Текст книги "Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна"

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Всё это произносилось с невероятным пафосом и жуткими завываниями, как у переигрывающих актёров.

Я вёл себя как настоящий поп: то бормотал себе под нос, то оглашал здание жутким утробным рёвом.

Нина Ивановна молча стояла у стены и слушала. Лицо её выражало ненависть.

Однако вид этой хари только раззадоривал меня. Я продолжал.

– Разве допустимо это, чтобы учительница склоняла своих учеников к постели? Нет, – говорю я, – это совершенно недопустимо! Такая учительница совершает страшный грех, и это ужасно. Да, ужасно. Но ещё ужаснее то, что она совращает во грех невинных деточек, – этих агнцев Божьих!

Тут все расхохотались. Понятно, думаю, почему.

– Но у нашей Снежки пожар не только между ног! –надрывал я изо всех сил глотку. – Она одержима также очень опасным желудочным демоном! Это явствует из её обжорства. Она только и делает, что целыми днями обжирается и упивается! Но не только сама она погружается всё глубже во грех обжорства (это ещё полбеды), – она ещё и детей втягивает в эту мерзость! И не только своих собственных, но и в первую очередь чужих! Каждому здесь известно, что эта блудливая бестия водит к себе домой юношей и мальчиков и растлевает их!

Ей-богу, она что тот воспитатель из «Швейка», которому доверили целую колонию детей, а он взял их всех – да и растлил! Вот так же точно и Снежка хочет всю нашу школу растлить к чёртовой матери! Для этого она водит к себе мальчиков, учит их там курить и материться, потчует их острыми и жирными соусами и шампанским вином!

Не русскому языку она учит нашу молодёжь, нет, – она приучает школьников к искусству либертинажа!

Воистину, эта распутница могла бы стать музой самого Донасьена! Из всех известных миру писателей только он и ещё, пожалуй, Захер-Мазох сумели бы по достоинству оценить и как следует описать во всех подробностях те ужасающие оргии, которым предаётся эта женщина, смеющая называть себя учительницей, в компании совсем ещё юных мальчиков.

Раз уж мы тут заговорили о достопочтенного Донасьене, – то скажу ещё вот что. Есть, как известно, у этого без всякого сомнения гениального автора такая книжка, – «Развратные учителя».

Вот это как раз о нашей школе!

Согласитесь, а?!

И вот ещё что. Известно, что учителя литературы должны наставлять своих воспитанников в морали, указывая им на пример тех или иных литературных героев. Мол, видишь мальчика в книжке! Вот делай как он! Поэтому, собственно, у нас раньше все девочки росли Катеринами, а все мальчики – Обломовыми.

Но теперь это всё в прошлом!

Снежана Владимировна воспитывает молодое поколение на книгах де Сада!

Да хотя бы на тех же самых «Развратных учителях»! Сама она активно (не пассивно, заметьте!) следует примеру госпожи де Сент-Анж, в то время как её воспитанники оказываются в положении юной красавицы Эжени.

Короче, не школа у нас тут, а сплошные «120 дней Содома». Впрочем, тут и удивляться нечему. Ещё сам маркиз говаривал, что, – цитата, – «хороший учитель родного языка должен иметь язык крепкий и мускулистый».

Оно и понятно: дело-то важное – родной язык!

Он же говаривал, подбирая учителей своему сыну, – что педагог одним уж своим видом обязан «обязан ученику ласкать чресла и радовать глаз».

Об этом же говорил и Платон, который, ссылаясь на Гиппократа, утверждавшего, что «женщины и молодые люди плохо переносят голод и отсутствие красивых людей противоположного им пола», – в своём «Государстве» указывает, что учителями следует делать лишь самых красивых людей государства.

Гален указывал, что половое воздержание для молодого человека может обернуться увеличением количества желчи в организме, а как следствие болезнями печени, ухудшением характера и даже безумием! Святой Августин хотя и полагал блуд грехом, – для молодых людей делал исключение, так как им по природе положена невоздержанность в этом вопросе, а равно в еде и питие вина.

Исидор Севильский советовал даже монахам практиковать плотскую любовь и для этого посещать лупанарии не реже, чем раз в три-четыре месяца.

