Текст книги "Такая разная любовь"
Автор книги: Маргарет Пембертон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
Глава 3
Примми разбудил стук дождевых капель о стекло. В Лондоне, когда она просыпалась, с улицы всегда доносился какой-то шум. Отдаленный рев моторов с вечно забитых машинами Джамайка-роуд и Лоуэр-роуд, обрывки разговоров спешащих мимо людей, торопливые реплики прохожих, направляющихся к железнодорожной станции, болтовня и пререкания идущих в школу детей.
Но сейчас тишину нарушал лишь шум дождя. Примми открыла глаза и постепенно смогла различить еще один звук. Он казался таким непривычным, что не сразу дошел до ее сознания. Но уже в следующий миг Примми поняла, что это такое, и едва не задохнулась от восторга. Впервые в жизни она лежала в постели в своем собственном доме, слушая рокот моря.
Десять минут спустя Примми уже хозяйничала внизу, на кухне, с радостью готовясь встретить новый день. Кухня оказалась довольно просторной, и хотя небо было затянуто тучами, а по стеклам хлестали струи дождя, здесь не ощущалось недостатка света.
Накануне вечером Примми была слишком занята поиском свободного места для многочисленных коробок, которые перенесла из машины, и успела лишь бросить беглый взгляд на кухню. Теперь же она внимательно все рассмотрела и осталась очень довольна.
Кухня, несомненно, была сердцем этого дома. Помимо маленького столика из сосновых досок, придвинутого к окну, здесь стоял огромный дубовый обеденный стол, а рядом с массивной деревенской печью Примми заметила кресло-качалку. У дальней стены возвышался заполненный посудой буфет, а на каменных плитах пола лежали лоскутные половички – такие же, как ковер в холле.
Примми налила себе стакан молока и неспешно осушила его, глядя в окно на фруктовый сад и огородные грядки. Не смея надеяться, что сад теперь тоже принадлежит ей, она принялась мысленно составлять список необходимых дел, начиная с поездки в Каллело и переговоров насчет телефона и электричества.
Внезапно она вспомнила о курах и растерялась. Нужно ли ей самой их кормить, или с минуты на минуту здесь появится Мэтт Тревос? А как сосед узнал о ее предстоящем приезде? И откуда ему известно ее имя?
И тут, словно по сигналу, раздался резкий короткий стук в дверь. Примми поспешно пересекла холл и, радостно улыбаясь, распахнула дверь.
Если Рутвен оказался совсем не таким, как она ожидала, то о Мэтте Тревосе можно было сказать то же самое.
Примми почему-то представляла себе Тревоса пожилым человеком, а ему, как оказалось, можно было дать всего на пару лет больше, чем ей самой. Мэтт не отличался высоким ростом: в нем было примерно пять футов и восемь или девять дюймов, но под рыбацким свитером из грубой шерсти скрывались мощные плечи. Все еще густые волосы лежали плотной шапкой, и в них уже серебрилась седина.
– Миссис Дав? – В речи соседа слышался звучный корнуэльский выговор.
– Да. – Примми приветливо протянула руку. – А вы, должно быть, мистер Тревос. Заходите, пожалуйста.
– Вы не против, если я войду через боковую дверь? Для парадного у меня слишком грязные сапоги.
Потертые джинсы Тревоса были заправлены в забрызганные грязью веллингтоны, которые действительно выглядели устрашающе. Через пять минут Мэтт уже стоял посреди кухни и держался до неприличия естественно, словно у себя дома.
– Я не могу предложить вам чаю, – пробормотала Примми извиняющимся тоном. – Но может быть, вы не откажетесь от стакана молока с печеньем? Это все, что у меня есть.
– Спасибо. – Он окинул изумленным взглядом великое множество картин в рамах – живописных полотен и гравюр, – громоздившихся везде и всюду.
– Я люблю картины, – неловко призналась Примми, наливая молоко в стакан и выкладывая из пачки на тарелку шоколадное печенье. – В Лондоне мне вечно не хватало свободных стен, и картинам всегда было тесно. А в этом огромном доме они будут выглядеть превосходно.
