Текст книги "Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна"

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

– Мне срать, – ответила волнующаяся Света, не смотря на училке в глаза.

– Ну-у-у раз тебе срать, то другое дело! – развела руками Юлия Николаевна. – Тебе и на инсульт, наверное, срать, и на гипертонию, и на сердечные болезни всякие там, да? Ну-у-у раз тебе срать на своё здоровье, – то конечно, то пожалуйста! Но учти: сдохнешь от инсульта в тридцать лет, как Обломов, – и всё. Ну, это, короче, твоё дело. А мы сейчас переходим к нашему… – тут она опять прервалась. – Так, а где Денис?! Опять дрыхнет, небось, или жрёт в раздевалке, урод вонючий! Пидор, бля, ёбаный! Ну да хуй с ним! Я ему пару влеплю мигом, посмотрим, – что он потом делать мне будет! Так, короче… На чём мы остановились? Ах да! Я же должна вам технику безопасности рассказать.

Тут все взвыли. Мы стояли построением в две шеренги. В зале было очень холодно, а потому мы уже в своих шортах изрядно продрогли.

– Это быстро! – успокоила нас Юлия Николаевна, подняв руку в каком-то странном приветствии, подозрительно похожем на укороченную версию римского салюта. – Тут самое основное – быть не очень пьяным. На уроке, в смысле. Так-то можно по школе хоть в стельку валяться. Это я не запрещаю. Но на физкультуре все чтоб были стёклышки! Поняли меня?

В этот момент по залу прошёлся смех.

– Так, Губкин, ты понял меня? – строго спросила физручка толстого красномордого парня из бэшек, – именно того, что вчера открывал шампанское и был похож на крысу. – Чтоб в этом году такой херни, как тогда, не было, понял?! А то скажу охраннику, чтоб он тебя с уроков за пивом не пускал.

– По-о-онял… – каким-то дрожащим басом прохрипел в ответ Губкин.

– Так, бэшки, это к вам ко всем относится! – снова заговорила она, обращаясь ко всем нам. – Чтоб не было как в прошлом году, когда Губкин ваш нахрюкался и прям на козле уснул. Больше я такого не потерплю. Поэтому если кого из вас с утра ноги не держат, то ко мне даже не приходите. Всё! Хоре! Тут вам не вытрезвитель всё-таки, а муниципальное учебное заведение. Да, муниципальное… Ну, инструктаж, я думаю, закончен. Начинаем разминку. По кругу легко бегом! – тут раздался оглушительный свисток, и мы побежали.

На другой половине зала пятиклассники давно уже занимались…

Мы сделали десяток-другой кругов, после чего снова раздался свисток.

«Так, достаточно. Переходим к разминке!» – изрекла физручка.

Под весёлую музыку мы сделали невероятно ленивую и вялую разминку.

Едва мы закончили, как свист раздался опять.

– Теперь мальчики садятся. – сказала Юлия Николаевна.

– Они мне не нужны. Работают только девочки.

Мы послушно сели на скамьи.

– Миш, это чего? – удивлённо спросил я.

– А, не обращай внимания! – махнул рукой он. – Она у нас вечно какие-то танцы-шманцы ко всяким праздникам готовит. Постоянно. Только этим и занимается. Они там с девочками уже кучу кубков выиграли. Вот и сейчас репетируют опять, небось… Какую-нибудь хуйню репетируют… Ко Дню учителя, поди… – тут Миша громко зевнул.

– А как же мы? – спросил его я.

– А мы можем отдыхать, – ответил Миша. – Делай всё, что хочешь… Ты свободен…

С этими словами мой одноклассник встал и пошёл к выходу.

– Ты куда? – спросил я.

– На балкон, – показал он рукой. – Здесь поспать не дадут.

Надо сказать, что над нашим залом возвышался гигантский балкон. Оттуда можно было наблюдать за уроком, не рискуя получить мячом по лицу.

Балкон был огромным. Там можно было разместить больше сотни человек (правда, в ужасной тесноте и с большой угрозой обрушения).

Во время уроков физры там постоянно зависали прогульщики, лодыри, ротозеи и глубоко больные люди, освобождённые от физкультуры.

Вот туда-то и пошёл Миша.

