Текст книги "Такая разная любовь"
Автор книги: Маргарет Пембертон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
– Нет, – хрипло пробормотала Примми. – Нет, Артемис. Я, наверное, не смогу… Я хочу сама воспитать ребенка… И даже представить себе не могу, чтобы его бросить.
Артемис заплакала.
– Ты ведь знаешь, как я буду любить его, пылинки буду с него сдувать, заботиться о нем… а если ты не разрешишь нам усыновить малыша, Руперт вообще не согласится на усыновление, и тогда у меня никогда не будет ребенка… – Теперь Артемис рыдала в голос, и Примми с трудом могла разобрать, что она говорит. – …А я так хочу ребенка, Примми! Я смогла бы дать ему все. Всю свою любовь, великолепный дом, блестящее образование, поездки за границу – все. Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что подумаешь об этом, Примми. Не только ради себя или ради меня, но и ради ребенка.
С лицом, мокрым от слез, Примми повесила трубку, не в силах произнести больше ни слова.
Позднее, обдумывая предстоящую поездку в Ротерхит, Примми решила, что, когда мама с папой оправятся от потрясения, она спросит, нельзя ли ей вернуться домой. Наверное, когда родится ребенок, мама сможет приглядывать за ним, и тогда Примми продолжит работать в Би-би-ди-оу. В конце концов, обычно в подобных случаях именно так все и поступают.
Примми приняла это решение, сидя у себя в кабинете. Не прошло и минуты, как зазвонил телефон.
– Извини, что отрываю тебя от работы, лапуль. – Голос отца, обычно радостный и оживленный, звучал глухо и растерянно. – Но у твоей мамули совсем плохи дела. Сердечный приступ. Может, приедешь? Она в больнице Святого Фомы. Уж ты постарайся поскорей.
Через двадцать минут Примми была уже в больнице. При виде смертельно перепуганного отца у постели тяжело больной матери, Примми поняла, что ничего не скажет родителям. Им ни к чему лишнее потрясение. Если, даст Бог, мама поправится, она все равно уже не сможет ухаживать за ребенком.
В последующие недели, разрываясь между работой и больницей, Примми искала квартиру, но безуспешно. Несколько раз ей казалось, что она нашла наконец подходящее жилье, но почти сразу же становилось понятно, что с ребенком там жить невозможно. «Никаких собак и никаких детей», – строго предупреждали хозяева. Подобный ультиматум Примми приходилось выслушивать слишком часто.
К началу сентября беременность Примми стала так заметна, что Говард вызвал ее к себе в кабинет.
– Ты собираешься оставаться здесь после рождения ребенка? – спросил он, стараясь не смотреть на левую руку Примми, казавшуюся голой без обручального кольца на пальце.
Примми ответила утвердительно, и Говард, смущенно пряча глаза, предупредил, что хотя он лично был бы рад сделать для Примми исключение, но в агентстве на этот счет строгие правила: если ребенок будет болеть, Примми не сможет сидеть дома.
– Если ребенок заболеет, я это улажу, – услышала Примми собственный голос. В нем звучала уверенность, которой она вовсе не испытывала.
Легко сказать, «я это улажу». Ведь пока она даже не могла заняться поисками приходящей няни, поскольку точно не знала, где собирается жить после рождения ребенка.
– У тебя все в порядке, Примми? – спросил кто-то из креативного отдела, просунув голову в открытую дверь ее кабинета.
– Да, – солгала она, понимая, что ее посеревшее, хмурое лицо бросается в глаза. Теперь, когда ее положение стало особенно заметно, в агентстве постоянно шушукались за спиной.
В середине сентября стало ясно, что Кики и Френсис вернулись в Лондон. У Кики вышел новый альбом, и она окончательно утвердилась на «Самых популярных». Рекламные плакаты с ее изображением висели повсюду. Кики не делала попыток связаться с Примми, а Примми, в свою очередь, не могла себя заставить позвонить в Сидар-Корт. В конце концов, даже если бы она и позвонила, о чем ей говорить с Кики? Держаться как ни в чем не бывало и делать вид, будто и не было никакого бегства с Френсисом, Совершенно невозможно, а обсуждать это бегство невозможно вдвойне.
