Текст книги "Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна"

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Погодка-то на улице хоть куда! Из-за прозрачных облаков светит яркое и приветливое, но ещё не такое утомительно жаркое весеннее солнце. По рано покрывшимся богатой изумрудной листвой веткам весело прыгают, распевая свои песенки, беззаботные пичуги. Дует прохладный ветерок, а снизу поднимается густой и влажный аромат расцветающих под моим окном кустов черёмухи и сирени.

Под моими окнами толстые рыжие коты лежат на водопроводных люках, греясь в первых тёплых лучах ещё бледного весеннего солнца. Чуть дальше пятиэтажки по самые крыши утопают в кронах раскидистых деревьев, а за ними нагревает солнце ржавые металлические стены пустых ангаров покинутого трубного завода. А вдалеке огромным хрустальным айсбергом выходит в едва различимом мареве хрустальная глыба Москва-Сити. Откуда-то издалека доносится тихая музыка.

Красота! Я счастлив!

Однако вернёмся к делу.

Своим постоянным курением отец заставил меня возненавидеть и это занятие, и заодно с ним самих курильщиков.

Понятно, конечно, что и курильщик может быть очень даже неплохим человеком. Но вонять-то от этого он не перестанет. А вонючих людей я не люблю. Однако мой отец всегда отличался не только пристрастием к табаку. Он ещё и выпить не дурак.

За это ему тоже огромное спасибо.

Так он с детства привил мне стойкую ненависть ко всякому алкоголю, и я благодаря его примеру с детства дал себе клятву никогда не пить вина и не курить. И эту клятву я ни разу в жизни не нарушил.

Папа мой, надо сказать, никогда не напивался, что называется, до скотского состояния. Он просто сидел себе в туалете и лениво потягивал виски с колой. Но мне и этого хватило.

Отвратительное зрелище.

Ненавижу пьющих людей. Они все уроды и сволочи. Хороший человек к этой дряни и не притронется.

Так, с этим ясно.

Отец на всю жизнь мне преподал урок трезвости.

А ещё он привил мне ненависть к жратве, всяческим застольям и задушевным разговорам.

Он ведь вырос на Кавказе.

Проклятый Кавказ!

Из-за него меня в детстве часами заставляли сидеть за семейным столом, только и повторяя, как мантру, что это-де традиция такая, а традиции надо уважать.

Мне такие «традиции» были непонятны и совершенно чужды.

Однако отец всё же не оставлял настойчивых попыток приобщить меня к ценностям семьи. Этим он в конце концов заставил меня окончательно возненавидеть еду как таковую и начать презирать самого себя за то, что ем.

Потом, когда он понял, что ничего не выйдет, эти попытки были оставлены.

Но дело уже было готово!

Еду и процесс её поглощения я ненавижу всем сердцем.

Даже тогда, в двенадцать лет, когда я обжирался чуть ли не до потери сознания, эта ненависть была во мне жива. В минуты такого чревоугодия она просто принимала форму ненависти к самому себе.

Я жрал и ненавидел себя за то, что жрал.

Вот как-то так.

Короче, в итоге я стал смотреть на еду в лучшем случае как на необходимое зло, без которого человек не может жить, в худшем – как на источник всякого греха. Но уж ни в коем случае как на повод собраться всей семьёй и потрепаться ни о чём.

Вот, собственно, всё, чему научил меня отец: ненавидеть табак, алкоголь и еду. Больше он мне ничем не запомнился и на моё воспитание ничем другим кардинально не повлиял.

В том же самом шестом классе, правда, он запихнул-таки меня на плавание, но из этой его дурацкой затеи ничего в итоге не вышло.

Но об этом позже.

А сейчас вернёмся к делу.

Итак, родители о моей насыщенной школьной жизни ничегошеньки не знали. И это было ой как хорошо.

Узнай они обо всём тогда – скандал был бы жуткий. Отец бы точно меня выпорол. Из школы бы меня, понятное дело, забрали и запихнули бы в какой-нибудь физико-математический концлагерь, где я бы спятил от ужаса и повесился прямо в туалете или раздевалке.

