Текст книги "Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна"

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

А первая любовь, известно, не проходит. Как и фашизм.

Короче, я шёл в школу.

Дорога была в высшей степени приятной. Сначала я шёл от своего дома по Багратионовскому проезду до станции метро Фили, а потом от метро до церкви и дальше по Новозаводской прямо к школе. Дорога очень живописная, особенно от метро до церкви. Там у дороги целая аллея боярышника высажена. Приятно было ходить там рано утром. На площади у метро всегда было людно. Там тогда стоял магазинчик, где я на обратном пути из школы покупал себе шоколадки «Dove». Много шоколадок!

Потом и до этого несчастного магазина дотянулся проклятый урод Собянин.

Но тогда магазин ещё был на месте.

Рядом со школой стояли хрущёвки.

Дома там были даже не пятиэтажные, а четырёхэтажные.

Здания все были ветхие и мрачные.

Казалось, они того и гляди развалятся. Стояли они так близко друг к другу, что во дворах всегда было темно.

Впрочем, дома эти и добрую половину улицы оттеняли так, что мало не покажется. В тех местах поэтому всегда было сыро. Кроме мха там ничего не росло.

А теперь вообразите себе картину.

Глубокая осень, ноябрь месяц. Небо низкое, свинцовыми тучами затянуто. Вечереет. Маленький грязный дворик. Совсем голый, ни одного деревца нет. Со всех сторон его обступили невысокие обшарпанные дома. В окнах горит тёплый, приятный такой жёлтый свет. Вон семья за кухонный стол садится. То ли обедать, то ли ужинать. А на улице дождик накрапывает и грязь под ногами хлюпает.

Представили?

Вот примерно эту картину я наблюдал всякий раз, когда из школы возвращался. И мне это нравилось.

Сейчас, наверное, те хрущёвки снесут из-за всё того же иудушки Собянина с его реновацией, а на их месте построят какие-нибудь «элитные апартаменты с видом на реку» для московских яппи.

Для нашего района это будет катастрофа. У нас тут и так джентрификация идёт полным ходом. На месте заброшенного Западного порта уже отгрохали какой-то жуткий комплекс высоченных близстоящих зданий.

Продают их теперь клеркам, которые в Сити работают.

Из-за этих проклятых клерков теперь ещё и «обустройство территории» на Филёвской пойме планируется. Говорят, сделает этот урод мэр там набережную с лавочками да велосипедными дорожками.

Рад был бы ошибаться, но пока всё у нас идёт именно к этому.

Тут, пожалуй, только коррупция поможет.

Если деньги на набережную разворуют, я казнокрадам оды петь буду.

Но что-то мне подсказывает: нет, не разворуют…

Впрочем, не будем сейчас так вот о грустном. Тогда ещё всё с этим было нормально, а на Западный порт никто особо не покушался.

Короче, приходил я в школу.

Там, понятное дело, занятия посещал.

Но занятия – это так, побочное явление. Главное – это проповеди и вообще публичные выступления. Ради них, собственно, я и посещал школу так усердно. Мне постоянно нужна была аудитория, ибо я постоянно тренировался.

Речи я произносил при каждом удобном случае и по любому поводу.

Темы выступлений были самыми разнообразными.

На физкультуре я разглагольствовал о вреде спорта для здоровья, на алгебре говорил о квадратуре круга и доказывал, что нуля не существует, на физике рассуждал об ошибках Ньютона и Эйнштейна, об эфире и о том, что американцы не были на Луне, на биологии я опровергал теорию эволюции, на географии обосновывал существование Тартарии, Гипербореи и Атлантиды, на истории обличал фальсификаторов, замалчивающих подлинную историю Руси, а заодно хвалил Гитлера, который, оказывается, был тайным другом СССР, и Геббельса, который и вовсе был тайным коммунистом. На русском языке я объяснял слова по методу Задорнова, на литературе доказывал, что Александр Пушкин и Александр Дюма – это один и тот же человек. На обществознании я восхвалял сталинские репрессии и призывал легализовать в стране рабство. И при этом я постоянно рассуждал о рептилоидах и жидомасонах, о Нибиру и конце света, о Боге и Дьяволе.