В конце сентября в агентстве только и говорили, что о Примми и ее ребенке, который должен был появиться на свет уже в новом году. По слухам, Примми собиралась отдать его на усыновление и вернуться к работе.
– Но я вовсе не собираюсь отдавать ребенка на усыновление! – гневно воскликнула Примми, когда секретарша пересказала ей сплетни.
– Не собираешься? – Секретарша казалась сбитой с толку. – Но так было бы лучше для ребенка. Воспитывать малыша в одиночку очень нелегко, сама знаешь. Мой отец погиб на войне, и все, что я помню о своем детстве, – это вечная нехватка денег. Мы ничего не могли себе позволить – ни красивой одежды, ни уроков балета, ни занятий музыкой, ничего.
Секретарша выпорхнула из кабинета и помчалась дальше, но у Примми резко испортилось настроение.
В начале октября отец Артемис сообщил Примми, что продал квартиру, и попросил до конца месяца освободить комнаты. Примми спешно переехала в Кэтфорд, в дешевую квартиру на последнем этаже.
– В Кэтфорд? – недоверчиво переспросила Артемис, когда приехала помочь Примми с переездом. – Но там ведь даже метро нет! Тебе придется добираться до работы целую вечность. А последний этаж? Как ты собираешься таскать коляску вверх и вниз по лестнице? Это же ужас, Примми. Настоящий кошмар.
– Вполне приемлемо, – твердо возразила Примми. – Кроме того, я привыкла жить к югу от реки. Я бы присмотрела себе квартиру в Ротерхите, если бы не боялась оказаться слишком близко от родителей.
– Они по-прежнему ничего не знают?
– Нет. У мамы был второй сердечный приступ. Когда-нибудь они, конечно, обо всем узнают. Но я не хочу, чтобы это произошло сейчас: у них и без этого слишком много волнений и тревог.
Артемис в отчаянии заломила руки, которые уже начинали понемногу обретать былую пышность.
– Это можно решить по-другому, Примми. Если ты позволишь нам с Рупертом усыновить ребенка.
– Нет. – Примми решительно покачала головой. – Нет, Артемис. Не могу. Я никогда не смогла бы жить с этим.
– Но почему? – В голосе Артемис опять звучали слезы. – Ты всегда будешь знать, что происходит с твоим ребенком, ты будешь видеть, что твой малыш счастлив, окружен любовью и заботой. Ты поступила бы правильно, Примми. Неужели ты этого не понимаешь?
Весь ноябрь, в самую отвратительную погоду, какая только бывает поздней осенью, Примми, с трудом волоча ноги, тащилась из Кэтфорда в Кенсингтон и обратно. От Кэтфорд-Бридж до вокзала Чаринг-Кросс она добиралась на поезде, а там садилась на метро. Три лестничных пролета в подъезде казались Примми круче самой высокой горы.
Совершенно измученная, она ложилась на кровать, глядела в потолок и говорила себе, что нужно найти квартиру получше, ведь в этой конуре невозможно растить ребенка.
Ей было очень одиноко. Так одиноко, что порой боль казалась почти нестерпимой. Глубоко задетая бессердечным поступком Кики, Примми все же скучала по ней, по ее веселости, суматошной безалаберности и постоянным сменам настроения. Теперь, когда Кики не было рядом, в жизни Примми появилась пугающая пустота.
Скучала она и по Джералдин. По ее спокойной рассудительности и уравновешенности. Если бы Джералдин по-прежнему делила квартиру с Примми, то вместе они без труда сумели бы найти подходящее жилье для себя и ребенка. Джералдин не стала бы возражать против шума и неудобств, которые создают дети. Джералдин могла бы помочь и подбодрить в трудную минуту. Но Джералдин не было рядом, и некому было заверить Примми, что она поступает правильно, отказываясь отдать ребенка на усыновление. Джералдин оставалась в Париже и – что вовсе для нее странно – с самого отъезда почти не давала о себе знать.
