Текст книги "Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна"

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Этот дом, стоящий, к слову, прямо напротив районного отделения полиции, ничем особо не выделялся среди других домов. Обычная пятиэтажка. Ничего подозрительного.

Окна тониной квартиры, расположенные на втором этаже, были наглухо задёрнуты шторами.

В спальне было темно, хотя там никто и не думал спать. Два человека, – рано поседевшая женщина средних лет с добрым, но вечно грустным лицом и грузный мужчина сурового вида, страдающий диабетом, – сидели на кровати в тесных супружеских объятиях и боялись дышать.

В соседней комнате, тесной и душной, при тяжёлом свете люстры, где давно потухла половина лампочек, сидели люди. Их было семеро. Все они были девочками.

Антонина Боженко, сидевшая во главе стола, медленно поднялась со стула и произнесла: «Заседание объявляется открытым.

Сегодня нам предстоит обсудить очень важные вопросы.

Для начала я вам напомню повестку дня. Самое важное для нас на сегодня – во что бы то ни стало со свету сжить премерзкого жида. Без этого нам не жить. Успех всего нашего предприятия зависит от этого ёбаного жида.

Во-вторых, надо решить, наконец, вопрос с фазендой. К Новому Году всё должно быть готово. Это тоже очень важно.

Потом ещё надо обсудить, как в этом году будет проходить праздничная чёрная месса на Хэллоуин. Это важно. Тут облажаться никак нельзя. К этому делу я вас прошу подойти очень ответственно. Ну, это, собственно, основное. Дальше всё уже идёт по мелочи… Так, ну, основное я уже сказала. Теперь послушаем доклады. Кузя, ты пишешь?».

В этот момент Тоня бросила орлиный взгляд на худую веснушчатую блондинку с прямым носом и кривыми ногами. Она сидела у другого края стола, низко склонившись над протоколом. Девочка при этом напоминала крысу своим вытянутым лицом.

– Да-да, я всё пишу! – отозвалась она, не отрывая глаз от бумаги. – Скажите только, как по-латыни будет «ответственно»?

– Severum, наверное, – ответила Юля Аввакумова, очень худая девочка с живыми глазами, длинными светло-русыми волосами и вздёрнутым носом.

– Нет, – вмешалась Саша Рябкина, толстая розовощёкая девка, похожая на дореволюционную купчиху, – Severum – это «сурово», а ответственно, – это, пожалуй, periculosum. Да, так и запиши, Насть: me vos praeciperat valde periculosum. Так!

– Так и запишу! – ответила Настя Кузнецова, всё так же, не отрываясь от своего протокола.

– Итак, первой с докладом о жиде выступит Юлька, – продолжила тоня – Юль, начинай!

Аввакумова поднялась со стула, откашлялась, а затем начала: «Дела наши не так плохи, как кажется. Этот ёбаный Бронштейн – не так уж силён, как казалось. Мы тут о нём справки навели. Он бывший бизнесмен. Барыга, то есть. Он побывал директором уже в трёх школах. Нигде дольше полугода он не задерживался. Как успеет школу отремонтировать, – так его сразу же на другое место просили. Чувствую, и здесь так же будет. Тем более, есть уже на наш директорский престол один кандидат…».

Тут Юлю перебили.

– Это же кто такой? – спросила Соня Барнаш, весьма упитанная и немного сутулая блондинка с ангельским личиком и стрижкой каре.

– Такая, – продолжала Юля. – прокурорша одна.

– Прокурорша – это, поди, ещё хуже будет, – заметила Света Солнцева, неспортивная, но очень одарённая девчонка с лёгким косоглазием. – Хорошо, что не опер какой-нибудь.

– Неверно рассуждаешь! – оборвала её Тоня. – Знаем мы этих полицейских. Нахапают сперва так, что карманы трещат, а потом что? Покупают себе синекуры. Директорами школ становятся, вузов – кто побогаче. Таким на школу срать-ебать. Им бы только денежки на школьные обеды себе в карман положить, а остальное до лампочки. Так что это даже очень хорошо, что прокуроршу нам директором назначат. Тем более, прокурорские – они из этих самые тупые. Из чиновников, то есть. Все дубы дубами. Так что нет, пусть уж прокурорша будет, – тут она прервалась, поглядела на шторы, а потом продолжила. – Это хорошо, конечно, но на Милости судьбы мы рассчитывать не можем. Мало ли. А вдруг у прокурорши всё сорвётся, и нам тогда оставят жида?! Нет, мы должны его сами как-то крякнуть. Что об этом скажешь? – обратилась Тоня к Аввакумовой.