Я молча проводил его взглядом. За ним на балкон пошли Соня со Светой. Потом с места поднялись бэшки. Там, правда, не все пошли на балкон. Треть их пошла в столовую, треть – за пивом. Остальные тоже куда-то рассеялись. Короче, из бэшек до балкона дошли только двое. О них мы ещё поговорим.

Теперь я сидел на лавке в гордом одиночестве. Я с завистью смотрел на то, как пятые классы занимаются.

Да, у Москоленко урок физкультуры в пятом классе больше походил на тренировку спецназа.

Вы себе не представляете, какое духоподъёмное впечатление производит такая картина.

Впрочем, попробуйте представить.

На синих матах лежит тридцать детей, – мальчиков и девочек. Все они синхронно, совсем в унисон качают пресс. Притом быстро так качают, бойко. Рядом туда-сюда бегает тренер, притом, ну вот точь-в-точь как в американском кино про спорт, машет над их головами деревянной палкой от метлы и орёт во всё горло: «Быстрее, быстрее, сосиски ёбаные, пидорасы, блядь!».

У них там было ещё много всяких упражнений.

Ну, к примеру, они все ложились на спины в один ряд, а кто-то один бежал по ним, каждому наступая на живот. Так они пресс проверяли. Ещё, помню, один садился другому на спину, а тот другой отжимался с живым грузом на спине.

Выглядело это всё нереально круто.

«Вот это человек! – подумал я о Москоленко. – Человечище! Человечина!».

Да, Москоленко – это и впрямь человек выдающийся. Он и сейчас всё ещё преподаёт, всё ещё бегает на лыжах по двадцать километров зимой, хотя ему сейчас уже перевалило за семьдесят. Впрочем, дальше вы познакомились ещё и со столетними учителями… Но об этом – позже.

Москоленко мне ещё всегда напоминал того старика-военного из какого-то американского фильма, который говорит новобранцам: «Вы – низшая форма жизни на земле! Вы вообще, нахуй, не люди!».

А вот Денису Кутузову (а заодно и всей школе) он напоминал майора Пейна. Даже на уроках к нему обращались часто как к «товарищу майору».

Он знал, с кем его сравнивают, и не обижался.

Не менее интересно было смотреть на то, что там вытворяла с девочками Юлия Николаевна.

«Ноги вместе, раз, два, поворот, три, четыре, хлопнули в ладоши, пять, шесть, поворот, семь, восемь, стойка исходная…» – тараторила физручка каким-то ритмичным речитативом.

С виду всё было очень просто. Раз, два, хлопнули в ладоши и это вот всё. Но если приглядеться, то становилось понятно, что всё на самом деле куда сложнее.

Юлия Николаевна постоянно исправляла огрехи своих подопечных. То кто-то ногу не так поставит. То повернётся неправильно. Все движения отрабатывались по многу раз, вплоть до полного совершенства.

Возможно, это было так же трудно, как балет. Но об этом мы ещё поговорим, а сейчас – о другом.

Я не мог долго смотреть на чужие тренировки. Я сгорал от похоти. Мне очень нужен был Денис. Я хотел его.

Я встал и пошёл в раздевалку. Предмет моего вожделения был там. Дениска мирно дремал на узкой лавке, подложив под голову свою сумку. Рядом на полу валялись обёртки от шоколадных батончиков.

– Вставай, Денис, а то замёрзнешь! – сказал я, тыкая одноклассника пальцем в нежный животик.

– Что такое?.. – пробубнил Денис сквозь сон. – Марат, бля, дай поспать…

– Вставай, Денис, у меня к тебе дело есть! – продолжал тормошить его я.

– Какое?.. – снова сквозь сон ответил Денис, переворачиваясь со спины на бок.

– Сексуальное, – сурово ответил я.

Тут Денис резко открыл глаза. Весь сон из него как ветром выдуло. В следующую же секунду он сел на лавку. Я смотрел ему прямо в глаза.

– Ты на что намекаешь?.. – как-то с волнением и нерешительностью спросил Денис.

Глаза его при этом горели смутной надеждой и желанием.

– На что подумал, – на то и намекаю, – твёрдо ответил я, положив руки ему на плечи.

В этот момент я почувствовал, какие всё-таки нежные, заплывшие жирком у Дениса плечи. Мышц не ощущалось вовсе.

Глаза у любовника горели щенячьим восторгом. Он хотел что-то сказать, но рот у него дрожал.

Я отошёл к двери и закрыл раздевалку изнутри. Чтобы никто не помешал.

