Текст книги "Люси Салливан выходит замуж"

Автор книги: Мариан Кейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Я пожала плечами.

Мы больше не будем друзьями, как раньше.

Боже мой, как же я несчастна.

Глава шестьдесят седьмая

На следующий день состоялся мой официальный отъезд из квартиры на Ладброук-Гроув. Шарлотта и Карен проводили меня. Но сначала, само собой, Карен заставила меня подписать пачку чеков для оплаты коммунальных услуг и аренды.

– Прощайте, может, мы больше никогда не увидимся, – сказала я, надеясь, что Карен станет стыдно.

– Люси, не уезжай, – Шарлотта чуть не плакала. Она была так сентиментальна.

– Мы свяжемся с тобой, – пообещала Карен, – когда придут счета за телефон.

– Моя жизнь кончена. – Я тяжко вздохнула. – Но если позвонит Гас, – добавила я, – не забудьте дать ему мой номер телефона!

Глава шестьдесят восьмая

Жизнь с папой оказалась совсем не такой, как я ожидала.

Я думала, что мы с ним хотим одного и того же: чтобы я посвятила свою жизнь заботе о нем и сделала его счастливым, а он ответит бы тем, что позволил мне ухаживать за ним и стал счастливым.

Но что-то пошло не так, потому что у меня не получилось сделать его счастливым. Более того, было похоже, что ему это совсем не надо.

Он все время плакал, и я не могла понять из-за чего. Мне казалось, он должен радоваться тому, что избавился от своей жены, что теперь с ним живу я. Сама я по матери не скучала и не видела причин, чтобы он скучал по ней.

Меня переполняла любовь к папе, и ради него я готова была пойти на любые трудности, проводить с ним все свое время, баловать его, кормить, давать ему все необходимое. Единственное, к чему я была не готова, так это слушать, как сильно он любил мою мать.

Я хотела заботиться о нем, но только при условии, что моя забота составит его счастье.

– Может, она еще вернется, – повторял он снова и снова.

– Может быть, – бурчала я, думая про себя: «Да что с ним такое?»

Меня утешало только то, что отец не предпринял ни единой попытки вернуть ее. Во всяком случае, он не выкрикивал оскорбления в адрес Кена, стоя под окнами его желтого дома, не писал флуоресцентной краской «Прелюбодей» на его входной двери, не опустошал мусорные бачки со всей округи у его калитки, не пикетировал химчистку с плакатом: «Этот мужчина украл мою жену. Не пользуйтесь его услугами».

Хоть я и не понимала боли, испытываемой моим отцом, я тем не менее пыталась уменьшить ее – всеми доступными мне средствами, которых было немного: еда, выпивка и обхождение с ним как с инвалидом. Еще я иногда предлагала ему посмотреть телевизор («Может, новости? Футбол?»). Или советовала прилечь и отдохнуть.

Папа ел мало, как бы я его ни уговаривала. У меня в эти дни тоже не было аппетита, но что касалось меня, я знала, что со мной все будет в порядке. За папу же я страшно волновалась.

Уже к концу первой недели я была вымотана до предела. Я-то рассчитывала, что моя любовь придаст мне силы, что чем больше папа будет нуждаться во мне, тем лучше я себя буду чувствовать, что чем больше я буду делать для него, тем больше буду хотеть сделать для него.

И еще столкнулась с бытом.

Начать хотя бы с того, что теперь до работы мне приходилось добираться полтора часа. От Ладброук-Гроув дорога занимала не более тридцати минут, и в моем распоряжении было метро и множество автобусов. Избалованная жизнью в Лондоне, я отвыкла ездить каждое утро на электричке. Отвыкла от того, что можно опоздать на поезд, а следующего придется ждать двадцать минут.

Когда-то давно я владела этим искусством – ежедневно ездить из пригорода в город и обратно, но, слишком долго прожив в Лондоне, я растеряла свои навыки. Я забыла, как по запаху на станции вычислить, что электричка подойдет через минуту и что у меня нет времени купить газету, забыла, как по дрожанию рельсов определить, что отменили три электрички подряд и что если я хочу попасть на четвертую, мне надо начинать работать локтями и коленями. Раньше я делала это почти инстинктивно, я была единым целым с поездами, машинистами и пассажирами – единым механизмом, работавшим гармонично и слаженно.