Я мог бы, конечно, продолжать в том же духе, перечисляя всё новые и новые мнения великих на этот счёт, но, полагаю, это будет излишне. Вы и без того, должно быть, понимаете, что я совсем не ханжа.

Однако не будем забывать, господа, что всё это не оправдывает Снежану Владимировну. Она всё-таки человек уже далеко не молодой. Трое детей на свет произвела. Так что почтенной матроне не пристало заманивать к себе в кровать юношей.

Тем более посредством шантажа и угроз.

Тем более, что у неё это дело не ограничивается простым развратом, но сопровождается обжорством, пьянством и приёмом наркотиков.

А это уже не лезет ни в какие ворота!

Тут, вы уж меня простите, – грех очевиден!

Конечно, Цицерон писал во второй книге своей «Педагогики», что «mugister debet esse pulchriosem, serviosem et doctiosem», но он же, право, не говорил ни ebriosem, ни concupiscentiosem!

В заключение же я вам должен сказать, что всё это не просто так, господа. В мире вообще ничего просто так не делается. Всё имеет свою причину! Так вот! Весь этот разврат, воцарившийся среди учителей, неопровержимо свидетельствует об одном.

Тут все замерли. На всём этаже повисла напряжённая, гнетущая тишина. Все смотрели на меня такими глазами, какими смотрят обычно сектанты на своего гуру. Да я, собственно, и был для них в этот момент кем-то вроде гуру.

Я сделал неглубокий вдох, а затем во всеуслышание произнёс: «Грядёт Апокалипсис!».

Я сказал это таким лужённым голосом, что аж самому страшно стало.

Первые секунды две слушатели находились в полном недоумении, но потом воздух разорвался аплодисментами.

– Браво! Браво! – вопили исступлённые, доведённые мною до полного экстаза слушатели.

По всему коридору мальчики и девочки бешено тряслись в каких-то странных и даже чуть жутковатых конвульсиях. При этом они безумно и безудержно хохотали. Боже, некоторые из них едва в припадках эпилепсии не бились!

– Постойте – оборвал я этот внезапный приступ религиозного опыта.

Увидев мою простёртую вперёд благословляющую длань, толпа вновь замолчала.

– Во-первых, – объявил я, – я хотел сказать, что впереди нас ждут нелёгкие испытания, lutte sanglante et combats inhumains. Но за ними нам откроется вся красота божественной победы.

Помнится, некогда Корней Чуковский написал сказку «Одолеем Бармалея». Там он в аллегорической форме изложил ход Великой Отечественной войны, а под Бармалеем вывел фашизм. Подобным образом и я предсказываю теперь Апокалипсис, а под Снежаной Владимировной изображаю самого Люцифера!

Толпа опять загудела, но быстро успокоилась.

– А теперь, господа, давайте вместе помолимся за спасение души нашей любимой Снежаны Владимировны, που πεπληρωμένη αδικία, πονηρία, πλεονεξία κακία, μεστή φθόνη έριδη δόλεις κακοηθεία, ψιθυρισταία.

На том свете наша молитва ей очень понадобится, ведь без неё гореть ей в геенне огненной!

Я взмахнул рукой, и все затянули «Отче наш»: кто по-латински, а кто по-славянски. Раскатистый, всё нарастающий гул слившихся воедино голосов заставил стёкла шататься.

Звучала наша молитва очень величественно.

Это был ошеломляющий утробный рёв, доносящийся из самых глубин преисподней.

Едва мы протянули аминь, как раздался оглушительный звонок, возвестивший конец перемены.

Пребывающий в невиданном религиозном возбуждении народ со страшными криками повалил в классы. Честно говоря, я удивлялся, как двери нашего кабинета тогда вообще остались целы. Толпа ревела, как то чудище из «Откровения» Иоанна.

Учинив в дверях страшную давку, – наши всё же протиснулись в кабинет русского языка.

– О-о-о, Мара-а-ат! Это было боже-е-ественно! – почти пропела Тоня своим высоким голоском, вся съёживаясь в не очень-то приличную позу от удовольствия.

