Текст книги "Люси Салливан выходит замуж"

Автор книги: Мариан Кейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

– Перестала, – настаивал Дэниел. – Она же совершенно холодная. А это ужасно: знать, что человек, с которым ты спишь, равнодушен к тебе. Люси, вопреки всему тому, что ты думаешь обо мне – и об остальных мужчинах, насколько мне известно, – большая грудь и много секса совсем не главное, что хочется найти в женщине.

– А что тебе хочется найти в женщине?

– Ну, к примеру, все то же чувство юмора. И было бы неплохо, если бы мне не приходилось всегда за все платить.

– Дэниел, ты же никогда не был жадиной! – удивилась я.

– Так и есть, деньги меня не очень волнуют. Но она ни разу не угостила меня стаканом пива, не пригласила на ужин, а это, согласись, неприятно.

– Но, может быть, это вызвано финансовыми затруднениями, – предположила я, сама понимая, что такое маловероятно.

– Я и не требую, чтобы меня накормили в каком-нибудь шикарном ресторане. Простого жеста было бы достаточно.

– А помнишь, она организовала в твою честь ужин?

– Помню. И еще я помню, что почти все делали вы с Шарлоттой.

Вечер Больших Хлопот вспомнился мне во всех деталях.

– И каждой из нас пришлось оплатить треть расходов, – добавила я.

– И мне тоже, – сказал Дэниел.

– Что? – не поверила я своим ушам. – И тебе тоже? – Оставалось только восхищаться наглостью Карен. – Ты знаешь, она ведь могла взять плату и с Саймона, и с Гаса, – воскликнула я. – И заработать на этом мероприятии кучу денег.

– Ну, с Гаса она вряд ли получила хотя бы фунт, – усмехнулся Дэниел.

Я не сказала ему, чтобы он оставил Гаса в покое и не смел неуважительно отзываться о нем. Ведь мы целый час провели, критикуя бывшую подружку Дэниела, так что это было только справедливо – разрешить ему один выпад в сторону моего бывшего парня.

– И она никогда ничего не читала, кроме одного дурацкого журнала, где есть только фотографии разных леди и виконтесс.

– Печально, – согласилась я.

– Лично я предпочитаю тот журнал, где печатают статьи о мужчинах, которые рожают детей, и о женщинах, мужья которых оказались извращенцами. Как он называется, а, Люси?

– «Нэшнл инкуайрер»?

– Нет, женский.

– «Мэри Клер»?

– Точно! – Дэниел пришел в возбуждение. – Обожаю этот журнал. Ты читала тот репортаж о женщинах, которых посадили в тюрьму за нелегальные аборты? Кажется, это было в февральском номере. Господи, Люси, представляешь…

Я перебила его:

– Карен читает «Мэри Клер», я точно знаю.

– Да? – Дэниел запнулся на полуслове, глубоко задумался, а потом сказал: – Нет.

– Что нет?

– Все равно я думаю, что не люблю ее.

Я радостно засмеялась. Ничего не могла с собой поделать.

– В общем и целом, – грустно подытожил Дэниел, – все сводится к тому, что Карен наскучила мне.

– Опять?

– Что значит опять, Люси?

– Ты то же самое говорил про Руфь – что тебе стало с ней скучно. Может, у тебя синдром рассеянного внимания, и тебе все быстро надоедает?

– Нет. Ты-то мне не надоедаешь.

– Ни я, ни автогонки. Но это не показатель, так как ни я, ни автогонки не являемся твоими подружками, – сострила я.

– Но…

– А та таинственная новая женщина, которую ты еще не смог затащить в постель – она тебе пока не наскучила? – спросила я ласковым голоском.

– Нет.

– Дай ей немного времени, Дэниел. Месяца через три ты будешь жаловаться, что засыпаешь при виде нее.

– Может, ты и права, – сказала Дэниел. – Ты часто бываешь права.

– Хорошо, что ты это понимаешь, – похвалила я его. – А теперь отведи меня куда-нибудь, где хорошо кормят. Только не в пиццерию.

Пиццы я наелась с Гасом. Одним из его основных недостатков была неприязнь ко всему иностранному, особенно к мудреной заморской кухне. Единственным блюдом, которого он не боялся, была пицца.

