Текст книги "Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна"

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

А нас в эту программу включили.

Случилось это в 2014 году. Поэтому, собственно, осенью всё того же четырнадцатого года Андрей Тихоня на целый год отправился в туманную Германию.

Немецкого языка он, разумеется, не знал. Притом не знал от слова «совсем». То есть он вообще ни единого слова по-немецки сказать не мог. Ну вот вообще! И тем не менее его послали в известном направлении. На Запад.

Вместо него же нам прислали немца.

Звали этого шкета Марк.

Прозвищем он обзавёлся практически сразу. Прозвали его Немчиком. Так и стал он для нас для всех – Марк Немчик.

Было ему тринадцать лет, был он упитан и внешность имел миловидную. Ростом он был метра полтора. Может, чуть больше, но уж никак не меньше. Лицо у него было круглое, как Луна, и бледное, будто полотенце в турецком отеле. Глаза у него были карие, мелкие. Волосы темно-русые, стрижка короткая. Нос немного вздернутый. Уши плотно прижаты к голове. На немца он, словом, не очень-то походил.

Одевался Марк по-европейски: черные брюки чинос и всякие там попугайских цветов рубашки в клетку. Такие ещё эти гады хипстеры вечно носят. Больше всего ему нравилось приходить в школу в черных чиносах и рубашке в черно-зеленую клетку. Кстати, по той же самой европейской моде рубашку в штаны он никогда не заправлял.

Эх, какой это был шкет!..

Шкетище!

Да, когда Марк к нам только приехал, то он на типичного немца с квадратной башкой (чтоб кружка пива лучше стояла) уж никак не походил: все ему тут казалось удивительным и вообще разве что не волшебным.

Он вечно стеснялся, смущался и, по всей видимости, поначалу нас боялся.

Оно и понятно: приезжаешь ты тут такой весь чистенький, мамой накормленный из Германии, а тут эти монстры. Морлоки! Ей-богу, морлоки! Просто гунны какие-то, готы, вандалы, – варвары, одним словом.

Помню, как мы Марка в первый день напугали.

Случилось это всё первого сентября 2014-го.

Ну, сами понимаете, как тогда всё обстояло, наверное.

Хотя откуда вам знать?!

Ладно, расскажу, как всё на самом деле было. Итак, на дворе первое сентября четырнадцатого года. Перед школой, как и полагается, торжественная линейка выстроилась. Все в куртках дутых, в капюшонах, под зонтиками напыщенные такие стоят. В руках цветы у всех, рюкзаки за спинами. Пакеты с подарками учителям, понятное дело.

Ну, дождина, как вы понимаете. Как из ведра льёт, ей-богу.

Тут в школьных воротах появляется фигура нашего подопечного.

Мы к тому времени все уже, разумеется, знали, что с нами немец весь год учиться будет. Знали и то, как этот самый немец выглядит.

Оно и понятно: расположился-то чужеземец дома у Андрея Тихони, а у этого последнего старший брат есть.

А у брата этого – язык-помело.

Впрочем, тут среди наших даже и самый молчаливый бы не удержался.

Оно и понятно: это ж в кои-то веки к нам в школу немцы из Германии едва ли не на постоянное место учебы приезжали?!

Ну так вот.

Только появился Марк в школьных воротах, как построение всё тотчас же меняется. Стояли мы все по линейке, а теперь, значит, в две шеренги выстраиваемся. И быстро притом перегруппировку-то осуществляем. Минуты, наверное, не прошло, как мы все уже перестроились. Стоим теперь, значит, в две шеренги. Одна шеренга по правую сторону от дверей школы стоит, другая – по левую. И тянутся эти шеренги едва ли не до самих школьных ворот, где немец стоит. Эдакий теперь живой коридор из нас образовался. Так обычно почетные караулы возле красной ковровой дорожки выстраивают. Ну, когда президентов и всяких там важных персон встречают. Проверяющих, например.

Увидел всё это великолепие наш немец, засмущался, застеснялся... Совсем оробел, короче. Назад попятился.