Все эти разглагольствования воспринимались учителями очень по-разному.

Юлия Николаевна со Снежаной Владимировной относились ко всему этому враждебно, учителя математики, физики и биологии – вполне терпимо, а Сергей Александрович с географичкой просто рассыпались передо мной в комплиментах.

Среди школоты реакция была куда более однозначной. Эта братия стала считать меня… Ну-у-у, не за бога пока что, но уж точно за какого-то очень уж сильного мага.

Словом, пиетет определённый был, но до откровенного богослужения тогда ещё не доходило.

Однако уже тогда мои проповеди на больших переменах собирали много народа.

Нина Ивановна, разумеется, пыталась со всем этим бороться, но как-то вяло.

Мусоров каждый день вызывать не будешь, в детдом всех слушателей не отправишь. Разгонять же эти сборища своими силами ей никак не удавалось. Поэтому старая немка ушла в глухую оборону и стала точить на меня зуб.

Антонина Боженко тоже, разумеется, не осталась в стороне. Она уже тогда отличалась большой дальновидностью и понимала, что всякая власть главным образом зиждется на невежестве.

Поэтому, собственно, маленькая украинская девочка стала думать над тем, как бы ей мои эти проповеди для своих нужд приспособить. К этим её потугам я тогда был равнодушен.

Когда уроки кончались, я шёл домой. По пути, как уже говорилось, шоколадки покупал. Обычно брал штуки по две, но иногда и по четыре.

Да, в то время я каждый день съедал как минимум по две плитки молочного шоколада.

Я тогда очень любил шоколад.

И не только шоколад, но и вообще всё сладкое и жирное: эклеры кремовые, торты тирамису и торты киевские, птичье молоко, конфеты шоколадные, картофель жареный, плов, шашлык, котлеты, пельмени и бифштекс. Всё это и многое другое я ел каждый день в огромных количествах.

Вот как только домой приходил и переодевался в домашнее, так сразу же и садился обедать. Объедался я так, что едва из-за стола встать мог.

После сытного обеда я, разумеется, ложился вздремнуть часик-другой. Просыпался я всегда в холодном поту (майка на мне была хоть выжимай) и с адской головной болью.

Вот сами представьте. Я просыпаюсь в своей постели от страшной, просто нестерпимой духоты. Душно настолько, что вздохнуть толком нельзя. Вокруг темно, хоть глаз выколи. Майка мокрая, одеяло мокрое, штаны – и те мокрые. Ощущение такое, будто ты обделался, ей-богу. Голова болит так, что заорать хочется. Притом болит везде: в переносице и в висках, во лбу и затылке. Пальцы, разумеется, отекли и распухли так, что ими пошевелить трудно. Лицо тоже всё опухло.

Вот так ты и лежишь в темноте и духоте, постепенно замерзая от мокрой одежды. А встать, главное, очень трудно. Частью это от головной боли. Малейшее движение усиливает её многократно.

Вставать, однако, нужно.

Тут уж если проснулся, то заново не уснёшь.

И я вставал, умывался, чистил зубы (я и после еды всегда это делал). А потом шёл на вечернюю прогулку.

Спал я обычно до семи, иногда до семи тридцати вечера. Гулял, соответственно, с восьми до десяти. Случалось, что и до одиннадцати задерживался.

Ах, как же было прекрасно гулять в это время по московским улицам!

Нет, такое удовольствие ни с чем нельзя сравнить!

Это вещь совершенно особая.

Её прочувствовать надо.

Я одевался, как и положено, в чёрную рубашку и костюмные брюки, обувал начищенные до блеска хромовые сапоги с высокими голенищами (они мне до колена доставали). Пока было тепло, так шёл, а как холодать стало – куртку сверху накидывать начал.

Маршрут мой, надо сказать, не отличался оригинальностью.

Я проходил сквозь мрачный, освещённый лишь несколькими фонарями двор, мало изменившийся с конца сороковых годов и видом своим заставляющий вспомнить о деятельности НКВД.

Ощущение, честно говоря, такое, будто я попал в какое-то малобюджетное российское кино про чекистов.

Из своего двора я выходил на шумный и оживлённый, сверкающий неоновой рекламой Багратионовский проезд.