Мы пошли в индийский ресторан, находящийся неподалеку.

За ужином я намеревалась поделиться с Дэниелом своими мыслями и чувствами о Гасе, но все мои попытки завести серьезный разговор провалились. Каждый раз, когда я задавала Дэниелу вопрос, он начинал петь песни о еде. Что, конечно, было по-своему очень мило, но мне хотелось излить сердечную боль. Мою сердечную боль. И кроме того, Дэниел не умел петь. В отличие от Гаса. Зато с Дэниелом я могла не опасаться, что к концу вечера останусь без пенса в кармане. То есть были и у него свои плюсы.

– Как ты думаешь, не слишком ли много времени мы с Гасом проводили вместе? – спросила я после того, как официант поставил перед нами миску с рисом пилау.

– Рис пилау, рис пилау, – фальшиво затянул Дэниел на мотив какой-то популярной песни, узнать которую я не смогла. – Не знаю, Люси, правда не знаю, – проговорил он между двумя тактами.

Такая веселость не была свойственна Дэниелу. Хотя… наверное, я просто забыла. Раньше с Дэниелом действительно было очень весело. Так было до того, как мои соседки начали заглядываться на него. И тогда мне стало не до веселья: все свое время с Дэниелом я тратила на его воспитание. Что поделаешь: больше некому было сказать ему правду, все остальные женщины только льстили и заигрывали с ним.

– А мне кажется, что нам надо было пореже видеться. Хотя это он настаивал на наших встречах, не я…

– Твоя очередь, – не дал мне договорить Дэниел. – Теперь ты спой что-нибудь.

Так мы и не поговорили. В конце концов я сдалась, и мы отлично провели время, большей частью – в конвульсиях от хохота. Другим свидетельством удавшегося вечера было то, что люди за соседним столиком жаловались на нас официантам. Я не могла припомнить, когда я в последний раз так смеялась. Кажется, в июле был один похожий вечер с Гасом.

А когда я вернулась домой, то оказалось, что Карен не поджидала меня у входа, а мирно спала у себя в комнате.

Это было одним из благоприятных последствий ее полнейшего неуважения ко мне. Она считала меня такой размазней, что, отдав мне приказ, и представить себе не могла, будто я осмелюсь нарушить его.

Глава шестьдесят первая

На следующее утро, когда я пришла на работу, Меган сообщила:

– Этот слизняк Дэниел только что звонил тебе. Сказал, что перезвонит позднее.

– Что плохого он тебе сделал? – спросила я недоуменно.

– Ничего, А что? – Настала ее очередь недоумевать.

– Почему ты обзываешь его?

– Я не обзываю. Я повторяю то, что ты сама всегда о нем говорила, – напомнила мне Меган.

– Ой. Да, может быть.

С технической точки зрения она была права: да, конечно, я всегда с издевкой и насмешкой отзывалась о Дэниеле. Но это были только слова. Я не имела этого в виду.

Недоумение Меган было вполне объяснимо. Когда она впервые увидела Дэниела, то тут же сказала, что он ей не нравится и что ей непонятно, отчего это за ним все так бегают, и меня это заявление привело в восторг. Меган стала для меня образцом умной, независимой, современной женщины. «Она говорит, что в Австралии у Дэниела не было бы ни единого шанса, – с удовольствием сообщала я всем и каждому, включая самого Дэниела. – Она говорит, что он слишком мягкий и гладкий, а она предпочитает мужчин погрубее и пожестче».

А теперь слова Меган неприятно резали мой слух. Мне казалось, что, слушая ее, я предаю Дэниела, а ведь только вчера он был так мил со мной и даже заплатил за ужин.

Мои размышления прервал приход Мередии и Джеда. И я забыла на время о Дэниеле, потому что Джед был ужасно смешным. Он повесил пальто на вешалку, оглядел офис, меня, Мередию и Меган, потер глаза, снова обвел все взглядом и воскликнул:

– О, нет! Какой кошмар! Значит, это был не страшный сон! Мне все это не приснилось! Я действительно здесь работаю!

Этот спектакль разыгрывался почти каждое утро.

День пошел своим чередом.

Не успела я включить свой компьютер (что означало, что время приближалось к одиннадцати), как мне позвонила мама и сказала, что она сегодня приедет в Лондон и хотела бы увидеться со мной.