Мать бы умерла от горя, а отец спился.

Словом, хорошо, что родители ничего не знали о моих приключениях в 737-й и представляли себе мою жизнь там в абстрактных формах некой фантасмагорической идиллии «счастливого и безоблачного советского детства».

Короче, представлялся им, наверное, какой-нибудь «Ералаш», в то время как на самом деле моя жизнь походила на нечто среднее между «Греческой смоковницей» и «Однажды в Америке».

Да, моя жизнь шла своим чередом, а родительская – своим. Они с того времени пересекались всё реже и реже. Я стремительно отдалялся от своей семьи в культурном (но не экономическом!) отношении. Между нами то ли ширилась пропасть, то ли росла вверх стена. В конечном итоге это приведёт к тому, что мы станем смотреть друг на друга как на инопланетян. Но тогда до этого было ещё далеко…

Но только не думайте, что я рос в полной бесконтрольности. Это было совсем не так.

О многих вещах родители если и не знали, то уж во всяком случае догадывались. Скрыть, к примеру, мои наркотические опыты было просто невозможно, хотя дед и покрывал меня изо всех сил.

Знали родители и о том, что я балуюсь экстремистской литературой.

Всё это им было известно, но лишь в общих чертах.

Так, они знали, что я читал «Mein Kampf» Гитлера, но им в страшном сне не могли присниться те жуткие, полные ненависти речи, какие я толкал на истории с ничуть не молчаливого одобрения учителя. То же самое было во всём.

Они знали про то, что мы получали с дедом кофеин, но им ничего не было известно про опий.

Короче, вы поняли.

Многих вещей родаки не знают до сих пор.

Так как же они относились ко всему этому?

Ну, мама переживала немного, но она вообще у меня такая вся из себя. Переживательная больно.

Впрочем, и она только слегка тревожилась, а не билась в постоянной истерике.

Отец же и вовсе был спокоен, как удав. Моё увлечение политикой он списывал на пресловутые «болезни роста» и считал, что это всё бесследно пройдёт и надёжно забудется.

Артур, мол, тоже в подростковом возрасте «Лимонку» почитывал, а теперь образумился, в банке должность хорошую занимает.

Артур – это, если вы помните, мой старший брат. Нынче он в религию ударился. На восемнадцатилетие мне «Святое Евангелие» подарил. Об этом типе я вам ещё расскажу потом. Если успею, конечно.

Отец забыл только, что я – это тебе не Артур. Об этом он вспомнил потом.

Вот пишу я это всё, а за окном началась буря.

Картинная, почти эпическая. Всё небо потемнело, и на улице стало темно, как ночью. Густые серые тучи скрыли в своих липких объятьях и Сити, и дальний горизонт вообще, и, кажется, вот-вот поглотят и ближайшие дома, и меня, и весь мир. Совсем ничего стало не видно. Лишь изредка мир озаряется на секунду синими всполыхами молний.

Исчезли все звуки, кроме крупной дроби могучими каскадами изливающихся с неба капель да редкого оглушительного грохота с неба.

Через открытое окно вода натекает мне в комнату и пропитывает собой старые школьные учебники.

Откуда-то издалека, из парка или с Поклонной горы, доносится ещё сквозь мерный стук дождевых капель приятная расслабляющая музыка…

Однако вернёмся к делу.

То, что изначально было принято отцом за «болезни роста», в действительности оказалось многообещающим началом моей карьеры профессионального революционера.

Тогда, впрочем, я и сам не мог правильно оценить это своё влечение к этой загадочной и прекрасной науке, – политике...

Это было сродни увлечению какой-нибудь красивой девушкой.

Тебе просто хочется её – и всё тут!

Тогда я и сам не понимал, так и останется ли эта страсть курьёзом юности, «болезнью роста» или же выльется во что-то большее, станет «многообещающим началом» чего-то великого и жуткого.

В конце концов оказалось второе. И это, надо сказать, даже меня сперва удивило.

Но довольно толочь воду в ступе!