Но это было раньше. Теперь мне приходилось вставать ни свет ни заря, и даже если я приходила на станцию вовремя, все равно у меня не было гарантии, что я не опоздаю на работу, потому что всегда существовал риск, что электричку отменят, что на рельсы налипнут листья, что кто-то оставит в вагоне бутерброды и их примут за бомбу и тому подобное.

На работе я весь день беспокоилась, не случилось ли что-нибудь с папой. Потому что довольно скоро я узнала, что его, как ребенка, нельзя оставлять одного. У него, как у ребенка, не было чувства страха и чувства ответственности, он не мог оценить, каковы могут быть последствия его действий. Например, он не видел ничего страшного в том, чтобы, выходя на улицу, оставить дверь дома открытой. Не просто не запертой на ключ, а широко распахнутой. Конечно, воровать у нас было почти нечего, но все-таки.

Сразу после работы я мчалась домой, потому что почти каждый день там меня ждал тот или иной кризис. То папа засыпал, набирая ванну, то забывал выключить газ под кастрюлей, то ронял сигарету на ковер. Другими словами: вечерами я больше не могла пойти куда-нибудь с друзьями выпить или поужинать. Я не думала, что для меня это так важно, но, лишившись такой возможности, я поняла, как мне этого не хватает.

То, что я не гуляла нигде допоздна, совсем не означало, что я высыпалась. Примерно посреди ночи папа будил меня, и мне приходилось вставать и помогать ему.

Потому что он писался в кровать.

Это случилось в первую же ночь, что я провела под крышей родительского дома. Папа разбудил меня где-то часа в три ночи и рассказал, что случилось.

– Прости, Люси, – бормотал он с горестным видом. – Прости, прости меня.

– Все хорошо, – остановила я его. – Не надо извиняться.

Мое сердце чуть не разорвалось при виде папы в таком беспомощном состоянии. «Я не вынесу этого, я не вынесу этого, – думала я в отчаянии. – Господи, помоги мне пережить эту боль».

Оглядев папину постель, я поняла, что спать он там не может.

– Ты иди ложись в комнату Криса и Питера, а я пока… приберу твою кровать, – предложила я.

– Хорошо, – согласился папа.

– Ну так иди, – подтолкнула его я.

– А ты не сердишься на меня? – робко спросил он.

– Сержусь? – воскликнула я. – Почему я должна сердиться на тебя?

– Значит, ты придешь пожелать мне спокойной ночи?

– Ну, конечно.

И он улегся в старую кровать Криса, натянув одеяло до подбородка, а я пригладила его взлохмаченные седые волосы и поцеловала его в лоб. Меня переполняло чувство гордости: я так хорошо ухаживала за своим папой! Никто не справился бы лучше меня.

Когда он заснул, я сняла с его кровати мокрые простыни, а потом принесла таз с горячей водой и мылом и, как смогла, вымыла матрас.

На следующее утро к моей гордости примешалось некоторое беспокойство: проснувшись в кровати Криса, папа долго не мог понять, где он, и не знал, как он там оказался. Он ничего не помнил о том, что произошло ночью. В целом же весь этот эпизод я списала на то, что папа слишком расстроен уходом мамы, и предполагала, что этого больше не повторится.

Но это повторилось. Более того – это повторялось почти каждую ночь. Иногда два раз за ночь: сначала папа писался в свою кровать, потом – в кровать Криса. В таких случаях я переводила его на кровать Питера.