Меня эта перспектива совсем не обрадовала, но она не стала слушать мои отговорки.

– Мне надо кое-что рассказать тебе, – произнесла она загадочно.

– Сгораю от любопытства, – пожала я плечами. Эти мамины «кое-что» обычно оборачивались историей о том, как у соседей украли крышку мусорного бачка, или жалобами на молочника, который не закрывал за собой калитку, или какой-нибудь еще столь же сногсшибательной новостью.

Но мне показалось странным, что моя мать собралась в Лондон. Она никогда не ездила в город, хотя жила всего в двадцати милях от центрального района.

В двадцати милях и пятидесяти годах.

Мне не хотелось встречаться с ней, но я чувствовала, что должна: ведь мы с ней не виделись с начала лета. Хотя вины моей в том не было: я приезжала к ним еще не раз – ну как минимум один или два раза, – однако дома заставала только папу.

Мы договорились вместе пообедать.

– Жди меня в пабе через дорогу от моей работы в час дня, – сказала я, чем привела ее в ужас.

– Что подумают люди? – воскликнула она, вообразив себя сидящей в одиночестве в питейном заведении.

– Не волнуйся, – вздохнула я. – Я приду туда первой.

– Все равно, – паниковала она. – Значит, ты будешь сидеть там одна, молодая женщина…

– Ну и что? – фыркнула я, собираясь рассказать ей, что я всегда хожу в пабы одна. Но вовремя остановилась, а то бы она начала завывать в духе: «Что за дочь я вырастила!»

– Может, есть другое место, где можно выпить чаю, – предложила мама.

– Ну ладно, там неподалеку есть кафе…

– Надеюсь, не слишком шикарное, – тревожно предупредила она, боясь, что ей придется выбирать из пяти вилок. Но я бы ее в такое место не позвала, потому что сама чувствовала себя неуверенно в подобных ситуациях.

– Не слишком, – заверила ее я. – Там все по-простому, не переживай.

– А что там подают?

– Обычную еду, – сказала я. – Сандвичи, запеканки.

– И «Блэк форест гато»? – спросила она с надеждой в голосе. Она где-то слышала про этот шоколадно-вишневый десерт.

– Вполне вероятно, – ответила я. – Или что-нибудь очень похожее.

– А там надо покупать чай у прилавка или…

– Просто сядь за столик, а к тебе подойдет девушка и спросит, что ты будешь заказывать.

– И я могу просто войти туда и сесть куда хочу, или надо…

– Подожди, пока они не покажут тебе, куда сесть, – посоветовала я.

Когда я прибыла в кафе, моя мать уже была на месте. Она явно смущалась и сидела с таким напряженным, виноватым видом, как будто считала, что у нее нет никакого права тут находиться. Нервно улыбаясь, она прижимала сумочку к груди маленькими натруженными руками, потому что все знают – в Лондоне полно уличных воришек.

Мне показалось, что она немного изменилась – чуть похудела и помолодела, что ли. И, как ни странно, Питер был прав: с волосами она действительно сделала что-то новое. С неохотой я признала, что новая прическа ей идет И было что-то необычное в ее одежде… я никак не могла понять что. Ага, вот в чем дело: мама была хорошо одета.

И в довершение всего – красная губная помада. Моя мать никогда не красила губы, только на свадьбы. И иногда на похороны – когда ей не нравился тот, кого хоронили.

Я уселась рядом с ней за столик, натянуто улыбнулась и приготовилась узнать, что же она хотела рассказать мне.

Глава шестьдесят вторая

Она уходила от папы.

Вот что она хотела рассказать. (Хотя вряд ли она хотела рассказывать об этом, более точным словом здесь было бы «осознавала необходимость».)

От этого известия меня затошнило. У меня, правда, хватило внутренних сил на то, чтобы удивиться: почему моя мать, так ненавидевшая расточительство, объявила о своем решении только после того, как я заказала сандвич?

– Я не верю тебе, – прохрипела я, усиленно ища в ее лице признаки того, что она шутит. Но вместо этого я увидела, что она подвела глаза карандашом и довольно криво.

– Мне очень жаль, – смиренно склонила она голову.