Я шёл мимо ночного клуба «Зебра», куда в это время уже начинала съезжаться золотая молодёжь на роскошных спорткарах, мимо «Покровских бань» прямо на гордо высящуюся в свете прожекторов оранжевую громадину «Филиона».

Я проходил мимо торгового центра, не обращая внимания на его манящие вывески. Затем я проходил мимо старых помещений завода Хруничева, теперь сданных под офисы.

Там, помню, находилось то ли какое-то отделение Центробанка, то ли другое подобное учреждение.

Не интересовался, честно говоря, никогда.

Помню только, что в тамошние ворота вечно заезжали инкассаторские машины.

Сами ворота охранялись четырьмя суровыми солдатами в брониках и малиновых беретах с калашами наперевес.

Я проходил мимо затонированных в ноль окон банка, с гордостью разглядывая в них своё отражение, и оказывался на площади перед Горбушкой.

Там я любовался подвыпившими молодыми людьми (люблю подвыпивших молодых людей), слушал их хвастливую болтовню и клятвы в вечной любви к какой-нибудь красавице-недотроге, краснеющей от выходок своего кавалера. Потом я переходил дорогу и шёл по улице Барклая вдоль хлипкого жестяного забора, призванного защитить Багратионовский рынок от воров.

С миссией он явно не справлялся.

Нынче-то наш Багратионовский рынок сравняли с землёй (проклятый Собянин, проклятая джентрификация!), а на его месте возвели уродливый павильон с неоновой вывеской, гласящей: «Вкусные сезоны».

Подумать только!

Вкусные сезоны!

Пусть этот маньяк Собянин горит в аду со своими «Вкусными сезонами»!

Вот же гад, а?!

Сделал из нашего рынка очередное хипстерское местечко, ещё одно место гнездования этих подонков.

Там, небось, теперь и «продуктами без ГМО и глютена» торгуют.

Ух, сволочи!..

Я вам тут без обиняков скажу: хипстеров я ненавижу пуще нашего правительства.

Будь моя воля – всех до единого бы истребил!

Ненавижу хипстеров!

Ладно, хватит об этих инфузориях-туфельках, как сказала бы Новодворская.

Вернёмся к делу.

Тем более, что в те времена рынок наш был ещё очень даже тот.

Тогда, в 2013 году, там всё ещё носились босоногие цыганские дети, продавались под видом норковых кошачьи шубы и, сверкая во весь рот золотыми коронками, обвешивали доверчивых русских бабушек назойливые, плохо говорящие по-русски смуглые торговцы фруктами из южных республик. А ещё там продавали насвай.

Сам я эту гадость, разумеется, никогда не пробовал, но многие в нашей школе балдели с этой смеси клея, табака и куриного помёта.

Ходить у рынка вечером – это и вовсе для меня было сплошное удовольствие. Я любил смотреть на бегавших возле хлипкого забора крыс, на их радостную возню, слушать их довольно редкий, но в относительной тишине сумерек оглушительно громкий писк.

Крысы у рынка водились знатные, каждая в полкило весом и размером едва ли не с кошку.

Как весело они резвились там в отсутствие людей! Загляденье смотреть было!

Теперь там такое, понятное дело, не увидишь. Ни тебе крыс, ни тебе мышей. Скукотища, одним словом.

Я проходил рынок и добредал до того места, где улицу Барклая пересекает Сеславинская. Тут мне приходилось делать мучительный (без шуток) выбор. Я мог либо продолжать идти прямо и очень скоро оказаться в Филёвском парке, погулять там немного, а затем пройти мимо ДК Горбунова и выйти на Физкультурный проезд, а оттуда на Новозаводскую, миновать родную школу и очутиться дома.

Этот первый путь мне нравился больше, ибо он проходил по местам красивым.

Но была и проблема: этот маршрут был очень длинным.

Был, однако, и альтернативный путь. От рынка я мог свернуть на Сеславинскую, а оттуда – на Физкультурный проезд и далее пойти уже известной вам дорогой мимо школы домой. Если же времени совсем было в обрез, то я мог пройти Сеславинскую и часть Физкультурного и свернуть на Большую Филёвскую, а оттуда направиться домой.