Папа всегда будил меня, когда это случалось, и в первые дни я вставала, чтобы утешить его, уложить на сухую постель и убрать мокрое белье. Но потом усталость стала брать свое, и ночную уборку я перенесла на утро (оставлять мокрые простыни на кровати до вечера было нельзя, и, разумеется, не было и речи о том, чтобы попросить помочь папу). И поэтому будильник пришлось ставить еще на полчаса раньше, хотя я и так вынуждена была вставать в несусветную рань. Ночью же, когда папа приходил ко мне сообщить о своей беде, я просто просила его перейти на другую кровать. Правда, этим дело не ограничивалось. Ему было очень стыдно, и поэтому он обязательно хотел поговорить со мной, сказать, что он не хотел, и убедиться, что я не сержусь. Иногда он сидел рядом со мной и час, и два, плача, говоря, что он пропащий, несчастный человек, обещая, что больше он так делать не будет. А я от усталости и недосыпания порой не выдерживала, теряла терпение и срывалась. И тогда он огорчался еще больше, отчего меня заедали угрызения совести и я окончательно не высыпалась. Что означало, что в следующий раз у меня было еще меньше терпения…

И где-то на задворках моей памяти зашевелились слова, сказанные моей матерью: о том, что папа был алкоголиком. Мы с ним теперь жили вместе, и я видела, сколько он пьет. Оказалось, он пьет очень много. Больше, чем во времена моего детства.

Но я решила закрыть на это глаза. Ну да, он много пьет. И что с того? Его ведь только что оставила жена, у него есть все основания много пить.

Глава шестьдесят девятая

Моя жизнь быстро вошла в новую колею. Сразу после работы я бежала в прачечную, чтобы забрать постельное белье, сданное туда утром. Потом я готовила ужин и мчалась улаживать очередной кризис: папа непрестанно что-то жег, ломал или терял.

Не могу сказать точно, когда моя усталость переросла в недовольство. Я так стыдилась этого чувства, что умудрилась некоторое время скрывать его даже от самой себя.

Я начала скучать по моей прежней жизни.

Мне хотелось ходить куда-нибудь по вечерам, выпивать, допоздна не ложиться, меняться одеждой с Карен и Шарлоттой, сплетничать о молодых людях и размере их пенисов. И мне не хотелось быть все время начеку, все время думать о папе.

Да, я всегда мечтала быть самым нужным, самым дорогим человеком для папы и мечтала заботиться о нем. Но у меня не получилось. Забота о нем перестала быть вызовом и превратилась в бремя. К тому же я отлично осознавала, что, будучи молодой женщиной, я совсем не была обязана отдавать ему свою жизнь.

Но я бы предпочла умереть, чем признать это.

Вести хозяйство для двоих оказалось гораздо труднее, чем для одной себя. Труднее не в два раза, а в три. Или в десять. И денег на это требовалось гораздо больше.

Довольно скоро передо мной с неожиданной остротой встал финансовый вопрос. В прошлом я считала, что у меня с деньгами проблема, если я не могла купить себе новую пару обуви. Теперь же я поняла: проблема – это когда не на что купить еды.

И впервые в жизни я стала бояться – по-настоящему бояться – потерять работу. Все изменилось, ведь теперь я жила не одна. Я отвечала за другого человека.

Легко быть щедрым, когда у тебя много денег. Я всегда считала, что для папы мне ничего не жалко. Я думала, что отдам ему последнюю рубашку (пусть даже очень хорошенькую, из лайкры). Жизнь показала, что это не так. Стоило появиться первым денежным затруднениям, и я стала жалеть деньги. Меня стали раздражать папины просьбы, когда он, провожая меня, еле волочившую нога, на работу, говорил: «Люси, милая, оставь мне немного денег. Хорошо бы десятку». Меня раздражала необходимость беспокоиться о деньгах. Меня раздражало то, что я не могла ничего потратить на себя.

И я ненавидела человека, в которого я превращалась: мелочного и скупого. Я считала каждый кусок, исчезавший во рту папы. И каждый кусок, который оставался несведенным. «Я трачу столько усилий на то, чтобы купить продукты и приготовить еду, он мог хотя бы доедать то, что ему положили на тарелку», – сердито думала я.

Каждые две недели папа получал пособие, но я так и не выяснила, что он делал с этими деньгами. Все наши расходы целиком ложились на мои плечи. «Неужели так трудно купить хотя бы пакет молока?» – кипела я в бессильном гневе.