У меня было ощущение, что мой мир разваливается на куски, и это озадачило меня. Я-то считала себя независимой женщиной двадцати шести лет, которой не было никакого дела до сексуальной жизни ее родителей, если у них таковая имелась. А на поверку все оказалось совсем не так, и вот я сидела, испуганная и рассерженная, реагируя на предстоящий развод родителей, как четырехлетний ребенок.

– Но почему? – спросила я. – Зачем? Как можно?

– Потому, Люси, что наш брак уже много лет был пустым словом. Люси, да ты и сама это отлично знаешь, – добавила она, явно желая, чтобы я согласилась с ней.

– Нет, не знаю, – сказала я. – Для меня это новость.

– Люси, конечно, ты это знаешь, – стояла на своем мать.

Она слишком часто называла меня по имени. И все дотрагивалась до моей руки, как-то просительно.

– Не знаю, – упорствовала в свою очередь и я. Она не заставит меня согласиться с ней ни в чем, никогда!

«Что происходит?» – стучал в моей голове вопрос. Да, родители других людей могут расходиться и разводиться, но не мои. Тем более что они католики.

Только стабильная семейная жизнь примиряла меня с католической верой моих родителей. Таков был уговор, пусть и не произнесенный вслух. Со своей стороны я соглашалась ходить на мессу каждое воскресенье, не носила на свидание модельные туфли и каждую весну на сорок дней отказывалась от сладостей. Предполагалось, что за это мои родители всю жизнь проведут вместе, даже если возненавидят друг друга.

– Бедняжка Люси, – вздохнула мама. – Ты никогда не умела смотреть в лицо неприятностям. Чуть что было не по тебе, ты или убегала, или утыкалась в книжку.

– Иди к черту, – сердито оборвала ее я. – Нечего ко мне придираться, речь идет о тебе.

– Прости, – тихо сказала она, – мне не следовало этого говорить.

А вот это окончательно повергло меня в шок. Сначала она сообщила мне, что уходит от папы, но это было еще только полдела. Потом она не только не отругала меня за сквернословие, она извинилась передо мной.

Я смотрела на нее, вся в холодном поту от ужаса. Должно быть, ситуация действительно серьезная.

– Люси, – сказала мама еще ласковее, – мы с твоим отцом не любим друг друга уже очень давно. И мне очень жаль, что для тебя это оказалось такой неожиданностью.

Дар речи покинул меня. Я наблюдала за тем, как рушится мой дом. Вместе со мной. Оказалось, что мое «я», как я его осознавала, было настолько аморфным, что могло исчезнуть вместе с одной из своих составляющих.

– Но почему сейчас? – заговорила я наконец. – Ты утверждаешь, что вы уже давно не любите друг друга, чему я все равно не верю, а теперь вдруг решили расстаться. Почему?

Не успела я договорить, как сама догадалась почему. Новая прическа, макияж, наряды – все встало на свои места.

– О господи, – выдохнула я. – Не может быть. У тебя появился кто-то другой – да? У тебя… у тебя… бойфренд?

Она боялась взглянуть мне в глаза. Моя догадка была верной.

– Люси, – жалобно произнесла она, – мне было так одиноко.

– Одиноко? – повторила я. – Как тебе могло быть одиноко, когда у тебя был папа?

– Люси, пойми, прошу тебя, – умоляла мама. – Жить с твоим отцом – это все равно что жить с ребенком.

– Не надо! – остановила ее я. – Не надо перекладывать всю вину на него. Это ты сделала, это ты во всем виновата.

С несчастным видом мать смотрела на свои ладони и больше не пыталась оправдаться.

– И кто же он? – процедила я. – Кто этот… твой бойфренд?

– Пожалуйста, Люси, – еле слышно пробормотала мама. Ее непривычная мягкость окончательно выбивала меня из колеи: я привыкла общаться с резкой, острой на язык матерью.

– Скажи, кто он, – потребовала я.

Она лишь смотрела на меня глазами, полными слез. Почему она не хотела называть его имя?

– Это кто-то, кого я знаю? – еще больше встревожилась я.

– Да, Люси. Извини, Люси. Я никогда не думала, что такое может случиться…

– Да скажи же мне, кто он, наконец, – взорвалась я, чувствуя, как заколотилось в груди мое сердце.