Тут из огромных звуковых колонок послышался громкий треск. Он разрезал мокрый осенний воздух всего-то секунды две или три, но мне, стоявшему тогда в правой шеренге и замерзающему под холодном осенним дождем, – это время показалось если не вечностью, то аж периодом весьма значительным.

Я боялся, что ничего не получится. Что сюрприза не выйдет.

Но вот, когда я уже думал расстроится, – могучей вскипающей волной залили весь школьный школьный двор бодрые звуки духоподъёмный музыки.

Несмотря на всю тяжесть рюкзака, – спина у меня тут же вытянулась в струну, пятки по-военному сомкнулись, а правая рука сама потянулась к незримому за пеленой низких серых туч Солнцу.

То же самое испытал, как видно, не я один. У всех стоявших в двух шеренгах руки вытянулись в римском салюте так, словно встречали мы не какого-нибудь там простого немецкого школьника, а самого Адольфа Гитлера.

Только тогда я заметил, что многие поснимали свои куртки, оставшись в брюках и черные рубашках, специально выстиранных и поглаженных к такому важному мероприятию.

И тут мы все как взяли – да и затянули что было мочи «Песню Хорста Весселя» на немецком.

Плавно и величественно поплыли звуки старого тевтонского гимна над школьным двором, над мокрыми листьями понурых деревьев, над унылыми и ветхими, но такими уютными домами-хрущевками, вызывавшими иногда у нас меланхолические слёзы, над мрачными и пустыми двориками, над отражавшей в своих тихих водах серое осеннее небо Москва-рекой, над мокрым, холодным, но вместе с тем непроходимо душным в такую погоду парком, и над всем городом-героем Москвой, и, казалось, над всей Вселенной...

Некоторые из наших пытались ещё было водрузить над толпой немецкие флаги. Среди последних я насчитал четыре: два нацистских, один имперский и один веймарский.

Потом мне говорили, что кто-то принёс ещё черно-жёлтый флаг Австрийской империи, но сам я его тогда не заметил.

Те, кто это флаги принёс, надеялись, видимо, что эти знамёна будут развеваться над шеренгами, что это будет выглядеть величественно и круто. На самом деле флаги почти сразу же отсырели и унылыми тряпками свисали с древков, на которые их поутру насадили.

Нашим поэтому приходилось поддерживать знамёна руками только для того, чтобы было хотя бы видно, что за тряпка насажена на том-то и том-то древке.

Впрочем, ткань намокла тогда так сильно, что и это едва помогало.

Но вообще на мой взгляд все это тогда смотрелось очень даже неплохо. Даже величественно, возможно.

Марку, впрочем, так по всей видимости не казалось.

И хорошо ещё, что мы обо всём заранее позаботились, и Немчика у ворот сторожили двое крепких ребят. Они-то уж удрать ему не позволили.

Нет, конечно, немца никто быть и не думал.

Просто мы с самого начала боялись, что этот самый немец окажется человеком слабым. Испорченным, так сказать, немецким толерастическим воспитанием.

Так оно, собственно, и оказалось.

Впрочем, день тот прошёл на мой взгляд как нельзя лучше.

Марк хоть и не без препирательств, но прошёл-таки через наш коридор славы, многие из наших ещё до первого урока (но уже после окончания церемонии встречи тевтонского гостя) напились, во время уроков кутить продолжили, ну а после окончания учебного дня попусту перенесли всё праздненство в уже известный вам бар и на квартиры хлебосольных шкетов.

Разумеется, для многих моих товарищей начавшаяся в тот день гульба как-то незаметно переросла в длительный загул. Большинство из них так из этого загула до конца четверти и не вышла.

Ну, а в конце четверти сами понимаете: четвертные закрывать как-то надо.

Вот тогда-то наши и стали массово «выходить из анабиоза», как говорила учительница русского языка в 1497-й школе. Наталья Геннадиевна её звали.

Хорошая была женщина.

Да, это уж верно.

Но вернёмся к нашему Немчику.

Поначалу он был просто в шоке. Притом в глубочайшем, надо сказать.