Пора браться за дело.

В предыдущей главе я в общих чертах описал свою жизнь в 737-й школе.

В этой я хочу по возможности коснуться основных событий, сопровождавших моё там пребывание.

Почему только основных – сейчас объясню.

Изначально я хотел рассказать обо всех моих сколько-нибудь важных приключениях, но потом подумал, подумал да и решил отказаться от этой идеи.

Связано это в первую очередь с тем, что жизнь моя тогда проходила под лозунгом «Каждый день по приключению!».

Да, в 737-й я жил очень насыщенной жизнью. Пожалуй, за всю мою остальную жизнь со мной произошло меньше событий, чем за те два с лишним года, пока я там учился.

Рассказывать обо всём я, конечно, не стану. Времени у меня мало, а потому писать надо в первую очередь о важном. Похабные анекдоты и потом рассказать успею.

Книга уже и так разрослась, а если я сюда запихну все те многочисленные истории, участником или свидетелем которых я стал, то она и вовсе распухнет до размеров «Человеческой комедии» Бальзака.

Более того, если я начну излагать здесь все эти сюжеты, каждый из которых достоин если не отдельного романа, то уж во всяком случае новеллы, то это просто разорвёт единый сюжет романа, и он превратится в некую современную версию «Декамерона», а этого мне совсем не надо.

Хотя нет.

Это будет не «Декамерон», а «Хилиомерон».

Историй этих просто ужасающе много. Я сам иногда удивляюсь их количеству.

Возможно, всё это огорчит некоторых читателей.

Думали, мол, наконец-то порно, а тут такой облом.

Не расстраивайтесь!

Порнухи вам и так хватит. Я надеюсь, во всяком случае.

Что же до всех этих историй, то я вам скажу: хотя их и много, все они довольно однообразны и вращаются вокруг нескольких ключевых тем. Это секс, бухло, обжорство и рабство.

Разнообразием они не отличаются. Иногда там и вовсе меняются лишь имена действующих лиц.

Это что касается полноценных историй.

Теперь об анекдотах.

В нашем школьном фольклоре мне довелось занять место поручика Ржевского. Анекдотов про меня ходит множество.

Как это вышло – сейчас расскажу. Начнём с того, что Нина Ивановна содержала при себе целый штат доносчиков, осведомителей и провокаторов. В роли оных почти всегда выступали самые тёмные, самые забитые и напрочь лишённые сознания младшеклассники.

Старая немка сперва запугивала их до заикания, а потом заставляла доносить на своих товарищей.

Посредством столь бесстыжего шпионажа старуха всегда знала, что происходит в школе.

И хотя стукачей постоянно ловили и били за школой чуть ли не до полусмерти, уничтожить их как явление было совершенно невозможно.

Слишком уж велик был страх школьного населения перед Ниной Ивановной, и всегда находились малодушные, готовые пойти на любую мерзость ради того, чтобы спасти свою шкуру от ударов резиновыми дубинками. Поэтому как только мы вычисляли одного провокатора, на его место тут же вербовался новый.

Впоследствии, конечно, вся эта порочная практика была пресечена совместными усилиями учащихся, но в те времена она всё ещё процветала.

С того момента, как я появился в школе и начал проявлять на каждом шагу свой характер, всё внимание немецких шпионов, разумеется, было направлено на меня. Они постоянно ходили за мной, слушали все мои речи и просто засыпали меня провокационными вопросами.

Наглость их не знала границ.

Вот поднимает руку какая-то малявка и спрашивает меня, во весь рот улыбаясь: «А ты гей?». И тут же включает камеру на телефоне. Ответ мой снимает для дальнейшего шантажа.

Я делаю глубокий вдох и с улыбкой отвечаю: «А что, парень, влюбился в меня?».

Вопрос этот мне задавал один третьеклассник.

С моего ответа все, понятное дело, ржут. Провокатор посрамлён, я вышел победителем. Так, собственно, заканчивались практически все мои словесные стычки с провокаторами.

