Текст книги "Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна"

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

Мир будущего – это вообще мир трансгуманизма. Люди там активно прокачивают собственные тела. Один ставит себе титановые кости вместо обычных, другой устанавливает вместо глаз камеры с функцией ночного видения, третий меняет сердце на мощный движок.

Биотехнологии тоже развиваются: кому-то хочется иметь фиолетовые глаза, в то время как другому требуется устойчивая к алкоголю печень.

И каждый получает то, что ему хочется. Бесплатно. В этом обществе вообще всё бесплатно. Денег здесь нет в принципе.

Так о детстве. Поскольку учёбы здесь фактически не существует как понятия, – молодежь постоянно тусит и развлекается.

С семи лет все пьют вино, с десяти – курят гашиш, с двенадцати – занимаются сексом. Что касается обжорства, то нескончаемый праздник живота здесь начинается с рождения.

Короче, в описанном мною будущем детство – это одна сплошная туса.

Подростки там занимаются всем, что только душе угодно. Плавают на плотах, охотятся на белых медведей, пьянствуют, обжираются и не спят до трёх ночи.

Словом, делают все, что подросткам викторианской эпохи делать запрещалось.

Да и вообще жизнь в этом государстве какая-то ну очень расслабленная и весёлая: тут даже рутины повседневной жизни нет.

Здесь любая работа – и творческая, и героическая, и уважаемая. Отчуждения, свойственного капиталистическому обществу, здесь нет.

И ещё: люди здесь умеют жить.

Всё свободное время они проводят с пользой: ходят в походы там, снимают любительское кино или тренируются в искусстве подводной охоты. Но на этом, как я уже говорил, их досуг не заканчивается: люди здесь пьют, употребляют наркотики и занимаются анальным сексом когда им вздумается.

И все это под сенью православной монархии!

При полном одобрении церкви!

Да… Не отказался бы я от такого будущего.

Вы, я так думаю, уже решили, что трактат этот был сугубо теоретическим и к практике отношения не имел.

Ага! Очень смешно!

Нет, это мое сочинение было теснейшим образом связано с жизнью. Особенно это последней главы его касается. Там я даю практические советы желающим спастись. Вот это-то и была из всей книги самая мякотка!

Итак, для спасения людей господь посылает на Землю своих пророков. Надо этих пророков находить и объединяться вокруг них в тайные общества «изучателей Библии».

Но не только Библию надо изучать! Следует также «устраивать совместные чтения современной политической литературы и новостей с последующим их разбором и обсуждением», изучать науку партизанской войны и боевые искусства. И да, конечно, надо всем вместе бухать и курить гашиш.

Апокалипсиса не надо бояться. К нему надо готовиться.

И ждать его, разумеется.

Ждать так, как мы ждем праздника. Ждать как Новый год.

В заключении (оно получилось на удивление кратким и ясным) я даю общие напутственные фразы в духе того, что dieser Kampf war lang, но мы все равно как навалимся разом – и всех-всех победим.

Так-то!

Книгу я в рекордный срок закончил. Вымотался ужасно. Всю вторую четверть потом отдыхал.

Вспоминаю нынче, как дописывал тогда последние страницы.

Первые лучи восходившего над городом холодного и тусклого осеннего солнца, прорвавшись сквозь затягивавшие половину неба серые тучи, уже окрасили в мертвенно-синий цвет стены моей комнаты, – а я все продолжал и продолжал писать.

Когда своей дрожащей, изнывающей от боли рукой я вывел последние слова заключения, – у меня прямо гора с плеч свалилась. Я бросил ручку и в счастливом изнеможении упал на спинку стула.

Восемнадцать часов работы были позади.

На часах было 6:31 по московскому времени.

Я встал и начал собираться в школу.

В течение той же самой недели, – первой по счету после коротких каникул, – с книги были сняты фотокопии. Так началось триумфальное шествие этой ужасающей бредятины, никем не остановленное до сих пор.

Среди нашего школьного контингента книга сразу же обрела ошеломительную, просто безумную популярность.