Оно и понятно: приехал ты тут весь такой чистенький-толерантненький, мамой накормленный из Германии, – а тут тебя эти морлокифашиствующие встречают.

Струхнул малость немец, испугался. Собственной тени испугался. Бояться-то было здесь вовсе нечего.

Хотя с кем такого не бывает?

Знаете, в своей жизни мне много раз приходилось видеть одну и ту же ситуация: какого-нибудь молодого человека, до того учившегося либо в самой обыкновенной, либо же в крутой и пафосной школе – судьба вдруг заносит к нам в «Протон». Ну и, понятное дело, непривычный к особенностям нашей академической культуры человек испытывает лютый баттхёрт.

Собственно, нередко бывало даже так, что человек просто со своим классом в гости к нам приходил на какой-нибудь праздник, – а возвращался оттуда в состоянии тяжелейшей фрустрации.

И это всё наши русские ребята! Что уж говорить о немце?!

Да, немца наша протоновскаядействительность сперва просто повергла в ужас.

На контакт он довольно долгое время не шёл, адаптировался плохо, учеников других сторонился.

Впрочем, уже к концу сентября ему полегчало: начал понемного разговаривать сначала с Данилой Шторком, а потом и с другими нашими людьми.

И тут как раз надо рассказать про этого самого Данилу Шторка.

Отличный это был парень, я вам скажу.

Роста он был среднего, телосложения крепкого. Волосы он имел светлые. Пепельным блондом такие называют. Стригся всегда коротко. Сам он хотя и был довольно-таки полным, – щек у него не было, а были пусть и широкие, но скулы. Глаза у него были голубые, притом цвет у них был не такой прозрачно-голубой, как бывает у польских девушек, а такой насыщенно-насыщенно-голубой, почти синий. Нос у него был вздернутый. Подбородок скошенный, малозаметный. Губы не сказать, чтобы очень уж толстые, но и не тонкие вовсе.

Одевался Шторк всегда модно, как это обычно делают всякие европейские подростки. Черные обтягивающие джинсы, хипстерский клетчатые рубашки навыпуск, роскошные кроссовки на белых подошвах и тому подобный ширпотреб.

По нации был он поволжский немец. Ну, а как немец он и языком соответствующим владел неплохо. Это ему в коммуникациях с Марком помогало весьма значительно.

И тут надо помнить одну важную деталь.

Шторк был младше меня на год, а потому учился он в той самой трушнической параллели. И, как вы, надеюсь, догадываетесь, сам он был настоящим школьником. Вот прям совсем true-true-true! Ну, а поскольку всякий настоящий школьник обязан производить других настоящих школьников (что бы это ни значило), – Шторк вознамерился сделать Марка трушником. И, как ни странно, у него это в конце концов получилось.

Подробности этой метаморфозы я здесь описывать на буду. Слишком уж долго и нудно получится.

Скажу только, что к маю месяцу превращение завершилось.

Марк к тому времени уже не мыслил своей жизни без бухла. Пил он ежедневно, во время каждого приёма пищи и между этими самыми приемами. При этом ему было решительно всё равно, что пить: он и одеколон был готов глушить литрами. Сигареты изо рта он к тому времени толе уже практически не вынимал. Курил при этом всё: и табак, и чай, и коноплю, и невесть ещё какую растительность. Но особенно ему тонины сигарки нравились. Сжирал по киевскому торту в день спокойно.

Любое незнакомое ему русское слово заменял существительным хуйня.

Если забывал, как что-то называется на языке Пушкина, – начинал громогласно повторять все известные ему матюки.

После каждой произнесённой по-русски фразы вставлял слово блядь.

И да, кстати: за этот год толерантный доселе Марк сделался настоящим фашистом.

Сам помню. В феврале пятнадцатого это было.

Перемена была. Людей в коридоре полно. Марк стоял тогда посреди коридора и на чудовищном русско-немецком суржике произносил речь о том, как он любит Гитлера, Сталина и Муссолини, как ненавидит жидов, пиндосов и геев и почему нам следует-таки уничтожить Америку. Под корень уничтожить. При помощи ядерных боеголовок.