Вот пишу всё это и думаю: зачем. Если читатель не знает географии моего района (а я почти уверен, что он её не знает), то для него это всё просто набор слов.

Ладно, постараюсь объяснить, но не слишком нудно. Просто буду описывать прогулки по родным местам. Это, надеюсь, внесёт хоть некоторую ясность в мою писанину.

Сейчас подумал вот ещё о чём. Все эти непонятности с улицами придают моей книге какую-то странную достоверность. Верно учил меня Сергей Александрович: чем туманнее, тем убедительнее.

Правда, это он в научных докладах говорил.

Впрочем, про это я ещё расскажу, если, конечно, фээсбэшники меня по-тихому не укокошат в собственной квартире. Впрочем, этого, надеюсь, не случится.

Итак, если я шёл прямо, то проходил мимо «Магнолии» и аптеки, а после оказывался на перекрёстке. Затем переходил дорогу и попадал в Филёвский парк.

Парк наш, конечно, благодаря Собянину ощутимо так испортился, но окончательно всё-таки не исчез. Там по-прежнему обитали целых две стаи бродячих собак.

Осознание этого вселяло в меня спокойствие.

Я гулял меж деревьев по освещённым дорожкам.

Сами дорожки были так себе. Плитка и есть плитка. Ничего особенного. Фонари были сделаны, что называется, под старину. Были они пластиковые, но издалека их можно было принять за железные. Короче, всё как в Европе.

В целом, надо сказать, смотрелось всё это очень даже ничего. Особенно ночью.

Ей-богу, прямо Австрия какая-то. Зимой так вообще.

Ночь. Темнота. Тишина.

Идёшь ты так себе, вокруг лес стеной стоит, под ногами пушистый снежок без хруста приминается, сквозь чащу змейка фонарных огней вдалеке виднеется, крупные хлопья снега, подсвечиваемые уютным жёлтым светом фонарей, медленно на землю опускаются.

Эх, красота!

Ощущение, что в новогоднюю открытку попал. Сразу сказка Гофмана вспоминается, Австрия.

Я любил ходить по парку.

Даже после погрома, учинённого там Собяниным, гулять в этих местах после захода Солнца считалось небезопасным. И правильно считалось. В те годы там орудовал один маньяк. Его, в отличие от Пичужкина, так до сих пор и не поймали, но я этого мужика знал. Но о нём я вам ещё расскажу.

Да, ходить там было страшновато. Это мне и нравилось.

Я любил бояться, а фильмы ужасов никогда не любил. Не по вкусу мне был этот жалкий суррогат ужаса, сделанный где-то в Голливуде. Ему я предпочитаю натуральный ужас. От ужастика-то что? Побоялся чуток, побоялся да и успокоился. А я такого не признаю. Мне для полного удовлетворения необходим воистину инфернальный, сбивающий с ног ужас.

А пережить такой можно лишь от прямого контакта со смертельной опасностью. Вот это другое дело.

Вот, помню, бабушка моя один раз при мне прямо такой ужас испытала.

На даче это было. День это был. Я её тогда потащил в дальнюю лесополосу, что на окраине посёлка была, лягушек наловить. Ну, пришли, понятное дело. В чащу углубляться стали. Лес там густой, поэтому темно даже днём и страшно. Змей полно, разумеется. У нас в Подмосковье их вообще много. И вот блуждаем мы там, блуждаем, лягушек ловим. Тут бабушка ко мне повернулась и говорит полным ужаса голосом: «Куда ты меня привёл?! Тут одни маньяки!».

Я рассмеялся, а ей было страшно до одури. Больше мы в ту лесополосу никогда не ходили.

Прекрасны были эти прогулки по жуткому ночному парку, во время которых неприятный липкий холодок бежал вниз по моему хребту.

Но вот мрачная чащоба осталась позади. Выйдя за парковые ворота, я шёл к ДК Горбунова.

Здание это невзрачное и совершенно не выделяющееся на фоне других. Его легко можно проглядеть, даже несмотря на внушительные размеры.