Конечно, оставалась еще Артемис, и Примми ценила ее дружбу не меньше, чем дружбу Джералдин. Артемис звонила Примми каждый вечер и почти каждую неделю специально приезжала из Котсуолда, чтобы вместе пообедать. Но в последнее время в их отношениях постоянно чувствовалась напряженность, и высказанное или невысказанное слово «усыновление» звучало при каждой встрече и в каждом телефонном разговоре.
Ночь за ночью, не в силах заснуть от ломоты в костях, Примми раздумывала над тем, что могли бы дать ее ребенку Руперт и Артемис, и терзалась сомнениями. Возможно, ее желание самой воспитать малыша не что иное, как простой эгоизм? Может, она и в самом деле пренебрегает интересами своего ребенка?
Когда наступил декабрь и до рождения ребенка оставалось всего несколько недель, Артемис пригласила Примми встретить Рождество вместе с ней и Рупертом.
– Я не могу, Артемис. – В это мгновение ребенок толкнул ее с такой силой, что Примми согнулась от боли. – Мама все еще в больнице, и я хочу встретить Рождество с ней. И с папой, конечно.
– Будешь встречать Рождество в пальто? – мягко поинтересовалась Артемис.
Примми в отчаянии закусила губу: даже пальто уже не могло скрыть ее огромного живота.
* * *
– Конечно, я не против, если ты пойдешь на Рождество к Артемис, – заверил ее отец, когда Примми попыталась робко прощупать почву. – По правде сказать, дочка, для нас большое облегчение знать, что у тебя все путем. Повеселись от души за нас всех. Думаю, мы с мамой на этот раз просто забудем о Рождестве. А вот в будущем году мы уж точно попразднуем на славу, как в старое доброе время!
Рождество в Котсуолде встречали сугубо традиционно. Когда-то дом Артемис и Руперта был домом священника, и сейчас, чистенький, нарядно украшенный, с увитым лентами венком из остролиста на двери, он казался красивым, как пряничный домик. В просторном квадратном холле стояла огромная, до самого потолка, елка, увешанная сверкающими игрушками и гирляндами. Лабрадор, которого Примми в последний раз видела еще щенком, бросился со всех ног приветствовать гостью. В честь праздника у него на шее красовался алый бант, повязанный с небрежным изяществом.
Разговор вертелся в основном вокруг местных событий: возмущались, как много вреда приносят браконьеры, обсуждали победы, одержанные лучшими игроками в поло в этом году, оценивали шансы одного из приятелей Руперта – кандидата от консерваторов – занять место в парламенте на предстоящих выборах.
Это была не совсем та среда, к которой привыкла Примми, но здесь она чувствовала себя по-настоящему хорошо, впервые за долгие месяцы. Артемис так и сияла от счастья, хлопоча над рождественским столом, и Примми радостно было видеть ее такой оживленной.
На следующее утро они обменялись подарками, а затем Артемис поставила индейку в духовку и все отправились на утреннюю службу в маленькую нормандскую церковь, празднично украшенную, с горящими свечами и символическими яслями – колыбелью младенца Христа. По возвращении Примми помогла Артемис накрыть на стол, и вскоре, встреченные восторженным собачьим лаем, появились родители Руперта.
– А где встречает Рождество твоя мама? – спросила Примми немного позднее, когда Артемис выложила на смазанный маслом противень аппетитные свиные колбаски и принялась сворачивать в небольшие рулетики тонкие ломтики бекона.
– На борту океанского лайнера где-то в Вест-Индии. – Артемис разложила рулетики на противне рядом с колбасками. – Папа настоял на разводе, чтобы жениться на маленькой охотнице на богатых мужчин, с которой он теперь живет в Португалии, и мама тоже хочет во что бы то ни стало и как можно скорее найти себе мужа.
Голос Артемис звучал довольно уныло, и Примми смущенно заметила:
– Мне очень жаль, Артемис.
– Мне тоже, Примми, дорогая, но ничего не изменишь, и что толку переживать, особенно в Рождество? Ты когда-нибудь готовила хлебный соус?
Пока подруги вместе трудились на кухне, превосходящей своими размерами всю квартиру Примми в Кэтфорде, туда время от времени с бокалами хереса в руках заходили родители Руперта, чтобы перекинуться парой слов.