Люди это были почти всегда крайне невежественные и по природе своей очень глупые. Одолеть их на данном поприще было легко.

Но поскольку провокаторы, как я сказал, умом не отличались, то после каждый моей победы они удваивали свои усилия.

Дошло до того, что за мной повсюду тянулась целая свита из дюжины шпионов.

Стоило мне лишь открыть рот, как они засыпали меня самыми дебильными и похабными вопросами, какие только можно придумать.

– С мамкой ебёшься? – спрашивает меня лыбящаяся харя восьмилетнего мальчугана. – В жопу, да? Признайся! Ну-у-у, скажи: с мамкой ебёшься? Каково оно-то?

За мной повсюду тянулась целая свита из дюжины шпиков. Стоило мне лишь открыть рот, как они засыпали меня самыми дебильными и похабными вопросами, какие только можно придумать.

– С мамкой ебёшься? – спрашивает меня лыбящаяся харя восьмилетнего мальчугана. – В жопу, да? Признайся! Ну-у-у, скажи: с мамкой ебёшься? Каково оно-то?

– С твоей – да, – спокойно отвечаю я. – Она вялая и толстая.

– А что ебёшься, ежели вялая и толстая? – спрашивает другой.

– Из жалости, – невозмутимо вымолвил я. – Серых китов надо уважать.

Этим, надо сказать, я того наглеца довёл до слёз.

Кстати, на меня он всё же наябедничал. Сказал, что я будто бы хочу изнасиловать серого кита, а заодно с ним и его маму.

Запомните это смехотворное обвинение! Оно ещё всплывёт дальше, хотя и в несколько другой форме.

В результате постоянных атак провокаторов мои речи больше стали походить на выступления stand-up-комика или сеансы троллинга в реале. Я же в свою очередь из оратора превращался в довольно-таки толстого тролля. Правда, в отличие от большинства других представителей этой прекрасной половины человечества, – я своим ремеслом занимался исключительно в офлайне.

А поскольку мои выступления были популярны и снимались на видео, – перепалки со всякими ябедами не забывались, а оседали в глубинах народной памяти и со временем превращались в анекдоты.

Вот так я стал героем школьного фольклора.

Анекдоты про самого себя я здесь рассказывать не буду. Все они однообразные и пошлые, сюжеты их выстроены исключительно на том, как я кому-то там сказал.

Фактически это и не анекдоты в привычном понимании, а смешные обрывки моих бесконечных диалогов с провокаторами.

Зайдите на любой приличный форум в интернете и понаблюдайте там за работой троллей. Это даст вам замечательное представление о том, что представляли собой эти бесчисленные словесные перепалки со шпиками, ставшие анекдотами и мемами. Пусть даже локального, местного значения. Все эти хохмы никогда ещё не выбирались за пределы нашего района, если не считать их бытования на тониной даче.

Короче, оригинального в этих анекдотах мало, полезного – и того меньше. Зато тупости и пошлости – хоть отбавляй. Рассказывать поэтому я их тут не буду. В Интернете этого добра и без меня хватает.

Так…

Из-за этих анекдотов мы опять отвлеклись. Вернёмся к делу.

В первую очередь, пожалуй, тут требуется рассказать о продолжении моего конфликта с Ниной Ивановной и Снежаной Владимировной. Когда я только начинал писать эту книгу, то долго думал над темой, которая бы красной нитью проходила сквозь все два года моей учёбы в 737-й школе и вокруг которой можно было бы выстроить повествование об этом времени. Сначала мне казалось, что такой темы нет и быть не может. Очень уж густа мешанина происходивших тогда событий. Но потом я понял, что такая тема есть. Это мой конфликт с Ниной Ивановной, Снежаной Владимировной и очень скоро присоединившейся к ним Оксаной Сергеевной.

О последней расскажу поподробнее…

Ещё до окончания первой четверти Илья Михайлович Бронштейн был со своего места снят. Его заменила та самая прокурорша, о которой говорили на своём совещании тонины приспешники, рабы первой категории.

Впрочем, о рабстве и его категориях мы ещё поговорим.