Вот так я и стал богом. Богом школьников. Настоящих.

Да, это книга меня не обессмертила. Хуже того: она меня обожествила. Пусть даже в глазах пары сотен школяров, но все же.

А произошло это вот почему.

Вы, наверное, уже задумывались над одним вопросом: откуда я взял весь тот бред, что написал в книге?

Нет, то есть понятно, конечно, что эта ахинея взята мною, что называется, из головы, но не мог же я это прямо в лоб сказать своим читателям.

Должен же я был как-то по возможности рационально объяснить, откуда получена информация и почему мне вообще должны верить.

Такие разъяснения были необходимы. И я их бал. Прямо в книге, прямо в предисловии.

Все это было просто как пять копеек.

Дело в том, что я – пророк. Ну, один из тех самых, кого бог должен послать на Землю перед Апокалипсисом для спасения утопающих.

В предисловии я так и написал: мол, с самого детства я был не таким как все. С ангелами, значит, разговаривал, людей лечил…

Ну, вы поняли, наверное.

Я там написал даже, что стоило мне однажды только прикоснуться к дохлому хомяку, – как он в то же мгновение ожил. В первом классе это якобы было.

Так вот. С детства я, значит, был такой весь необычный-необычный, а вот недавно у меня стали случаться видения…

Это, собственно говоря, чистая правда.

Как уже говорилось ранее, я в то время экспериментировал с галлюциногенами. На себе.

Но только не надо думать, будто я тогда одними веществами пробавлялся. Не такой я человек, чтоб этим ограничиться. Мне всегда хотелось чего-то большего.

И поэтому я попробовал однажды холотропное дыхание. Мне понравилось. Решил испытать на себе эффект ганцфельда. Тоже ничего. Попытался вызвать у себя приступ эпилепсии. Получилось. И, что самое главное, я им остался вполне доволен.

По факту я испытал на себе едва ли не все известные человечеству методы вызывания глюков и вхождения в экстаз.

Я пел мантры и кружился в суфийском танце, занимался депривацией сна и самогипнозом, вызывал у себя осознанные сновидения и сонный паралич.

Однако вернемся к делу.

В предисловии я подробно рассказываю о том, как меня посещали всевозможные обитатели тонкого мира. Описываются мои беседы с Христом и Люцифером, Асмодеем и Астаротом, Иудой Искариотом и апостолом Марком.

Однако не надо думать, будто бы я со всеми этими уважаемыми господами только лясы точил.

Ничего подобного!

Так, Христос возносил меня на небо, где я сначала занимался сексом с ангелами (это было реально божественно!), а затем созерцал богоматерь и бога.

Что касается дьявола, то вместе с ним я спускался в преисподнюю и летал на Сириус. Притом на далекую звезду мы попали отнюдь не посредством космического корабля. Это было бы слишком научно и банально. Но не волшебная сила нас туда забросила.

Нет, здесь все было куда оригинальнее. Покорять дальний космос мы отправились на огромном летающем «Кадиллаке». Это, кстати, был кабриолет, если что.

И да: от вредных воздействий космоса меня защитил дьявол.

Как вы уже, наверное, поняли, очень многое я списывал у Таксиля. Да, Таксиль, можно сказать, был еще одним автором этой книги.

Да и вообще сочинение у меня вышло франкофильское. Очень уж там много ссылок на всевозможных французских мракобесов. Помимо этого я неустанно вздыхаю о тяжёлой судьбе прекрасной Франции, советую всем читать «La Croix» и очень надеюсь на то, что Пятая Республика скоро будет свергнута и заменена «диктатурой сыщиков и кюре».

Ещё в трактате было полным-полно всяких экуменических идей самого сомнительного характера.

Так, я призываю католиков и православных объединиться для того, чтобы организовать совместный крестовый поход против Израиля.

Предполагалось, что все христиане мира скинутся на создание так называемой «Армии Бога», во главе которой будет стоять папа римский. Эта самая армия должна будет в один прекрасный день вторгнуться на территорию Израиля со стороны Ливана. Последний должен был стать основным местом размещения означенного воинского формирования, состоящего из пятидесяти тысяч ультрахристианских боевиков-фанатиков.