Перед ДК располагался крохотный запущенный скверик. Он был совершенно в моём вкусе. Скамейки там были старые, убитые, фонарей никаких, трава в рост человека.

Кстати, до этого местечка разбойник Собянин пока не добрался. Yes!

Короче, я просто обожал гулять в том скверике.

По другую его сторону располагалась Новозаводская.

Там она, собственно, сужается и постепенно переходит в узкую дорожку между парком и заброшенными корпусами завода Хруничева. Там же ещё стоят домики для рабочих, построенные аж в 1923 году. Это кирпичные двухэтажные постройки, весьма неплохо отштукатуренные снаружи.

Нынче там профсоюзное управление заседает. Так во всяком случае гласит табличка на одном из домиков.

Но это всё слева от сквера. А направо от него стоят последние жилые дома на улице. Вдоль них тянется весьма живописная аллея.

Собственно, днём это аллея как аллея. Ничего выдающегося. Зато ночью…

Да, ночью она приобретает совершенно незабываемый вид.

Деревья там усажены плотно, а их куцые кроны нависают прямо над головами пешеходов. На всю аллею только два фонаря: один посередине и один у самого конца. Работают эти фонари весьма странно: они то загораются на какое-то очень короткое время (обычно от пары секунд до нескольких минут), то снова тухнут, чтобы через несколько минут вспыхнуть снова. Притом эти два фонаря никогда не горят одновременно. Один из них всегда не работает.

Атмосферу это всё, надо сказать, создаёт жуткую.

Вот, помню, иду я как-то раз по этой аллее.

Иду себе, значит, иду. Горит в это время тот фонарь, что в середине. Ну, я прям под этим фонарём останавливаюсь носок поправить. Хромовые сапоги я тогда обувал на носки, а не на портянки, как положено. Носки в результате вечно сползали, и я до крови натирал себе пятки.

Так вот.

Подтянул я, значит, носки да и собрался уже было идти дальше, а фонарь тут возьми да и погасни! Но нет худа без добра: этот погас, но дальний-то вспыхнул.

Посмотрел я вперёд да чуть в обморок от ужаса не свалился.

Стоит там кто-то под фонарём. Огромный такой, два метра с лишним. Но это вам не какой-нибудь там американский Слендермен. Этот был – косая сажень в плечах. Коренастый весь такой, но не толстый. В длинный плащ бежевый одет и шляпу. Шляпа на глаза надвинута, воротник поднят. Лица не разобрать. Стоит он, значит, на фонарь опершись. Боком ко мне стоит.

Я, значит, смотрю на него, смотрю, а он меня будто не видит. Так проходит минута, две… Колени у меня подгибаются и трясутся.

Вдруг этот гигант резко поворачивает свою огромную голову ко мне.

У меня, естественно, сердце в пятки ушло.

И тут дальний фонарь снова гаснет, а тот, под которым стою я, наоборот, зажигается.

Гиганта этого я, разумеется, теперь не вижу. Оно и понятно: он в темноте стоит. Зато он-то меня видит прекрасно.

В этот момент я услышал тяжёлые приближающиеся шаги и громкое прерывистое дыхание.

Тогда-то я и дал дёру. Не прошло и минуты, как я уже стоял у ДК Горбунова. Там я остановился перевести дух. Ну, отдышался чуть, отдышался, а потом приспичило мне вдруг обернуться. Посмотрел я, значит, в сторону сквера. Ничего не увидел, разумеется. Оно и понятно: темно там было, аки в бочке.

Шагов этих жутких я тоже не слышал.

Постоял так минуту, постоял… Решил уже было, что померещилось. Заново к скверику зашагал, а про себя ругаюсь: чего, мол, испугался-то, трус несчастный?

Подошёл уже вплотную к скверу, вот сейчас в кромешную темень шагну.

Тут по Новозаводской проехала машина. На мгновение свет фар залил улицу.

Крик застыл омерзительным комком у меня в горле.

На том конце сквера стоял, расставив ноги, этот самый гигант.

Пальто на нём, по всей видимости, уже не было. Казалось, он стоял голым.

Сначала он показался мне очень толстым, почти круглым. Овальным уж точно. Однако я очень быстро различил его стройную талию и широкие плечи. Округлым же он показался мне из-за поднимающихся со спины иголок. Он весь был покрыт иглами.