– Надо будет непременно познакомить вас с моим другом Хьюго. У него картинная галерея в Каллело.
Примми вспомнила, что мистер Блэк назвал галерею в Каллело очень престижной, и невольно улыбнулась:
– Думаю, ваш друг собирает произведения искусства совсем другого сорта. Большинство моих картин – просто дешевые репродукции. Хочу поблагодарить вас за то, что позаботились о курах Амелии. Я не подозревала об их существовании и, честно говоря, представления не имею, как за ними ухаживать.
– Тогда вам придется научиться. – Тревос улыбнулся, и в уголках его глаз собрались веселые морщинки. У него были славные глаза. Янтарно-карие, внимательные, чуть прищуренные, они светились добродушием. – Вы не хотите прямо сейчас отправиться на пастбище и осмотреть курятник? – предложил он, поставив пустой стакан в раковину.
– С удовольствием. А пастбище – это один из тех лугов по обеим сторонам дороги? А сад за овощными грядками – тоже часть Рутвена?
– Да, что касается первого вопроса, и если под садом вы подразумеваете собранную Амелией пеструю коллекцию старых яблонь, то еще раз отвечу «да». – Мэтт зацепил большими пальцами передние карманы джинсов, и Примми, скользнув взглядом по его крепким, натруженным рукам, заметила отсутствие обручального кольца.
Разозлившись на себя за подобные наблюдения, она поспешно спросила:
– Если там так грязно, может, мне тоже лучше надеть веллингтоны?
– Да. А если у вас нет своих, не беда. У Амелии хранилась пара сапог под скамейкой на боковом крыльце.
Когда они вышли из кухни на боковое крыльцо, Примми поинтересовалась:
– Как вы узнали обо мне? В записке вы обратились ко мне по имени. Наверное, с вами связался поверенный Амелии?
– Да, – коротко ответил Мэтт, извлекая на свет божий пару поношенных веллингтонов. – Да и сама Амелия просила меня присмотреть за домом до вашего приезда.
Мысленно взяв на заметку, что отношения ее тети с Мэттом определенно выходили за рамки добрососедских и были скорее дружескими, Примми с трудом втиснула ноги в сапоги, которые оказались на размер меньше, чем нужно.
– А как быть с дровами? Поставщик завозит их каждый месяц?
– В Каллело есть один поставщик, – отозвался Мэтт, открывая дверь. – Но те дрова, что в сарае, я напилил сам в конце прошлого года.
Через минуту они уже хлюпали по мокрой от дождя траве, пересекая луг, который Тревос называл пастбищем. На краю луга Примми заметила два вытянутых треугольных строения из дерева и проволоки.
– Сейчас самое лучшее время дня для сбора яиц, – заявил Мэтт, когда они поравнялись с курятником. – И вам придется делать это каждое утро, потому что ваши куры превосходно несутся. – Он присел на корточки перед первым домиком. – Видите эту раздвижную дверь? Она позволяет проникнуть в курятник. Давайте я вам покажу.
* * *
Это утро навсегда останется в памяти Примми. Во-первых, это было ее первое утро в Рутвене, во-вторых, в этот день они с Мэттом стали друзьями, и, наконец, в-третьих – и это ничуть не менее важно, – Примми впервые в жизни достала из соломы теплое, в коричневых крапинках, яйцо.
Во второй половине дня Примми поехала в Каллело. Она весело поболтала с девушкой на почте, пока та разменивала ей фунты на двадцатипенсовые монеты для телефона-автомата. Договорившись насчет электричества и телефона, Примми медленно прошлась по главной улице в сторону гавани, пока не уткнулась в огромную витрину «Картинной галереи Хьюго Арнотта».
В витрине была выставлена только одна картина, и, рассеянно скользнув по ней взглядом, Примми застыла как изваяние. Огромное, выполненное маслом полотно в тяжелой золоченой раме на стойке, обтянутой изумрудно-зеленым шелком, изображало четырех молодых женщин в саду.