За пару недель «Армия Бога» одолела бы Израиль, а после вырезала там всех жидов и арабов. На оккупированных территориях предполагалось поселить католических и православных колонистов и учредить некое христианское подобие ИГИЛ.

Да, прекрасная идея, ничего не скажешь.

Было в книге еще множество всяких архикатолических и панкатолических идей, шедших вперемежку с самыми избыточными и неумеренными восхвалениями в адрес Ватикана и лично римского папы.

Это я так хотел нашим школьным полякам-католикам понравиться.

И не прогадал!

Напоследок приведу ещё один факт на тему моей галломании. Я многих французов помянул в своей книге, но один среди них выделяется особо.

Естественно, «этот каналья Дрейфус», который, как оказалось, «еврей, масон и рептилоид» одновременно, – не мог быть оставлен мною без внимания.

Но вернёмся к делу.

Итак, я объявил себя пророком. Наплел кучу всего о моих разговорах с богом, дьяволом и чёрт знает кем ещё.

Эти разговоры, надо признать, в каком-то смысле и впрямь имели место быть. Кто ко мне только не являлся в те славные минуты, когда я был под орехом!

И не только под орехом, кстати.

Помню, во время первого сеанса холотропного дыхания я вознёсся на земную орбиту и занимался там сексом с Геббельсом.

Таких историй я могу вспомнить множество, но сейчас, когда время мое почти истекло, – это было бы не к месту. Скажу просто: с дьяволом и богом видеться доводилось, богоматерь созерцал. Она красивая, должен сказать.

Так вот. Главное тут было не то, что я видео или что написал.

Главное – это то, что мне поверили. Притом очень многие и очень серьёзно.

Мне, признаться честно, это все очень нравилось. Поэтому я из кожи вон лез, стараясь угодить своей всё растущей в численности пастве.

И мне это удавалось, пусть и ценой некоторых уступок.

Мои проповеди, доселе напоминавшие скорее светские лекции в университете или же речи бунтовщиков на каком-нибудь митинге, – теперь становились все более параноидальными и религиозными.

А потом я стал служить мессы.

Саму идею мне подкинул один знакомый поляк, – Миша Метлицкий. Хороший был парень. Впрочем, он и сейчас еще жив. И умирать не планирует.

С другой стороны, а кто вообще планирует?

Короче, этот Миша Метлицкий был красавчик такой, что все девки у нас ему на шею вешались. Да и сейчас вешаются. И не только девки, надо сказать.

Намёк вы, надеюсь, поняли.

Я как раз был в числе этих не только девок. Тут, однако, я говорю не совсем точно: в наших отношениях по части секса девушку изображал он. Слишком уж это был красивый, чуточку женоподобный мальчик.

У него были по-гитлерюгендовски подстриженные светло-русые волосы, со временем потемневшие и ставшие почти чёрными, и огромные карие глаза, в которых, казалось, можно утонуть. Нос его был маленький, вздернутый, как у принцессы из мультика, подбородок невыраженный. Очень пухлые щеки у него на удивление хорошо сочетались с весьма субтильным телосложением. Он был довольно худ, но это была вовсе не та угловатая худоба, что встречается у некоторых подростков, придавая им вид заморышей. Не была это и свойственная некоторым спортсменам жилистость. Скорее даже наоборот. Миша всегда был неспортивен, ленив, – а потому женственен. И худоба его была худобой девочки-припевочки, попусту не успевшей еще как следует растолстеть, но стремительно к этому движущейся.

Мишино тело, пусть и не отягощенное пока лишним весом, – все равно было мягким, округлым и приятным на глаз. Чуть смуглая кожа только подчеркивала его специфическую красоту, достоинства его фигуры, постепенно всё более округляющейся и растущей вширь.

Мишка (поляки у нас звали его Йозефом, хотя по паспорту он и значился Михаилом) заплывал жирком буквально у меня на глазах.