– Ей-богу, Марат, – сам Святой Дух вселился в тебя! –вторила ей восхищённая Юлька.

– Как ты вообще это делаешь?! – с невероятной завистью и удивлением вопрошал Денис.

Словом, все меня хвалили.

Тут мой триумф был прерван. Все в одну секунду затихли и стали прислушиваться. На лицах одноклассников читался ужас.

За дверью шёл разговор. Говорили Нина Ивановна и Снежана Владимировна.

«Ну, всё, – я пропал!» – подумалось мне на секунду.

– Так-так, что, значит, он там ещё про меня говорил-то? – строгим голосом вопрошала Снежана Владимировна за дверью.

– Ой, много чего ещё сказать успел, – сокрушалась там же Нина Ивановна. – Сказал, что вы дочь самого Вельзевула!

– Так-так-так, – с воинственным прицокиванием отвечала рассерженная русичка. – Ну я задам взбучку этому проповеднику!

– Ой, вы уж постарайтесь! – сокрушённо воскликнула Нина Ивановна. – Я уж вчера пробовала с ним по-хорошему поговорить, – не выходит. На контакт не идёт…

– Ну ничего! – всё так же воинственно воскликнула Снежка. – Он у меня мигом на контакт пойдёт! Мало не покажется!

– Ну, я пойду, – мне пора уже. – после недолгой паузы со вздохом сказала Нина Ивановна

– Да-да, идите, конечно… – извиняющимся тоном произнесла «блудница вавилонская». – Спасибо, что сказали мне.

– Ой, не за что! Это же моя работа, – донёсся из коридора удаляющийся голос старой немки и звук её удаляющихся шагов.

У самой двери класса раздалось злобное частое цоканье каблуков, а за ним последовал краткий скрип резко открывающейся двери.

Все замерли от какого-то непреходящего, совершенно инфернального, воистину лавкрафтического ужаса.

На пороге стояла, расставив ноги, Снежана Владимировна. Лик её был ужасен. Она напоминала горгулью из сгоревшего недавно Нотр-Дама.

– Та-а-ак! – завопила она, уставив руки в свои объёмные бока (сегодня на ней было очень короткое, плотно обтягивающее её пышные формы красное платье с глубоким вырезом на груди). – Это ты что себе позволяешь, а, мудак ты мелкий?! Да я таких как ты живьём ем.

– По вам видно! – с улыбкой ответил я.

Все расхохотались.

– Вы слишком толстая и должны похудеть! – продолжал я, откидываясь на спинку стула и взваливая одну ногу на другую.

По классу прокатилась волна тихих, изо всех сил сдерживаемых смешков.

– Я, конечно, всё понимаю… – продолжал я, окончательно переходя на фальцет. – Стрессы там, возраст, болезни всякие: сахарные там, венерические и так далее, – много их…

Но право же, учительница должна оставаться красивой при любых обстоятельствах.

За это, собственно, я и уважаю так американских женщин: за то, что они могут оставаться красивыми даже будучи жирными и ленивыми. У нас в России всё с этим не так. Девушки у нас очень быстро теряют молодость и красоту и становятся зачуханными.

И это плохо.

Да, очень плохо.

Тут Снежана Владимировна разошлась не на шутку.

– Уродец! – крикнула она, влепив мне здоровенную плюху.

От дальнейшего рукоприкладства, однако, русичка к моему удивлению воздержалась. Вместо этого она прошла на своё учительское место и развалилась в кресле.

– Итак, дети, – громко произнесла она, – мы сейчас будем писать диктант. Марат идёт к доске.

Я спокойно вышел к доске. Училка стала диктовать словарные слова. Я почти всё написал правильно. Ошибся только в слове «палисадник».

– Так-так-так… – задумчиво произнесла Снежка, явно раздумывая о том, как со мной быть. – Пишешь ты, дружок, как курица лапой! Это двойка!

Я уж хотел было сесть, но не тут-то было.

– Э, дорогой! – злобно окликнула меня эта тётка. – А морфологический разбор за тебя Пушкин делать будет?!

Короче, весь урок она гоняла меня по разборам: морфологический, фонетический, синтаксический и невесть какие ещё.