Все сильнее становилось чувство изолированности. Кроме коллег по работе, я никого не видела, только папу. Я никуда не ходила и ни с кем не встречалась. У меня не хватало на это времени, потому что после работы я должна была немедленно ехать домой. Карен и Шарлотта несколько раз заговаривали о том, чтобы навестить меня, но для них поездка в Аксбридж была равнозначна путешествию в далекую страну. И я даже была рада, что они так и не собрались ко мне в гости – я бы не смогла притворяться счастливой два часа подряд.

Я ужасно скучала по Гасу. Я фантазировала о том, как он вернется и спасет меня. Но, живя в Аксбридже, я не имела не малейшего шанса встретить его.

Единственным человеком из «старой жизни», с которым я продолжала видеться, был Дэниел. Он постоянно «заезжал по пути», что выводило меня из себя окончательно.

Каждый раз, открывая ему дверь, я сначала поражалась: до чего же он красивый, большой и сексуальный. Вторая мысль была о том вечере, когда я буквально предложила ему себя, а он отказался спать со мной. И я заново сгорала от стыда.

И, как будто этого было недостаточно, Дэниел всегда задавал какие-то неловкие, трудные вопросы:

– Почему ты всегда такая усталая?

Или:

– Ты идешь в прачечную? Опять?

Или:

– Почему у вас все кастрюлю обгорелые?

– Как тебе помочь? – спрашивал он снова и снова. Но моя гордость не позволяла мне рассказать ему, как плох был папа. Вместо этого я говорила:

– Уходи, Дэниел, тебе нечего здесь делать.

С деньгами становилось все хуже. Самым разумным было бы отказаться наконец от аренды на Ладброук-Гроув. Я ведь сама говорила, что нет смысла платить за квартиру, где я не живу. Неожиданно для себя я поняла, что мне не хочется этого делать. Более того, одна мысль об этом приводила меня в ужас. Та квартира была последней ниточкой, связывавшей меня с моей прошлой жизнью. Если я оборву ее, то уже никогда не выберусь из Аксбриджа.

Глава семидесятая

В конце концов, совершенно отчаявшись, я решила сходить к районному терапевту на консультацию. Предлогом для визита был папин энурез, но в действительности это было не что иное, как крик о помощи. Я надеялась услышать, что белое – это черное. Что правда, которую мне все труднее скрывать от себя, не была правдой.

Районный терапевт оказался доктором Торнтоном – тем самым доктором, который много лет назад прописывал мне антидепрессанты. Узнав его, я чуть было не повернула обратно. И не только потому, что он был дряхлым стариком, которому давно уже пора на покой, но и потому, что он наверняка считал всю нашу семью ненормальными. Сначала ему довелось возиться с моей депрессией. А потом настал черед Питера. В пятнадцать лет ему в руки попала медицинская энциклопедия, и ему стало казаться, что он болен всеми болезнями по алфавиту. Маме пришлось водить его в больницу почти каждый день, пока он изучал и находил у себя поочередно симптомы аденомы, ангины, анемии, апоплексии и арахноидита. Хотя нет, на апоплексии мама уже поняла, в чем дело.

Приемная была набита пациентами до потолка. Большую часть составляли плачущие дети, вопящие матери и чахоточные старики. В общем и целом приемная давала представление о том, что будет твориться на Судном дне.

Когда подошла моя очередь и меня впустили в кабинет, доктор Торнтон почти лежал на своем столе с видом усталым и раздраженным.

– Что случилось, Люси? – спросил он.

На самом же деле, как мне казалось, он имел в виду другое: «A-а, помню тебя, ты одна из тех сумасшедших Салливанов. Ну что, снова шарики за ролики заехали?»

– Со мной – ничего, – начала я неуверенно.

Он немедленно заинтересовался:

– А с кем? С подружкой?

– Ну, почти.

– Она думает, что забеременела? – спросит он. – Да, я угадал?

– Нет, это…

– У нее странные выделения? – перебил он меня.

– Да нет же, ничего…

– Слишком обильные месячные?

– Нет…

– Припухлость в груди?

– Нет. – Мне стало смешно. – Дело действительно не во мне. Это мой отец.

– А, мистер Салливан, – тут же скис доктор. – Что же он сам не пришел? Я ведь не могу ставить диагноз виртуально.

– Что?