Сколько его помню, он постоянно ел чипсы. Просто постоянно! Он сжирал их по четыре огромных пакета в день. И шоколадки он тоже обожал. И тортики киевские. А еще этот красавчик любил посидеть за компом. Так он и отъел гигантских размеров задницу, так хорошо заметную на фоне его тогда уже весьма относительной худобы. Особенно учитывая то, что он почти всегда ходил в довольно плотно обтягивающих его чиносах или не менее тугих синих джинсах. И рубашонка у него была розовая.

Потом Метлицкий отрастил живот и стал настоящим школьником. Это он считал большим достижением.

После того, как я ушел из 737-й, – мы с Мишей почти что и не виделись. Особой духовной близости между нами не было никогда, а потому я не считал сильно нужным поддерживать это милое знакомство. Виделись мы с тех пор всего пару раз.

Последняя наша встреча состоялась летом 2017-го.

Стоял жаркий летний день. Времени было часов двенадцать, наверное. Возможно, что и больше: час там или даже два.

Я гулял по Филёвской пойме. Встал я в тот день относительно рано, – часов эдак в восемь. Уже в девять пошел гулять.

Сначала прошел всю улицу Барклая, затем через Филёвский парк выбрался к реке.

Очень скоро я миновал тенистую западную часть поймы и уже не столь стремительно ковылял через часть восточную.

Пойма там вплотную примыкает к жилым домам.

Я устал. К тому же от утренней прохлады к тому моменту не осталось и следа. Начинался знойный и чрезвычайно душный московский летний день.

На сапфировом небе не было ни облачка.

Я шёл по широченной, заросшей по краям низкой, но очень плотной травой тропе. Тропа была такая, что там свободно могла бы развернуться фура. Но никаких фур там не было. Только шныряли туда-сюда неспешные и горделивые, как утки весной, – местные мамы с колясками. Да ещё разудалые мальчишки проносились иногда мимо меня на своих великах, поднимая за собой густые облака пыли.

Я был уже совсем уставшим, просто с ног валился от жары. Решил, что не буду доходить до конца поймы. Пойду лучше к универсаму, – сяду там на автобус и поеду на Фили. Оттуда домой пойду. Заодно и в «Ашан» загляну. Куплю себе хлеба.

Но перед этим, подумал, неплохо было бы хоть разок купнуться в Москва-реке. Освежиться, так сказать.

А тут надо сказать, что в той части поймы как раз находятся очень хорошие уединенные пляжи. В первой половине дня солнце туда не заглядывает, а потому там весьма свежо и совсем не жарко. И обыватели не докучают.

Самый крупный из этих пляжей расположен как раз недалеко от универсама. Каких-нибудь триста метров дворами пройти, – и пляж. Вот туда-то я и решил спуститься.

Спустился. Спуск туда крутой довольно, чуть ногу о торчащий из земли корень не расшиб. Но это того стоило.

Красотища была неописуемая!

Сам пляж весь в тени, а другой берег с его высоченными домами, выстроенными в подражание сталинской архитектуре, – просто горит весь солнечным светом, напоминая некий сказочно прекрасный город будущего со старинной футуристической открытки.

Солнечные лучи радостно играют на весело колыхающихся волнах ярко-синей воды. И тишину нарушают лишь едва слышный плеск воды, суетливые крики чаек да изредка разрывающий воздух гул судовых сигналов вдалеке.

Падающие на водную гладь лучи разбегаются от нее тысячами крохотных солнечных зайчиков, табунами скачущих по листьям нависших над этим уединенным местом могучих деревьев.

И там я увидел его.

Миша стоял в десятке метров от меня.

Одет он был в чёрные физкультурные шорты, чуть-чуть не доходившие ему до колен, и точно перламутр переливающуюся на свету желтую футболку из синтетической ткани.

Он стоял босыми ногами на мокром песке, и волны прибоя ласкали его не знавшие усталости и переутомления стопы.

Неподалеку валялись на истоптанной, почти уничтоженной отдыхающими траве его шиповки.