Эти разборы, надо сказать, больная тема российской школы. За всю жизнь я не встретил ни одного школьника, который бы нормально её знал. А ведь были среди моих знакомцев и ученики гимназии при МГУ, и воспитанники лицея при Высшей школе экономики. Тема эта вообще очень трудная и при этом совершенно ненужная с точки зрения постановки грамотного письма. По-хорошему заниматься ею должны студенты-лингвисты, а не простые школяры. Но Министерство образования (теперь уже – просвещения) считают по-другому…

Словом, выставила мне Снежка целую колонку двоек да и отпустила.

Отпустила, но отнюдь не с миром…

Следующим уроком у нас была история.

Едва прозвенел звонок, я тотчас же рванул в 43-й кабинет. Там меня уже ждал Сергей Александрович. Он сидел за столом и что-то писал.

– Ну, здравствуй, Марат! – радостно произнёс он, вскидывая руку в фашистском приветствии.

– Здравствуйте! – сказал я, следуя его примеру.

Надо сказать, когда я кинул первую в своей жизни зигу, то боязливо оглянулся на дверь: не смотрит ли кто? Там никого не было.

– Ну, давай, рассказывай! – ясновельможным фальцетом произнёс учитель. – Я тут слышал, ты проповедь читал. Про грехи там всякие…

– Ой, Сергей Александрович, – начал я, – тут такое дело… Вы не поверите!..

Дальше я кратко, но вместе с тем содержательно и красочно изложил события, произошедшие со мной вчера и сегодня.

Историк внимательно слушал и только изредка утвердительно качал головой и повторял: «Так-так-так, интересно…».

Когда я закончил свой рассказ и спросил, что же мне теперь делать, Сергей Александрович улыбнулся во весь рот, похлопал меня по плечу и радостно сказал: «Не дрейфь! Держись меня, и ничего эти головорезы тебе не сделают!».

На минуту в классе воцарилось задумчивое, но совсем не напряжённое молчание.

– Знаешь, – вновь заговорил учитель, глядя в пространство своими пронзительными, грустными и как будто выцветшими голубыми глазами, – ты выступи сегодня на уроке. Мы сейчас расселение германских племён на территории Западной Римской империи проходим. Расскажешь нам о неполноценности немецкого народа.

– Хорошо, расскажу, – согласился я, оставаясь в полном недоумении.

– Нина Ивановна у нас – немка, – сказал учитель, видя мою растерянность. – У неё фамилия настоящая знаешь какая?

Я покачал головой.

– Энгельгардт, – ответил Сергей Александрович на свой же вопрос. – Она это скрывает, но у нас всё равно знают все.

– Отлично! – воскликнул я. – Тогда как урок начнётся, дадите мне слово?

– Да, конечно, – сказал учитель, снова углубляясь в документы.

Тут прозвенел звонок.

– Не успел я с тобой… – раздражённо пробубнил себе под нос Сергей Александрович, откладывая стопку бумаг на край стола.

Пока все наши заходили в класс и рассаживались, я ходил туда-сюда у доски, обдумывая своё выступление.

Казалось, все уже заняли свои места, но тут дверь со скрипом отворилась, и в класс прошмыгнула Нина Ивановна. Она села за последнюю парту и приняла позу внимательного слушателя.

– Итак, дети, – начал Сергей Александрович, – Марат сегодня у нас выступит с докладом о древних германцах. Тема эта нам будет весьма интересна, ибо по программе положено нам изучать этих самых древних германцев… И вообще всё будет очень хорошо с точки зрения связей с жизнью… Выясним, так сказать, кто есть кто!.. Марат, начинай!

Намёк Сергея Александровича был столь прозрачен, что его понял даже Глеб.

Все обернулись посмотреть на реакцию Нины Ивановны.

Реакции, однако, почти что и не было. Так, улыбка слегка покривилась, но это так, мелочи. Останавливать меня старуха не стала.

Я открыл рот и начал.

– Итак, тема нашего сегодняшнего урока – древние германцы, – произнёс я. – Тут в первую очередь надо прояснить понятия, ибо понятия – это, пожалуй, самое главное в нашей жизни. В России все (и в первую очередь люди государственные) живут исключительно по понятиям.