Стиль картины можно было назвать импрессионистским, в палитре преобладали светлые, пастельные тона. Белые и длинные, до щиколоток, девичьи платья, отделанные английским кружевом, указывали на эдвардианский период. Три девушки сидели на широких садовых качелях: две обнимали друг дружку за талию, а третья, держась за веревку качелей, склонила голову на руку. Четвертая девушка, глядя на подруг, стояла рядом с качелями. Ее тонкую талию украшал бледно-голубой поясок. В опущенной руке она держала соломенную шляпу с широкими полями.
При виде таблички с надписью у Примми мучительно сжалось горло: картина называлась «Летние воспоминания».
К своему стыду, Примми почувствовала, как к глазам подступили слезы. Конечно, она, Кики, Артемис и Джералдин, наслаждаясь лучами солнца в саду Петтс-Вуда, никогда не выглядели такими надменно-томными, как на картине, и все же это были они. В двух обнимающихся подругах на качелях Примми угадала Кики и Артемис: медно-каштановая, как на полотнах Тициана, головка тесно прижалась к золотоволосой. Девушка со строгими темными глазами, задумчиво склонившаяся к веревке качелей, напоминала Джералдин. А в самой юной из подруг, стоявшей немного в стороне, в девушке с голубым пояском, Примми узнала себя.
В глазах по-прежнему стояли слезы, и она смущенно заморгала, заметив вдруг, что по узкому тротуару мимо нее движутся люди. Картина потрясла ее, вызвала отчаянное, почти нестерпимое желание обладать ею. На картине не было ценника, и Примми легко могла себе представить почему.
Понимая, что стоимость картины намного превосходит скромные возможности ее кошелька, Примми не стала заходить в галерею и спрашивать цену. Вместо этого она заглянула в магазин одежды на противоположной стороне улицы и купила себе пару практичных и недорогих веллингтонов.
Всю дорогу домой Примми неотступно преследовали мысли о картине. Существовали ли в действительности молодые женщины, наслаждавшиеся теплом летнего дня в залитом солнцем саду, и если да, то что с ними случилось? Разлучило ли их время, так же как разлучило оно Примми, Кики, Артемис и Джералдин?
Разложив по местам одежду и книги и с радостью убедившись, что электричество уже включили, Примми призналась, что не в состоянии не думать о прошлом. А когда сразу после трех зазвонил телефон и мужской голос в трубке произнес: «Я просто хочу удостовериться, что телефонная связь восстановлена, миссис Дав», – она уже твердо знала, что собирается делать.
Примми нашла применение одному из прощальных подарков, полученных ею перед отъездом из Лондона. Речь шла о портативном компьютере – подарке Джоша, купленном по дешевке у приятеля. Чувствуя непривычную пустоту в желудке, Примми осторожно достала компьютер из пенопластовой упаковки, в которой он перенес путешествие в Корнуолл, и, поставив перед собой кружку со свежезаваренным чаем, принялась заполнять страничку регистрации на веб-сайте «Друзья снова вместе».
Трудности начались, когда Примми дошла до пункта, где требовалось указать краткие сведения о себе. Что, скажите на милость, могла бы она написать о своей жизни интересного для Джералдин, Кики или Артемис? Что овдовела после двадцати лет супружеской жизни? Что у нее четверо детей и дом в Корнуолле? Звучит не слишком интригующе.
Примми сжала в ладонях кружку с чаем, подумав, как мало ей известно о жизни подруг. Как сложились их судьбы за долгие годы разлуки? Проще всего было следить за жизнью Кики. Иногда Примми читала о ней в журналах Люси. Какое-то время фотографии Джералдин тоже довольно часто мелькали на страницах газет, в основном в колонках светской хроники, но не потому, что Джералдин имела какое-то отношение к индустрии развлечений. Просто она постоянно находилась в окружении известных бизнесменов и влиятельных аристократов, чьи имена были у всех на слуху. Вышла ли она в конце концов замуж за одного из этих в высшей степени подходящих кандидатов в мужья, Примми не знала, но одно могла сказать с уверенностью – жизнь Джералдин ничем не напоминала ее собственную, бесцветную и однообразную, но счастливую жизнь в Ротерхите. А как насчет Артемис?