И знаете: ему в России всё, – вот прям вообще всё!, – просто до невозможности нравилось. Какой-то ксенопатриотизм у него наступил, ей-богу...

А уж когда Марк уезжал обратно, – что тогда началось!

Ехать домой он должен был на автомобиле, управляла которым учительница русского языка из 1497-й школы.

Наши учебные заведения к тому времени уже объединили, хотя «Протоном» получившее нечто ещё не называлось.

Вот и выпало поэтому той училась везти Марка через половину Европы в его родной Ганновер.

Кстати, именно эта учительница потом сделалась в той же 1497-й школе библиотекарем. Она там такой порядок в библиотеке навела! Ну, а заодно и процентов семьдесят библиотечного фонда перевезла себе на дачу. Притом перевезла-то она самое ценное. Всякий хлам на наши головы спихнула.

Впрочем, я у неё тогда пару книжек отобрал. Но это всё позже. В мае семнадцатого это было.

Провожали немца у нас так же, как и встречали, – то есть всем миром.

Проводы растянулись на целую неделю.

В течение всего этого времени Марк кутил что было сил. Набивал себе брюхо тортами и колбасами, вливал в себя литрами коньяк и ром.

Боялись, как бы у него в пути белая горячка не началась. Зря боялись. По дороге-то она как раз и не началась.

Когда Марк уже садился в машину, – вокруг последней собралась толпа в четыреста человек. Тогда же нашему немцу вручили, что называется, на дорожку, один маленький презент. Это была огромная сумка. В сумке лежали семнадцать бутылок очень хорошего крепкого алкоголя: ром, абсент, коньяк, виски...

Дорога домой заняла четыре дня.

Всё это время Марк беспробудно бухал. Очень уж ему хотелось допить весь тот алкоголь, что ему в России подарили.

Допить он его, к сожалению, не успел. Четырёх дней оказалось мало. Выпил он тогда около половины того, что ему было подарено.

Белочка настигла его уже в Германии. Через два дня после возвращения домой.

Русичка к тому времени уже, понятное дело, уехала, а потому выслушивать от немецких бюргеров претензии ей не пришлось.

Впрочем, скандал в итоге всё равно разразился, хотя Нине Ивановне и удалось его довольно быстро замять.

После этого случая Марк в Россию, как вы понимаете, больше по обмену не ездил. Родители не отпускали.

Контакт он с нами, впрочем, не потерял. Со многими из наших он до сих пор активно переписывается.

Говорил, появится возможность, – сам приедет. Уже просто так, а не по обмену. В Германии, говорит, ему теперь несладко. Обрусел, дескать, за один год. Чувствует себя в родной стране чужаком. Другие немцы с ним теперь неохотно общаются.

Что же касается участия нашей школы во всех этих программах обмена учениками, – то на нём крест поставить не удалось. Как бы ни хотели того всякие высокие начальники.

В будущие годы к нам откуда только ни приезжали! Из Америки, правда, в основном, из Англии.

Впрочем, бывали у нас и гости из континентальной Европы: кроме Марка ещё парочка немцев к нам приезжала, французов тоже двое было, итальянка одна...

Многие из них приезжали к нам по обмену либо на год, либо хотя бы на семестр. С этими происходило примерно то же самое, что и с Марком. Конечно, у кого-то было так, у кого-то эдак, у каждого случая какие-то свои особенности были, – но в общих чертах все посетившие нас иностранцы повторили судьбу Марка.

Сначала, когда они только окунались в нашу протоновскую жизнь, – их ожидал такой мощный культурный шок. Постепенно они втягивались, привыкали, а затем начинали получать удовольствие.

Домой все возвращались настоящими школьниками и по совместительству ярыми русофилами. Дома их, понятное дело, никто за эти их приобретённые здесь привычки не жаловал. Поэтому все они по возвращению домой сразу же начинали мечтать о новой поездке в Россию. Ну, а пока поездка не представляется возможной, – остаётся в жизни одна лишь отрада. Интернет-переписка с русскими друзьями.