Он мало теперь походил на того субтильного мальчика, каким я знал его в годы моего учения в 737-й. От прежней худобы не осталось и следа: теперь передо мной стоял не тот склонный к бабским ужимкам и от всего робеющий хлюпик, а весьма уверенный в себе и даже чуть нагловатый, но не агрессивный на вид парень с рабочей окраины, – крепкий и коренастый.

Всё та же гитлерюгендовская стрижка теперь прекрасно ложилась на его потемневшие едва ли не до черноты волосы. Вздернутый некогда нос расправился, вытянулся вперед и напоминал теперь утиный клюв. Пухлые щеки сдулись, превратились в скулы, хотя и весьма широкие.

Футболка теперь не болталась на нем как на огородном пугале (а именно такой вид она придавала ему в былые времена), – нет, теперь она плотно обтягивала его молодое крепкое тело, так и пышущее за версту здоровьем. Гордо выступающая вперёд грудь геометрически рифмовалась даже не с торчащим (это было бы слишком низкое слово для такой красоты), а скорее вальяжно выкатывающимся, подобно могучему артиллерийскому орудию, пивным животом.

Его красивые, мощные, до темноты загорелые ноги плотно упирались в мокрый речной песок.

Крепкие толстые руки, кожа которых также была выжжена южным солнцем, превратившим и без того смуглого юношу в мулата, – были опущены по швам.

Голова его крепилась на толстую мускулистую шею. Задница была безразмерна.

Он просто стоял там и смотрел на реку, совершенно не замечая меня.

Он был прекрасен.

Не знай я, кто передо мной, – принял бы его за современного апаша. Вид у него взапрямь был как у настоящего французского гопника, только что вылезшего из какой-нибудь парижской подворотни.

И да: Миша был гламурней некуда.

– Czy ty Józef? – окрикнул я старого друга. – Dzień dobry! Jak żiwot?

– Jesten bardzo dobrze, – ответил Метлицкий. – Jak ty?

– Dobrze… – как-то вяло и приглушенно ответил я.

С минуту мы стояли молча.

Потом я подошёл к нему, и мы разговорились.

Болтали то по-русски, то по-польски, то по-латински.

Это был бойкий мальчишеский треп, пересыпанный смачными описаниями известных сцен и солёными шутками.

А потом? А потом мы решили тряхнуть стариной, и у меня был просто божественный секс в камышах.

Короче, этот самый Метлицкий и предложил мне служить мессы.

Вот это были мессы!

Ну и мессы же это были…

Вы только представьте себе.

Звенит звонок. Начинается большая перемена.

Двери класса неспешно отворяются, и оттуда, подобно развернувшему все паруса фрегату, – выплывает разодетый в невиданного покроя одежды мальчик.

Одет он в гигантских размеров юбку на металлическом каркасе, столь широкую, что она едва не застревает в узком коридоре. Этот дьявольский кринолин такой длинный, что ноги мальчика не видны вовсе, и такой неудобный, что несчастный не идет, как все нормальные люди, а переваливается с ноги на ногу.

Сверху на мальчика нахлобучен безразмерный кафтан с рукавами до пола. Голову его венчает полутораметровый бумажный колпак, из которого в противоположные стороны торчат две телевизионные антенны, между которыми натянута простыня.

Да, собственно, всё это великолепие сшито из розовых простыней.

Юбка, рукава и колпак увешаны десятками мелких колокольчиков.

Под пение псалмов и улюлюканье толпы мальчик проходит к своему обычному месту для проповедей, – к туалету. Двое волонтеров несут за ним четырёхметровый шлейф, прикреплённый к самой юбке посредством булавок.

Импровизированный алтарь из парты уже готов. Все необходимое для таинства евхаристии на нём уже стоит.

– Εγώ ψηφοπαικτέω! – кричит разодетый в простыни поп и начинает службу.

Сначала произносится проповедь. Все слушают. Никто не уходит.

Периодически монолог священника прерывается вопросами слушателей.

– Эй, поп! – сопровождает крик свистом пухлощёкий пятиклассник. – В чём смысл жизни?