Руперт, никогда прежде не отличавшийся словоохотливостью, старался изо всех сил быть любезным с Примми, а Артемис казалась без памяти влюбленной в своего мужа. Пусть жизнь Джералдин и Примми разлетелась на множество хрупких осколков, да и любовная история Кики рано или поздно должна была обернуться сплошными бедами, зато брак Артемис оказался счастливым. Этой благополучной паре не хватало только одного – детей.
Напрямую эту деликатную тему никто не затрагивал, и все же она занимала мысли хозяев дома и их гостьи. На второй день Рождества утро выдалось солнечное, и все отправились на прогулку в ближайший лес.
В изящном голубом пальто, с рассыпавшимися по плечам золотистыми локонами, Артемис казалась необычно оживленной. На обратном пути, проходя мимо конюшни, она подхватила Примми под руку и шепнула:
– Я хочу познакомить тебя с Беном, Примми. Это один из рождественских подарков Руперта. Он просто прелесть. – В самом дальнем деннике стоял крошечный шетлендский пони. – Правда, он милый? Слов нет, какое чудо! – восхищенно проворковала Артемис.
Примми кивнула. Она хорошо понимала, зачем купили Бена и для чего Артемис и Руперт привели ее в конюшню и показали лошадку.
В такого пони мгновенно влюбился бы любой ребенок. И этот чудесный пони стоял и ждал своего маленького хозяина.
Вернувшись в свою обшарпанную квартиру в Кэтфорде, Примми так остро ощутила контраст между тем домом, который она могла предложить своему ребенку, и домом, который предлагала ему Артемис, что у нее мучительно сжалось сердце. Час за часом лежала она в постели, глядя в темноту, и отчаянно пыталась принять самое трудное в своей жизни решение. Наконец, когда небо уже начало светлеть, Примми выбралась из постели и позвонила Артемис.
– Ты права, – тихо сказала она, когда полусонная Артемис подошла к телефону. – Ты сможешь дать моему ребенку намного больше, чем я, и я хочу, чтобы вы с Рупертом его усыновили.
Раздался сдавленный вздох, и Артемис расплакалась от облегчения и благодарности.
– Спасибо, я так счастлива, Примми! – хрипло прошептала она, когда снова смогла говорить. – И ребенок тоже будет счастлив. Клянусь жизнью, он всегда будет счастлив.
С этого момента события развивались стремительно. Вскоре Примми посетил социальный работник из местной муниципальной службы.
– Вам потребуется проконсультироваться с юристом насчет вашего решения, – заявила эта сурового вида дама, небрежно отмахнувшись от заверений Примми, что консультация ей не понадобится. – А будущим приемным родителям придется пройти обычную процедуру проверки, какую всегда проводят в случаях усыновления.
– К нам приходила социальный работник, чтобы выяснить, по какой причине мы хотим усыновить ребенка, – сообщила по телефону Артемис, спеша поделиться впечатлениями. – Ей не понравилось, что ты моя подруга и что мы с Рупертом хотим усыновить именно твоего ребенка. Вчера весь день с утра и до вечера я отвечала на вопросы. Она расспрашивала о моих отношениях с родителями, с приятелями, которые были у меня до замужества, и о нашей жизни с Рупертом. Она это называет «историей отношений».
– А теперь они хотят знать все о моем образе жизни, – объявила Артемис, забежав к Примми несколько дней спустя. – Руперту пришлось дать подробный отчет о состоянии наших финансов – прошедшем, настоящем и будущем, – и нам обоим предстоит еще пройти проверку в полиции и в Национальном обществе защиты детей от жестокого обращения.
Не одну Артемис мучили бесконечными вопросами.
– Устраивает ли вас религия, в которой мистер и миссис Гауэр собираются воспитывать вашего ребенка, мисс Сертиз? – осведомилась уже знакомая Примми дама – социальный работник, зачитывая вопрос из списка длиной в ярд.
– Англиканская церковь? – Примми устало кивнула, ненавидя в душе всю эту отвратительную бюрократическую возню. – Да. Полностью устраивает.
Когда Артемис позвонила в следующий раз, она была на грани истерики.