Да, со всеми этими иностранцами наши активно поддерживают связи. Теперь это совсем нетрудно. В компьютерный век, в конце концов, живём. Расстояния теперь не такая уж большая помеха.

Но это всё касается только тех, кто приезжал к нам надолго, – на полгода, на год.

Были ещё те, кто к нам отправлялся к нам на разные небольшие сроки, – на месяц или на неделю.

Эти так и уезжали домой в состоянии культурного шока и с твёрдо укоренившейся в их юных мозгах мыслью, что русские – самые настоящие варвары.

Да, приезжавших к нам на небольшое время мне искренне жаль. Они так ничего и не успели в этой жизни понять.

Впрочем, ещё про кое-что важное я вам не сказал.

Не сказал про судьбу Андрея Тихони.

Впрочем, про него и рассказывать-то нечего. Прожил он каким-то образом год в Германии да и вернулся назад. Про поездку свою он рассказывать никогда не любил. Говорил, ничего хорошего он на земле Гёте и Шиллера не видел и ехать туда никому не советует.

Про то, что с Тихоней случилось дальше, – я здесь рассказывать не буду. Слишком долго получится.

Эх, вот оглянуться не успел, – а время-то моё и вышло. Полностью вышло. Совсем.

А ведь я ещё о многом, об очень-очень многом не успел сказать!

Я так ничего и не рассказал вам про Кирилла Семеновича и его банду еврейских гопников. Ни словом не обмолвился о наших гламурных, метросексуальных, гомосексуальных чеченцах, корчивших из себя ни то актеров Голливуда, ни то порнозвёзд. Ничего не рассказал про многочисленную и сплоченную польскую общину в нашей школе. Преступно замолчал, какие прекрасные спектакли ставила у нас Юлия Николаевна. Один только балет «Преступление и наказание» чего стоит!

Огорчает то, что я почти ничего не успел рассказать про наших девушек и про мои с ними отношения.

Никогда я не забуду, как хорошо было проводить время в обществе Светы Солнцевой. С ней я наслаждался воистину сократическими беседами! И не только беседами...

Да, конечно, сексуальная сторона у всех контактов присутствовала. Притом присутствовала очень и очень явно.

Но было там и кое-что ещё помимо секса.

Юлька, Света, Ульяна и ещё многие другие наши девушки – были в первую очередь безгранично талантливыми, прекрасно образованными и до крайности смелыми людьми. И они мутили такие дела, что просто дух захватывало.

Ну, а уж то, что все они были настоящими секс-бомбами, – это уже дело десятое.

Приятный, так сказать, довесок к прочим добродетелям.

Знаете, о чём я ещё нынче думаю?

Это всё-таки у меня мемуары. Жанр по своему характеру автобиографический.

А вот о себе-то я как раз очень много и не рассказал. Даже про самое основное не поведал.

Не рассказал, к примеру, о том, как осенью 2013-го написал повесть «Контрабандист».

Или не поведал про то, как родилось моё первое произведения философского характера.

Называлось оно «Мои философские изыскания». Написал я его за зиму тринадцатого-четырнадцатого годов.

Совсем не рассказал про то, как летом четырнадцатого года надиктовал огромный роман-эпопею «Герои Росии».

Не поведал я также про то, как в августе четырнадцатого к нам в гости приехала моя двоюродная сестра. Приехала на недельку погостить – да и осталась у нас на полтора года. Кстати, она ведь не одна в нам заселилась, – а с мужем и двумя маленькими детьми.

Вот это была комедия!

Жаль, рассказать не успел.

Но ничего, – потом как нибудь ещё поведаю.

Не рассказал я также и про специфическую моду на лишний вес, господствовавшую тогда в нашей школе и продолжающую господствовать там ныне.

Не рассказал я также и об особенностях гомосексуализма в нашей школьной среде...

Впрочем, дорогой читатель, я тебе обещаю, что обо всем этом я ещё поведаю в следующем томе своих мемуаров. Скоро я уже, наверное, и возьмусь за его написание. Как в тюрьму сяду, – так сразу и возьмусь.