– In gulam et coitum! – очень пафосно и с дикими завываниями ревёт в ответ молодой кюре, вознося указательный палец своей десницы к облупившемуся потолку. – Haec est delectamenti excellentissimi!

Изредка кто-то просился в туалет, и тогда священник вынужден был повторять очередному маловеру всем известные слова.

Начинал кюре всегда тихо, едва ли не робко: «Уход с мессы…». А заканчивал громовые раскатистым басом: «Не-е-е благо-о-осло-о-овляется!».

И никто в туалет не выходил!

За проповедью следовала месса.

В целом я служил её в соответствии с католическим чином за одним, пожалуй, исключением. Я всегда причащал под обоими видами.

Но вы только не подумайте! Тут ничего из области теологии!

Дело в том, что причащал я отнюдь не вином, – а текилой или крепким ромом.

Пусть это и не совсем канонично, но поступи я иначе, – паства бы разбежалась. Не вся, возможно, но добрая половина её – точно.

А так все бывали в сборе.

Побочным эффектом такого фансервиса стало то, что едва ли не все в школе теперь воспринимали таинство евхаристии не как церковный обряд, а скорее как возможность на халяву нализаться.

Поэтому когда дело у нас доходило до самого главного, – мне только и оставалось кричать: «По-о-овто-о-орное прича-а-астие не-е-е благо-о-осло-о-овляется!».

Кстати, алкоголь для этого балагана покупала Тоня.

И она поступала чертовски правильно!

Да, весёленькие были времена…

Много чего я тогда говорил на проповедях.

Помню, спросил меня один товарищ, как, мол, обеспечить себе спасение души. Ну, я сказал, что надо, значит, молиться, поститься… Вот это вот всё. Я по пунктам ему все перечисляю, а он тут и говорит: «Ну-у-у, это долго! Скажи лучше в двух словах!».

Тут я сделал удивлённое, почти ошарашенное лицо, развел руки в стороны и сказал басовитым фальцетом так, будто речь шла о чем-то ну совсем элементарном: «Как что?! Водочку пить надо!».

Все зааплодировали.

Водочку пить надо…

Это у нас стало мемом.

Помню, случилось еще как-то, что я выдал на радость детям секрет излечения всех мыслимых болезней.

Он очень прост, как оказалось. А выдал я его так.

Один пацан мне крикнул из толпы: «Марат, как спастись от инсульта?».

– Надо помолиться богу! – ответил я гортанным, практически квакающим фальцетом. – Он защитит вас. И от инсульта защитит, и от инфаркта, и богатыми вас заодно сделает. Поэтому молитесь, товарищи, молитесь! Молитесь, – и у вас не будет никаких болезней! Верующие вообще не болеют!

Разумеется, фраза про не знающих болезней верующих тоже стала мемом в нашей школьной среде.

Вот такая у нас была религия.

 Глава вторая. Рабство и барство.

Скажу честно: я уже извёл две пачки бумаги, пытаясь придумать достойное начало для этой главы.

Конечно, когда я только начинал писать книгу, – то обещал, что буду просто вываливать на бумагу свои мысли безо всякой обработки. Это, должен признаться, хорошая стратегия, но следовать ей у меня получается не всегда.

Вы поймите: тема тут сложная. С первого раза можно всего и не понять.

Я, конечно, постараюсь всё изложить как можно проще и доступнее, но результата не гарантирую.

Поэтому включай мозги, дорогой читатель!

Без них тебе тут все равно ни в чём не разобраться.

А я, пожалуй, перейду к делу.

Итак, у нас в школе было рабство.

Хотя нет. Не рабство это было.

Я даже не знаю, как это и назвать-то правильно. В русском языке, пожалуй, не найдется подходящего слова для обозначения этого феномена.

Ребята у нас не парились по этому поводу и называли то, о чём я говорю, – рабством. Но это было не рабство.

Впрочем, не будем ломать голову относительно терминологических изысков.

Было бы что называть, – а уж как народ придумает.

Я просто постараюсь как можно лучше описать эту самобытную систему эксплуатации человека человеком. Систему, сложившуюся в нашей школе.