– Как мне все это надоело, – взорвался он. – Все эти мобильники, интернеты, компьютерные игры и симуляторы. Никто не хочет заниматься настоящими вещами!

– Э-э… – Я не знала, как реагировать на этот разлив желчи. Видимо, доктор Торнтон стал еще более эксцентричным за время, прошедшее с нашей последней встречи.

– Все думают, что можно ничего не делать и не общаться с живыми людьми, – продолжал он кричать. Его лицо раскраснелось. – Думают, что сидение дома возле модема и компьютера и есть жизнь. Думают, что могут, не поднимая свой ленивый зад, послать мне по электронной почте симптомы, а я им тут же все скажу. – Кажется, доктор был не вполне здоров. Врач, исцели себя сам!

И вдруг он погас, так же неожиданно, как и загорелся.

– Ну, так что там с твоим отцом? – вздохнул он, снова облокачиваясь на стол.

– Мне трудно говорить об этом, – пробормотала я смущенно.

– Почему?

– Потому что он думает, что с ним все в порядке, – осторожно приступила я к своей деликатной проблеме.

– Да, с Джеймси Салливаном все в порядке, – перебил меня доктор. – Ему только надо бросить пить. А может, это уже не поможет, – добавил он, словно размышляя вслух. – Кто знает, во что превратилась его печень за эти годы.

– Но…

– Люси, мы напрасно теряем время. У меня в приемной толпа народа, которым действительно нужна помощь врача. А я вынужден выслушивать очередную Салливан, которая ищет лекарство для человека, решившего спиться насмерть.

– Что значит – очередную Салливан? – спросила я.

– Это значит, что все время ходила твоя мать, а теперь появилась и ты.

– Моя мать? – От удивления мой голос чуть не сорвался на визг.

– Кстати, что-то ее в последнее время не видать. Что, послала дочь вместо себя?

– Гм, нет…

– Нет? А где она?

– Она ушла от папы, – вздохнула я, рассчитывая на сочувствие.

А он рассмеялся. Все-таки он и в самом деле вел себя как-то странно.

– Ну наконец-то, – хихикал он, пока я смотрела на него, склонив голову, прикидывая, не позвать ли медсестру.

И что он говорил насчет того, что мой папа решил спиться насмерть? Почему опять все возвращается к папе и выпивке?

В моей голове стала медленно проявляться истина. Я испугалась.

– Ага, значит, ты заняла место матери? – спросил доктор Торнтон.

– Если вы имеете в виду то, что теперь я присматриваю за папой, то да, – ответила я.

– Люси, возвращайся домой, – посоветовал он мне. – Я ничего не могу сделать для твоего отца. Мы уже все перепробовали. И никто ему не поможет, только он сам, если решит бросить пить.

Истинная картина происходящего в моей голове становилась все четче.

– Послушайте, вы неправильно меня поняли, – заговорила я, из последних сил цепляясь за то, во что хотела верить. – Я пришла сюда не потому, что папа выпивает. С ним что-то не так, но алкоголь здесь совершенно ни при чем.

– И что же это? – нетерпеливо спросил доктор.

– Он писается по ночам.

Доктор Торнтон ответил не сразу, и я решила: «Ага! То-то же!» и торопливо затараторила:

– Я думаю, это что-то эмоциональное. Дело не в том, что он пьет…

– Люси, – мрачно перебил доктор. – Дело именно в том, что он пьет.

– Не понимаю, – с трудом выговорила я, бледнея от дурного предчувствия. – Не понимаю, почему вы все время говорите, что папа много пьет.

– Не понимаешь? – нахмурился он. – Разве ты не знаешь? Ты ведь живешь вместе с ним!

– Я не живу с ним. То есть очень долго не жила. Я только что переехала к нему.

– Неужели тебе мать ничего не говорила? О том, что… – Он внимательно взглянул на меня. – О. Я вижу. Она не говорила.

У меня задрожали ноги. Я знала, что он собирается сказать мне. Катастрофа, от которой я убегала всю сознательную жизнь, вот-вот должна была настигнуть меня. Почти с облегчением я успела подумать, что больше не надо будет прятаться и закрывать глаза.