– Прямо сейчас, – сказал я спокойным, но абсолютно уверенным голосом.

Денис радостно закивал головой и тут же принялся раздеваться. Сначала он стянул с себя водолазку с майкой и оголил торс.

Я весь аж затрясся от возбуждения, но как следует рассмотреть фигуру Дена не успел: он сел на лавку и принялся сбрасывать с себя штаны.

Через пару мгновений он уже стоял прямо передо мною в одних трусах и переминался босыми ногами на холодном полу.

Фигура у Дениса была отменной. Она отличалась какой-то поразительной округлостью: не было в его теле ни одной резкой линии, – одни только плавные изгибы. Денис был толстым, но не обрюзгшим. Его тело не обвисало складками, как у Миши Стефанко. Оно больше было похоже на наливное яблочко. Животик у него гордо выпирал вперёд, а не нависал комом над резинкой трусов.

– Давай теперь ты, – почти шёпотом сказал Денис, показывая на меня рукой.

Я мигом разделся. Ден смотрел на меня своим похотливым взглядом. Я сам весь дрожал от возбуждения. Впрочем, не только от него: пол был таким холодным, что ноги едва не сводило судорогами.

Тут Денис начал принимать сексуальные позы.

Он повернулся ко мне полубоком, эффектно скрестив свои толстые ноги. При этом он через плечо смотрел на меня так, будто хотел сказать: «Милый, я заждалась; когда уже будет секс?». Его левая рука по-прежнему лежала на ягодице.

Надо ли говорить, что в этот момент я просто обезумел от похоти. Я набросился на Дениса.

– Ну, что, барашек ты мой курдючный… – прошептал я, хватая своего друга за пятую точку. – Это ж как ты такой крестец отожрал, а?!

– За компом всё лето просидел. – прошептал Денис. – Чипсы себе жрал, тортики…

– Оно и видно! – грозным голосом произнёс я, стягивая с одноклассника трусы. – Сколько щас весишь-то?

– Ай, – застонал Денис. – не помню…

Продолжать эту сцену я не буду. Скажу только, что мы тогда говорили и вытворяли ещё много всяких пошлостей.

Честно говоря, выписать эту сцену пристойно я смог лишь с третьего раза. Я всё же не маркиз де Сад.

Мне всегда говорили, что писать порнуху – это явно не моё.

И это очень плохо.

Ведь я в этой книге будет ещё множество таких сцен (назвать их постельными у меня язык не поворачивается, так как большая их часть разворачивалась где угодно, но только не в постели), а я даже не знаю, как я их буду живописать. Словом, надеюсь, что всё приложится, и перо само выведет нужные слова… Эх, пустые надежды! Впрочем, посмотрим…

А пока что я расскажу вам о том, что в тот день было со мною дальше.

Когда я вышел из раздевалки, то в самом разгаре была большая перемена.

Делать мне было нечего. Я побродил малость по этажу, а потом, когда прозвенел звонок, отправился на балкон. Там я спокойно уселся в мягкое, обитое бежевым кожзаменителем кресло и задумался.

Я подумал о том, что вот, мол, постепенно начинаю привыкать ко всему творящемуся здесь бардаку. Ещё пару дней назад я думал, что секс – это не про меня, что его у меня, наверное, и не будет никогда, а если и будет, то когда-нибудь в отдалённом будущем. Лет в тридцать, быть может, со своей женой. И то не факт.

Прошло всего два дня, – а для меня уже секс в порядке вещей, хотя ещё позавчера я о нём даже мечтать не решался. Да, никогда не знаешь, как жизнь повернётся…

Тут я внезапно почувствовал себя очень уставшим. Я склонил голову на бок. Мне хотелось спать, ноги ломило, как при простуде, голова немного болела. Я уже начинал проваливаться в сон, как тут услышал приятный девичий голос.

– Не спи, – замёрзнешь! – сказала сидящая в паре метров от меня девочка.

Я поднял голову, чтобы на неё посмотреть.

Это была высокая миловидная девчонка с длинными светло-русыми волосами, собранными в аккуратный хвост. У неё были очень пухлые щёки, сильно вздёрнутый нос и красивые голубые глаза, обрамлённые пышными ресницами. Она была похожа на добрую мышку из мультика. Одета красавица была в школьную юбку и белую блузку. На ногах её красовались туфли-лодочки.