У Примми сдавило горло. Невозможно вспоминать об Артемис и не думать о Дестини. Особенно сейчас, после того мгновения в церкви, когда внезапные воспоминания заставили ее пережить приступ мучительной боли.
Артемис удачно вышла замуж. Когда Примми в последний раз слышала о ней, помимо дома в Котсуолде у Артемис было еще два – в Лондоне и в Испании, двое сыновей в Итоне и муж, принадлежавший к тому же кругу честолюбивых дельцов, что и высокопоставленные приятели Джералдин. Еще будучи девчонкой и учась в средней школе Бикли, Артемис проявляла повышенное внимание к происхождению и социальному статусу своих знакомых. Так чего ради станет она интересоваться Примми после стольких лет? А если вспомнить все, что произошло между четырьмя подругами, трудно представить себе причину, по которой Кики, Джералдин или Артемис захотелось бы связаться с Примми или друг с другом.
Чай давно остыл, и Примми, морщась от головной боли, поставила кружку на стол. Зная, что единственное лекарство от мигрени – свежий воздух, она накинула плащ и шагнула за дверь. Дневной свет померк, уступив место сумеркам. Это застало Примми врасплох. Не желая сдаваться, она плотнее запахнула плащ и медленно направилась вниз по дорожке, к уединенной церкви на берегу.
Запертая церквушка оказалась даже меньше, чем церковь Святого Георгия. По-видимому, она была действующей – во всяком случае, на крыльце висело расписание служб на последнюю неделю мая.
За церковью мыс круто обрывался, нависая над узким серпом песка и гальки у самой воды. Вниз вела едва заметная тропинка, и Примми храбро зашагала по ней, не заботясь о том, что уже смеркается, а вскоре станет совсем темно. Она слишком глубоко погрузилась в воспоминания о прошлом, чтобы задуматься о настоящем. Каждый шаг к морю уносил ее все дальше от действительности. Вот промелькнули и унеслись девяностые годы. Восьмидесятые. Семидесятые.
Наконец, ступив на мокрую от водяных брызг гальку, она остановилась и замерла, засунув руки в карманы, подставляя лицо ночному ветру.
Шестидесятые.
Тогда-то все и началось. Тогда их четверых связывали такие прочные узы, что, казалось, никакая сила не сможет разрушить эту дружбу.
Примми окинула взглядом блестящую поверхность моря, уже начавшую чернеть у горизонта, и с необыкновенной ясностью вспомнила 14 сентября 1962 года.
Начало.
Глава 4
Сентябрь 1962 года
– Скорей, Примми! Тебе сегодня никак нельзя опаздывать!
Примми стояла перед зеркалом, поправляя узел школьного галстука. Сначала она немного затянула его, потом расслабила. Ну и где же должен быть узел? Пожалуй, лучше приподнять его чуть-чуть повыше. Да, так гораздо лучше, хотя теперь проклятый галстук мешает дышать.
– Примми!
– Иду, мама! – Она поспешно натянула красновато-коричневый форменный блейзер и схватила с кровати новенькую блестящую сумку.
– Ох, Примми! – восхищенно воскликнула мама, глядя, как дочь торопливо сбегает вниз по лестнице. – Дорогая, какая ж ты у меня умница. Как же я тобой горжусь. Прям слов нет. Отсюдова никто еще не поступал в Бикли. Никто.
– Да, но я попала туда просто потому, что мистер Мосс предложил мне попробовать побороться за стипендию. – Примми отчаянно пыталась справиться с волнением, но голос по-прежнему предательски дрожал. Хоть бы мама поскорее закончила этот разговор. Примми и так не находила себе места от тревоги – она никого не знает в Бикли. На прошлой неделе в местные средние школы практического или классического обучения перешли все подруги Примми, но им было куда проще – ведь они шли в новую школу вместе, большой дружной ватагой.
Школа Бикли не относилась к числу обычных средних учебных заведений. Это была дорогая привилегированная частная школа. Занятия в ней начинались позднее, чем в местных школах, куда пошли учиться подружки Примми, а добираться туда нужно было поездом и потом еще долго идти пешком.
