Текст книги "Магия, кофе и мортидо наставника Медея. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Макар Ютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

Глава 14
Всякая дрянь не приходит одна

❝ Искусство – суррогат жизни, потому искусство любят те, кому не удалась жизнь ❞

В. Ключевский

Как‑то Медей прочитал в интернете: «Если вы не платите за продукт, то, вероятно, вы и есть продукт». Жаль, никто не сказал Гитлеру эту кагальную, то есть, сакральную мудрость. Может быть и не грели бы тогда чужим теплом атмосферу, не переводили собственные продукты. А потом люди кричат о парниковых эффектах. Проклятые нацисты, и здесь подгадили!

«К чему это я? Ах, да…»

– Не волнуйтесь, я свободный поэт, не базарный паяц! Я не требую платы за выступление. Пусть студенты свободно наслаждаются моим искусством! – пафосно заявил водонагреватель.

В этом контексте именно несчастные наставники академии Эвелпид и ничего не подозревающие студенты являлись продуктом для этого ужасного злодея, мерзкого извращенца, сволочи, предателя рода человеческого и других оскорбительных эпитетов, которые выдумывал Медей на ходу про каждого из своих коллег просто от нечего делать.

Тишина после заявления тренера стояла мертвая, забальзамированная ужасным предчувствием конца, тем более жуткого в своей неизбежности.

– Я его убью, я его убью, я его убью,убью,убью убьюубьюубьюубью, – услышал Медей тихий, интенсивный шепот чуть слева от себя.

Иногда его удивляло, как быстро Фиальт переходит из состояния вечно улыбчивого мальчика‑позитивчика к стабильно‑кровожадному злодею с манией решить проблему человека самым простым способом. Елена стала первым звоночком. А теперь Аристон, своей не вовремя проснувшейся тягой к каминг‑ауту, окончательно отломал кусочек личности зеленоволосого живчика, создал из частички звездного экстраверта древнегреческую чикатилу.

Впрочем, некоторое удивление, понимание и даже сочувствие ничуть не помешало Медею слегка подтолкнуть коллегу в выгодном ему направлении.

«Сьон Виндр!» – иллюзия сделалась направленной, а тихий шепот услышать отчетливо и наверняка мог только сам Фиальт.

– убью, убью, прямо сейчас, убью,убью,убью заклинанием убью, прошепчу, наколдую, разорву, все одобрят, труп в канаву, убью, убью… – Медей сначала подстроился под чужой голос, стал дублировать слова: «убью, убью», затем принялся вбрасывать собственные фразы и быстро заменил его внутренний голос своим, начал влиять на несчастного усилил воздействие.

– Да, убей его, мой герой! Мой чемпион! Тебе подарят лавровый венок, будут носить на руках, – коварно шептала ему Пенелопа с другой стороны, – только убей его, выколи глаза, отрежь язык, расчлени труп и брось его в реку, в мойку, со стены, в отхожую яму для скота, вырви его душу и возроди презренным мимом, сделай из челюсти плевательную чашу…

Как ни удивительно, она не перебивала ни психическое бормотание Фиальта, ни его «внутренний голос», скорее талантливо создала задний фон, атмосферу неизбежности кровавой развязки.

Медей уже был готов праздновать победу, когда глаза Фиальта налились кровью, а руки стали рыскать по поясу в поисках оружия или жезла… однако тот как‑то быстро пришел в себя, недоуменно заморгал, затем подозрительно огляделся.

Пришлось замолчать и отменить заклинание. Пенелопа, с противоположного направления, тоже перестала шептать всякие страсти, а на прищуренный взгляд внушаемого Салабона состроила до крайности правдоподобный невинный вид. Медей так не мог, поэтому работал тоньше. Хотя искусство дебильных ухмылок в будущем даст ему ничуть не меньший скилл уклонения от обвинений. Нельзя заподозрить человека, который уже находится под перманентным подозрением.