Чудовище смотрело прямо на меня. Едва вдалеке угас осветивший его на секунду свет фар, и скверик снова погрузился в темноту, как оттуда раздался жуткий утробный рёв: «Уви-и-иде-е-ел!».

Едва он затих, как я снова услыхал из темноты уже знакомые мне тяжелые шаги.

Я рванул с места что было мочи и бежал, бежал, бежал…

Я нёсся сквозь тёмную, совершенно свободную от фонарей часть парка, которой не коснулась ещё рука Собянина. Казалось, гигант дышит мне прямо в спину.

Ещё секунда – и он схватит меня.

Но не схватил. Я целым и невредимым выскочил на перекрёсток, а оттуда вернулся домой через улицу Барклая и Багратионовский проезд. Эти улицы были довольно оживлёнными. Тёмных и безлюдных переулков я избегал.

Вот такие у меня были трипы.

Собственно, этот реально произошедший со мной случай нашёл отражение в небольшой новелле «Сверкающие кокарды».

Там эта ситуация с некоторыми изменениями перенесена на главного героя – Егора Дронова. Фактически, это тот же Константин Воронин, только имя другое.

Впрочем, об этом моём сочинении мы ещё поговорим.

А сейчас расскажу-ка я лучше поподробнее о своих трипах.

В те годы я баловался всякими изменяющими сознание веществами.

Это, в принципе, естественно.

Любой себя уважающий школьник обязан через это пройти. Иначе он не школьник, а полная дрянь. В этом уж я убеждён совершенно. Запретив школярам баловаться наркотой – это всё равно, что запретить людям дышать. Всё равно будут. Они без этого жить не могут.

Поэтому-то одними из самых вредных, антиобщественных и опасных законов я полагаю законы антинаркотические.

Тот, кто запрещает школьникам бухать, курить траву и колоться – изверг, деспот и тиран. Такой человек, безусловно, заслуживает четвертования.

Поэтому все наши полицейские – это и не люди вовсе, а самые настоящие свинюки, как назвал их Николай Сосновский в своём переводе известной работы Хоффмана.

Вернёмся, однако, к делу. О свинстве нашей полиции мы с вами ещё поговорим. Если эта самая полиция меня тут не замочит раньше времени.

Итак, будучи двенадцати лет от роду я уже баловался наркотиками.

Но не думайте, что я был одним из тех, кого в нашей школе точно и по-народному метко называли объебосами.

Не-е-ет!

Я был далеко не из таких!

Эти товарищи только и искали, чем бы таким упороться. На сам процесс им было абсолютно наплевать.

Они прогуливали школу, вечно где-то шлялись, пили за гаражами водку и нюхали клей в грязных подвалах. Они все были невежественны, глупы, дурашливы и уродливы. Их лица почти всегда источали нездоровую бледность и были покрыты прыщами. Глаза у них были как стеклянные. Этих людей всегда отличала удивительная, просто феноменальная тупость. Они напоминали больных деменцией. Смеялись они всегда как идиоты, а зубы их находились в ужасающем состоянии.

Все эти люди отличались чрезмерной худобой и физической неразвитостью. Их одежда всегда была грязной. Они вообще отличались крайней неряшливостью и большой терпимостью к грязи.

Эти пьянчужки редко мылись, вместо этого предпочитая литрами лить на себя «Тройной». От этого они только ещё больше воняли.

Их тела были поражены многочисленными болезнями. Тут и СПИД, и сифилис, и триппер… Словом, все венерические. Но этим, понятно, не ограничивалось. Болели они и диабетом, гипертонией, атеросклерозом, тромбозом, туберкулёзом, болезнью Потта, нефритом, гастритом и чёрт знает чем ещё. И это всё вдобавок к обязательным для таких людей алкоголизму, наркомании, раку лёгких и циррозу печени. Некоторые из них даже умудрялись заболеть подагрой в 15 лет.

Словом, это были измученные и несчастные существа, мучимые всеми мыслимыми болезнями. Их никто не уважал. Даже они сами. Только некоторые девочки их жалели.

Так вот. Всё это – не мой случай.