– Мы работаем над этим, – спокойно ответила она. – Тут нужно немного времени. Скоро уже начнём рассылать анонимки. Это средство действенное. Они его быстро подточат.

– Этого мало! – злобно воскликнула Соня, стукнув по столу пухлым кулачком. – Жида нужно удави-и-ить! Уда-а-авкой!

– Соня, Соня! Это уже уголовщина чистой воды! – всполошилась Света, хватая свою подружку за плечо. – Ты полегче с этим.

– Света, не нуди! – воскликнула Саида Исманова, очень умная и не менее красивая узбечка. – Всё чем мы тут занимаемся, – это уголовщина, и нас за это очень даже могут посадить!

– Не ссорьтесь! – перебила её Юлька. – Мы вон ещё травлю в журнале организовали. У нас в школе полно зигунов и фашни. Надо только донести до них мысль, что директор – жид, и они его мигом укокошат. Нам и рук марать о такое не придётся.

– Другое дело. – оживилась Соня, двигая стул. – Это мне нравится.

– По-моему, надо только не останавливаться на том, что он жид. Надо распускать самые грязные слухи о нём, – вставила Саида. – Впрочем, я даже не знаю, что тут подойдёт…

– Связи с «Моссадом», «Комитетом трёхсот» и ещё невесть какой поебенью, – ответила Юлька. – Чем глупее, тем лучше. Наши уж поверят. Они в такую хуйню верят, что мама дорогая. Поверят и в «Моссад».

– Ну, с этим всё ясно, – подытожила Тоня. А теперь пусть Соня нам расскажет про то, как там на даче идут дела.

Соня Барнаш встала из-за стола. Сделать ей это было не так просто. Комната была тесной, как гроб, а Соня не отличалась худобой.

Наконец она начала: «Рассказывать, в принципе, нечего. Работа движется к завершению. Если бы не эта ёбаная школа, то всё бы уже в октябре кончили. А так придётся до декабря ебаться. Тут уж я ничего поделать не могу. Нет, кончено, часть этих ленивых мудаков я на работу по-любому выгоню, но всех – не, нереально. Я там была пару дней назад. Работало два с половиной инвалида. Оно и понятно: первое сентября, хуйня вся эта. Но как это всё уляжется, – я туда пригоню наших. До Нового Года, думаю, уложимся…».

– Это хорошо, что уложимся, – прервала её Тоня – Так как там, говоришь, с капитальными работами?

– С этим полный порядок! – ответила Соня. – Капитальные все выполнены. Отделочные только остались. Их мы доделаем до Нового Года.

– Отлично. Отлично… – довольно покачала головой Тоня. – Тут я довольна полностью тобой. Садись!

Соня аккуратно села.

– Нам с вами выпало жить в прекрасную эпоху великих перемен! Надо гордиться этим. Не каждому, воистину, дано жить в такое прекрасное время, – тут она сделала паузу, а потом продолжила. – Откройте окно! Душно очень!

Юлька встала и мигом открыла окно, не разводя при этом штор.

– Та-а-ак… – продолжила Тоня. – На чём мы остановились? Ах, да-да, чёрная месса. Об этом нам поведает Света. Свет, начинай!

Из-за стола встала Света. Она нервно улыбалась.

– Тут у нас всё сложно, – начала она. – Я даже не знаю, как вам сказать. Тот аббат, который у нас раньше служил. Ну, тот самый, который «так изящно носит сутану»… – тут она перешла на фальцет и сделала фривольную ужимку. – Так вот. Этот самый служить отказался.

– Как отказался?! – вскричала Тоня, чуть не упав со стула от изумления.

– А вот так! – разводила руками Света. – Он как узнал, сколько народу будет, так отказался. Так и сказал: ни за какие деньги! Перед десятком людей, говорит, ещё можно, но перед сотней – нет, говорит, увольте. Сказал, боится, что узнают его.

– Э-э-э, трус поганый! – стукнула по столу рукой раздосадованная Тоня. – Надо будет найти ему замену. Есть у тебя кто-то на примете?

– Да, есть один… – начала было Света.