Тем более, как писал Августин в своём «De ordine», – distinguuntur notitionis ab categoribus!

Так что сперва надо разобраться в том, кто они, эти самые древние германцы? Для этого обратимся к трудам выдающегося итальянского антрополога Умберто Мориарти.

В своей работе «О происхождении современных немцев» он писал: «В настоящий момент ни у кого из серьёзных учёных не может вызывать сомнения тот факт, что современные жители Германии ведут свою родословную ни от кого иного, как от неандертальцев!».

Класс заревел.

– Тупые бундесы! Немчура! Так ты их! Так им, сукам, и надо! – доносилось со всех сторон.

Когда страсти улеглись, я продолжил.

– Профессор Мориарти основывает свою теорию на рентгеновских снимках человеческих мозгов, где ясно видно, что у среднестатистического немца мозги в два раза примерно меньше, чем у среднестатистического человека: француза там или русского. А поскольку, как утверждал профессор Савельев, умственные способности напрямую зависят от размеров мозга, то получается, что немцы – это нация клинических идиотов!

Класс, разумеется, опять заревел, а Света Солнцева шепнула своей соседке Соне: «Ишь ты, лихо он этих бундесов кроет!».

– Этот факт подтверждают и международные исследования об IQ различных народов. Во всех соответствующих исследованиях немцы оказывались в числе самых глупых народов. Более глупыми признавались только папуасы всякие, негритосы, бушмены и другие народности, по уровню развития стоящие примерно на уровне обезьян.

Ещё одним доказательством неандертальского происхождения немцев могут служить такие слова Ганса Гюнтера из его книги «Расология»: «Представители арийской расы обладают мясистыми носами и развитыми надбровными дугами, лица их почти плоские».

Вот!

Это же портрет типичного неандертальца!

Последний мой аргумент в защиту теории неандертальского происхождения немцев будет взят из книги Тацита «De origine et situ Germanorum».

Этот достопочтеннейший автор приводит у себя многочисленные примеры глубокой отсталости и просто ужасающего варварства германцев.

Так, он указывает, что все эти самые германцы не умеют обрабатывать металлы, не знают никаких тканей и понятия не имеют о земледелии! Они пользуются только каменными орудиями труда, одеваются в шкуры, живут охотой и собирательством! Более того, многие из этих народов не умеют даже говорить!

Они вообще не понимают человеческой речи и общаются с помощью жестов и нечленораздельных звуков. Так, друг друга они приветствуют с помощью взаимных приседаний. Те же германские племена, которые говорить всё же умеют, используют не более трёх сотен слов. То есть они во всём подобны обезьянам и негритосам!

То есть древние германцы (и современные немцы тоже) – это особого рода высокоразвитые обезьяны! Вот, собственно, всё, что я хотел сказать.

Последние мои слова не расслышал даже я сам. Овации были такие, что стёкла задрожали в оконных рамах.

«Ура-а-а! Слава России! Немчура тупая!» – доносилось отовсюду.

Нина Ивановна сидела ни жива ни мертва, бледная, как смерть. Она не то, что слова вымолвить не могла – со стула подняться! Сильно, короче, я её ошарашил.

Когда аплодисменты стихли, Сергей Александрович провозгласил: «Итак, мы сейчас выслушали очень интересный доклад про древних германцев. Марат открыл нам глаза на многие шокирующие, совершенно никому доселе не известные факты. А теперь перейдём к теме урока…».

Словом, дальше ничего интересного уже не было. Урок истории прошёл спокойно. Только после звонка, когда все толпой устремились к выходу, учитель остановил меня и быстро, чётко, совершенно по-военному произнёс: «Завтра в мастерской после шестого урока.».

Я без рассуждений уверенно кивнул головой.

Остаток дня прошёл без происшествий.

Наступила пятница.

Все шесть положенных уроков пролетели на одном дыхании.

Когда учебный день закончился, я спустился на первый этаж. Подошёл к тяжёлой металлической двери, постоял возле неё с минуту, а потом взялся за ручку и дёрнул на себя. Дверь поддалась. Я вошёл.