Итак, приступим!

В начале была Тоня.

Тоня была циничной, хитроумной (если не сказать грубее) и весьма предприимчивой девкой.

С детсадовского возраста она разводила на деньги практически всех, с кем ей только доводилось общаться. Не миновала чаша сия ни её одногруппников, ни даже некоторых воспитателей.

Боженко, надо сказать, уже тогда зарекомендовала себя как ярую сторонницу того, что американцы называют не иначе, как soft power.

И это выгодно отличало её от всякого рода малолетних громил, какие только и знают, что дубасить свою жертву по голове да орать во все горло: «Да-а-ай!».

Головастая девка уже тогда понимала, что такие методы не шибко эффективны.

Тупо бить людей и отнимать у них деньги – это прямой путь на зону.

Такое не для неё. Этим пусть быдло занимается. А она руководить будет.

Да, Антонину всегда отличало то, что она умела действовать тонко.

Со времен старшей группы детского сала ее основными средствами воздействия на других были клевета, шантаж и всевозможные манипуляции.

Сам я, конечно, эти легендарные времена не застал. Мне о них рассказывал Глеб Грэхэм.

Он, если верить его собственным словам, – «находился у Тони в анальном рабстве с трёх лет». В один детский садик с этой стервой ходил.

Ох, сколько же этот туповатый мальчик от нее натерпелся!

Глеба Тоня вообще за человека не считала. Она поэтому и Глебом-то его не звала. Всегда он у нее был Глебик, Глёбушка, Глебуська, Глёблядь, Хлеб, Кроль Тупой или даже Lepus Glebus. А ещё чаще просто – эй, ты.

Да что там!

Его фамилию коверкали у нас даже в документах. В классном журнале он значился то как Грехам, то как Грехем, то как Грэхэм, то как Грэм.

Нет, понятно, конечно, что у нас все относились к Глебу с известной долей презрения. И перечисленные выше клички не одной только Тоней применялись.

У нас даже многие учителя считали Глеба достойным только самых унизительных прозвищ. У них на это были свои причины.

Ведь Глеб же был тупой.

Он и от нас, надо сказать, только и слышал: Глёбушка, Глебуська, Глебик…

Да, натерпелся парень.

Возможно, именно от этих постоянных унижений он и запил…

К тому же ещё Тоня его нещадно эксплуатировала и секла по любому поводу.

В приватной обстановке, разумеется.

Это только на людях она не любила применять силу. Боялась, что полицаи прикопаются. Зато на даче у неё была оборудована целая камера пыток для расправ с неугодными.

А Глёбушку бессердечная девка не жалела вообще. В принципе.

Помню, когда они строила акведук на тониной даче, – этот несчастный грохнулся с трёхметровой высоты на гору битого кирпича.

Знаете, что тогда сделала Тоня?

Она велела пинками привести его в чувство, чтоб он не думал отлынивать от работы.

Приказ был исполнен.

Глеб потом батрачил до глубокой ночи. Для него работа никогда не переводилась.

Подобных несчастных случаев с ним было множество.

Помню, однажды его придавило бетонной плитой, которую они с Садовниковым и Вдовиным должны были передвинуть. Двое последних её не удержали, и она чуть не задавила Глеба насмерть.

Один раз, помню, на Грэхэма уронили мешок с цементом. Он тогда, по собственному признанию, едва жив остался.

Впрочем, ему было не привыкать.

На него и диван роняли, и двадцатилитровый баллон с водой. Этот кролик много чего натерпелся.

На даче он тоже неустанно трудился во благо Антонины Боженко. Надеялся снискать её любовь.

Хотя нет. Любовь – это громко сказано. О таком Глебуська и мечтать не смел. Ему бы уважения к себе добиться, – так уже хорошо. Было бы.

Но Тоня его презирала.

У Глеба был только один друг. Это Денис Кутузов.

Впрочем, это только Грэхэм считал его своим другом. Сам Денис факт дружбы между ними категорически отрицал. Он говорил, что они с Глебом просто общаются.

И это была правда.