– Да, это хорошо. – перебила её Тоня, вставая со стула и начиная ходить взад-вперёд по небольшому свободному пространству комнаты. – Но ты помни вот что. Нам нужен человек надёжный. Это самое главное. Надёжный! Тут ведь какое дело? Это ведь не просто чёрная месса. Нет, обычные мессы у нас служат постоянно. Тут и католический поп не шибко нужен. Тут дело особое. Это будет не просто месса. Это должна быть особая, – тут она простёрла толстый палец вверх, – праздничная чёрная месса, – важно произнесла Боженко. – Да, именно праздничная! И бараном каким-нибудь тут не отделаться. Нет, тут нужна человеческая кровь. И тут облажаться никак нельзя, – тут Тоня сделала многозначительную паузу. – Никак!

– Мой человек надёжный, – невозмутимо ответила Света.

– Та-а-ак… – протянула Тоня. – Надёжный, ты говоришь? А ты уверена, что он нас не подведёт?! – спросила Боженко, глядя Свете прямо в глаза. – Уверена?!

– Уверена. – ответила Света. – У него есть опыт. Из «Чёрного Ангела» человек надёжный.

Тут все восхищённо вздохнули.

– Ва-а-ау! – воскликнула Саида. – Из «Чёрного Ангела», говоришь? Здорово!

– Ну, хоть за попа можно не волноваться, – с облегчением вздохнула Тоня, садясь на стул. – А как обстоят дела с невестой Сатаны?

– От желающих отбоя нет, – радостно ответила Света. – Эту роль исполнит Снежка.

– Хорошо-о-о… – процедила Тоня – Оно и правильно… – тут она потупила взгляд, а потом вдруг резко подняла голову и спросила. – А жертва?

– Найдём кого-нибудь, кого не жалко, – холодно ответила Света. Кстати, место для всего этого уже подобрали. Старый детский сад на Тучковской.

– Знаю его. – ответила Тоня. – Отличное место! Он просто создан для таких мероприятий.

Тут Антонина взглянула на часы. Было два часа ночи.

– Пора по домам, – сообщила Тоня. – Кузя, как там протокол?

– Заканчиваю! – отозвалась Настя. – Какую пометку внизу делать-то?

– Ну, как какую? – удивилась Юлька. – Пиши, значит: «Scripsit in anno Domini MMXIII, diem II mensi Octobre.».

– Domini? – с усмешкой спросила Света.

– Хорошо! – недовольно ответила Юля. – Кузь, исправь на Satano.

– Исправила! – отозвалась Кузнецова. – Дальше пишу: «Subscribend: homini». И дальше там наши подписи стоять должны.

– Поставим сейчас. – ответила Юлька.

– Кстати, а гриф какой ставить? Ad usum scholuribus?

– Нет, – возразила Саша. – Надо писать scholarii, а то получится «к использованию школьников».

– Написала! – ответила ей Кузя. – Всё! Готово! На сегодня всё?

– Да! – воскликнула Тоня, вставая из-за стола. – Собрание объявляю закрытым. Все по домам.

Гости засобирались, и через некоторое время комната опустела.

Проводив гостей, Антонина Боженко вышла на балкон и вдохнула густой пряный аромат осенней ночи. Пахло дождём.

      Глава третья. Развратные учителя.

Я проснулся в 6:30 утра.

Было уже 3 сентября всё того же 2013 года. День был пасмурный и слякотный.

Я сделал всё то, что школьники обычно делают утром, и пошёл в школу. Тут ничего особенного я рассказать не могу. Всё было обыденно, как у всех.

Первый урок у нас труд и второй – тоже труд. Два урока труда подряд.

Ну, пришёл я в школу. Нашёл кабинет труда. Он у нас был на первом этаже прямо напротив директорского кабинета. Рядом кабинет домоводства и рукоделия для девочек. У двери одиноко стоит Миша Стефанко.

– Привет! – здороваюсь я. – Как дела?

– Хуже некуда. – проворчал он – Разрази гром эту школу! Пожа-а-алуйста!

– Как у вас труд проходит? – спросил я, немного замявшись.

– Известно, как, – ответил Миша. – Пилим, режем, строгаем и это вот всё. И параллельно слушаем истории из жизни трудовика. Ну, и про политику тоже. Он у нас ещё и обществознание ведёт.

– Так, неплохо. – сказал я. – Это даже хорошо.

В этот момент подошёл Денис.

– Здорово, Ден! – воскликнул Миша. – Что, опять всю ночь в «Доту» играл?

Денис неустанно тёр глаза и зевал. Да и вообще он вид имел прескверный.