Она сидела на таком же, как и я, кресле и аппетитно ела чипсы. Ноги он положила на стоящий рядом колченогий табурет. Вид у неё был такой… Аристократичный, что ли?

Словом, как я её увидел, так сразу мне вспомнился Захер-Мазох со своей «Венерой в мехах».

– Поди сюда, – сказала она, глядя не на меня, а в окно. – Садись рядом.

Сказано это было таким властным, повелительным голосом, что я не осмелился перечить.

Я робко подошёл и сел рядом с властной красоткой.

– Чипсы будешь? – спросила она, всё по-прежнему не смотря на меня.

– Нет, спасибо. – робко ответил я.

– И правильно! – сказала он вдруг с какой-то пугающей уверенностью, чуть кивнув вперёд головой. – Ты и так жирный.

Я расстроился. Её слова мне как обухом по голове были. Это, разумеется, было написано у меня на лице. Моё расстройство, то есть. Она это, конечно, заметила.

– Да ла-а-ан!.. – Весело протянула она. – Чо ты как ондатра, которую веслом по башке ударили?! Не расстраивайся ты, ну, – не расстраивайся! – тут она прервалась, а потом продолжила.

– Знакомиться давай! Меня Ангелиной зовут. Фамилия – Летуновская. А ты кто такой?

– Я Марат Нигматулин. – ответил я по-прежнему робко.

– Оч приятно, – сказала она, теперь уже глядя прямо на меня. – Сорян ещё раз за то, что жирным тебя назвала. Это правда, просто, так что прости. На правду – не обижаются. – она опять сделала паузу. – Я сама жирная, – тут она похлопала себя по животу чистой рукой. – Кстати, ты татар по нации-то?

– Ага, – ответил я. – Русский татарин.

– Это хорошо-о-о… – с наслаждением протянула Ангелина. – Я полька.

– Полька? – удивился я.

– Ага, полячка, – подтвердила девчонка. – У нас тут целая община в школе.

– Община? – ещё больше удивлялся я.

– Да, человек пятьдесят поляков у нас, – ответила полька, продолжая жевать. – Мы, поляки, тут все куркули. Живём – дай бог всякому! – тут она перекрестилась по-католически. – Короче, живём как у Христа за пазухой! Gloria tibi, Domine!

Она опять перекрестилась, а потом решила позвать Соню и Свету, сидевших чуть дальше, возле тренерской. Мы не видели их из-за стоящего прямо на проходе шкафа.

– Эй, манды!.. – крикнула полька. – Пизды. Блядь! Идите сюда.

Никто не подошёл и не отозвался.

– Да это просто свинство какое-то! – воскликнула Ангелина и свистнула во все лёгкие.

– Совсем там уснули что ли, дуры, блядь, недоделанные?! Идите сюда, живо!

За шкафом послышались тяжёлые вздохи и возня.

Через минуту к нам подошли Соня со Светой. Чипсы они уже доели и сейчас поедали конфеты «Птица дивная».

– Ульяна, блядь, чо звала нахуй? – спросила у Летуновской рассерженная Соня. – Тебе делать больше нечего, кроме как нас тут ворошить?!

– Гнездо со змеями ворошить никогда не поздно, – меланхолично ответила Ангелина, откидываясь в кресле.

«Почему они назвали её Ульяной? – подумал я. – Ведь её зовут Ангелиной». Развить эту мысль я не успел, так как между нами очевидно завязался разговор.

– Тут вон какого интересного товарища к нам принесло. – сказала полька, указывая на меня пальцем. – Эдакий индивид может быть вам интересен.

– Это как же? – с сарказмом спросила Соня. – Некрасивый он! Да и вообще – так себе! Очень он нам по-твойму нужен?

– Нет, Марат, посмотри, какая культура! – сказала Ангелина, поворачиваясь ко мне. – Хоть и первой категории, а всё одно – рабы. Согласись, а? – тут она мне подмигнула, улыбаясь при этом.

– Я в рабах не больно разбираюсь, – честно признался я.

– По мне – всё одно: хоть первая категория, хоть какая, – раб есть раб. Если он борется со своим рабством, – то это хорошо, тогда он революционер. А если ему в рабстве нравится – другое тогда дело. Он тогда, получается, холоп, холуй, шаромыжник. Вот! – воскликнула Ангелина, хлопая меня чистой рукой по плечу. – А ты головастый парень! Не поляк часом? Может, польский татарин? Я знаю, – и такие имеются! А вы учитесь у него, холуйки! Давалки вы, блядь, сраные! Человек дело говорит, – обратилась к ним прекрасная полька.