Мастерская была залита солнечным светом.

Господствовавшая всю неделю непогода развеялась.

Висевшие над городом свинцовые тучи опорожнились и стали белыми как хлопок исчезающими с каждой минутой облачками, сквозь которые радостно проникали солнечные лучи. Пятна жёлтого света весело играли на угрюмых тёмно-зелёных токарных станках, на верстаках и досках, падали на стены и пол, заливали всю комнату, обнаруживая порхающую в воздухе пыль. На стёклах ещё висели стремительно испаряющиеся капли последнего дождя. Во дворе стояли, купаясь в последних тёплых лучах осеннего солнца, одетые в свою насыщенного изумрудного цвета омытую от пыли дождём листву деревья. В комнате было так влажно и душно, что я едва мог дышать. Пахло дождём и смолой.

– А, это ты? – раздался из соседней комнаты голос учителя. – Заходи! Я тебя жду.

Я прошёл в соседнюю комнату. Сергей Александрович сидел за столом и читал. Одет он был в старый, но очень чистый короткий пиджак, чёрную рубашку и классические брюки с защипами. Собственно, он всегда был так одет. На ногах его красовались начищенные до блеска туфли из чёрной кожи.

Сколько его помню, одевался он только так.

Я сел напротив него.

– Ну, давай поговорим! – воскликнул историк, отрывая глаза от бумаги и устремляя их прямо на меня. – Расскажи ещё раз всё, что с тобой случилось. На этот раз поподробнее. Всё по порядку расскажи. Не торопись. Времени у нас хватит.

Я ещё раз поведал о моих недавних приключениях. На этот раз говорил я долго, минут двадцать, во всех подробностях, стараясь ничего не упустить.

Мой собеседник слушал внимательно, не перебивал.

Иногда лишь шептал себе под нос: «Так… Так…».

Когда я закончил, то на минуту в комнате воцарилось молчание.

– Значит, вот что!.. – начал после недолгих раздумий Сергей Александрович. – Попал же ты, Марат!.. Ой, как же ты попал!..

Он замолчал, при этом отвернув взгляд от меня и глядя теперь в пространство комнаты.

– Пойми, – снова заговорил он, всё так же глядя в пространство. – Нина Ивановна у нас социальный педагог. Её основная функция – это девиантных ловить. Ей за это деньги, собственно, платят. Вот она и решила улучшить статистику за твой счёт.

– Но почему меня?! – удивлённо воскликнул я. – Мало разве в школе девиантных?! У нас как в туалет ни зайдёшь, вечно там анашой воняет. Почему она травокуров не ловит?!

– Эх, Марат! – снисходительно похлопал меня по плечу историк. – Кто у нас по-твоему наркобарыг в школе крышует?

Нина Ивановна!

Они ей с каждой сделки процент отчисляют. За защиту и поддержку, так сказать. Так что их она трогать не будет.

Слишком уж большие деньги.

Ей от всего этого капает.

Она у нас всю подобную деятельность налогами обложила.

Богатеет за счёт детского здоровья.

Анашу принёс – плати, вино детям продаёшь – плати! За всё ей платить надо!..

А план по девиантным она за счёт таких вот как ты выполняет у нас.

Поэтому тебе теперь в оба глаза смотреть надо будет. Она теперь ой как постарается с тобой расквитаться!

Но ты не бойся главное!..

Держись меня и ничего тебе не будет!

– А правда, что она меня может отправить в психушку или детский дом? – спросил я.

– Правда, – мрачно и коротко ответил учитель. – Она многих так уже в дурку запихнула. Не понравился ей ученик – она и церемониться не станет. Кого в психушку, а кого и в детский дом. Детский дом – это похуже будет.

– Вы про этот детский дом, что с нашей школой через забор граничит? – опять задал я вопрос.

– Он самый, – ответил Сергей Александрович. – Это ужасное место! Там творятся ужасные вещи! Почти все, что там работают – садисты и педофилы. Они там за любое неподчинение бьют, кого хотят – насилуют. Это там сплошь и рядом. Постоянно такое происходит.