– Ага, – ответил он, улыбаясь. – Всю ночь. Напролёт.

– Загубишь здоровье, Ден, – цыкнул немного расстроенный Миша.

– Загублю, – и ладно! – ответил Денис. – Мне на здоровье своё срать.

В этот момент появился физрук. Это был лысый мужик с орлиным профилем и мелкими, очень подвижными глазами, поблёскивавшими из-под могучих бровей, будто два самоцвета. Взгляд его был пронизывающим насквозь. Ростом он был метра под два. Мышцы – то ли как у Шварцнеггера, то ли как у Халка. Одет он был сообразно своей профессии: кроссовки, спорт-штаны, футболка в цвета польского флага. На могучей шее его нелепо болтался внушительных размеров свисток. Он был в прекрасном настроении и энергично шёл к нам, напевая себе под нос какую-то весёлую песенку.

Кажется, это была «Не моя забота» группы «Монгол Шуудан».

– Здо-о-оро-о-ово-о-о, со-о-осунки! – поприветствовал он нас, жутко окая.

– Здравствуйте… – без энтузиазма ответили мы.

– Ты, Денис, по-о-ока спо-о-ортом не занимался – живо-о-от отро-о-остил! – сказал физрук, хлопая Кутузова по животу. – Да и ты, Миш, как квашня стал теперь, ей-богу! А был каким?! А?! Одним из лучших был! Лучшим был! – тут он схватил Мишу за щёки. – Ну ей-богу, как хомяк стал, как хомяк! – после этого он повернулся ко мне. – А ты что, новенький? Ну, ничего. У вас сегодня урок. Я уж там тебе задам перцу! А то ты тоже жирненький!.. – с этими словами он ткнул меня в живот и удалился.

Удаляясь, он схватил за ягодицу какую-то старшеклассницу со словами: «Жирная ты девка! Хорошо ебёшься, небось!..».

– Кто это? – спросил я у Миши, когда физрук скрылся из виду.

– Москоленко, физрук наш. – с неприязнью ответил Миша. М Он у нас тот ещё педобир. Ты расслабься, он у нас не ведёт. Так, пугает только.

– Сколько ему лет? – спросил я.

– Шестьдесят семь. – ответил Денис. – Он давно в этой школе работает, с семидесятых, кажется. Он ещё с моей мамой переспал. Ну, когда она школьницей была. Он и сейчас… – Денис не успел договорить.

– Спит с твоей мамой. – закончил за него Миша.

– Нет, пидорас! – обозлился Денис. – Со старшеклассницами он спит! Понял?! Со старшеклассницами!

– Хорошо сохранился, – заметил я.

– Ага, – ответил Миша. – Зимой он по двадцать километров на лыжах бегает. Летом – марафон. Я даже не знаю, чем он не занимается. Он, честное слово, занимается всем: вольной борьбой, пинг-понгом там, теннисом.

– Похвально, – сказал на это я.

Тут прозвенел звонок.

В этот-то самый момент и появился учитель. Это был седой мужчина лет пятидесяти, худой и жилистый, с военной выправкой, впалыми щеками и пронзительными, глубоко посаженными глазами.

– Здравствуйте, Сергей Александрович! – сказал Миша.

– Здравствуйте! – ответил он, открывая ключом тяжёлую железную дверь мастерской. – А у вас, я вижу, новенький. Это хорошо. Как звать-то тебя?

– Марат Нигматулин. – ответил я.

– Та-а-ак… – задумался Сергей Александрович. – Татарин? Это хорошо. Татар я уважаю.

Мы зашли в кабинет.

Там было свежо, но жутко холодно. Оно и понятно: все окна, как одно, были открыты. Помещение было заставлено самодельными верстаками, станками, столами и завалено всяким хламом.

Сквозь эти завалы мы пробрались во вторую комнату.

Там было просторнее. Стояли всё те же самодельные верстаки, кругом лежали деревянные доски. На полу валялась стружка, а на стенах висели выцветшие схемы станков ещё советской эпохи. Края их были оборваны. В воздухе пахло сосновой смолой. Было свежо.

Сергей Александрович поставил свою сумку на стол, повесил куртку на крючок, а шапку засунул в карман. В карман куртки, разумеется.

После этого он прошёл в небольшой чулан.

– Так, ну-у-у, сегодня у нас первое занятие. Так что занимайтесь своими делами, а я буду пока документы заполнять.