– Давайте ударим его по голове, а потом отведем к полубогу, чтобы она стерла ему память, – жизнерадостно зашептал Павсаний, пока Аристон расписывал, какую честь он оказывает Академии перед пустыми, безжизненными лицами коллег с погасшими от внезапного горя глазами и заострившимися, как у покойников, скулами.

Демон Зу с готовностью защелкал хелицерами, все три пары рук, словно невзначай, потянулись к самодовольному водонагревателю.

– А ну перестаньте! – зашипела на них Колхида, – вдруг этот злодей забудет учебные планы? Это катастрофа похлеще жалких пятнадцати минут чистой агонии! – ее хрипящим шепотом можно было наточить кухонные ножи и оттереть въевшиеся пятна вместе со стружкой.

– Почему нельзя просто отказаться? – все тем же задолбавшим Медея шепотом спросил Павсаний.

– Потому что этот баталос только что угрожал, что может пересмотреть расписание, если ментор не позволит ему выступить, – зашептала жуткая фурия, эриния в обличии наставницы Пенелопы, – а потом вообще намекнул на накопленные дни отдохновений, которыми до этого никогда не пользовался!

– Пенелопа! – потрясенно воскликнула (шепотом!) наставница Киркея и слегка покраснела, – нельзя называть нашего коллегу ТАКИМ словом. Он ведь, ну, нормальный.

– Да? Нормальный? Что, хочешь послушать его новую поэму, милочка?

Киркея вздрогнула, а из ее прекрасных глаз вдруг сами собой, без рыданий и сморщенного лица, обильно потекли горячие слезы. Она открыла рот, но задохнулась внезапным всхлипом. А потом ее перебил голос Аристона, который, наконец, огласил свою финальную просьбу.

– Ментор, позвольте своему верному слуге раскрыть свою душу в светлый праздник. Как я могу просить учеников поведать мне свои мысли и чувства, когда не готов излить их в ответ? – закончил свою длинную тираду непризнанный поэт.

«Лучше бы вся плеяда твоих предков излила свой ответ в противоположную от любых женщин сторону. Например, на ту скалу, куда сбрасывают младенцев. Жаль, всякие Аристоны наверняка рождались сразу с тугими бицепсами, бородой, а также способностью выживать на Венере, питаясь месторождениями тяжелых элементов и телами экипажа „Хиуса“. Поэтому выбрасывать их в пропасть вместе с остальными даунами, тяжелыми аутистами и любителями повесточки абсолютно бессмысленно».

– Ментор Алексиас! Твое слово! – с придыханием повторил бессменный тренер Академии и сделал шаг вперед к своему сюзерену.

Алексиас хрюкнул. Алексиас выпучил глаза. Алексиас сделал шаг назад. Алексиас открыл рот, поднял палец вверх, беспомощно моргнул, закрыл рот, опустил палец вниз.

«Но ты же дурак, дурень, дурачина, дуралей! Еще и колдырь при этом!», – читалось большими буквами на физиономии местного директора, – «такого поэтического выродка надо не выступать пускать, а Дяде Федору ночью вместо клада закапывать».

Ладно, последнее Медей явно додумал, хотя в мыслях его начальника однозначно мелькала лопата и методы ее применения в качестве санкций подчиненным.

Остальные наставники пребывали в шоке от внезапно улетевшей в стратосферу самооценке Аристона. Еще в прошлом году, он и думать не смел про такие инициативы, безропотно принимал любую критику и не просил пересмотреть запрет.

Сейчас же наставник по боевой физической подготовке буквально восстал из пепла, расправил плечи и неплохо так намекал всем своим видом, позой и огнем в глазах, что просто так не отступит. Эта битва станет легендарной, а пострадает в ней, прежде всего, ответственная за расписание и мирный функционал Академии Колхида.

Рисковать потерей тренера местных покемонов в самом начале учебного года не отважился бы ни один руководитель всех учёбосодержащих заведений школообразного типа. И теперь перед ментором стоял тяжелый выбор, страшный выбор, как перед вторжением в СССР у Гитлера – купить зимнюю форму или нет. Разумеется, Алексиас, как настоящий политик, наступил на те же грабли и пошел на гносеологическую гнусность.