Я никогда не принадлежал к числу этих отбросов общества.

И, как ни странно, кайф был не очень-то мне интересен. Куда более меня интересовал сам процесс приготовления наркоты.

В дедушкиной квартире на Тучковской я тогда оборудовал целую нарколабораторию. Весь стол на кухне, помню, был заставлен всякими колбами, банками и склянками. Впрочем, посуда для опытов там вся не помещалась. А потому колбы стояли подчас в самых неожиданных местах.

Все подоконники в квартире были уставлены горшками с опиумным маком, коноплёй, дурманом и бог весть чем ещё. Те горшки, что не влазили на подоконники, стояли прямо в спальне, питаясь от мощных ламп дневного света. В шкафах, лёжа на полках, сушилось сырьё. Оно же сохло на разложенных по полу газетах.

Центр всего этого хозяйства находился на кухне. Именно там гордо возвышался над газовой плитой начищенный до состояния зеркала гигантский самогонный аппарат.

Чего мы только с дедом не вытворяли!

Мы получали опиум и героин, делали гашиш, извлекали кофеин из кофейных зёрен и миристицин из мускатного ореха. И это ещё далеко не всё!

Пожалуй, все наркотики, какие в принципе можно получить в домашних условиях мы получили.

При этом мы постоянно экспериментировали.

Да, мы были не из таких, кто просто тупо следует рецептам из Интернета.

Мы хотели быть творцами, свободными художниками так сказать. И мы ими были.

Мы постоянно смешивали одни вещества с другими, желая понять: как сделать так, чтоб штырило лучше?

Не буду посвящать вас во все подробности наших экспериментов. Это, в конце концов, автобиография, а не пособие по химии. Тем более, что для интересующихся наркотой я писал отдельную книгу. Она была уже почти готова, но тут началась эта вся дрянь с уголовным делом, которая и не даёт мне пока возможности завершить этот выдающийся опус.

Но я обещаю, что при первой же возможности я эту книгу допишу, и вы все сможете упороться в соответствии с приведёнными там рецептами.

Кстати, про этот занятный мануал речь ещё пойдёт дальше.

А пока вернёмся к делу.

Впрочем, один занятный рецептик я вам тут всё же приведу. Приведу потому, что это важно для повествования.

Суть здесь вот в чём. Мы с дедом долго пытались получить некий идеальный наркотик. Такой, чтоб мощный был, но зависимости не вызывал. Чтоб давал крутые галлюцинации, и тонизировал, а вдобавок ко всему был вкусным и видом своим не вызывал подозрений у полицейских.

И такое средство мы получили. Готовилось сие чудо-зелье так.

Мы брали огромное количество кофейных зёрен, размалывали их в кофемолке, а затем получившийся порошок ссыпали в кастрюлю. Туда же мы добавляли немного воды. Потом размешивали всё это. Получалась эдакая густая кофейная каша. Эту кашу мы ставили на медленный огонь и варили несколько часов.

Здесь главная трудность в том была, что всё это варево вечно норовило убежать. В результате мы с дедом посменно дежурили у плиты. Содержимое кастрюли постоянно приходилось помешивать. За огнём тоже нужен был глаз да глаз. Периодически ещё воду в кастрюлю доливать надо было, но это уж мелочи.

Продолжалась эта каторга обычно часа четыре. Больше мы с дедом просто не выдерживали. Впрочем, пару раз мы стояли у плиты и по шесть часов, а один раз – и все восемь. Но обычно занимало это четыре часа.

Короче, когда приходило время, мы огонь выключали, а содержимому кастрюли давали остыть.

Когда вся эта каша остывала, мы процеживали её через мелкое сито.

Всю гущу мы, понятное дело, выкидывали, а чёрную, как нефть, жидкость переливали в заранее заготовленную бутылку.

Затем мы брали много мускатных орехов, измельчали их в порошок с помощью кофемолки и этот самый порошок аккуратно насыпали в бутылку с кофейным отваром. Бутыль закрывали и как следует взбалтывали.

Получался очень крепкий кофе с галлюциногенами.

Вещь замечательная!