– Так вот, – вздохнул доктор Торнтон. – Твой отец – хронический алкоголик.

Внутри меня что-то екнуло. Я знала это и в то же время не знала.

– Это точно? – выдавила я.

– Ты действительно не в курсе? – спросил он уже не таким раздраженным тоном.

– Нет, – ответила я. – Но теперь, услышав это от вас, я не могу понять, как я раньше не догадалась.

– Такое часто случается, – устало махнул рукой доктор. – Я постоянно с этим сталкиваюсь: в семье серьезная проблема, а все ведут себя как ни в чем не бывало.

– О, – только и могла сказать я.

– Это как если бы у них в гостиной стоял слон, а они притворялись бы, что его нет.

– О, – повторила я. – И что можно сделать?

– Честно говоря, Люси, это не моя область, я терапевт. Если бы у твоего отца врос ноготь или если бы у него расстроился желудок, я бы с удовольствием прописал ему все, что нужно. Но в психотерапии и проблемах семьи я не специалист. В наше время этому не учили.

– Понятно.

– Но у тебя-то все в порядке? – спросил он. – Думаю, для тебя это большой шок. А шок я умею лечить.

– У меня все в порядке, – ответила я, поднимаясь, чтобы уходить. Мне необходимо было обдумать услышанное. Мне срочно нужно было побыть одной.

– Подожди, – остановил он меня. – Я выпишу тебе кое-что.

– Что? – с горечью спросила я. – Нового отца? Не алкоголика?

– Не стоит так говорить, – нахмурился он. – Как насчет снотворного? Может, успокоительное? Антидепрессанты?

– Спасибо, не надо.

– Тогда у меня есть другое предложение, которое могло бы тебе помочь, – задумчиво сказал он.

Надежда затрепетала в моей груди.

– Какое? – не дыша спросила я.

– Клеенка.

– Клеенка?

– Ну да, чтобы не намокал матрас…

Я вышла из кабинета.

Домой я пришла все еще в состоянии шока. Папа спал в кресле, на ковре у него под ногами тлела сигарета. При звуке моих шагов он проснулся.

– Ты не сбегаешь для меня в винный магазин, милая?

– Хорошо, – кивнула я, слишком потрясенная, чтобы возражать. – Что тебе купить?

– Все равно. На что у тебя хватит денег, – скромно сказал он.

– Хм. Ты хочешь, чтобы я сама заплатила? – холодно поинтересовалась я.

– Ну-у… – невнятно протянул папа.

– По-моему, ты получил свое пособие всего два дня назад, – заметила я. – Куда делись эти деньги?

– Ну, Люси, – как-то противно засмеялся он. – Ты вылитая мать.

Подавленная, я развернулась и ушла. «Я – вылитая мать?» – стучало у меня в голове. В магазине я купила отцу бутылку дорогого виски, а не то дешевое пойло из Восточной Европы, которое он обычно пил. Но этого было недостаточно, чтобы почувствовать себя лучше, мне нужно было потратить на папу больше денег, поэтому я купила еще две пачки сигарет, четыре шоколадки и два пакета чипсов.

Когда сумма моих покупок перевалила за двадцать фунтов, я задышала спокойнее, осознавая, что эта экстравагантная расточительность убила во мне всякое сходство с матерью.

После этого я смогла обдумать то, что сказал мне доктор Торнтон. Я не хотела верить ему, но ничего не могла поделать. Его слова многое объясняли. Я попробовала посмотреть на папу в старом свете, а потом – в свете того, что он страдал алкоголизмом. Вторая картина была логичнее. Она была абсолютно логичной.

Откровения доктора Торнтона толкнули первую костяшку домино, что повлекло за собой цепную реакцию: остальные костяшки стали падать одна за другой, все быстрее и быстрее.

Как красное вино, пролитое на белую скатерть, новое знание стремительно окрашивало в другой цвет всю мою жизнь, все мои воспоминания, начиная с раннего детства.

Новое знание окрашивало все в очень темный, мрачный цвет.

Оказывается, двадцать шесть лет я видела свою жизнь, отца, семью перевернутыми с ног на голову, и неожиданно мне открылось все как есть. Сразу примириться с новым видением я не могла.