Миша с Денисом уставились в свои телефоны, а я от скуки стал рисовать карту. Всегда, когда на уроках мне становилось скучно, я рисовал карты. Обычно я срисовывал их из учебника географии или истории, а потом запоминал наизусть. Теперь я могу по памяти нарисовать карту любой европейской страны в любой период её истории. Хотя рисовать я умею не только европейские страны, но с Азией у меня всегда было немного сложнее. Словом, я начал рисовать карту. Помню, это была Священная Римская империя при Максимилиане Первом. Я рисовал и слушал.

Сергей Александрович ведь совсем не молча заполняя документы.

Нет, он рассказывал нам о своей жизни: о детстве, проведённом в деревне, об Афганской войне, на которой он побывал.

– Сергей Александрович, – обратился я к нему. – А расскажите, пожалуйста, как вы стали учителем.

– Я-то! – усмехнулся он. – Очень просто стал. Я как из армии пришёл, так меня в школу военное дело вести взяли. Ну, я ещё физруком там был. Это в родной деревне школа была. Там у меня директор знакомый был. Ну, поработал я там, поработал. А потом у нас историчка заболела. Ну, и я целый месяц вместо неё историю вёл. Потом она умерла, а я так и остался историком. Но мне сказали, что, мол непорядок. Надо, мол, высшее образование получать. Я и получил заочно диплом историка. Потом в Ульяновск переехал. Там преподавал. Потом ещё, в перестройку уже, на строителя выучился. В лихие девяностые шабашить ездил. В конце девяностых на юриста выучился. В Москву тогда же перебрался. С 2003 года вот здесь копаюсь, – тут он прервал разговор, сделал какие-то пометки в документах, а потом продолжил. – А первое образование у меня военное. После школы в лётное училище поступил. В Афгане воевал. Офицер, между прочим. В капитанском звании уволился.

– А почему уволились? – спросил я с неподдельным интересом.

– По здоровью. – коротко ответил учитель.

На некоторое время воцарилась тишина. Я смотрел в окно. Там шёл дождь. Крупные капли стучали по стеклу. Я думал о Сергее Александровиче. Интересная у него была жизнь. Тут я заметил на стене портрет Баркашова.

– Баркашов, – сказал Сергей Александрович. – Он был моим другом. Это, правда, было давно, ещё в девяностые. Я тогда в РНЕ состоял.

Я чуть со стула не упал. Я тогда читал очень много всякой ультраправой литературы, и РНЕ для меня было чем-то ну совершенно легендарным. А тут прямо передо мной сидит живой ветеран РНЕ! Чуть не написал «СС» вместо «РНЕ». Вы поймите: это всё равно, что встретить живого эсэсовца в парке. То есть встреча для меня по тем понятиям ну совершенно невозможная. Я очень обрадовался и стал слушать внимательнее.

Сергей Александрович это заметил, улыбнулся и подмигнул мне правым глазом.

– Я ведь в защите Белого Дома участвовал, – сказал Сергей Александрович как бы невзначай, стараясь не смотреть на меня. Миша с Денисом, однако, поняли, к кому он обратился, переглянулись, а затем вновь углубились в свои телефоны.

Я ожидал, что Сергей Александрович ещё что-нибудь скажет, но весь оставшийся урок он просидел молча.

Когда прозвенел звонок. Миша и Денис вышли, а я решил остаться. Подумал, что учитель просто не хочет говорить при посторонних на такие темы. И я не ошибся.

Едва мы остались одни, Сергей Александрович поманил меня к себе пальцем. Глаза его пылали любопытством и нетерпением. Он усадил меня на низкий стул. Мы сидели прямо на низкий стул. Мы сидели прямо напротив друг друга, разделённые узким самодельным столом. Учитель посмотрел мне прямо в глаза пронизывающим и очень честным взглядом.

– Фашист? – тихо спросил он.

Я смело кивнул головой, улыбаясь во весь рот.

Сергей Александрович облегчённо вздохнул. Лицо его светилось блаженной радостью.

– Наконец-то… – прошептал он. – Наконец-то и в этом классе появился хоть один нормальный человек. «Доктрину фашизма» читал?

– Читал, – ответил я, кивнув головой.

– «Mein Kampf»?

– Тоже, – снова подтвердил я.

– Всё-то ты читал! – радостно проговорил учитель. – Тогда, пожалуй, открою я тебе свою тайну. Только чур никому не говори! – тут он опять подмигнул мне. – Понравился ты мне, – рассмеялся он. – Открою я тебе свою тайну.