– Ну конечно можешь, друг мой, наставник Аристон, – к его чести, жизнерадостный здоровяк выдавил это признание сиплым, затравленным тоном Есенина, которому в номер внезапно подселили Черного Человека.

– Только давай оставим твое глумле, кхм‑экхм, преступле, акхом, да что ж такое, прости приятель, горло, твое выступление, хотел я сказать, под конец пиршества! Так, ученики хорошенько насытятся, набьют себе чрево, успеют вдоволь наобщаться, а потом, со всем вниманием…

Тренер купился. Он восторженно закивал головой в ответ на пасторальные картины, рисуемые серебряным языком Алексиаса, чтобы затем выразить свое полное и безоговорочное согласие.

– Жаль, я уйду с середины. Дела, мой старый друг. Всегда дела, как старая гидра в Лернейском озере – головы множаться, истекают ядом, а ты чавкаешь по колено в болоте, но все равно поднимаешь щит и идешь дальше. Ничего, зато остальные вдоволь усладят свой слух твоим искусством, – слегка повеселевший ментор дружески хлопнул по спине старого соратника.

– Смотри, не перестарайся там. Впечатлений не должно быть слишком много, а? Как на нашем первом задании, – подмигнул он и Аристон растроганно хмыкнул, пустил скупую мужскую слезу и высморкался в рукав хитона щедрой мужской соплей.

В исполнении длинного, жилистого мужика с лысой, покрытой шрамами головой и неопрятной бородой самого разбойного свойства, такие тонкие порывы души все еще выглядели для Медея нереалистичными, почти что противоестественными. Однако остальные не показывали никакого удивления.

Только постепенно тающую надежду на злокозненного, сатанинского директора, отчаяние, скорбь, подсердечную ненависть и мысли о вероломном предательстве.

– А, и это, я тут подумал… – вдруг неуклюже заюлил ментор, когда поймал добрые и всепрощающие взгляды других наставников, особенно молчащего до сих пор Немезиса.

– … пусть кто‑то с нормальным даром, я хотел сказать, пусть кто‑то, кто обладает похожим, – сипло выдавил он последнее слово с натуральными слезами на глазах, – поэтическим даром, просмотрит твой гимнос, поправит, СМЯГЧИТ. Ты ведь настоящий воин, Аристон, любишь рубить правду‑матку. А у нас тут первокурсники…

Он снова похлопал боевого товарища по плечу, в этот раз еще сильнее, словно от приложенных усилий зависела эффективность вколачивания в стихоплета, нет, в стихосрала, мыслей Алексиаса и их успешное принятие означенным человеком искусства. Ах, если бы это действительно было так!

В таком случае, ментор, вне всяких сомнений, просто кричал бы тренеру бросать стихосложение… и попутно лупил старого друга до кровавых соплей, до отбитых внутренностей, до состояния кровавого пятна от шлепнутого на стене комара. К сожалению, реальность никогда не умела развиваться в правильном направлении… поэтому местный граф Хвостов все еще оставался коптить терпеливое небо одним выпуклым куском.

– Как вы думаете, друзья, – пафосно обратился к педсоставу Алексиас, – кто способен помочь нашему‑

– НАСТАВНИК МЕДЕЙ! – первым возопила Колхида.

«Ах ты рыжая потаскуха!» – мгновенно отреагировал он, однако сдержался и лишь подумал, а не выкрикнул.

– Наставник Медей! – радостно подтвердила Пенелопа, как будто его кандидатура действительно решала проблему ушедшего в разнос водонагревателя.

«И эта блондинистая шлёндра туда же!».

– Охо, уверен, наставник Медей прекрасно справится с этой задачей.