Сейчас же речь пойдёт о другом.

Присланную нам в качестве директора прокуроршу, как вы уже, наверное, догадались, звали Оксаной Сергеевной.

Это была женщина далеко не первой свежести, худая и высокая, со строгим бледным лицом, скуластым и не выражающим никаких эмоций.

Образина та ещё.

Смотреть аж противно.

Но тут я должен заметить, что хотя она и была до невозможности безобразна, – это ей в некотором роде было к лицу. В том смысле, что форма полностью соответствовала содержанию.

Оксана Сергеевна была человеком умственно ленивым, лишённым всякой любознательности. В моральном отношении она выделялась своим ужасающим равнодушием ко всему на свете (и в первую очередь к чужому горю) и вообще скупостью на любые чувства, кроме ненависти. В интеллектуальном же плане директорша отличалось невежеством столь дремучим, что даже проверяющие иногда бывали повергнуты им в шок.

Куда уж там Джорджу Бушу до неё!

Конечно, он путал Иран и Ирак, Словакию и Словению, но это ни в какое сравнение не идёт с теми географическими ляпами, которыми так часто грешила Оксана Сергеевна.

Она, к примеру, полагала, что Африка и Азия – это один континент.

Индия, согласно её мнению, была населена «одними негритосами», равно как и Южная Америка.

Соединённые Штаты Америки, как она полагала, граничили с африканскими странами («А то откуда там столько негров расплодилось?»), а Турция находилась то ли между Италией и Францией, то ли между Испанией и Португалией. Франция в её представлении граничила с Россией и Украиной («А то откуда бы тут Наполеон взялся?»).

Не менее интересны были и другие её суждения, не касающиеся географии. Так, она путала Толстого с Достоевским, их обоих – с Карлом Марксом, а Карла Маркса – с Лениным.

Если бы она знала о существовании Бакунина и Герцена, то и их бы путала с вышеназванными личностями.

Когда я её на такие ошибки указывал, – она говорила: «У того борода, у этого – борода, как их различить-то?». Пророка Мухаммеда она считала негром, а Иисуса Христа – немцем.

Писала она всегда с чудовищными ошибками, знаков препинания не ставила вовсе. Разве что только точку в конце предложения, да и то не всегда.

Короче, всё вы поняли. Человек это был непроходимо тупой. Тупой до ужаса.

Однако это был не предел. В нашей школе водились и более тупые. Но о них я расскажу чуть дальше, а пока закончу про Оксану Сергеевну.

На свою должность она смотрела как на синекуру.

Рассуждала она об этом в том ключе, что раз место куплено, – то и делать ей там ничего не придётся. Она и не делала.

Фактически школой вместо неё управляла Нина Ивановна. Директрисе же только и оставалось, что плевать в потолок да подсчитывать барыши.

Делать это Оксана Сергеевна хотела не где-нибудь, а в подобающем её статусу кабинете. Для учреждения оного был уничтожен класс рисования.

Это, однако, того стоило: кабинет получился великолепный по площади он был как небольшая квартира (42 метра квадратных), персидские шёлковые ковры покрывали там пол из грецкого ореха, полки которых ломились от посуды из чистого серебра.

Посередине комнаты высился могучий и громоздкий стол из красного дерева, а рядом с ним в углу стоял изящный туалетный столик из карельской берёзы. Во главе стола помещалось гигантское чёрное кожаное кресло с ручками из красного дерева. Там восседала директриса. Стену за её спиной украшал гигантский портрет императора Николая II, написанный каким-то художником по специальному заказу ни то за пять, ни то за десять тысяч долларов.

У стены напротив стола располагался роскошный диван, вроде того, что стоял в квартире профессора Преображенского, а перед ним – журнальный столик в стиле хай-тек. Над диваном висела другая картина, также написанная по заказу. На ней была изображена вся императорская семья во главе со всё тем же Николаем II. Эта вторая квартира стоила пятнадцать тысяч баксов.

Да, Оксана Сергеевна была лютой монархисткой и страсть как ненавидела «кровавых большевиков». А заодно и современных коммунистов.