Заключение (преждевременное, к сожалению).

Вот не успел я толком начать, а уже приходится писать заключение! Преждевременное к тому же!

Тут я, наверное, должен вам объяснить, как вообще так вышло, что мне приходится писать это самое заключение. Как это я оказался вынужденным обрывать своё повествование на самом интересном месте.

Ну, что же делать: коли должен, – так поясню.

Знаете, я много раз начинал писать эту книгу. Первую её версию я наклепал ещё осенью четырнадцатого года. Эту первую книжку (в ней было-то всего девяносто тетрадных страниц, исписанных, правда, убористым почерком моей матери) у меня выкрали подосланные Тоней хулиганы. Рукопись они, понятное дело, уничтожили.

Вторую версию я написал за время летних каникул пятнадцатого года. Она была у меня насильно отобрана учителями, а после ими же и уничтожена.

Весна и лето семнадцатого года ушли у меня на написание третьей версии книги. Она тоже была похищена из моих рук сотрудниками «Убойного отдела».

Четвертую версию я составлял на протяжении целого года. Это вообще отдельная история. Текст этой книжки у меня остался. Скоро он, вероятно, будет опубликован. Если хотите, – можете почитать. «The memoirs of a Russian schoolboy» книжка называется.

Настоящую (то есть уже пятую по счёту) версию книги я написал за то время, пока находился под уголовным следствием относительно моего терроризма. То есть работал я над этой самой пятой версией с начала зимы восемнадцатого года.

Воистину, тяжела судьба моих мемуаров! Вот уже пять с лишним лет я пишу их, пишу, – а закончить мне никак не дают обстоятельства!

Сейчас, чтоб вы знали, уже конец ноября года девятнадцатого. То есть над последней версией я работаю уже целый год. При этом я едва дошёл до середины своего повествования. Более того, те события, которые вокруг меня разворачиваются ныне, – подбрасывают мне все новый и новый материал для работы.

Словом, я даже не знаю, сколько ещё мне понадобится времени на то, чтобы закончить эту книгу. В смысле – закончить её так, как я и планировал сперва её закончить. То есть довести повествование хотя бы до моего ареста.

Так вот, я тут прикинул, что даже если я буду рассказывать только о самых-самых важных вещах, опускать едва ли не все подробности, выкидывать из своего повествования целые группы важных и не очень людей, неумеренно упрощать (а следовательно и огрублять) реальность, безжалостно резать и кромсать историю и любимой школы, и своей собственной жизни, – даже тогда получившийся материал сравнится, вероятно, по объёму со всем тем, что я в этой книге уже написал.

Времени же у меня теперь не хватает катастрофически. Его уже почти не осталось. А ведь я должен вам поведать о таких важных вещах!

Вы, возможно, хотите сейчас узнать, о чем же я таком вам ещё не рассказал.

Попробую об этом поведать в конспективной форме.

Итак, сперва надо было бы рассказать о том, как я переругался с Тоней и как тонины бандюганы из «Убойного отдела» пытались меня убить. Неоднократно, между прочим, пытались. Кстати, один из тех, кто должен был меня прищучить, – сделайся потом личным тонинымшеф-поваром и моим большим другом. В семнадцатом году он из-за моего вмешательства сменил фамилию: был до этого Михаилом Васильевым, – а стал Михаилом Лягушкиным. Сейчас он сидит в Лефортово и мечтает получить политубежище в Греции. Даже фамилию во второй раз сменил. Теперь он Батрахопулос.

Затем необходимо будет вам поведать о том, как я переругался с Артемом Кругловым, Давидом Гором и всей их бандой. Артём Круглов был сыном Снежаны Владимировны. Человек это был в высшей степени неприятный: бандит, нацист и наркоман.

Давид Гор в лучшую сторону от Круглова не отличался. Это был убежденный сионист, удивлявший всех своей просто карикатурной русофобией. Эти двое сколотили из своих товарищей банду человек в тридцать. В таком составе они грабили магазины, разбойничали по темным подворотням, обносили чужие квартиры и поджигали не принадлежащие им автомобили.