Штырило от неё не по-детски. Помню, выпьешь кружку – сразу такой прилив сил, что чувствуешь себя если не Суперменом, то уж во всяком случае Халком.

Сердце колотится бешено, зрачки размером с блюдце становятся, по всему телу мелкая дрожь волнами идёт. Но это сначала так. А потом ко всему этому добавляются ещё и жуткие глюки, вроде тех, какие от ЛСД бывают.

Короче, крутяк полный!

Средство это, разумеется, пришлось по вкусу моим одноклассникам и ученикам нашей школы вообще.

Впрочем, как и мои цыгарки.

Да, в ход и результаты своих экспериментов я соучеников посвящал. Связано это было в первую очередь с тем, что сам я не решался пробовать все полученные мною вещества. Обычно в таких случаях я их тестировал на бабушке (она в итоге приобрела бесценный опыт матёрого хиппана), но кое-что и ей давать было боязно. Героин, к примеру. Поэтому для самых бесчеловечных опытов я пользовался доверчивыми объебосами, которым только бы упороться, а остальное – до фонаря.

Таким образом изобретённый мною напиток стал в нашей школе (а со временем и во всём районе) по-настоящему народным напитком. Та же участь постигла и цигарки. А распространение такого рода наркоты в школе сыграло впоследствии большую роль в развитии сюжета этой книги. Но об этом – позже.

Так вот. К своему изобретению я равнодушен не был.

Ой как не был!

Можно сказать, я питал к этому глючному кофе самые тёплые чувства.

Я пил его…

Ну, не постоянно, но очень и очень часто.

Особенно же я любил вытянуть кружечку-другую этого волшебного напитка перед прогулкой…

Хотя что значит «перед»? Не совсем, конечно, перед, но за час, может, за два до выхода. Тут всё дело в том, что мускатный орех не сразу действовать начинает. Порой ждать приходится часа по три, а то и по четыре, пока глюки начнутся. Но когда начнутся – держись! Это полный атас! Многим новичкам просто башню сносит. Эйфелеву.

Должен сделать ещё одно примечание. Это важно для устранения мнимых логических противоречий. Я не всегда ложился спать после обеда. Со временем я и вовсе отказался от этой привычки, но не потому, что ЗОЖ и всякое такое, а потому, что я совершенно не мог терпеть эту ужасающую головную боль.

Но к делу!

Собственно, прогулки у меня получались тем интереснее, чем больше напитка я в себя вливал. Но вливал я всегда прилично.

Словом, благодаря чудодейственному средству я встречал на своём пути духов, богов, демонов, привидений и прочую чертовщину в поистине стивенкинговских масштабах!

Ой, как же мне всё это аукнулось через несколько лет!

Дедушка, надо сказать, далеко не всегда разделял мой энтузиазм относительно всей этой деятельности.

Но вы только не подумайте, что он был против наркотиков! Наоборот, он был обеими руками за!

Просто ему не очень-то нравилось исполнять обязанности моего лаборанта.

Оно и понятно. Ему частенько приходилось по 12 часов подряд стоять возле самогонного аппарата, получая нужный мне дистиллят.

А когда у нас сломалась кофемолка, то в его жизни и вовсе началась чёрная полоса…

Ночи напролёт просиживал он в ванной комнате, склонившись в три погибели над огромной каменной ступой, где ему приходилось толочь ингредиенты для моих опытов.

– Юра, иди спать! – орала из спальни бабушка, глядя на часы, показывающие два с четвертью ночи. – Хватит тебе возиться!

– Рано ещё!.. – отвечал ей из ванной усталый бас. – Тут с орехами ещё конь не валялся, а завтра Маратик придёт! Ложись одна, я потом приду.

Эх, как же я люблю своего дедушку! Спасибо ему огромное за всё! Я воистину горжусь своим дедушкой.

Согласитесь, ну кто ещё (даже из леворадикалов) может похвастаться тем, что в 12 лет прессовал гаш со своим дедушкой? А? Вот то-то и оно!

Дедушка у меня настоящий шестидесятник.

Журнал «Новый мир», джинсы, Стругацкие – вот это вот всё. Ещё дедушка йогой в молодости увлекался.

Впрочем, и сейчас увлекается.