– Это…

– Ну?

– Это…

– КТО? – почти на все кафе завопила я.

– Это Кен Кирнс, – решилась она.

– Кто? – не сразу поняла я. – Кто такой Кен Кирнс?

– Кен Кирнс. Ну как же, ты должна знать. Кен Кирнс из химчистки.

– А, мистер Кирнс, – сказала я, смутно припоминая старого лысого типа в коричневой куртке и со вставными челюстями, которые, казалось, жили собственной жизнью, независимо от мистера Кирнса.

Какое облегчение! Я-то испугалась (как ни абсурдно это звучит), что она влюбилась в Дэниела и что он ответил ей взаимностью. Эти его намеки на какую-то новую таинственную женщину, и то, как мама флиртовала с ним во время его визита, и слова Дэниела о том, что он находит мою мать привлекательной, – все это вместе навело меня на невыносимо ужасную мысль.

Уф, ладно. Хорошо хоть, что Дэниел здесь ни при чем, но честное слово, мистер Кирнс из химчистки – неужели она не могла найти себе кого-нибудь посимпатичнее?

– Так, правильно ли я тебя поняла, – попыталась я разобраться в происходящем. – Твой новый бойфренд – это мистер Кирнс, тот, что с фальшивыми зубами, которые ему слишком велики?

– Ему сейчас делают другие, – со слезами в голосе пробормотала мама.

– Это мерзко. – Мне оставалось только качать головой. – Поистине, это мерзко.

Она не прикрикнула на меня, не разбранила, как она обычно делала всякий раз, когда я говорила что-нибудь неуважительное в ее адрес. Вместо этого она вела себя как покорная страдалица.

– Люси, послушай меня, пожалуйста, – сказала она, смахивая появившиеся слезы. – С Кеном я чувствую себя молодой, разве ты не видишь. Я ведь тоже женщина, у которой есть определенные потребности…

– Я не желаю слушать про твои отвратительные потребности, спасибо тебе большое, – отрезала я, судорожно изгоняя из головы образ моей матери и мистера Кирнса, катающихся по полу среди вешалок и полиэтиленовых чехлов.

– Люси, мне пятьдесят три года, это мой последний шанс побыть счастливой хоть немного. Ты ведь не можешь запретить мне это?

– Ты хочешь счастья! А как же папа? Кто подумает о его счастье?

– Я всю жизнь старалась сделать его счастливым, – печально ответила она.

– Ерунда! – выпалила я. – Ты всегда старалась сделать его несчастным. Почему ты не ушла от него давным-давно?

– Но… – сделала она слабую попытку защитить себя.

– Где ты собираешься жить? – перебила ее я, борясь с тошнотой.

– С Кеном, – прошептала она.

– Где он живет?

– Это тот желтый дом напротив школы. – Ей не удалось скрыть свою гордость: Король Химчисток Кен, очевидно, имел кое-какие накопления.

– А как же твои брачные обеты? – спросила я, намеренно целясь в самое больное место. – Ведь ты обещала, и не просто так, а в церкви, что будешь с папой до гробовой доски, в горе и в радости?

– Пожалуйста, Люси, – жалобным голоском произнесла моя мать. – Если бы ты знала, как я мучилась из-за этого. Я молилась и молилась, прося совета…

– Какая же ты лицемерка, – воскликнула я. Не потому, что меня волновали соображения морального порядка – как раз с этим у меня проблем не было, а потому, что моей целью было уколоть ее побольнее. – Столько лет ты запихивала в меня учение католической церкви, критиковала незамужних матерей и аборты, а сама ничуть не лучше их. Ты прелюбодейка, ты нарушила свою драгоценную седьмую заповедь…

– Шестую, – поправила она меня, на время став той матерью, к которой я привыкла.

– Что?

– Я нарушила шестую заповедь, седьмая про воровство. Чему тебя только учили в школе?

– Вот видишь, вот видишь! – горько торжествовала я. – Опять ты судишь других, считая себя лучше всех! А в своем глазу бревна не замечаешь!

Она свесила голову и сплела пальцы. Снова мученица.