– Ну что? Будешь теперь учиться шикарно жить, да? – дразнили ее подружки, когда новость о том, что Примми получила стипендию в элитарной частной школе, достигла игровой площадки. – Ну, ты ведь всегда о себе много воображала, Примми Сертиз. Всегда ставила себя выше всех и ходила в любимчиках у учителей.
Примми горячо спорила, обиженная несправедливыми нападками. Но ее никто не слушал. Злобные, язвительные насмешки сыпались на девочку со всех сторон, и Примми очень скоро поняла одну простую истину: невозможно поступить в школу Бикли и при этом по-прежнему считаться своей в Ротерхите. Кремовый и красно-коричневый цвета школьной формы Бикли навсегда отдалили ее от прежних подруг. В этом не было ее вины, но в родном районе о ней уже говорили как об одной из «этих», а не как об одной из «своих».
И теперь, с тяжелым сердцем глядя, как мама надевает шляпу и плащ, Примми со страхом думала о том, что ее новые одноклассницы в Бикли станут относиться к ней точно так же. Именно по этой причине она старалась тщательно следить за своей речью. Не потому, что ей хотелось говорить безупречно, как, судя по всему, думали ее бывшие подруги, а просто чтобы в новой школе не отличаться от других учениц.
– Тебе вовсе не обязательно идти со мной, мама, – робко заметила она. Меньше всего Примми хотелось в первый же день в Бикли стать мишенью для насмешек, появившись в школе в сопровождении мамы, словно пятилетний ребенок. – Я отлично помню дорогу. И вовсе я не… – Примми осеклась и тяжело вздохнула. – Я не заблужусь. Школа, конечно, далеко от станции, но идти нужно все время прямо.
– Может, так оно и есть, Примми, – возразила мама, снимая воображаемую пылинку со школьного блейзера дочери, – но в самый первый день я уж лучше пойду с тобой, для верности. А теперь давай-ка ноги в руки, а не то проклятый поезд уйдет без нас.
Первое, что бросилось в глаза Примми, когда они с мамой шли целую милю с четвертью от станции к школе, – это поразительное количество машин, движущихся вдоль обсаженной деревьями дороги. Все пассажирки были одеты в форму школы Бикли. Некоторые ученицы в красно-коричневых блейзерах шли пешком, но все они шагали, сбившись в стайки, весело болтая, и ни один форменный блейзер не выглядел таким кричаще новым и вопиюще жестким, как у Примми.
– Это прям настоящее путешествие, а, дочка? – тяжело отдуваясь, пробормотала мама, когда они достигли ворот школы. – Что ж, у тебя ножки молодые. Так что, ежели не пропустишь утренний поезд, будет полный порядок.
Школа оказалась низкой и вытянутой, со множеством огромных окон. Покрытая гравием площадка напротив школьного здания тоже поражала своими размерами. Впрочем, именно такая площадка здесь и требовалась: в ворота Бикли то и дело одна за другой стремительно въезжали машины. Хрустя гравием, они останавливались на площадке и извергали из своих салонов сразу по две, три или даже четыре девочки.
– Думаю, тебе лучше уйти, мама, – пробурчала Примми, когда белый «зодиак» скользнул по гравию всего в нескольких футах от них. – Другие матери тут не околачиваются.
– Ну и что с того? Может, здесь больше нет новеньких, – неуверенно возразила мама, с благоговейным ужасом оглядывая внушительную толпу девочек, собравшихся перед входом в школу.
– Джералдин тоже новенькая, – раздался вежливый голос у них за спиной. – И я не собираюсь оставаться с ней. Я сейчас возвращаюсь на Бикли-Хай-стрит. Может быть, вас подвезти?
Говорившая оказалась владелицей «зодиака». Это была энергичная, небрежно одетая темноволосая женщина, выглядевшая слишком молодой, чтобы иметь одиннадцатилетнюю дочь.
– О, это так любезно с вашей стороны, но, боюсь, я не смогу…
Видя смущение и замешательство матери, Примми мгновенно сообразила, что если та не примет предложение незнакомки, то наверняка станет маячить поблизости во время утреннего сбора учащихся. Это заставило Примми немедленно вмешаться.