«Старый гнидогадойд, жди теперь подарочек. Адимант придет к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало. И выберет момент, когда ты будешь стоять у толчка…»

От возмущения, вызванного вероломством коллег, Медей пропустил первые пару секунд, за время которых сборище местных антихристов хором тыкало в него пальцами. Наконец, он нацепил самую гнилую, самую понимающую усмешку, словно чинуша, которому предложили отправить дорогие подарки для детского дома самым нуждающимся детишкам с высокопоставленными должностями…

Коллеги хором, не сговариваясь, посмотрели на Медея страшными глазами, жуткими глазами. Точно живые мертвецы, точно воплощения мести, духи скорби или самые безжалостные, глумливые отродья прошлого мира – англичане. «Это ты виноват, заткни его» – говорили эти одухотворенные лица. А Немезис подошел к нему и принялся долго, изнуряюще страшно пялится на него своими неподвижными, космически‑холодными глазами.

– Аха, буду рад помочь своему прекрасному, душевному другу, приятелю, настоящему человеку с большой буквы Гэ! – тут же сдал назад Медей.

«Что б тебя, Немезис, собака страшная. Запугай лучше своего стихосрала, гребаный ты Дзюндзи Ито. От твоей рожи у меня самого мозги в спираль от страха закрутятся. А потом бездарный режиссер превратит меня в уродливую карикатуру на первоисточник…»

– Да что вы вообще от меня хотите? – зашептал Медей наставнику Немезису с нотками отчаяния в голосе, – я не смогу взять его, а потом вернуть обратно нормальным! Даже Буратино человеком сделать проще, чем наставника Аристона!

Очень не хотелось бы продолжить существование красным пятном на стене. В отличие от тренера, Медей оставался куда более заменимым, с точки зрения учебного процесса, пусть с потерями, переработками и психическими расстройствами остального контингента наставников.

– Просто возьмите его бездарные вирши и превратите их во что‑то нормальное! – зашептала ему на ухо Колхида, пока Аристона, больного бешенством поэтической матки, отвлекал Алексиас по пути в пиршественный зал.

Медей вздрогнул, волна мурашек пробежалась по позвоночнику от ее чувственного голоса, внезапно эмоционального голоса. Ржавая прядь буйных локонов защекотала шею, нос тронул притягательный, ненавязчивый аромат лилий и мандаринов с нотками книжной пыли.

– Придумайте стихи получше и убедите его прочитать свою версию, – она положила ему на плечо свою узкую ладонь, в редком для наставницы приступе энтузиазма, встала на цыпочки, чтобы вплотную приблизить губы к уху коллеги. Руки коснулась ткань ее хитона, натянутого на упругой груди, – кто знает, вдруг это полностью решит нашу проблему.

Они сделали шаг, Колхида слегка отстранилась, однако не успела убрать ладошку с его плеча или отвернуть личико в сторону. Они встретились взглядами и она что‑то прочитала на его лице, отчего вдруг покраснела, сделала резкий, почти панический шаг назад.

– Все равно читать их станет именно он! – Медей поспешно разбавил ответом неловкий момент.

– Тогда все пройдет не настолько ужасно! – воскликнула она нормальным голосом от горячности темы и неловкости одновременно.

Колхида вздрогнула, когда коллеги зашикали на нее со всех сторон, покраснела повторно, тихо извинилась. Благо, кожа Аристона соперничала по толщине с танковой броней, поэтому если он и услышал ее возглас, то уж точно не принял за свой счет.

– Хорошо, я переделаю текст… нормально переделаю. Без рифм типа «супостата – лопата».

– Отлично! – облегченно улыбнулась ему Колхида.

«И все‑таки у нее красивая улыбка», – отстраненно отметил он, – «какое расточительство для этой невыразительной, пыльной личности».

– Он действительно справится? – донесся до него полный сомнений голос Алексиаса.

Ментор дошел до светлой мысли послать водонагревателя вперед: уладить мелкие проблемы, рассовать безобразников по столам, пока они не перевернули пиршественный зал вверх дном без своих надзира, без своих наставников и побыстрей накатать текст своей поэмы, чтобы осталось больше времени на переделку.