Неугодных они и вовсе чуть ли не до смерти пытают. Режим им там создают такой, что хуже, чем в тюрьме или в армии. Полы целыми днями драить заставляют, лишают отдыха, сил, еды…

Бьют, понятное дело.

У них там с недовольными разговор короткий. Так что лучше туда не попадать.

В психушку она тебя, в принципе, тоже отправить может. Связи у неё обширные. Скажет кому надо, – и мигом тебя туда упекут.

Это оно так, конечно, но ведь и ты если сопротивление должное окажешь, то вырвешься, глядишь, из её лап. В этом уж я тебе помогу.

Короче, слушай. Этих бугаев-костоломов она каждый день присылать из-за тебя не будет. Накладно ей всё это.

Тут она применит более тонкие методы.

Ювенальную юстицию на тебя натравить попытается, психиатров там, ещё кого-нибудь из этой всей братии.

Но ты не переживай.

И эту заразу победим!

Что касается всех этих инспекторов по правам ребёнка, то я с ними уж как-нибудь управлюсь. Люди это тёмные, они вообще с мозгами не в ладах. Но я только с теми управлюсь, которые днём ходят. А они иногда ведь и ночью в квартиру заявляются. Как бандиты, ей-богу!

– Это как? – с интересом спросил я.

– Очень просто, – отвечал историк. – Звонят в дверь часа в три ночи и говорят, мол, откройте дверь.

Делать этого ни в коем случае нельзя.

Они не имеют на это права. Это всё их собственный беспредел. Так что шлите их в известном направлении.

Вам ничего за это не будет.

С теми, которые днём заявиться попробуют, уж я как-нибудь разберусь. Это для меня так, пара пустяков. С психиатрами я тебя говорить научу как надо. Так что не бойся. Всё у нас под контролем.

– А ещё про Нину Ивановну вы мне можете рассказать? – спросил я, заинтересовавшись темой крышевания наркотороговли.

Сергей Александрович тяжело вздохнул да и поведал мне обо всех уже известных читателю жизненных переплетениях Нины Ивановны.

– Вот так, Марат! – закончил он, поднимаясь со стула. – Засиделись мы, пора домой, наверное.

– Да, уже пора, – сказал я. – Спасибо большое за помощь, Сергей Александрович. Приятно было поговорить.

Мы пожали друг другу руки, и я уже направился к выходу, как вдруг учительский голос меня остановил.

– Постой! – окрикнул меня Сергей Александрович. – Забыл сказать: Нинка будет на тебя детей натравливать. Так что будь осторожнее, а то избить ещё могут.

– Хорошо! – ответил я, отпирая дверь. – Буду осторожен.

– И ещё кое-что!.. – вновь крикнул учитель, когда я был уже за дверью. – Тут мне журнал пришёл…

Я пулей влетел обратно в комнату.

– Какой журнал? – спросил я, сверкая безумными глазами.

– Тонин журнал, – ответил заново севший на стул учитель, открывая свою огромную чёрную сумку, вроде тех, что носят почтальоны, и доставая оттуда толстенную стопку листов А4.

Листы были переплетены каким-то диким, совершенно кустарным способом.

Возможно, даже вручную.

На лиловой обложке красовалась жёлтая надпись, сделанная каким-то жутко вычурным шрифтом: «Журнал патриотического школьника».

Сергей Александрович ловко перелистал сей фолиант на нужную страницу, где красовался броский заголовок, набранный не менее вырвиглазным шрифтом, чем название журнала: «Блудница Вавилонская или Одолеем Люцифера!».

Под этим заманчивым титулом была помещена очень плохо пропечатанная стенограмма моего вчерашнего выступления, набранная десятым шрифтом в один интервал.

Я углубился в чтение.

– Как тебе? – бархатным фальцетом спросил учитель.

– Там ещё про тебя статью выпустили. Переверни страницу.

Я перевернул страницу.

Там красовалась гигантская статья на весь разворот, заголовок которой даже не кричал, а просто вопил: «Грядёт Апокалипсис! Явление пророка!».

От волнения у меня аж сердце ёкнуло.

Стал читать.

Боже, чего в этой статье только не было!