Хуже всего было то, что по-новому я увидела папу. Теперь это был совершенно незнакомый мне человек. Как же я не хотела, чтобы это случилось! Не хотела, чтобы папа, которого я любила, исчезал прямо у меня на глазах. Я хотела и дальше любить его. У меня ведь больше никого не было.

Чтобы защитить себя, чтобы меня не поглотила эта огромная потеря, я делила мою жизнь на маленькие кусочки и переосмысливала ее постепенно. Я разглядывала своего нового отца исподтишка, украдкой, не задерживая на нем мысленный взор слишком надолго. Но совсем не видеть его было уже невозможно. Он не был забавным, милым, добрым человеком. Он был пьяницей – глупым, бестолковым и эгоистичным.

Я не хотела так думать о своем папе, это было нестерпимо. Он был единственным человеком, которого я по-настоящему любила. И вдруг я узнала, что его даже не существует!

Неудивительно, что в детстве он казался мне веселым, – легко быть веселым, когда ты пьян. Неудивительно, что он так много пел. Неудивительно, что он так часто плакал…

Я не сошла от горя с ума только благодаря одной маленькой надежде: может, я смогу изменить его.

С трудом, неохотно, но я согласилась признать, что у папы проблемы с выпивкой, – но только с той оговоркой, что эти проблемы разрешимы.

Я слышала, что пьющие люди иногда вылечивались. Мне просто нужно было узнать как. И тогда мой папа вернется и все будут счастливы.

Глава семьдесят первая

И, движимая надеждой, что папу можно спасти, я снова записалась на прием к доктору Торнтону.

– Пропишите мне что-нибудь, чтобы он не пил, – потребовала я, пребывая в полной уверенности, что на рынке лекарств наверняка есть соответствующее средство.

– Люси, – сказал доктор Торнтон, – я не могу ничего прописать тебе, чтобы он не пил.

– Ладно, – с готовностью согласилась я. – Я приведу его к вам, и тогда вы сможете выписать рецепт ему лично.

– Да нет же, – быстро терял терпение доктор Торнтон. – Как ты не понимаешь! От алкоголизма лекарства нет.

– Не называйте его алкоголиком.

– Почему? Ведь он алкоголик.

– И что же ему делать?

– Бросить пить. Или он умрет.

От страха у меня закружилась голова.

– Надо как-нибудь помочь ему бросить пить, – сказала я в отчаянии. – Ведь есть же люди, которые очень много пили, а потом бросали. Как у них это получалось?

– Я знаю только одно средство, которое может помочь. Это собрания общества анонимных алкоголиков.

– Что? Нет, я не хочу, чтобы он ходит на эти собрания. Там ведь столько этих… этих алкоголиков, вонючих стариков с полиэтиленовыми пакетами на ногах вместо обуви. Мой папа совсем не такой.

Сказав это, я вдруг осознала, что папа в последнее время тоже стал довольно плохо пахнуть. Он частенько набирал себе ванну (обычно с катастрофическими последствиями), но я не помнила, чтобы он мылся. Однако доктору Торнтону я не собиралась об этом рассказывать.

– Люси, алкоголики бывают самых разных размеров и форм. Это могут быть женщины и мужчины, старые и молодые, плохо пахнущие и благоухающие.

– Правда? – недоверчиво спросила я.

– Правда.

– Даже женщины?

– Даже женщины, у которых есть дом, муж, работа, дети, дорогая одежда, туфли на высоких каблуках, духи и красивая прическа… – Доктор Торнтон умолк, как будто задумавшись о каком-то конкретном человеке.

– Значит, они ходят на эти собрания анонимных алкоголиков. И что?

– Они перестают пить.

– Навсегда?

– Навсегда.

– И не пьют даже в Рождество и на свадьбах?

– Даже в праздники.

– Не думаю, что папа согласится на такое, – с сомнением произнесла я.

– Здесь действует принцип «все или ничего», – сказал доктор.

– Хорошо, – вздохнула я, – если это единственный выход, давайте расскажем ему про это общество.