– Конечно же, поезжай, мама. Как мило с вашей стороны, миссис…
– Миссис Грант. Жаклин Грант. А мою дочь зовут Джералдин. Она не слишком-то рада, что поступила в Бикли… – Жаклин сделала выразительную паузу.
– Примми, – подсказала девочка в ответ на вопросительный взгляд миссис Грант. – Примми Сертиз.
– Я была бы очень благодарна тебе, Примми, если бы ты присмотрела за Джералдин.
Примми нерешительно взглянула на Джералдин Грант: было непохоже, что эта девочка позволит кому-нибудь за собой присматривать. Высокая и худая, она держалась крайне независимо. Черные как ночь, коротко подстриженные волосы лежали аккуратными завитками, словно блестящий шелк. Широко расставленные темные глаза в обрамлении густых ресниц казались почти черными. Заметив, что Примми наблюдает за ней, Джералдин послала ей ослепительную улыбку, а затем, за спиной у матери, картинно закатила глаза. Это выглядело до того комичным, что Примми потребовалось все ее самообладание, чтобы не захихикать.
– Да, миссис Грант, я постараюсь, – откликнулась Примми, стараясь изо всех сил сохранять серьезность.
Как только миссис Сертиз робко протиснулась на пассажирское сиденье, а миссис Грант вернулась за руль автомобиля, Джералдин живо обернулась к Примми и доверительно шепнула, словно старой подруге:
– Ну слава Богу, наконец-то нас оставили в покое. А как твое полное имя?
– Примроуз [5]5
Примроуз (Primrose) – примула (англ.).
[Закрыть]. – Примми неожиданно смутилась. – Звучит немного старомодно, поэтому я предпочитаю, чтобы меня называли Примми.
– Это меня не удивляет, – откровенно отозвалась Джералдин и криво усмехнулась. – Хотя имя тебе идет. У тебя светлые волосы и зеленые глаза, так что, включив немного воображения, можно сказать, что ты похожа на примулу. – Она послала Примми еще одну ослепительную улыбку и доверительно подхватила новую подругу под руку. – Вперед, Примми Сертиз, пойдем узнаем, куда нам идти. Я не хотела здесь учиться, а ты? Я мечтала поступить в Бененден.
Примми удивленно вскинула брови:
– В тот самый Бененден, где училась принцесса Анна?
– Да, но не потому, что она там училась, просто Бененден находится в Суссексе, а там живет мой двоюродный брат Френсис.
Весело болтая, они побрели сквозь толпу к дверям школы. Возбужденный шум голосов у них за спиной заставил девочек обернуться, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как мощного сложения мужчина захлопнул за собой дверцу зеленовато-голубого «роллс-ройса» и резко зашагал к темно-зеленому «фольксвагену».
– Ты что, ослеп, черт побери? – громовым голосом прорычал он водителю «фольксвагена». – Ты разбил мне зеркало и чуть не поцарапал крыло к чертям собачьим!
Разъяренный мужчина явно был владельцем «роллс-ройса», а не просто шофером. Об этом свидетельствовало дорогое пальто кромби и наполовину выкуренная сигара, которую мужчина раздраженно швырнул на землю, когда дверца «фольксвагена» открылась и на гравий ступил привлекательный блондин лет тридцати пяти.
– Меа culpa [6]6
Моя вина, виноват (лат.).
[Закрыть], – смущенно признал он. – Вот моя визитка. Пришлите мне счет за новое зеркало. Но не лучше ли держать себя в руках, когда вокруг так много юных леди, а?
Худощавое сложение блондина и его скромная одежда – поношенная твидовая куртка с кожаными заплатами на локтях, серые фланелевые брюки и коричневые замшевые ботинки – составляли резкий контраст с нарочито крикливой внешностью владельца «роллс-ройса», на мизинце которого красовался золотой перстень, а запястье украшала массивная цепь, ярко сверкнувшая на солнце, когда ее обладатель отшвырнул сигару. Украшение было скорее похоже на браслет, чем на наручные часы, и Примми с интересом пригляделась к незнакомцу. В той части юго-восточного Лондона, откуда она была родом, пальто кромби и золотые цепочки считались непременным атрибутом преступника и злодея, а данный субъект своим могучим сложением и угрожающим видом определенно походил на злодея.
