конце концов папин случай все-таки признали приоритетным, требующим немедленного реагирования (так как он был опасен для других и для себя), и назначили ему социального работника и помощницу по хозяйству.

Я чувствовала себя последней негодяйкой.

– Все будет хорошо, – пообещал мне Дэниел. – За ним присмотрят.

– Присмотрят чужие люди, а не я!

– Но это не твоя работа – ухаживать за больными, – мягко напомнил мне Дэниел.

– Я знаю, но… – сказала я несчастным голом.

Шел январь. Все были без денег и в депрессии. Почти никто никуда не ходил, а я вообще все свободное время сидела дома. Только иногда Дэниел водил меня куда-нибудь.

Я постоянно думала о своем отце, ища оправдание тому, что я сделала, и пришла к следующему выводу: я оказалась в такой ситуации, когда надо было выбирать между ним и собой. Только один из нас мог получить меня, на нас двоих меня бы не хватило. И я выбрала себя.

Выживание было не самым приятным времяпрепровождением. Еще неприятнее было самому выживать за счет кого-то другого. Когда речь идет о выживании, любовь, благородство, честь и сочувствие к другим людям – в данном случае к моему отцу – не имеют права голоса. Когда борешься за свое выживание, думаешь только о себе.

Я всегда считала себя добрым, щедрым, самоотверженным человеком. И для меня было настоящим шоком узнать, что мои доброта и щедрость – это всего лишь верхний слой, оболочка, которая скрывает злобную тварь, и что я ничуть не лучше других. Я себе не нравилась. Хотя в этом ничего нового не было.

Мередию, Джеда и Меган очень заинтриговало мое новое состояние. Вернее, состояния, потому что каждый день мною завладевала новая эмоция. Им всегда хотелось узнать, что я сейчас чувствую, и предложить совет и утешение.

Как я уже говорила, на дворе стоял январь, и почти никто никуда не ходил.

– Ну, что сегодня? – приветствовал мое появление в офисе дружный хор.

– Обида. Обида на то, что, когда я была маленькой, у меня не было нормального отца.

Или:

– Печаль. У меня такое чувство, будто умер очень близкий мне человек.

Или:

– Чувство поражения. Я должна была сама ухаживать за папой.

Или:

– Вина. Я виновата в том, что бросила его.

Или:

– Зависть. Я завидую людям, у которых было счастливое детство.

Или:

– Обида…

– Как, опять? – спрашивала Мередия. – Пару дней назад уже была обида.

– Да, я знаю, – отвечала я. – Но это другая обида, теперь я обижаюсь на саму себя.

У нас проходили чудесные метафизические дискуссии. Особенно меня интересовал вопрос выживания в экстремальных ситуациях.

– Помните тех мальчиков, которые попали в авиакатастрофу в Андах? – спрашивала я.

– Тех, которые съели других пассажиров? – припоминала Мередия.

– И которых за это выгнали из родного города, когда они вернулись? – вносил свою лепту Джед.

Мы, как и все офисные работники, никогда не пренебрегали чтением бульварной прессы.

– Да, тех самых. Так как вы думаете, лучше почетно умереть или запачкать руки в грязной, низменной борьбе и выжить?

Мы обдумывали проблему со всех возможных и невозможных точек зрения, поднимая жизненно важные вопросы общечеловеческой морали.

– Интересно, каково человеческое мясо на вкус? – задумался Джед. – По-моему, я где-то слышал, что оно напоминает курятину.

– Курятину какую? Ножку или грудку? – спросила дотошная Мередия. – Потому что если оно похоже на куриную грудку, то я не против, но если на куриную ножку, то нет уж, увольте, я это есть не буду.

– И я тоже, – согласилась я. – Только если с соусом барбекю.

– А у этих мальчиков были с собой какие-нибудь приправы? Майонез там или кетчуп? – развивал тему Джед.

– И еще вопрос: отличался ли пилот по вкусу от простых пассажиров? – поинтересовалась я.

– Скорее всего да, – с видом знатока сказала Мередия.

– Как вы думаете, они готовили это мясо или ели прямо сырое? – спросила Меган.

– Сырое, наверное, – предположила я.

– Ой, меня сейчас вырвет, – предупредила Меган.

– Серьезно? – мы с интересом уставились на нее. Меган никогда не была неженкой. – Ты ведь даже не пила вчера.

Она и вправду выглядела бледновато. Хотя, может, это наконец сошел ее загар. Положив руку на грудь, Меган сделала несколько глубоких вдохов.

– Тебе действительно нехорошо? – встревожилась я. Джед благоразумно поставил Меган на колени урну.

Мы втроем уставились на нее, восхищенные перспективой стать свидетелями драмы и надеясь, что ее и в самом деле вырвет. Это бы так украсило наш рабочий день! Но через пару минут Меган сбросила урну с колен и объявила:

– Все, я в порядке. Давайте голосовать. Кто за то, что те мальчишки поступили правильно?

Три руки взлетели вверх.

– Эй, Люси, – сказал Джед. – Поднимай руку.

– Я не знаю…

– Люси, кому ты позволила выжить: себе или своему отцу, а?

Сгорая от стыда, я подняла руку. Потом, когда Мередия еще стояла с вытянутой вверх рукой, Джед пощекотал ее под мышкой. Мередия взвизгнула и захихикала:

– Ах ты, маленький…

И, не обращая внимания на нас с Меган, они принялись гоняться друг за другом, обзываясь и шутливо борясь. Я взглянула на Меган и многозначительно подняла брови. В ответ она тоже многозначительно подняла брови.

Серый январь все никак не заканчивался. И моя социальная жизнь оставалась все такой же пустой и голой. Пришлось мне возобновить отношения с Эдрианом из видеопроката. Минусом этих отношений, конечно, было то, что всякий раз, когда я заходила в прокат за комедией или мелодрамой, он заставлял меня брать какой-нибудь авангардный, серьезный, тяжелый фильм.

Честно говоря, я могла бы и не искать комедии и мелодрамы в видеопрокате, потому что в нашем офисе разыгрывалась настоящая мыльная опера. Мередия и Джед стали очень близки. Близки самым тесным образом. С работы они уходил всегда вместе (надо сказать, в этом не было ничего экстраординарного, потому что все служащие нашей компании уходили с работы в одно и то же время – ровно в пять всех как ветром сдувало с рабочих мест). Более явным признаком их близости было то, что они вместе приходили на работу. И в офисе они вели себя по отношению друг к другу очень игриво: то и дело пересмеивались, уединялись в укромных уголках и шептались, а когда их заставали вместе – краснели и смущались. Было похоже, что Джед влюбился по уши. И еще они играли в одну придуманную ими игру, в которую не допускали больше никого: Мередия подбрасывала под потолок конфеты или виноградины, а Джед пытался поймать их ртом, и если ему это удавалось, то он хлопал себя руками по бокам и издавал звуки, похожие на те, что издают тюлени в цирке.