Света и Соня стояли как оплёванные.

– Сядем, – сказала Соня своей подружке, чтобы разорвать временно воцарившуюся тишину молчания.

– Сядем, – ответила Солнцева.

Девочки сели.

– Меня зовут Соня, – сказала девочка с ангельским личиком, глядя мне прямо в глаза. – Соня Барнаш.

«Жидовка? – подумал я. – Не похоже, вроде. Внешность стереотипно славянская.».

Соня, обладавшая невероятной проницательностью, как мысли мои прочитала.

– Да не жидовка я! – вздохнула она. – Гречанка я. Из Крыма.

Понял, – сказал я, виновато потупил взгляд. Мне стало стыдно.

– Да расслабься ты! – сказала Света, кладя руку мне на плечо. – У нас тут расизм в моде! Молли, подтверди!

– Ага! – кивнула головой Соня, не прекращая жевать.

– И вообще, – продолжала Солнцева, – ты у нас себя не стесняйся, κύριος ημέτερος. Или как там у вас, греков, будет?

– Παλικαριλάκι χόντρος! – уточнила жующая Соня. – Короче, εφήβη ερωτούλος ημέτερος, κοπελιές πονηρίζιες σου παθοσερίζει!

– Это мне, конечно, всё очень лестно, но тут вернее будет вместо πονηρίζιες сказать λίπατιες. Дело в том, что πονηρίζιες – это ещё и худые может означать, а вы у нас, слава богу, совсем не худые.

– А ты реально голова! – воскликнула Соня и тоже обняла меня. – Грецист, ёбта! Настоящий грецист, блядь! Нам такие люди тут нужны. Подыхаем без грецистов. Совсем, понимаешь ли, в варварство впали. Ты для нас тепереча будешь что ихний Меланхтон для немцев.

– Ну-у-у, – заскромничал было я, но быстро взял себя в руки, – скорее, как Мюнцер.

– Мюнцер – тоже хорошо! – ободрила меня Света. – Попал же он на гэдээровскую банкноту! И ты попадёшь!

– Так, бляди, – вмешалась Ангелина, – Мюнцера тут не упоминали чтоб! Это мои религиозные чувства оскорбляет. – Тут она пригрозила им пальцем и произнесла следующую фразу с трепетом в голосе. – Я ведь католичка!

– Кстати, Ангелина, а почему это тебя все Ульяной называют. И Соня вот, и Света, и ещё сегодня я слышал утром перед кабинетом труда.

– Так проще, – равнодушно ответила Ангелина. – Имя у меня, понимаешь ли, длинное. Так что зовут меня частенько Ульяной. Я здесь для всех Ульяна-Ангелина. Для тебя – просто Уля.

– Как скажешь, Уля. – ответил я.

– Ну, Маратик, какова тебе наша школа? – сжала меня в объятиях Света. – Нравится али как?

– Очень нравится! – довольно ответил я. – Вы тут все такие разбитые!

– Это верно… – поддакнула Соня, пододвигая ко мне стул. Она села на него и уставилась прямо мне в глаза.

Личико у неё было круглое-круглое, а глаза как у маленького котёнка.

– Ты не обманывайся, Марат, – предостерегающе сказала Света. – Ей палец в рот не клади – откусит. Она у нас самая развязная потаскуха в школе и драчунья та ещё!

– Ой, знаете, – сказал я, откидываясь на спинку кресла, – по мне, – так наша российская школа всё больше становится похожей на американскую. Все теперь хотят быть потаскухами. Даже мальчики некоторые, даже учителя!

– Не-е-ет, Марат, – протянула Света, и цыкнула зубом, –это в Америке в пятом классе все девочки хотят быть потаскухами. У нас в пятом классе все уже потаскухи.

– Эт точно, – заметила Ульяна-Ангелина. – Все. Как одна. Даже я – и то малость того.

– Ничего против не имею, но всё-таки сомневаюсь, что это правильно, – заметил я.

– Ересь гутаришь! – сказала Соня. – На костёр тебя бы за такое!