Параллельно с этим они неоднократно пытались меня убить. Мою семью угрожали вырезать. Это у них, как вы понимаете, сделать не вышло.

Когда же их банду наконец изловили, – эти сволочи все свои преступления попытались повесить на меня. Дескать, я их загипнотизировал. Благость, это у них тоже не вышло. Впрочем, сухими из воды они тогда вышли.

Надо ли говорить, что никого из их банды так и не посадили? Естественно, кто же посадит «хорошего еврейского мальчика Давидика» и не менее хорошего «сына заслуженного учителя России Тёмочку»?! За них, кстати, тогда ещё Нина Ивановна заступилась. Ну, а как только товарищи из этой передряги вышли, – они тут же опять взялись за старое. Замечательно!

Впрочем, когда в связи с моим уголовным делом в школе начались проверки, и фээсбэшники вдруг начали проверять моих бывших одноклассников... Короче, оказалось, что помимо грабежей, разбоев, краж, вандализма и невесть чего ещё тому подобного Артём Круглов повинен в двенадцати убийствах на почве ненависти. Малолетний нацист зверски убивал иностранных рабочих. Последнее убийство он, кстати, совершил в декабре восемнадцатого года.

Короче, пришлось этому гаду вместе с матерью из России срочно ретироваться. На матери-то его тоже грех лежал, хотя и не такой большой. Так, злоупотребление полномочиями, вымогательство, растление малолетних и всё в том же духе.

Словом, живёт нынче Артём Круглов с матерью своей в Барселоне. Зарабатывает он там на жизнь проституцией. Говорят, даже ВИЧ уже подхватил.

Неплохо было бы рассказать также про то, как и почему я вынуждены был покинуть 737-ю школу. Там ведь помимо преследования со стороны сразу двух бандитских группировок был ещё прелюбопытнейший сексуальный скандал...

Впрочем, идём дальше.

Я должен буду поведать вам о том, как протекала жизнь (и общественная, и моя личная) в школе 1497 и что вообще это было за учреждение.

Надо будет рассказать о том, как я перезнакомился со всеми педофилами Каталонии, как в январе шестнадцатого грохнул на дуэли одного нижегородского студента и как эти два события между собою связаны.

Придется поведать о том, как Марина Юрьевна Обижаева, – директриса школы 1497, – обзавелась роскошной виллой на юге Италии и не менее роскошной дачей в ближайшем Подмосковье, а вдобавок ко всему ещё умудрилась запрятать два с лишним миллиона евро где-то у швейцарского гнома и отправить собственную внучку обучаться в частной английской школе пансионного типа.

Я расскажу вам про Юрия Петровича, – нашего трудовика, сумрачного гения с индексом Хирша выше, чем у иного профессора, изготавливающего на своей секретной даче самодельные пулеметы.

Расскажу про Анатолия Михайловича Астафурова – нашего столетнего (родился он весной 1917-го) военрука, энциклопедиста и полиглота, каждый год просто для развлечения сдававшего все без исключения экзамены ЕГЭ, – и всегда каждый на сто баллов.

В свои сто с лишним лет он продолжал регулярно ходить в стокилометровые походы по горам, пробегать каждое утро по пятнадцать километров, а зимой – и все двадцать на лыжах, неплохо играть в футбол и даже скакать на коне. С шашкой наголо, разумеется.

В советское время он работал в ракетно-космической отрасли. Был тесно знаком с Жуковым, Гагариным, Королевым, Курчатовым и многими другими известными людьми. Несколько раз даже был удостоен аудиенции со Сталиным.

Расскажу про невероятно умную, невероятно красивую и невероятно развратную учительницу географии Екатерину Михайловну, гордившуюся тем, что она переспала со всеми половозрелыми мальчиками нашей школы. Я, кстати, среди них не исключение.