– Нечего мне указывать, как себя вести, приятель, – огрызнулся он, тыкая в грудь водителю «фольксвагена» коротким, похожим на обрубок пальцем. – Потому что мне это не нравится.
Потрясенные матери спешили увести своих дочерей подальше от скандала к низким ступеням, ведущим к дверям школы. К счастью, Примми и Джералдин успели благополучно избавиться от опеки родителей и теперь могли спокойно наслаждаться зрелищем, стоя на самой верхней ступеньке лестницы и не опасаясь, что испуганные матери загонят их в школу.
– А мне не нравится, когда меня толкают, – ледяным тоном отчеканил водитель «фольксвагена». Несмотря на узкие плечи, он отнюдь не выглядел оробевшим, и у Примми мелькнула мысль, что ее первый день в Бикли вполне может начаться с кулачного боя на школьной площадке для парковки. Стоило ей подумать об этом, как одновременно распахнулись задние дверцы «фольксвагена» и «роллс-ройса».
Из «фольксвагена» с пронзительным воплем выскочила миниатюрная рыжеволосая девчушка.
– Не смейте так разговаривать с моим отцом!
Из «роллс-ройса» выбралась пухленькая малышка с белокурыми волосами. Заметно смущенная, она с явной неохотой направилась к отцу, взяла его за руку и жалобно взмолилась:
– Папа, пожалуйста, не надо. Люди смотрят.
Как ни странно, это неожиданное вмешательство произвело нужный эффект. Мистер Противный убрал свой палец, опустил руку и, бросив напоследок испепеляющий взгляд на мистера Приятного, отвернулся, переключив внимание на расстроенную дочь.
– Вот досада, – проворчала Джералдин, когда они с Примми вошли в просторный холл школы. – Я думала, сейчас начнется драка. Было бы здорово, правда?
– Ты так говоришь, потому что никогда не видела настоящей драки, – назидательно заметила Примми. – Понимаешь, настоящие драки не похожи на киношные. В жизни это выглядит отвратительно и страшно.
В глазах Джералдин вспыхнули искорки интереса.
– О, так ты видела драки, Примми Сертиз? Так откуда же ты явилась, скажи на милость?
– Из Ротерхита.
Джералдин не успела больше ни о чем спросить, потому что в следующий миг они заметили строгую, официального вида женщину с огромным плакатом, на котором крупными буквами было написано: «Всем новым девочкам просьба построиться в шеренгу». И ниже, шрифтом помельче: «Не разговаривать».
Шеренга оказалась довольно длинной, и Примми с Джералдин пришлось встать в самый конец. Вскоре к ним присоединилась девочка с пышной копной огненно-рыжих волос.
– Я считаю, твой отец был великолепен, – с привычной непосредственностью обратилась к ней Джералдин, не обращая внимания на призыв соблюдать тишину. – Не много нашлось бы мужчин, способных держаться с таким самообладанием. Примми, – она кивнула в сторону новой подружки, – думает, что водитель «роллс-ройса» – какой-нибудь нувориш из Ист-Энда.
– Да я не говорила ничего подобного! – возмущенно воскликнула Примми.
– Тише, пожалуйста! – громовым голосом выкрикнула дама с плакатом.
– А что такое «нууво-рииш»? – не унималась Примми, понизив голос до шепота. – Преступник?
– Нет, идиотка. – Джералдин залилась заразительным булькающим смехом, полностью игнорируя хмурый взгляд женщины во главе колонны. – Это тот, кому досталось много денег при отсутствии вкуса или, как в данном случае, хороших манер.
– А теперь мы молча пойдем колонной в главный зал на собрание, – провозгласила женщина, пронзая Джералдин убийственным взглядом. – После собрания вам нужно будет снова выстроиться в шеренгу, и вас отведут в классные комнаты для предварительной вводной беседы.