– Ну, не на костёр, – поправила Света, – но это реально ересь! Я тебе, Марат, вот что скажу: коли хочешь в нашем серпентариуме задержаться подольше, так усвой наши традиции, моральные устои, так сказать. А они-то, традиции, То есть у нас простые…

– Еби всё, что движется! – отчеканила Соня.

– Это я с радостью, – ответил я с улыбкой. – Сегодня уже с Дениса вашего начал, Кутузова.

Все рассмеялись.

– О-о-о, я даже не знала, что у тебя такой… У-у-у… Экзотический вкус, – сквозь смех ответила Света. – Ну, и как он?

– Мне понравилось, – довольно ответил я.

– А по мне, – ей богу, всё что тюфяк ебать! Тюха он, Денис твой! Лежит всегда, аки бревно, – ты еби его, а он валяться себе будет! – воскликнула Соня.

– Так вот, Маратик-пидорасик ты наш, – продолжила Света свой спич, – ты уважай, значит, наши традиции. Еби, значит, всё, что движется.

– А что не движется? – с ехидцей спросила полька.

– То-о-оже еби! – воскликнула Света. – Пей всё, что горит. Кури всё, что дымит.

– Ну, это я знаю… – отмахнулся я.

– Но ведь это ещё не всё! – продолжала Солнцева. –Надо ещё морочить всем голову. Врать там, обманывать… Денежки копить надо, жрать в три горла, дуть вино и обязательно предаваться блуду с хорошенькими одноклассниками.

– Ой, даже не знаю, смогу ли я выполнить всё это, – с усмешкой ответил я. – Здоровье ведь тоже поберечь надо…

– Здо-о-оро-о-овые! – замогильным голосом протянула Барнаш. – У нас в школе всем на здоровье насрать! – тут она стукнула пухлым кулачком по подлокотнику.

– Да, Марат, – включилась Света, – здоровье – оно как деньги: коли есть, – надо тратить. А то так и помрёшь и чёртовой матери от удара на своём сундуке. И никакие нимфы к тебе не сбегутся, и чертогов не воздвигнешь. Зато здоровым будешь – ниибаццо! Поэтому в нашей школе действует незыблемое правило: коли завелось у тебя немного здоровья, – его надо тратить, тратить, тратить!

– А когда всё растратится? – робко спросил я.

– А тогда уж будет всё равно! – радостно махнула рукой Света. – В могиле лежать будешь.

– Поэтому я те так скажу, carissime, – перебил Соня, –мы все здесь растратчики. Мы тут только и делаем, что тратим, тратим и тратим здоровье! Гробим его изо всех сил! Так что будь с нами!

– Ну-у-у… – скептически протянул я. – Вы, я вижу, идёте войной против целого мира. Нынче-то всё о здоровье что-то очень уж стали думать. Все теперь на диеты садятся, спортом идут заниматься, йогой там, фитнесом… Все, – даже американцы. Прямо идола какого-то из этого здоровья сделали. Вот и выходит, что весь мир за, а 737-я школа – против.

– Знаешь, Марат, – начала Ульяна, – вот ты сказал, что из здоровья тепереча настоящего идола сделали. А ведь это правда наичистейшая! Но ты вот о чём подумай. Идолов-то не было вначале, и не вовеки они будут.

– Верно гутаришь! – заметила Света. – И вообще, Марат, подумай: что такое эти идолы-то? Куски дерева только. А бревну кланяться – себя не уважать.

– Вот поэтому-то я и ненавижу почитателей суетных идолов! – вставила Соня. – Я презираю всех этих зожников, качков, турникменов и диетодевочек. Пусть эта нечисть вся стороной обходит наш светлый храм!

– Вот это правильно! – опять подхватила мысль Света. –Ты, Марат, сказал ещё, что нынче йога в моду вошла, так? Так вот, йога – это всё херня полнейшая. Я, честно говоря, вообще удивляюсь, как вроде бы не такие уж глупые люди, с высшим образованием люди могут вестись на все эти дешёвые уловки каких-то вонючих негритосов. Нет, это уму непостижимо. Моему во всяком случае, – тут она сделала паузу, а затем, сощурив хитрый и развратный взгляд, неспешно продолжила. –Во-о-от та-а-антра – это другое дело. Тантра – это йога наоборот. Что там у йогов-то полагается? Не кури, значит, не пей…

– Не ебись! – добавила Соня.