– За последний месяц, наставник Медей успешно выполнил все мои поручения, включая крайне сложные и с размытыми требованиями, как полный план совершенно нового Второго Испытания, – степенно отвечал Суверен своему начальнику, – к тому же, стихотворный дар наставника Медея имеет под собой некие основания.

Фраза: «В отличие от» повисла в воздухе.

– Нет никаких причин сомневаться в его успехе. Должен отметить, что и результат зависит совсем не от него, поэтому мы не можем быть уверены, что удасться избежать катастрофы. К сожалению, на этом поприще наставник Аристон куда более стабилен и предсказуем. В плохом смысле.

«Действительно», – подумал каждый из преподавателей.

Колхида услышала обсуждение, тут же протиснулась вперед и стала высказывать ментору уже свое ценное мнение, пока Медей провожал взглядом ее ладную задницу, а она сама преданно ела глазами начальника.

– … По крайней мере, в этом деле. Если наставник Аристон согласует изменения и не будет сильно мешать, то будет достаточно сложно испортить хороший гимнос своим исполнением. Как вариант, мы можем пригласить аккомпанировать на кифаре наставницу Киркею. Музыка должна серьезно сгладить ужасное впечатление.

– Отлично. Надеюсь, мы сможем избежать абсолютного, чудовищного, невыносимого позора и массовых помешательств учеников, – со вздохом сказал Алексиас.

– Вот только, переделывать текст придется прямо на пиру, – предупредил Немезис, – насколько быстро вы сможете превратить вопиющую, уродливую бездарность, попрание небес, чистое зловоние в более‑менее связный текст, наставник Медей? – бесстрастно обратился к нему Суверен.

– Я постараюсь, – в кои‑то веки искренне вздохнул тот, – но никаких гарантий дать не могу. Будь у меня хотя бы сутки… стихи часто рождаются из озарения, когда думаешь о проблеме, но так, фоном, и занимаешься своими делами.

Коллеги отчетливо посмурнели, но предъявлять ему ничего не стала даже Колхида или Пенелопа. В таких тонких материях, как стихосложение, позволить себе палочную дисциплину мог разве что наставник Аристон. С известным результатом. Муза поэзии отомстила ему самым кошмарным образом.

– Да, пары часов до окончания может не хватить, тут ничего не поделаешь. Пусть мимы сразу принесут кифару в зал. Если что – ты знаешь, что делать, мой кровный брат.

– Убивать наставника – слишком расточительно, – обронил Суверен.

– Тогда остается лишь разрешать последствия.

– Как всегда, Алексиас, как всегда, – голос Немезиса впервые обрел нечто личное, взамен всегдашней вежливой отстраненности и невыразительной протокольности.

А Медей вдруг вспомнил про свой «набор игральных костей Парменида». Если что‑то и может повысить шансы на успех, на защиту его чувствительных ушей, так только этот набор.

Он быстро отпросился у ментора и побежал за ними в свои покои. Попутно Медей всерьез размышлял, а стоит ли ему вообще останавливать лавину по имени Аристон? Ведь именно Медей подталкивал водонагревателя к продолжению пути поэта. Ради шутки, из мелочной мести и тому подобных мелких мотивов, но все же.

«Нет, сейчас нельзя саботировать поручение, даже если хочется посмотреть на рожи ученичков. Они все равно будут всех цветов радуги, даже если я всучу Аристону стихи Пушкина, Лермонтова или Гумилева. Дикцию, давление ауры и отрицательную харизму еще никто не отменял. Но так хотя бы смажется эффект и не будет серьезного скандала. А значит, водонагревателю будет проще выступить снова».

Медей довольно себе покивал, схватил набор игральных костей и побежал обратно. Артефакт он использует аккурат после того, как Аристон отдаст ему бумажку, свиток или на чем он там накорябает свои вирши. Прямо сейчас, в неопределенность, дайсы лучше не использовать.

Медей вернулся в зал, быстро сориентировался, сел к столу наставников на возвышении, чуть в стороне от трех длинных столов разных курсов. Ученики уже шумели и переговаривались достаточно, чтобы на его опоздание никто не обратил особого внимания.