Расскажу про не менее умную, хотя и куда более сдержанную в интимном отношении Екатерину Николаевну. Впрочем, некоторая скованность в сексе компенсировалась у неё необузданной свободой в политических суждениях. Она вела у нас литературу и чуть ли не на каждом уроке забавляла нас сеансами спиритизма и до невозможности топорной антикоммунистической пропаганды. Никогда не забуду этого человека!

А ведь ещё надо рассказать про неистового любовника Артёма Белова, втянувшего меня во второй за мою жизнь сексуальный скандал, несколько потерявшийся только на фоне скандала террористического, про незадачливого травокура, биохакера и анархиста Мишу Морозова, отравившегося в конце концов насмерть поганками, про красавчика-навальниста Рустама Алиева, в конечном итоге в своём навальнизме раскаявшегося и во искупление греха поехавшего воевать на Донбасс (где он и нашёл свою смерть в мае 2019-го), про настоящего славянского отаку Вовку Тусеева, заработавшего себе инсульт ещё до совершеннолетия, а равно с тем и про его гиперсексуальногомладшего брата.

И ведь это лишь некоторые из моих знакомых по 1497-й школе! А ведь были ещё и другие!

Вот, к примеру, капитан нашей регбийный команды, огромный будто шкаф с антресолью Герасимов, так же как и Рустам погибший на Донбассе летом девятнадцатого года.

Или красавчик Смыков, мой давний любовник и мечта едва ли не всех девушек нашей школы, сделавшийся в итоге мужем Екатерины Михайловны.

Или спавший со всеми подряд, – и с мальчиками, и с девочками, – метросексуальный англоман Сеня, после девятого класса отправившийся-таки на туманный Альбион учиться всяким разным наукам.

Что касается Ильи Заболоцкого, – то здесь надо объяснить как следует. Познакомился я с ним ещё в 737-й школе. Я тогда учился в «А»-классе, а он, соответственно, ходил в бэшках. То есть занимался в одном классе с Садовниковым, Вдовиным, Румянцевым и всей этой прочей братией.

Но познакомился-то я с ним да, действительно, ещё тогда, – но вот тесно общаться с ним начал уже потом. Как раз когда учился в 1497-й.

Человек это был – всем людям человек!

Это ведь был убежденнейший анархист и антифашист, больше всего на свете гордившийся тем, сколько нацистов он убил. Убил он их и вправду немало: двух зарезал в Москве, а ещё на Донбассе сколько... Да, он ездил на Донбасс дважды. В восемнадцатом году и в девятнадцатом. Оба раза – в летние каникулы. В первый раз он воевал на стороне ополчения, а во второй – на стороне добровольческих батальонов.

А ещё это был страстный дуэлянт, семнадцать человек на тот свет отправивший в результате честных поединков.

На жизнь он себе зарабатывал в основном наркоторговлей. Вся его квартира была заставлена кадками с марихуаной. Когда ты заходил к нему домой, – казалось, что попадаешь в джунгли.

Он, кстати, и сам был не дурак марихуаны прикурить. Заболоцкий был настоящим школьником.

А ещё он был настоящий разбойник. Вместе с Соней Барнаш и ещё некоторыми ребятами они грабили фуры на федеральных трассах. Да и не только фуры. И не только на федеральных трассах.

Но не подумайте только, что Заболоцкий был просто каким-то отморозком! Он был совсем не простым отморозком!

Он ведь был замечательным публицистом, талантливым писателем, замечательным поэтом и музыкантом. Писал отличные песни, играл в одной рок-группе с Денисом Кутузовым. Они объездили с гастролями всю страну. Притом везде, где им доводилось побывать с концертом, – они обязательно устраивали массовую драку (как минимум одну) и сексуальную оргию (тоже как минимум одну). Подробно я об этом расскажу как-нибудь потом.

Впрочем, одну из песен авторства Заболоцкого я вам тут всё же приведу. Просто чтоб вы знали, какой характер носило его творчество.

Называется песня «Дикий нрав». Посвящена она, как нетрудно догадаться, нашему Владимиру Владимировичу. Текст я разместил ниже.