– Не ебись… – повторила Солнцева. – Упражнения там всякие, значит, делай и так далее… А тантра что? У них там всего пять заповедный, и какие?

– Пей вино, – начала перечислять Барнаш, загибая пальцы на левой руке, – ешь мясо, ешь рыбу, показывай, значит, жесты всякие неприличные…

– И ебись с женщинами! – закончила Света.

– Ох, ну и сложно же всё у вас! – вздохнула Ульяна, откидываясь на спинку кресла. – У нас, католиков, всё куда проще: ешь себе чипсы да уповай на Бога.

– И медленно, под «Ave Maria», значит, двигайся к инсульту, – пошутила Света.

– Сама, можно подумать, лучше! – пробубнила обиженная Ульяна.

– Ну, Марат, – продолжила Света, – ты, наверно, всё понял уже. В нашей школе модно быть алкашами, потаскухами, обжорами и лентяями! В этом у нас все хотят достичь идеала! В нашей школе все хотят, все мечтают быть как Юлия Николаевна!

Тут зажигательную речь Светы оборвал злобный крик снизу: «Так, Светонька, а ты часом не охерела?! Что вы все алкашами хотите быть, – это ладно, но меня зачем приплетать?!».

– Простите, Юлия Николаевна, – не будем больше! –крикнула в ответ Солнцева, сощурив такую виноватую улыбку, будто хотела сказать: «Упс, ошибочка вышла…».

Когда конфликт был улажен, Света вновь повернулась ко мне.

– Короче, Марат, ты всё понял… – начала она.

– Мы тут живём sicut sub vestimentum Christi! – радостно воскликнула Ангелина, перебивая подругу.

– Мы гордимся собой, – продолжила Солнцева, –гордимся своим пороком, своим ожирением, ле-е-енью… – тут она протяжно и с наслаждением зевнула, –и тем, что руки у нас у всех бе-е-елые и то-о-олстые…

И в этот момент она так изящно потянулась…

Это трудно передать словами. Она была похожа на только что проснувшуюся кошку, – такой уж она была элегантной. И руки… Так она вся потянулась, что я легко мог рассмотреть её руки. Они и впрямь были белыми и толстыми. Это были руки, никогда не знавшие работы… И это было замечательно!

На этом, однако, наш в высшей степени приятный разговор был прерван. Прозвенел звонок.

Я спустился в раздевалку, быстренько переоделся и бойко зашагал по лестнице на третий этаж. Следующим уроком был русский язык…

Третий этаж был совсем зелёным. Да, именно зелёным. Он весь был выкрашен в цвет молодой листвы, как красят у нас подъезды в старых домах. В свою очередь первый и второй этажи были светло-жёлтыми, четвёртый этаж – синим, а пятый – розовым.

Так, кругом было зелено. Неприятно горели (и гудели) длинные лампы на потолке.

Я огляделся было по сторонам, а потом зашагал к кабинету русского языка. Он у нас имел номер 35. Жаль, что не 37. Это число бы ему подошло намного больше.

Короче, пошёл я в кабинет русского языка. Однако не успел я пройти и половины дороги, как из учительской, – крохотной каморки между двумя классами, тесной, как гроб, – выползла Нина Ивановна.

Только сейчас я сумел как следует рассмотреть её лицо.

Оно было безобразно.

Лоб низкий. Глаза маленькие, узкие, всегда смотрящие исподлобья. Лицо плоское, как тарелка, и квадратное. Кожа сухая, жёлтая, похожа на пергамен. Нос большой, бесформенный и какой-то приплюснутый, как у китайского боксёра. Губы очень тонкие, настолько тонкие, что кажется, будто рта вообще нет. Скулы широкие, точно такие, что бывают у старых эсэсовцев. Во всём её виде вообще чувствовалось что-то нацистское. Она была ужасным бастардом, помесью азиатского палача с эсэсовцем. И если лицо её было просто срисовано с плаката «Унтерменш», то походка, осанка, вся её горделивая выправка выдавала коменданта концлагеря на пенсии. В целом же она походила на каймановую черепаху.

Итак, Нина Ивановна медленно выползла из учительской. Именно выползла, а не вышла, – такая уж у неё была слегка шаркающая походка, какая встречается у бывших военных. Эта походка ещё больше делала её похожей на рептилию.