– Люси. – В голосе доктора Торнтона снова зазвучало раздражение. – Он все это знает уже много лет.

Тем же вечером я рискнула поговорить об этом с папой.

Правда, мне понадобилось так много времени, чтобы собраться с духом, что когда я всегда-таки решилась, папа был уже довольно пьян.

– Папа, – дрожащим голосом начала я, – тебе не кажется, что ты мог бы пить поменьше?

Он внимательно взглянул на меня, прищурившись, как будто я была врагом. Раньше я никогда его таким не видела. Это был не мой папа, а совсем другой человек – злобный, грязный, старый пропойца, один их тех, что шатаются по улицам, пристают к прохожим и даже пытаются драться, но, будучи слишком пьяными, настоящей опасности не представляют.

– Моя жена только что бросила меня, – с агрессией в голосе напомнил он. – Что ж мне теперь, и выпить нельзя?

– Можно, – сказала я. – Конечно, можно.

У меня ничего не получалось. Я не была его родителем. Я была его ребенком, и это он должен был учить меня уму-разуму, а не наоборот.

– Понимаешь, папа, – продолжила я осторожно, мечтая о том, чтобы этот разговор побыстрее закончился. – У нас мало денег.

– Понимаю. Я все понимаю. – Папа повысил голос. – Деньги, деньги, деньги. Ты все время ноешь о деньгах. Совсем как твоя мать. Знаешь, лучше тогда тоже уходи. Давай убирайся. Вон дверь.

На это у меня аргументов не было.

– Я не оставлю тебя, – прошептала я. – Я никогда тебя не брошу.

Ни за что на свете я не признаю, что моя мать была права.

Но довольно быстро папино состояние стало ухудшаться. Или оно всегда таким было, просто я старалась этого не замечать. Теперь же мне стало очевидным, что он начинал пить с самого утра. Я узнала, что он затевает драки в местных пабах. Несколько раз его приводили домой полицейские.

Тем не менее я еще держалась. Я не могла позволить себе развалиться на части, потому что рядом со мной не было никого, кто собрал бы эти части обратно.

Я еще раз сходила к доктору Торнтону. При виде меня он покачал головой:

– Извини, но со времени твоего последнего визита никаких волшебных средств от пьянства не изобрели.

– Да нет же, я вспомнила кое о чем, – возбужденно воскликнула я. – Ведь есть же гипноз! Гипнозом люди излечиваются от курения, от пристрастия к сладкому, значит, можно вылечить и от привычки много пить.

– Нет, Люси, – устало сказал доктор. – Не существует убедительных доказательств того, что гипноз в таких случаях помогает. И уж точно гипноз не поможет тому, кто сам не хочет бросать курить или перестать есть шоколад. Твой же отец считает, что с ним все в порядке. Он не захочет лечиться от того, чем он, по его мнению, не страдает. Ну, а если он признает себя больным, то тогда ему будет прямая дорога в общество анонимных алкоголиков.

Я закатила глаза: опять он со своими анонимными алкоголиками!

– Ладно, – не сдавалась я. – Пусть не гипноз. А как насчет акупунктуры?

– Что насчет акупунктуры?

– Может, ему нужно пройти курс? Пусть ему поколют иголками в уши. Или еще куда-нибудь, а?

– Вот именно, еще куда-нибудь, – хмыкнул доктор Торнтон. – Нет, Люси, акупунктура ему не поможет.

Пришлось-таки звонить в общество анонимных алкоголиков. Но ответившая мне любезная женщина лишь повторила слова доктора Торнтона: пока мой папа сам не признает, что у него есть проблема, они ему ничем помочь не смогут.

– Как же так? – рассердилась я. – Ваше общество должно заставлять людей бросать пить. Так заставьте же его!

– Мне очень жаль, – ответила женщина, – но это может сделать только он сам.

– Но он же алкоголик! – взорвалась я. – Алкоголики не могут сами бросить пить!

– Не могут, – согласилась женщина. – Но они должны сами захотеть этого.

– Послушайте, мне кажется, вы чего-то не понимаете, – сказала я. – У него за плечами трудная жизнь и его только что бросила жена. В каком-то смысле он не может не пить.