– Интересно, что сказал отец Кольм, узнав об этом? – ядовито спросила я. – Думаю, он уже не так улыбается тебе, как раньше. Ну, так как? – добивалась я ответа от молчавшей матери.

– Мне больше не разрешают расставлять цветы у алтаря, – призналась она наконец. Большая слеза скатилась по ее щеке, оставляя дорожку в неумело наложенной пудре.

– И правильно, – фыркнула я.

– И еще комитет отказался принимать на ярмарку мой яблочный пирог, – добавила она, и слезы нарисовали на ее лице еще несколько полосок.

– Молодцы! – горячо похвалила я неизвестный мне комитет.

– Наверное, они решили, что это заразно, – добавила она со слабой улыбкой. Я ответила на это долгим холодным взглядом, который довольно быстро стер эту улыбку.

– И какое удачное время ты выбрала для того, чтобы сообщить мне эту замечательную новость! – выплескивала я свое раздражение. – А ты подумала, смогу ли я работать после этого?

Этот упрек был вовсе несправедлив, потому что Айвор ушел куда-то, и работать я все равно бы не стала. Но дело было не в этом.

– Извини, Люси, – тихо сказала мама. – Мне хотелось сразу тебе все рассказать. Чтобы тебе не пришлось услышать это от кого-нибудь другого.

– Ладно, – сварливо буркнула я и взяла свою сумочку. – Ты рассказала мне. Большое спасибо и до свидания.

Денег за свой обед я не оставила. Пусть она сама платит за сандвич, который я не смогла съесть только по ее вине.

– Подожди, пожалуйста, – взмолилась мама. – Не уходи, Люси. Дай мне договорить, больше я ничего не прошу от тебя.

– Ну хорошо, договаривай, – снизошла я.

Она сделала глубокий вдох.

– Люси, я знаю, что ты всегда любила отца больше, чем меня… – Она сделала паузу, чтобы у меня была возможность возразить, но я промолчала. – И мне это было очень обидно, – продолжила она. – Мне приходилось быть строгой и сильной вместо него. Из-за этого ты считала его веселым и добрым, а меня – злой и вредной. Но ведь хотя бы один из нас должен был исполнять родительские обязанности…

– Да как ты смеешь! – вспыхнула я. – Папа исполнял все родительские обязанности, даже больше, чем ты!

– Но он же такой безответственный… – попыталась она возразить.

– Кто из вас более безответственный, а? – не дала я ей договорить. – Как насчет твоей ответственности перед папой? Кто будет ухаживать за ним?

Хотя я уже знала ответ на последний вопрос.

– Разве за ним нужно ухаживать? – спросила моя мать. – Ему всего пятьдесят четыре года, он вполне еще крепкий.

– Ты отлично знаешь, что о нем нужно заботиться, – парировала я. – Он не может жить один.

– А почему, Люси? Мужчины его возраста и даже старше живут одни, и ничего, справляются.

– Но папа не такой, как все, как тебе отлично известно, – сказала я.

– И что с ним не так? – спросила мама.

– Сама знаешь, – сердито огрызнулась я.

– Нет, не знаю, – возразила она. – Объясни мне.

– Я не собираюсь обсуждать с тобой, что с ним так и что не так, – сказала я. – Ему нужен уход, и точка.

– Ты не в силах признать правду, так, Люси? – Мать глядела на меня сочувственно и озабоченно, как смотрят на своих подопечных социальные работники.

– Какую правду? – взвилась я. – Мне нечего признавать, ты говоришь какую-то чушь.

– Он алкоголик, – тихо проговорила она. – Вот чего ты не можешь признать.

– Кто алкоголик? – спросила я, возмущенная ее инсинуациями. – Папа не алкоголик. О, я вижу, чего ты добиваешься. Ты говоришь о нем всякие гадости и ужасы, чтобы все жалели тебя и говорили, что тебе нужно уйти от него. Меня ты этим не обманешь.

– Люси, он алкоголик уже долгие годы. Скорее всего, когда мы поженились, он уже был алкоголиком, просто я тогда еще этого не знала.

– Чушь, – отрезала я. – Он не алкоголик, и не считай меня полной идиоткой. Алкоголики – это небритые мужики, которые валяются на улицах в грязной одежде и разговаривают сами с собой.