Вот такая у нас была директриса.

Вспомнить про неё, честно говоря, особо нечего.

В отличии от Нины Ивановны она не была для меня воплощением инфернального зла. Для этой роли она и не годилась. Ведь это была самая обыкновенная девочка-припевочка на побегушках, просто офисная серая мышка, путём коррупции и обмана добившаяся звания прокурора, а потом купившая в Минобре пост директора школы.

При виде этой тётки я всегда вспоминал Ханну Арендт с её «банальностью зла». Для меня эта её концепция имела вполне конкретное выражение.

Ладно, об Оксане Сергеевне поговорили.

Теперь расскажу, наверное, о моих сексуальных похождениях. Не зря всё-таки я дал этой главе такое название!

Партнёров у меня было много.

Даже очень.

Из мальчиков, с которыми я тогда переспал, можно было бы сформировать армейскую роту. Про каждого здесь, понятное дело, не расскажешь, но о некоторых моих любовниках поведать стоит.

Вот был, к примеру, в пятом классе такой мальчишка Ярослав Юханов.

Ой красивый сволочью он был!

Впрочем, он и сейчас ничего так.

Теперь, правда, в гомосексуальные игры он не играет, а встречается с какой-то девушкой. Она некрасивая и глупая, но у неё есть трёшка на Кутузовском.

Злые языки поговаривают, что влюбился он в эту самую трёшку, а вовсе не в её владелицу.

Очень может быть, я считаю.

Ярик всегда любил деньги и хорошую жизнь.

Опишу его внешность.

Он был прекрасен.

Типичный представитель балто-славянской расы.

Глаза голубые, нос уточкой, подбородок округлый, невыраженный, скулы широкие, волосы русые. Фигура у него была неспортивная. Животик, бочка, – вот это вот всё.

Говорили, что до того, как он забросил спорт и стал вести сидячий образ жизни, – этот мальчуган имел крепкий пресс. Что ж, возможно. Я, однако, этих легендарных времён не застал, а потому в точности судить не могу.

Когда я пришёл в 737-ю, – Юханов уже ходил с животиком, который только за первую четверть увеличился вдвое. Это был ужасно ленивый мальчик. У него только и было на уме, что в комп поиграть да пиццу пожрать.

Пиццу он любил.

Помню, как-то раз бежал он на физру по людному коридору третьего этажа. Белая майка плотно обтягивала его обвислое брюшко. Он пыхтел и задыхался. Бежать ему явно было тяжело. Левой рукой он держался за сердце.

Боже, в какое возбуждение он меня тогда привёл!

Это было чертовски сексуально!

Жил Юханов недалеко от меня. Его дом стоял прямо у метро Фили.

После школы, помню, я частенько забегал к нему минут на тридцать, и мы предавались чистому разврату.

Ах, спасибо тебе, содомский грех!

Всё же содомия – это счастье.

На квартире у Ярика вообще часто собиралась едва ли не вся школьная sodomitische Kompanie, как называла нас Нина Ивановна.

Боже что там творилось!

Нет, вы себе этого представить не сможете. Об этом и не рассказать-то толком, – видеть надо.

Хотя ладно. В общих чертах описать это нечто я попробую.

Это были настоящие оргии!

Грязные, жестокие и пьяные.

Виденные мною там картины как-то невольно поднимали в памяти рассказы о повседневной жизни лондонского андеграунда в шестидесятые.

И первое, что приходит на ум, когда я рассказываю обо всех этих кошмарах, – так это грязь. Жуткая, просто абсолютно нестерпимая грязь в квартире Юханова.

Грязь эта воцарилась там лишь на время оргий, но ощущение бывало такое, что она всегда была на своём месте, едва ли не от сотворения мира. Да, грязища была жуткая как в наркопритоне каком-нибудь.

Жесть полная.

Журналистов с НТВ привести не стыдно.

Грязища эта, доводившая меня своим видом до озноба и дрожи, – была обусловлена другой особенностью этих кутежей. Речь идёт о непрерывном пьянстве и потреблении различных веществ, которыми всё это дело сопровождалось.