Тогда он повёл меня в кладовку. Она была ужасающе тесной. Ничего интересного там не было. У каждой стены стояло по шкафу. Полки этих шкафов. Тот, как оказалось, был на колёсиках, а потому легко поддался. За шкафом находились ещё одна комната без окон.

Учитель зажёг свет.

Боже, что предстало моему взору! Нет, мои чувства не передать словами, – это надо ощутить самому. Радостный восторг охватил меня. Охватил с такой силой, что я едва мог дышать.

Комната была просто завалена оружием! Чего там только не было: автоматы, винтовки, пистолеты, револьверы, ножи, гранаты и невесть что ещё. Они лежали на столах и полках, в корзинах и ящиках, были закреплены на стенах или приставлены к ним. На стенах висели портреты Баркашова, Гитлера, Сталина и Муссолини. Там же помещались знамёна: гитлеровское, советское и РНЕ.

Словом, место было очень атмосферное.

– Нравится? – дрожащим от радости голосом спросил меня Сергей Александрович.

– Очень! – честно ответил я.

– Ну, посмотрели – и хватит, – сказал вдруг учитель. – А то ещё увидит кто. Ты ко мне после уроков приходи: тогда подольше посмотришь. И не только посмотришь…

Он включил свет и закрыл комнату.

Я был в шоке, но в приятном шоке.

Едва мы вышли из этого потайного чулана, – прозвенел звонок.

– А на даче у меня – в десять раз больше! – самодовольно добавил Сергей Александрович, садясь на стул.

Хотя звонок и прозвенел, в класс никто заходить и не думал. Некоторое время Сергей Александрович сидел молча, заполняя электронный журнал, но потом он встал и со словами: «Жрут, поди, гады!».

Сказав это, он отправился на поиски Миши с Денисом. Минут через пять он вернулся. Вместе с ним были Денис и Миша. Оба они улыбались и продолжали жевать.

– Чувствую, этой зимой опять мёрзнуть будем, – сказал Сергей Александрович как-то задумчиво и меланхолично.

– Почему? – спросил я.

– Трудовичка нам обогреватель так и не вернула, – ответил учитель, подходя к токарному станку. – Три года назад взяла: «Я на часик, я на часик.» и всё такое. Вот уж которую зиму она на нём катается, – тут он сделал паузу, а потом продолжил. – Интересно, Глеб будет сегодня? – сказал он всё так же меланхолично, будто это был риторический вопрос.

– Нет, не придёт, наверное. – сказал Миша, пряча руки под парту.

– Придёт, – возразил ему Денис, делая тот же жест. – Он вчера мне написал, что придёт точно совершенно.

Тут раздался стук металлической двери и тяжёлые удары ботинок о доски пола. В кабинете труда у нас был не паркет, а крашенный деревянный пол, как в сельских домах.

Тут перед нами предстал Глеб. Это был некрасивый, очень высокий мальчик.

Лицо его было омерзительно мерзким: огромный нос, заячья губа, огромные румяные щёки. На голове – щепоточка похожих на пучок соломы блондинистых волос. Колхозная чёлка. Знаете, прямая такая, как лопата для уборки снега. Такие ещё дореволюционные проститутки носили.

Он был похож на страшную куклу из какого-нибудь фильма ужасов. У него были очень длинные толстые ноги, хотя сам он был довольно худым.

– Здравствуйте! – сказал он таким голосом, будто в его глотке плескалось море. – Простите, что опоздал.

Глеб был похож на кролика или зайца. Глаза у него были какие-то глупые, вечно удивлёнными, бегающими по сторонам. Короче, сразу видно, что дурак.

Глеб сел рядом с Денисом. До конца урока они о чём-то весело проболтали.

Прозвенел звонок. Все попрощались и пошли на физкультуру. Я тоже. Спортзал у нас находился, как и положено, в подвале. Там же были и раздевалки.

– На физру идёшь, Ден? – спросил Миша, пока мы спускались по крутой лестнице.

– Да ну нах, – ответил Денис. – Посплю лучше. Я сёдня не выспался.

«Так, – подумал я. – поспать тебе, Дениска, сегодня не удастся».

Мы все вошли в раздевалку.

Читатель, наверное, не может себе представить, какая она была тесная.

Это был просто ужас.

Шесть квадратных метров!