– Нет, Люси, алкоголики бывают разными. И твой отец – такой же, как эти люди на улицах, просто ему больше повезло.

– Повезло? Он был женат на тебе – это самое большое невезение из всех возможных!

– Но ты же не можешь отрицать, что твой отец много пьет?

– Да, он выпивает, – признала я. – А что ему остается? Все эти годы ты отравляла ему жизнь. Знаешь, какое мое самое раннее воспоминание? Как ты орешь на него!

– Прости меня, Люси, – залилась слезами мама. – Но жизнь тогда была такой тяжелой, у нас никогда не было денег, а он никак не мог устроиться на работу и все время пропивал то немногое, что я откладывала вам на еду и одежду. А мне приходилось идти в магазин и выдумывать небылицы о том, что я не успела в банк до закрытия, и просить, чтобы нам дали кредит. Хотя все отлично знали, в чем дело. А я не привыкла унижаться. Я выросла, ожидая от жизни немного большего.

Теперь она плакала по-настоящему, но меня это совершенно не трогало.

– И ведь я любила его, как я его любила, – всхлипывала она. – Мне было двадцать два, и он казался мне лучше всех. Он обещал мне много раз, что бросит пить, и я надеялась, что все устроится. Я верила ему снова и снова, а он снова и снова обманывал меня.

И полились бесконечные обвинения. Как он напился в день их свадьбы, как ей пришлось самой добираться в больницу, когда подошло время рожать Криса, потому что он где-то пил, как он затянул свою любимую песню прямо во время конфирмации Питера…

Я не слушала. Я решила, что мне пора возвращаться на работу.

Вставая, я объявила:

– Не думаю, что тебя это волнует, но знай, что я позабочусь о нем. И думаю, что у меня это получится гораздо лучше, чем у тебя.

– Ты думаешь? – недоверчиво взглянула на меня мама.

– Да.

– Желаю тебе удачи и терпения. Они тебе понадобятся.

– Зачем?

– Ты умеешь стирать постельное белье? – загадочно спросила она.

– Что?

– Увидишь, – устало сказала мать. – Увидишь.

Глава шестьдесят третья

Я вернулась на работу в состоянии шока.

Первым делом я позвонила папе, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. На мои расспросы он отвечал невнятно и невразумительно, что меня ужасно обеспокоило.

– Я приеду к тебе сразу после работы, – сказала я ему. – Все будет в порядке, не волнуйся.

– Кто присмотрит за мной, Люси? – произнес он голосом старого-старого человека. Я была готова убить свою мать.

– Я, – с жаром пообещала я. – Я всегда буду рядом с тобой.

– Ты меня не бросишь? – жалобно спросил он.

– Никогда! – заверила я от всего сердца.

– И на ночь останешься?

– Конечно. Я останусь с тобой навсегда.

Потом я позвонила Питеру на работу. Там его не оказалось, и я сделала вывод, что мать уже поведала ему свою новость, и он, со своим дурацким эдиповым комплексом, отпросился и ушел домой, чтобы забиться под одеяло и выплакать свое горе. И точно, по домашнему номеру он ответил хриплым, несчастным голосом. Он сказал, что тоже ненавидит нашу мать. Однако я знала, что им двигали совсем другие чувства, чем мною. Питер горевал не потому, что мама бросила папу, а потому, что она бросила папу не ради него, Питера.

Третий мой звонок был Крису, который, как выяснилось, был в курсе еще с самого утра. Я отругала его за то, что он сразу же не предупредил меня. Мы поссорились, и на некоторое время я отвлеклась от тревоги за папу. Крис дико обрадовался, когда я сказала ему, что вечером еду к папе («Люси, круто, спасибо! Я твой должник!»). Да, Крис и чувство ответственности не дружили. И старались встречаться как можно реже.

И наконец, я позвонила Дэниелу и рассказала ему о том, что случилось. Делиться с ним было приятно, потому что он выслушал меня с сочувствием. И кроме того, он всегда хорошо относился к моей маме, и я была рада возможности доказать ему, что на самом деле она была подлой предательницей.

Дэниел не стал комментировать поведение моей матери, а просто предложил отвезти меня к отцу.

– Нет, – сказала я.

– Да, – сказал он.