А оргии эти продолжались долго. Родители Ярика часто уезжали куда-то по своим родительским делам, притом уезжали обычно надолго: на неделю, на две…

Всё это время, разумеется, в оставленной квартире не стихали самые безбожные страсти. Юханов и его друзья только и делали, что всё это время обжирались и пьянствовали, курили марихуану и кололись героином.

Героин, правда, пробовали не все, но вот коноплёй баловался каждый.

Нет, вы можете себе это представить! Маленькие довольно-таки дети (Ярику тогда было 11 лет) жрут водку, курят гаш и неустанно совокупляются.

Притом длится это всё не день, не два, а неделями!

Нет, не так.

Не-е-еде-е-елями!

Вид со стороны это, честно говоря, имело совершенно психоделический.

Участники этих жутких сборищ проводили время так: проснулся, водки выпил, пожрал чего-нибудь, сексом позанимался, опять выпил, опять пожрал, траву покурил, снова пожрал, ещё выпил, заново уснул.

Можно переставлять в произвольном порядке. Суть от этого не меняется.

Так проходили недели...

Квартира, разумеется, за это время нещадно загаживалась, а потом ускоренно приводилась в порядок.

Я хотел бы сказать, что никогда и нигде таких оргий больше не видел.

Но сделать так, – значит покривить душой.

В действительности эти юхановские сборища мало чем отличались от бесчисленных оргий, которые устраивались тогда и устраиваются сейчас моими соучениками.

В 737-й каждый, у кого родители хоть на пару дней отлучались из дома, – обязан был устроить оргию.

Именно обязан. На это смотрели не как на прихоть или желание, но как на долг по отношению к коллективу.

Уклонизм в таких делах наказывался страшными побоями. Тот, кто отказывается звать ребят к себе домой, – отбивается от коллектива и нарушает субординацию.

А это совершенно недопустимо!

Нарушение субординации – это табу, притом абсолютное.

Школота сильна своей сплочённостью. Только благодаря этому своему качеству ученическая масса может противостоять террору со стороны учителей и всяких монстров, типа Нины Ивановны.

Поэтому всякий, кто отбивается от коллектива, –портит общее дело и помогает врагу.

А этого у нас не любят.

Лучший пример этой самой ученической сплочённости – это, пожалуй, коллективный саботаж домашних заданий. Суть в том, что, если кто-то один домашку не делает, – ему просто влепляют без разговоров пару. Если же целый класс систематически не делает домашние задания, – то ставить двойки всем учителя не могут, ибо это ухудшает статистику.

А на статистику у нас в школе молятся.

Учителя и их монструозное начальство, понятное дело.

Школоте-то плевать.

Но уметь использовать слабости своих врагов – величайшая сила. Не использовать же их – величайшая глупость.

Аналогичным образом целые классы прогуливают какие-то отдельные уроки или школу вообще, игнорят и третируют некоторых учителей. Осуждать такую практику, разумеется, может либо ханжа, либо совершенно не знакомый с реалиями российской школы человек. Остальные поймут, конечно. Надеюсь, что поймут.

Для простого российского школьника, на которого не распространяется ни Конституция (а на кого она у нас вообще распространяется?), ни тем более Конвенция о правах ребёнка, – это, пожалуй, единственный способ защититься от многочисленных и опасных угнетателей. И осуждать его за естественное для всякого психически здорового человека стремление к свободе – есть низость и подлость. А вдобавок ко всему – ещё и контра.

Работать эта структура, однако, может лишь при полном, практически абсолютном конформизме всех членов коллектива.

Тут нужна жёсткая круговая порука.

А это значит, что все, кто противится диктату группы и, к примеру, делает домашние задания, – подвергаются беспощадной травле и постоянным экзекуциям.

Но сплочённость достигалась не только посредством наказаний, но и с помощью постоянных и совершенно обязательных совместных попоек и оргий.

Да, оргии в нашей школе были знатные!