– Мне не нравится, что она заговорила о классных комнатах во множественном числе, – заявила Джералдин, когда их колонна пришла в движение. – Это означает, что нас могут разлучить, если мы не будем держаться вместе. Давайте-ка накрепко приклеимся друг к другу, ладно? Я Джералдин Грант, а это Примми Сертиз.
– Кики Лейн, – представилась рыжеволосая девочка, а когда они вошли в огромный зал, заполненный стройными шеренгами выстроившихся в почтительном молчании учениц, добавила: – А откуда Примми знает об Ист-Энде? Она оттуда? Так вот почему она говорит на кокни?
Примми не пришлось отвечать: в следующий миг пять сотен голосов с воодушевлением затянули «Иерусалим», и про нее забыли. Сборником гимнов здесь никто не пользовался, и Примми, которая никогда прежде не пела этого гимна и не знала слов, совсем растерялась.
– На этот горный склон крутой ступала ль ангела нога? – звенел хрустальный голосок Джералдин. – И знал ли агнец наш святой зеленой Англии луга?
Но самым удивительным был голос Кики Лейн. Сильный и глубокий, он звучал так проникновенно, что по спине Примми побежали мурашки. Решив, что всякий, кто способен так потрясающе петь, заслуживает прощения за бестактное замечание по поводу ее произношения, Примми принялась старательно открывать рот, изображая пение и с любопытством разглядывая просторный зал.
На одной стене висели огромные полированные доски, на которых золотыми буквами были выведены имена выпускниц, указаны годы их обучения в Бикли и перечислены выдающиеся достижения по окончании университета. На стене напротив красовались две роскошные копии: «Анжелюс» Жана Франсуа Милле, а немного ниже – «Офелия» сэра Джона Эверетта Миллеса.
Повернув голову, чтобы посмотреть, нет ли на стенах еще каких-нибудь картин, Примми заметила пухленькую белокурую девочку, чей родитель так безобразно задирал отца Кики. Она тоже не пела вместе со всеми, но, похоже, не потому, что не знала слов гимна: девочка только что перестала плакать, и вид у нее был такой, словно она вот-вот снова зальется слезами. Глаза у бедняжки распухли и покраснели, в руке она комкала мокрый носовой платок. Девочка пришла в зал позже других и стояла теперь в самом заднем ряду. При виде ее зареванной, несчастной мордашки у Примми сжалось сердце. В конце концов, девчонка ведь не виновата, что ее отец так ужасно себя вел.
Примми отвернулась, но краем глаза заметила, что девочки в заднем ряду подталкивают друг друга локтями и шепчутся. Можно было не сомневаться, что они обсуждают новенькую, обмениваясь язвительными замечаниями.
– Мы возведем Иерусалим в зеленой Англии родной, – самозабвенно пели Кики и Джералдин.
Буквально через пятнадцать минут собрание распустили, а новеньких девочек разделили на две группы, каждая из которых отправилась в свой класс.
– Что ж, пока все идет неплохо, – заметила Джералдин. Новоиспеченные подружки по-прежнему держались вместе. – В этой группе мы трое – единственные, кто не учился в младших классах Бикли. Это значит, что мы никогда не сможем найти общий язык с остальными, да и стоит ли пытаться? Я здесь только потому, что мне не удалось поступить в Бененден. А ты, Примми, наверное, получила стипендию на бесплатное обучение, да?
Примми кивнула – она с радостью готова была рассказать о своей стипендии подругам, раз их это интересует.
– А что скажешь ты, Кики? – спросила Джералдин, пристраиваясь в самый конец группы из двадцати учениц. – Почему ты предпочла Бикли?
Кики презрительно фыркнула.
– У меня не было выбора. Я хотела поступать в эстрадную школу, но папа сказал, что об этом не может быть и речи, пока я не получу так называемое приличное образование. Мой папа – доктор, – добавила Кики. Основная часть группы уже выбирала себе парты и рассаживалась. – Папа считает, что у меня достаточно мозгов, чтобы тоже стать врачом. Конечно, так оно и есть, но я вовсе не хочу заниматься медициной.