– Ни в коем случае. Я слишком расстроена и буду плохой компанией в пути. И я хочу побыть с папой вдвоем.

– Хорошо, – согласился он. – Но я тоже хочу побыть с тобой.

– Дэниел, – вздохнула я, – тебе давно нужно обратиться за помощью к психиатру. А у меня нет сейчас времени, чтобы заниматься твоим ментальным нездоровьем.

– Люси, я серьезно, – строго сказал Дэниел.

– Ты просишь от меня невозможного, – возмутилась я. – А завышенные требования всегда приводят к разочарованию.

– А теперь послушай меня, – не выдержал Дэниел. – У меня есть машина, тебе предстоит долгий путь и ты еще должна будешь заехать домой, чтобы взять одежду и все такое. Мне сегодня вечером совершенно нечего делать. Я отвезу тебя к отцу, и хватит об этом.

«Ого!» – подумала я, испытывая удивление и даже некоторое удовлетворение, несмотря на ситуацию.

– Спасибо, Дэниел, – сдалась я. – Мне было бы гораздо удобнее, если бы ты смог отвезти меня в Аксбридж.

Даже потрясение, вызванное уходом матери от папы, не смогло избавить меня от страха перед Карен. Я все равно дрожала при мысли о том, что будет, если она узнает, что Дэниел провожает меня до самого Аксбриджа. К счастью, мы с Дэниелом покинули квартиру раньше, чем она вернулась с работы.

По дороге мы остановились у магазина, где я накупила для папы всякой всячины. Я потратила кучу денег, скупив все, что ему когда-либо нравилось, – разноцветные мятные конфетки, спагетти в форме буковок, печенье с джемом, мини-бисквиты, меренги и бутылку виски. И мне было наплевать на то, что мать считала его пьяницей. И даже если бы он был пьяницей, я все равно купила бы ему все, что он ни пожелал, – лишь бы он почувствовал, что его любят.

«Я окружу его любовью, и у него появится наконец настоящий дом, – думала я с миссионерским энтузиазмом. – Я покажу матери, как это делается».

Отца мы застали сидящим в кресле. Он был пьян и плакал. Беспредельность его горя неприятно кольнула меня, потому что в глубине души я надеялась, что он обрадуется уходу матери, тому, что она оставила его в покое, тому, что теперь мы будем жить вдвоем.

– Бедный папочка! – Я бросила сумки на стол и кинулась обнимать его.

– Люси, что со мной будет? – вопрошал он, качая головой. – Что со мной будет?

– Я не брошу тебя. На-ка, лучше выпей, папа. – Я махнула Дэниелу рукой, чтобы он достал из пакетов виски.

– Выпить мне не помешает, – печально согласился папа. – Совсем не помешает.

– Ты думаешь, это хорошая мысль? – тихо спросил у меня Дэниел.

– Даже не начинай, – яростно прошипела я в ответ. – Его бросила жена. Пусть человек выпьет.

– Успокойся, Люси. – Дэниел указал мне на пустую бутылку из-под виски, стоящую на полу возле папиного кресла: – Ты это видишь?

– Еще один стакан не повредит, – упрямо сказала я.

И вдруг мне стало ужасно жаль и себя, и папу. Наплыв чувств был так силен, что я была готова закатить миниистерику.

– Ради бога, Дэниел! – взвизгнула я и вылетела из кухни, хлопнув изо всех сил дверью.

В гостиной я бросилась на диван, покрытый коричневым бархатом. Эта комната предназначалась для приема гостей. Но поскольку гости к нам заглядывали нечасто, гостиная так и осталась в своем первоначальном, образца тысяча девятьсот семьдесят третьего года, виде. Время здесь как будто остановилось.

Я сидела и плакала, в то же время ощущая собственную смелость – ведь на этом диване дозволялось сидеть только священникам и родственникам из Ирландии. Через несколько минут, как я и ожидала, вошел Дэниел.

– Ты дал ему выпить? – тоном прокурора спросила я его.

– Дал, – ответил он и обогнул кофейный столик из дымчатого стекла, чтобы сесть рядом со мной. Как я и ожидала, он обнял меня за плечи. Дэниел умел утешать. Дэниел был добрым и предсказуемым. Я знала, что на Дэниела всегда можно положиться.