Сам я, конечно, никогда в них не участвовал, но заходил и к Юханову домой во время этих симпозиумов и к другим своим товарищам.

Просто приходил погостить, проведать. Ничего такого.

Увиденного мне и так хватило.

Сейчас такие собрания стали называть вписками. Мне это слово не очень нравится. Какое-то оно сколькое, змеиное. У нас всё это называлось просто – поебалово.

Да, именно так говорили в 737-й. У нас это слово в пословицы вошло. Тоня, помню, часто говорила: «Что слюни распускаете, сосунки, вся жизнь – это поебалово!». И так далее…

Короче, оргии у нас любили.

Тут должен отметить, что на фоне простых, обычных, так сказать, попоек выделялись и особые, почти легендарные.

Вот, помню, учился в параллельном с нашим классе один товарищ. Фамилия у него была Лазаренко, а имени я никогда не знал.

Его у нас по имени всё равно никого не называл, а звали его все по прозвищам.

Всего их у него было три: Лазарь, Черныш и Водочный Генерал. С Лазарем понятно, а вот Чернышом его прозвали из-за внешности: невысокий, толстый, с выступающим далеко вперёд животиком, мышцы дряблые, ягодицы толстые, сам весь бледный, лицо круглое, как луна, глаза карие. А волосы – чёрные, как смоль.

Короче, был он в моём вкусе, и я иногда с ним даже того…

Ну, вы поняли.

Третье же его прозвище было связано с эпичнейшими попойками, в которых он принимал участие.

Величайшая из них состоялась в июле 2015 года. Прошу прощения, что так перескакиваю во времени, но ничего не поделаешь. Тогда его родаки на целый месяц уехали в отпуск на море, а сына оставили за дачей присмотреть.

Черныш, понятное дело, тут же позвал к себе друзей.

Этого дня он ждал долго: копил денежки да искал, где подешевле можно разжиться водочкой.

На все деньги они с друзьями купили себе много-много всякого крепкого алкоголя.

Виски там, ром и так далее. Целый месяц они безвылазно сидели на этой самой даче и бухали в режиме non stop.

За день до приезда родителей они прекратили свою оргию, прибрали дом и разъехались по домам.

Родители вернулись и ничего особенного поначалу не заметили. А на следующий день у Черныша началась белая горячка…

Это была первая в его жизни белочка. И далеко не последняя. Во второй раз это с ним случилось на осенних каникулах в том же 2015 году.

Тогда, собственно, он и стал Водочным генералом.

На сей раз попойка продолжалась всего неделю. Далее последовал резкий выход из запоя, а за ним – белая горячка. В школу он пойти в таком состоянии, разумеется, не мог. Вестей от него тоже никаких не было, а потому тоня отправила к нему домой целую делегацию из семи человек.

Взору этих счастливцев предстала весьма забавная картина.

Лазаренко, одетый лишь в семейные трусы и майку-алкоголичку, с невероятно важным видом расхаживал туда-сюда вдоль целиком заставленного пустыми бутылками письменного стола, бормотал и напевал себе что-то под нос, периодически разражаясь жутким безумным хихиканьем, он вращал глазами и никого, казалось, не видел.

В один момент он остановился и заорал во всё горло, уставившись на стоящие на столе бутылки: «Ро-о-ота-а-а! На-а-апра-а-аво-о-о! Ша-а-агом ма-а-арш!». И сам начал маршировать.

После этого случая его и прозвали Водочным генералом.

Да, Лазаренко крут, конечно, но был ведь у нас ещё и Губкин.

О нём я уже писал раньше, но проникновенный рассказ Юлии Николаевны о том, как он назюганился (люблю это слово!) и заснул на козле, – не может выразить всей сущности этого человека.

Трезвым он, насколько я помню, не бывал никогда.

Ну, в шестом классе может ещё и бывал иногда, – но потом уже точно нет. Он пил всегда, он пил везде, он пил при любом удобном случае. Он даже во время урока частенько умудрялся хлебнуть.

Губкин любил повторять: «Трезвость – это мерзость!».