– Нам только что сказали, что просьбу об усыновлении рассматривают от четырех до шести месяцев; потом, если будет вынесено положительное решение, наше дело пошлют в министерство здравоохранения, просвещения и социального обеспечения, и пройдет еще несколько месяцев, прежде чем процедура будет завершена.
Примми неуклюже опустилась на ближайший стул. Новость по-настоящему ужаснула ее.
– Но ребенок родится уже через пару недель, и если я… если я стану сама заботиться о малыше, Артемис, то уже не смогу расстаться с ним. Я буду просто не в силах!
Артемис и Руперт прекрасно это понимали. Они наняли самых лучших адвокатов, каких только смогли найти, и поручили им уладить дело. Примми могла только догадываться, в какую астрономическую сумму это им обошлось.
Но результат оправдал затраты.
– Если ты подпишешь юридически заверенное разрешение, нам позволят забрать ребенка, как только вы выйдете из больницы. – В слабом голосе Артемис слышалось облегчение. – Ты ведь по-прежнему хочешь, чтобы я была с тобой, когда начнутся роды?
– Да, Артемис, – подтвердила Примми, стараясь не думать о том, как все сложилось бы, если бы рядом был Саймон. – Конечно, хочу.
В последний день перед началом отпуска по беременности и родам коллеги по агентству подарили Примми кружевной конверт для младенца и два комплекта изысканного белья для новорожденного – розовый и голубой.
– По крайней мере один из них окажется нужного цвета, – весело объявил руководитель группы по работе с клиентами, показывая Примми подарки. – А если вдруг ты родишь двойняшек, мальчика и девочку, пригодятся оба комплекта!
Воды отошли в тот же вечер в поезде, на полпути между вокзалом Чаринг-Кросс и Кэтфордом. В мокром белье, усталая и встревоженная, Примми доплелась от станции Кэтфорд-Бридж до дома и позвонила Артемис.
Артемис запаниковала.
– Почему ты не в больнице? – пронзительно закричала она. – Почему ты не взяла такси? Кто там с тобой?
– Никого. Я в полном порядке, – успокоила ее Примми.
– Ты не можешь так рисковать, Примми! Мало ли что может случиться. Я хочу, чтобы ты немедленно вызвала по телефону такси и отправилась в больницу. Сразу же, сию минуту!
Понимая, что спорить бесполезно, Примми повесила трубку, налила себе чаю и уселась на край кровати, чтобы засечь время между приступами боли.
Схватки, уже довольно сильные, повторялись через каждые двадцать минут, и Примми признала, что Артемис была права, требуя, чтобы она как можно скорее отправлялась в больницу.
– Чтоб мне провалиться, милая! Неужто с тобой никого нету? – удивленно воскликнул таксист, с тревогой глядя на огромный живот Примми. – Малец уже на подходе, верно?
– Да, но я не собираюсь рожать прямо сейчас, – заверила его Примми, стараясь придать своему голосу побольше твердости.
– Не волнуйтесь, милочка, – бодро проговорил дежурный санитар в больнице, с сочувствием глядя на задыхающуюся от боли Примми. – Я доставлю вас в гинекологию ровно за три секунды.
– Не думала, что схватки будут такими сильными и частыми, – призналась Примми, когда санитар усадил ее в кресло на колесах и повез к лифту. – Это мой первый ребенок, а первые роды обычно длятся очень долго, так ведь?
– Иногда да, а иногда и нет, – заметил дежурный, вкатывая кресло в лифт. – Как всегда, кому-то везет, а кому-то нет. – Рыжеволосый и веснушчатый, он выглядел не старше восемнадцати. – А вы, похоже, как раз из тех, кому повезло.
Мнение санитара подтвердила и акушерка, которая определенно отличалась гораздо более обширным опытом.
– Боже мой, дорогая! Ты уже почти готова к родам, – заявила она, снимая тонкие резиновые хирургические перчатки и бросая их в мусорное ведро, – а чувствуешь себя еще вполне сносно.
Если ее нынешнее самочувствие можно назвать «вполне сносным», то что же будет потом?
Схватки участились и стали такими сильными, что невозможно было дышать…
– Давай же, дорогая, – подбадривала ее другая акушерка. – Осталось совсем немного. Представь себе, что у тебя там внутри апельсин и с каждым разом ты слегка выталкиваешь его наружу.