Оказалось, что я и «пророк нашего времени» и «гигант мысли», и «храбрый новатор, не побоявшийся бросить вызов ужасной гидре косности российской школы».

Короче, «Марат Нигматуллин – это, без сомнения, выдающееся явление современной интеллектуальной российской жизни».

Более того, я, оказывается, «важная фигура в среде консервативной российской интеллектуальной элиты» и даже «один из высших неформальных иерархов христианства в России и на всём постсоветском пространстве».

Словом, я остался доволен.

– Это всё Тоня? – спросил я Сергея Александровича.

– А кто же ещё? – удивился он моему вопросу. – Привыкай к славе, камрад! Она тебе ещё светит в жизни!

Он немного помолчал, поглядел на висевшие рядом с портретом Баркашова часы и сказал: «Ну, пора по домам!».

– Да, я пойду, наверное! – воскликнул я.

Мы ещё раз пожали друг другу руки и распрощались.

Когда я выходил из школы, часы в холле показывали 17:49.

Мы говорили почти два часа.

Я вышел на улицу.

Было тепло и светло. Лучи заходящего солнца играли на мокром асфальте, на глинистой московской земле, взрыхленной дорожными работами и уже начавшей покрываться ковром из пожелтевших листьев. Небо висело над моей головой, высокое, прозрачное, но уже окончательно побледневшее. Изредка дул прохладный ветерок, вдалеке слышался колокольный звон и воронье карканье. Ощущалось дыхание осени.

После этого разговора с Сергеем Александровичем моя жизнь изменилась навсегда. Теперь в ней наступил самый, пожалуй, интересный и деятельный период.

Отныне мой день проходил примерно так.

Я вставал в 6:30 утра.

Впрочем, частенько приходилось подниматься и в 5:30.

Это зависело от того, сколько уроков нам было задано.

Теперь я домашку делал с утра.

Решил, что так будет проще.

Короче, вставал я раненько и делал домашку. При этом обязательно пил кофе.

Кофе я пил варёный, очень крепкий и невероятно горький. Сахара я туда не клал. Обычно выпивал пять-шесть огромных чашек за завтраком.

Такие пироги.

Потом я одевался. Одевался я всегда в классические брюки с защипами, чёрную рубашку и чёрные хромовые сапоги. Эти брюки и рубашки имелись у меня в большом количестве и я всегда держал их в идеальном состоянии. Сапоги были только одни, а потому я берёг их и чистил после каждой прогулки до блеска.

Словом, внешний вид мой вы представить можете.

Тут ещё сказать надо, что рукава рубашек я всегда чуть выше локтя закатывал. Мне многие тогда говорили, что я похож на пухлощёкого гитлерюгендовца.

И это была правда.

Я обожал свой внешний вид.

И если сначала я так вот по-фашистски одевался только в школу, то потом стал ходить так всегда и везде.

Примерно тогда же я стал отказываться от джинсов под тем предлогом, что джинсы – это низкопоклонство перед Западом. Я постоянно скандалил с мамой по этому поводу.

– Одевай джинсы! – кричала она.

– Не буду! – отвечал я. – Я что, америкос по-твоему?! Нет, джинсы не надену, надену брюки!

– Одевай джинсы, я тебе говорю! – вопила разъярённая мать. – Ты же в них такой красивый!

– Нет, нет и нет! – настаивал я на своём.

Так мы спорили часами иногда. Но тогда ещё матери хватало сил хоть иногда заставить меня одеть джинсы.

Потом я окончательно её победил в этом вопросе. Вот уже несколько лет как я хожу в брюках и рубашках (не всегда, правда, чёрных).

Но это мы отвлеклись.

Вернёмся к делу.

Одеваюсь я, значит, да иду в школу. Сначала ещё мама меня по-старинке возила, но потом я настоял, что сам ходить буду. Так и стал до школы прогуливаться.

Именно прогуливаться, а не прогуливать. Школу я не прогуливал никогда. Уж что бы я тут ни писал, но что правда, то правда: школу я любил. Я любил её всегда. Любил так, как любят милую сердцу девушку: несмотря на недостатки. Конечно, от школы я изрядно натерпелся, но она всё равно была и остаётся моей первой юношеской любовью.