В раздевалке воняло потом и дезодорантом.

Мы расположились на скамьях и начали переодеваться. Точнее, переодевались я, Миша и Глеб. Денис сидел на лавке и жрал. Боже мой, как он аппетитно жрал!

Не сводя с него глаз, я переодевался.

Тут из вентиляции раздался страшный крик: «Да ну нахуй вас всех! Нихуя не жирная я, говорю! Вон Соня – жирная, или вот Света, а я – нет, говорю!».

Кричала Саша Рябкина. Между её криками доносились смешки девочек.

– Слышимость у вас отличная, – заметил я.

– Ага, прекрасная – ответил мне голос из вентиляции.

Это была Марина Бринюшина, та самая девочка с огромным носом, милыми глазами и очень низким голосом.

– Марат, ты это, быстрее переодевайся, – сказал мне Миша.

– Почему это? – удивлённо спросил я.

– Да у нас сегодня урок… Короче, даже не сдвоенный. У нас сейчас четыре класса будут заниматься, – ответил он.

В этот момент за дверью раздался страшный грохот, а затем в раздевалку ввалилась толпа человек в тридцать. Тут же в раздевалке стало тесно, как в бочке, что очевидно. А ещё мгновенно стало душно, что не так очевидно. Как оказалось, с нами переодевались все пятые классы и шестой класс «Б».

Едва комната наполнилась людьми, все начали жрать, курить, бухать и вообще делать всё, что угодно, – но только не переодеваться. При этом все страшно матерились, жалуясь на тесноту и духоту.

– Пацаны, чо за херня?! – орёт пухлощёкий пятиклассник. – Чо за лажа такая, а?!

Тут подошёл ко мне какой-то качок. Ростом он был на голову меня выше, блондин голубоглазый. Нос прямой.

Ну, короче, характер нордический.

Ей-богу, как гитлерюгендовец с плаката! Только вот у него вместо щёк были скулы.

– А ну подвинься, пидор вонючий, – это моё место! – крикнул он на меня.

– Твоё, говоришь?! – злобно спросил я. – Оно и видно: таким как ты только в раздевалках и жить, домовой ты наш раздевалочный.

Тут все рассмеялись, в том числе и девочки. Не смеялся только качок. Он уж было занёс на меня кулак, но я увернулся. В результате удар в спину получил чеченец-пятиклассник.

– Ты что, русское говно, меня бьёшь? – завопил во всё горло чеченец, начиная рыдать. – Нацист, что ли?! Да?! Отвечай! На помощь! Фашизм! Обижают! – тут он выскочил из раздевалки в одних трусах, продолжая орать в коридоре. – Там фашисты бьют! У них палки! Помоги-и-ите-е-е!

Я постарался аккуратно улизнуть из опасного места. Это у меня получилось. Я вышел из раздевалки в узкий коридор. Он весь был занят переодевающимися людьми.

Я прошёл в зал и сел на скамейку.

Рядом со мной сидели две девочки. Это были Соня Барнаш и Света Солнцева. Соня была одета в очень узкие джинсы и рубашку навыпуск. На ней были туфли-лодочки. Света была в блузке и школьной юбке. На ней были туфли с каблуками.

Соня выглядела просто потрясно. Она вообще всегда выглядела потрясно. Личико у неё было воистину ангельское. Такое, пожалуй, я только в диснеевских мультиках встречал. Носик маленький вздёрнутый. Щёчки пухлые.

А глаза!

Боже, какие у неё глаза были!

Впрочем, почему были? Они у неё и сейчас такие.

Светло-голубые, почти прозрачные. И всегда они казались немного заплаканными. Взгляд у неё был такой детский и наивный… Как у кота из «Шрека 2».

Да, именно как у кота.

Внешность была обманчива. Соня уже тогда была девчонкой хабалистой и развратной. Постепенно эти качества в ней возрастали в геометрической прогрессии.

Короче, сейчас она возглавляет целую банду. На её личном счету нынче три десятка зверских убийств и бог знает сколько ещё других преступлений. Однако у неё по-прежнему всё такой же детский, наивный и добродушный взгляд. Это меня всегда поражало. Поражало то несоответствие внешнего вида и характера.

Словом, о её банде я ещё расскажу далее. Всему своё время.

Пока же вернёмся в 3 сентября 2013 года.