Но этот прием нисколько не помог. Боль казалась невыносимой.
Примми почувствовала, как к ее лицу прижимают маску, закрывая нос и рот.
– Когда снова начнутся схватки, попробуйте глубоко дышать в маску.
Она попробовала и услышала, как кто-то громко и жалобно стонет от боли. Примми не сразу поняла, что этот «кто-то» она сама. Потом ей показалось, что откуда-то издалека до нее доносится голос Артемис:
– Но я и есть муж! Во всяком случае, я здесь вместо мужа, потому что мужа у нее нет, а я обещала Примми, что буду рядом!
Удалось ли Артемис прорваться сквозь больничный кордон или нет, Примми не знала, но ей было уже все равно. Ее тело разрывалось на части, расщеплялось, раскалывалось словно орех. Ее терзала нестерпимая, нечеловеческая боль.
– Дыши, – настойчиво твердил чей-то голос. – Дыши! Дыши!
Несколько секунд спустя она услышала собственный крик, пронзительный и громкий, а затем ощутила стремительное движение чего-то скользкого, и вот она уже плачет от радости и облегчения; одна из акушерок помогает ей приподнять голову, и Примми видит ребенка на руках у сестры.
Он плачет, дергая ручками и ножками, влажные светлые волосики прилипли к головке.
– О! Он в порядке? Он здоров? – испуганно воскликнула Примми.
– Она в полном порядке, – заверила ее акушерка, хлопотавшая над ребенком.
Примми взяла из рук акушерки свою дочь. Завернутая в пеленку, она все еще надрывно плакала. Ощущая тяжесть маленького тельца на своей груди, Примми заглянула в крохотное сморщенное личико и почувствовала, как ее заполняет бесконечная нежность к этому беспомощному существу и любовь, такая огромная, что сердце не способно ее вместить.
Кто-то вошел в родильную палату, и в следующий миг послышался благоговейный шепот Артемис:
– Это мальчик или девочка, Примми?
– Девочка.
С мокрыми от слез щеками Артемис склонилась над малышкой и попросила:
– Можно мне ее потрогать? Примми, пожалуйста…
Примми кивнула, Артемис робко протянула руку и нежно погладила затихшего ребенка.
– А теперь вам придется покинуть палату, – строго прикрикнула на нее одна из акушерок. – Обычно мы даже мужьям не позволяем дотрагиваться до ребенка, не то что подружкам матери.
Артемис неохотно выпрямилась, и Примми произнесла хриплым от волнения голосом:
– Ее зовут Дестини [30]30
Судьба, жребий (англ.).
[Закрыть], Артемис.
– Дестини?
Как ни странно, они никогда не обсуждали, кто и как назовет ребенка.
Примми кивнула.
– Единственное, что я могу для нее сделать, – это дать ей имя. И мне нравится имя Дестини. Оно необычное, в нем есть что-то особенное.
– Прекрасное имя. – По лицу Артемис снова потекли слезы. – И она такая красивая, Примми. Она просто замечательная.
– А теперь вы должны уйти, – заявила акушерка, теряя терпение. – Это родильный блок, а не отдельная палата.
Когда Артемис в конце концов послушалась и вышла, другая акушерка не смогла сдержать любопытства:
– Это так необычно, когда в родильную палату приходит подруга.
– Мы четверо всегда были неразлучны, – ответила Примми, слишком измученная, чтобы обращать внимание на недоуменное лицо акушерки, которой ее слова показались полной бессмыслицей. – Но теперь все изменилось.
Акушерка, давно привыкшая к тому, что после родов пациентки подчас не скоро приходят в себя, забрала девочку из рук матери, не задавая лишних вопросов.
Примми думала о том, насколько разительно все изменилось. Она думала о Кики, воцарившейся в Сидар-Корте вместе с Френсисом, о Джералдин, переехавшей в Париж, и об Артемис, которая никогда уже не будет прежней.
Все вокруг не просто изменилось, а изменилось до неузнаваемости. Одна эра закончилась, и наступила другая. Невозможно даже представить себе, чем это обернется.