Она стала у стены, приняв позу часового, и начала принюхиваться. Да, именно принюхиваться. Она кривила нос, жадно втягивая воздух, как дикое животное. И пусть лучше она бы и дальше это делала. Я не против. Но нет! Так было нельзя по сюжету, и она меня заметила. Заметила и пошла прямо на меня.

– Ты новенький? – спросила она меня таким голосом, каким обычно полицаи просят у вас документы.

– Да, новенький, – ответил я, – Марат Нигматулин.

– Чечен? – спросила она тоном ещё более грозным: так обычно разговаривают оперативники с подозреваемыми.

– Нет, татарин… – робко ответил я.

– Не ври! – перебила меня старуха, тыкая мне в грудь один из своих толстых, коротких пальцев. – Ты чечен! Зачем ты врёшь?! Это нехорошо, мой мальчик! – голос её был какой-то одновременно и пугающий и притворно ласкающий, и звучал он так, будто говорила змея, научившаяся человеческой речи, – такой уж был шипящий.

– Я не вру! – ответил я. – Я правда русский татарин!

– Ру-у-усский? – прошипела Нина Ивановна, делая хитрую улыбочку. – Какой же ты русский, если даже говорить по-русски не умеешь?! – в этот момент она заговорила громче, едва не срываясь на крик. – Да признайся уже ты наконец! Сама уже всё поняла: ты –чурка нерусская, хач! Ну-ка, признайся! – тогда она схватила меня за рукав свитера.

– Уберите руки! – сказал я ей. – Если вы меня изнасилуете, – кто будет отвечать?!

В коридоре было полно людей. Все рассмеялись.

Нина Ивановна посмотрела на меня испепеляющим взглядом, а затем прошипела: «Я напишу докладную директору.». После этого она уползла назад в учительскую.

Я пожал плечами и отправился на урок.

Прозвенел звонок. Все вошли в класс, расселись. Сидим минуту, две, пять, десять... Все, разумеется, заняты своими делами: кто в телефон играет, кто болтает, кто в карты перебрасывается. Когда прошла уже треть урока, дверь открылась.

В наш класс впорхнула высокая и полнокровная блондинка в туфлях на высоких каблуках. На ней была почти прозрачная, открывающая всё на свете блузка и невиданного покроя штаны.

Вот это были штаны!

Всем штанам штаны!

Уж не знаю, из чего они были сделаны, но выглядели они как латексные. Они жирно блестели и обтягивали учительское тело так, что каждая ягодица была видна в отдельности.

Учительница уверенно прошла на своё место. Спина у неё была идеально ровная, походка – грациозная. Она вальяжно устроилась в своём кресле. Разваливалась в нём так сексапильно, что я аж диву дался. И откуда только такие берутся в школе?

Обдумать этот вопрос было бы хорошо, но тогда я этого сделать не успел…

– Здравствуйте, дети! – провозгласила учительница, поправляя свои растрёпанные волосы.

– Здравствуйте, Снежана Владимировна! – хором воскликнули мы, поднимаясь со своих мест.

– Этот год будет для вас особенно трудным… – начала было учительница, глядя в какие-то документы. – Верно, Кутузов? – тут она пристально посмотрела на Дениса. По классу пошёл тихий прерывистый смешок.

– Саида, набери воды! – сказала вдруг Снежана Владимировна. – Цветы полить надо.

Саида немедленно встала с места и, захватив лейку и пару жутко сморщенных от старости пластиковых бутылок, отправилась в туалет.

– А мы пока приступим к уроку русского языка… – снова начала училка, на этот раз не договорив потому, что голова её плавно опустилась на стол.

Было видно, что она засыпала.

По классу вновь прошёл сдерживаемый страхом перед учительским гневом смешок.

– Та-а-ак… – ещё раз попробовала начать русичка, с невероятным трудом отрывая голову от стола. – На чём мы остановились?

Тут все просто покатились со смеху.

– Ах вы так, выблядки сраные! – вдруг сразу оживилась учительница, вскакивая со своего места. – Вам, недоёбки паршивые, я тут русский язык преподаю, а они ржать смеют, а?!

Все затихли и приняли позы примерных учеников: спина прямая, руки на парте, глаза смотрят на учителя. Только в этот момент я разглядел, как же чертовски красива была эта учительница. Нос прямой, глаза голубые. Настоящая русская красавица. Но боже мой, какая же у неё была порочная красота!

– Снежана Владимировна… – подняла руку Юлька Аввакумова.