Ещё более колоритной делали её такие особенности, как вечная бледность, вызванная недостатком физических нагрузок и свежего воздуха, едва заметная сутулость, проявившаяся от постоянного сидения за компьютером, и, конечно, её очень милая полнота, объясняющаяся пристрастием к сладкому. Эти черты, которые на первый взгляд могут показаться недостатками, – в её случае чудесным образом становились достоинствами.

Кстати, за бледность её наградили прозвищем Моль. Это единственное прозвище, за которое она не била сразу в морду.

Впрочем, эта девушка умела делать исключения.

Родной матери дозволялось именовать эту девушку Софией. Ближайшая подруга Барнаш, Света Солнцева, могла называть её Молли или же Софи. Обитавшие в заброшенной Ховринской больнице парии знали эту девушку под именем Лизы или же Лиззи.

Но это были именно что исключения. Учителя в школе называли эту девушку Соней, ученики же – Молью. Обращаться к себе как-то иначе она не позволяла.

Соня была блондинкой со стрижкой каре. Всегда носила только её. Носит и сейчас. Это так ей идёт!

Ах, чуть не забыл: по национальности она гречанка.

Словом, девка хоть куда.

Однако рядом ещё сидела Света.

О ней надо сказать пару слов.

Лицом она была невзрачна. Нос картошкой, косоглазие и всё такое. Но при этом она была всегда очень доброй (особенно ко мне). Ещё она отличалась большими талантами. Знала пять иностранных языков (впрочем, она и сейчас их знает), прекрасно пела (а сейчас – ещё лучше). Она свободно болтала на английском, французском, испанском, немецком и латыни. Соня знала испанский. Они между собой часто переговаривались на нём.

Лучшие подруги тогда были.

Вот и сейчас они о чём-то шушукались между собой. Жаль, я не слышал, о чём. При этом они лопали за обе щёки чипсы из огромного пакета.

Я видел, как аккуратно достаёт из пакета чипсы Света. Руки у неё были белыми и толстыми. У Сони – тоже. Эти руки никогда не знали работы…

Пока я смотрел на белые толстые ручки, зал уже успел заполниться людьми. Их было человек шестьдесят. Возможно, что и больше.

– Становись сюда, – сказал мне Миша. – На той половине Москоленко будет с пятиклашками ебаться. Мы на этой половине будем с бэшками.

– А кто наш учитель? – спросил я.

– Увидишь, – с ехидцей ответил Миша.

В этот момент мы услышали тяжёлые шаги, и появилась она. Наша учительница физкультуры.

Честно говоря, когда я её увидел, то чуть со смеху не свалился.

Вот вы только представьте себе.

Женщина лет сорок. Ростом она 150 сантиметров. Вес у неё 150 килограммов. Нет, ну чистый Рабле, – «количество подбородков приближалось к восемнадцати».

Учительница была лишена шеи. Голова у неё крепилась прямо на туловище. Грудь у неё свисала чуть ли не до пупка. Одета училка была в лосины и майку. Это очень подчёркивало её фигуру.

– Так, репся, здорово! – изрекла она, глядя на меня своими огромными выпученными глазами. – О, новенький! Сейчас я тебя слопаю! Шутка. Запомни: меня зовут Юлия Николаевна. Твоё имя меня не ебёт, – тут она сделала паузу, а потом продолжила, обращаясь уже ко всем двум классам. – Итак, этот год будет трудным. Для вас, а не для меня, конечно. В этом году у нас постановка на День учителя, на Праздник осени, на День толерантности, на Новый год и хуй знает, на что ещё. Поэтому на один урок чтоб не пропускали, поняли? Иначе двойки ставить буду. Вот с сегодняшнего дня и начну, – тут она повернулась к Соне и Свете, всё по-прежнему грызшим чипсы. – Так, кумушки-красавцы, почему без формы сегодня? – спросила она с укоризной в голосе, уставив руки в бока. – Света, а, Света, что, опять хочешь целый год на лавке просидеть? – В этот момент Юлия Николаевна трижды цыкнула. – Не выйдет, милочка моя, не выйдет. Я уж тебя работать заставлю, будь уверена… Я и родителям твоим сегодня позвоню. Скажу им, как их чадо тут чипсы вместо физкультуры лопает. Ай-ай-ай… Тебе самой-то не стыдно, а? Ты ж ну совсем неспортивная! Мальчики на тебя смотреть не будут, если так всё и оставишь. Ты ж совсем как тесто: мягкая, вон, вся и белая. Что делать-то будешь?