Поэтому когда Денис возвысился, стал рабом первой категории и официальным тониным любовником (без пяти минут мужем!), – он напрочь перестал общаться с Глебиком. Более того, – Кутузов стал делать вид, что он Грэхэма вообще не знает.

Вы себе даже не представляете, что стало с Кроликом после такого циничного предательства.

Тогда, помню, он носился под окнами денискиной квартиры и на всю улицу орал: «Денис, ты жирная блядь!».

И это была правда.

Денис тогда позвал молодчиков из «Удара» (о них мы ещё поговорим дальше), и они Глебуську избили до полусмерти.

Вечером того же дня он начал заливать своё горе. Целый месяц Грэхэм не просыхал.

А случилось это на следующий день после того, как Денису дали первую категорию. Он тогда закатил у себя дома грандиозную вечеринку, а Глеба не позвал.

Более того, когда Грэхэм всё-таки попытался проникнуть на этот праздник жизни, – Кутузов его не только отшил, но ещё и прилюдно унизил.

Дениска тогда как раз болтал с какими-то малознакомыми студентами, пришедшими к нему покутить. И тут как назло Глеб со своими дебильными просьбами. Чего, мол, не пускаешь старого друга?!

Студенты смеются. Что это за друзья у тебя, Дионисий?! Сам ты раб первой категории, а болтаешься со всякой шпаной.

Короче, Денис взял да и ляпнул, что «не знает он этого слабоумного».

Вот Глеб и расстроился. Запил.

Он тогда пил по-чёрному.

Впрочем, он всегда пил по-чёрному. К этому его приучила сама жизнь.

Первый раз Грэхэм попробовал водку в пять лет и быстро к ней пристрастился. В началке он уже пил регулярно. Потом была тонина дача. Там он вкалывал как проклятый.

Тяжёлой работой он доводил себя до такого состояния, когда мозги уже перестают соображать, и хочется только жрать и спать. И бухать.

Алкоголя на даче было ну просто завались. И поэтому Глеб пил. Пил каждый божий день. Пил по-чёрному. Пил и напивался. Напивался в стельку, в доску, в хлам.

Рабочий день заканчивался для него всегда одинаково: он пил.

Нет, не кутил, не веселился, а просто тупо пил. Он за минуту сжирал свой отвратительный ужин, залпом выдувал ежедневную порцию алкогольного яда и засыпал мертвецким сном.

Постепенно он увеличивал дозу.

Сперва ему перед сном была нужна лишь рюмочка самого дешёвого коньяка. Очень скоро на смену ей пришёл стакан.

Большой такой, гранёный, на двести граммов. Из таких ещё советские алкаши водку дули.

Впрочем, и он продержался недолго, уступив место полулитровой бутылке.

Потом доза ещё удвоилась. Глеб стал пить по литру водки в день.

Конечно, это я для упрощения говорю, что по литру водки. Дело в том, что у нас в школе любой крепкий алкоголь называли водкой.

Так что Грэхэм пил и ром, и вискарь, и абсент, и коньяк. Это когда были деньги.

А так бывало, в ход шли одеколон, настойка боярышника и все спиртосодержащие жидкости, какие только имелись в тонином хозяйстве.

Вы, наверное, хотите знать, чем вся эта история закончилась?

Ничем хорошим, поверьте.

В конце концов непосильный труд, постоянные травмы и не то, что бы совсем беспробудное, но каждодневное пьянство напрочь разрушили здоровье Глеба.

В шестом классе он был если не самым сильным и здоровым парнем в параллели, то уж во всяком случае одним из самых.

Прошло всего два года, – и Грэхэм превратился в полную развалину. Сильнее всего на нём отразились производственные травмы.

Одному богу известно, сколько раз Глеб себе что-то ломал.

Когда в девятом классе мама всё-таки уговорила его пройти медобследование, – боже, что тогда выяснилось!

Скелет его был безобразно деформирован, просто изуродован переломами. Точное их число установить не удалось. Говорили, что их около двадцати. Большая часть из них срослась неправильно. К переломам добавлялись трещины, которых было вообще немерено.