– Что случилось, Демокрит? Ты даже не отреагировал на, м‑м‑м, энтузиазм наставника Аристона, – услышал он разговор.

Киркея сочувственно гладила по плечу бледного, осунувшегося старика.

– Ах, дочка, не обращай внимания, – он попытался улыбнуться, но получил лишь болезненную гримасу.

Остальные наставники тоже заметили неладное и насели на слепого старика, пока он не сдался и не рассказал, в чем дело.

– Послушайте, коллеги, – прошамкал он, – сегодня, во время торжества нового учебного года, мне внезапно открылась завеса будущего, – размеренно начал рассказ Демокрит, пока Аристон, справа от него, сопел, пыхтел и писал текст.

Все замерли.

– Просто… я узнал. Я понял, прочитал знаки. Один из нас, тех, кто стоял на подмостках в Гласном Чертоге, умрет до конца года, – мрачно закончил Демокрит.

Глава 15
Иногда гром победы тоже шепчет: «сдохни»

❝ Услышу ль я, мои поэты,

Богов торжественный язык?

Налейте мне вина кометы,

Желай мне здравия, калмык! ❞

Пушкин

Когда‑то, его любимый поставщик Энрико сказал: «самое страшное и опасное зло – это не монстр из ночных кошмаров, а жестокость, возведенная в ранг обыденности». Сказал – и, машинально, угостил свою миленькую сестренку карамелькой со вкусом всяких редких трав да маковых зернышек.

Только сейчас Медей полностью осознал, понял, прочувствовал высказывание приятеля. В тот момент, когда передал исчерканный, грязный от жирных пятен лист непризнанному поэту. Когда бледный, стучащий зубами Аристон поднялся со своего места. Когда лица коллег на мгновение исказились выражением чистой муки, болезненного принятия и обреченности.

Медей машинально оглядел пиршественный зал. Они сидели на месте преподавателей, на полтора‑два метра выше секций обычных учеников, отчего легко могли видеть любые их движения. Как эмоциональные лица разгорались от улыбок или кривились от злости, гнева, смущения. Как они взахлеб делились друг с другом историями или болезненно вслушивались, набирались смелости, чтобы вставить первое слово, влиться в коллектив.

Над учениками горели свечи в огромных люстрах, бликовали оранжевыми язычками на странных слюдяных окнах. Стекла походили на стеклянные, но имели неровности и рытвины, отчего свет причудливо преломлялся и, казалось, что это витражи неизвестных иномировых художников. Что стоит вглядеться еще чуть‑чуть, еще немного внимательнее – и рисунок на бугристом минерале сложится в осмысленную, гениальную картину. Однако каждый раз это неуловимое, возвышенное чувство оставалось безответным.

Медей расслабленно зажмурился, вдохнул специфический запах мяса, винограда и луговых трав, принесенный маленькими отверстиями под потолком. Духота прошедшего дня медленно уступала место ночной прохладе, но последние, алые блики заката в вечернем сумраке все еще удерживали остатки дневного тепла.

Сидеть так, с коллегами, среди шумной толпы на исходе дня, оказалось неожиданно успокаивающе. Не приятно или интересно, нет, но как‑то умиротворенно‑меланхолично. К тому же, теперь не осталось супер срочных дел, от которых зависела его жизнь или вовсе личный комфорт.

Сам Медей хорошо представлял себе ту работу, что предстоит делать дальше. Он примерно понимал, что и как рассказывать на лекциях, а грядущий перфоманс водонагревателя проходил скорее по разряду экстремальных развлечений, чем жуткой хтони и внезапной пытки, как для остального человечества.

«Кстати о нем. Вспомнишь говно – вот и, кхм, вспомнишь солнце – вот и лучик».

Аристон встал на ноги, выпрямился во весь свой огромный рост. Он выглядел ужасно: трясся, пыхтел, постоянно облизывал искусанные губы в своем волнении перед толпой. Нависал над учительским столом пугалом из ужастиков. Пот лил с него ручьями, как будто водонагревателю опрокинули на голову ведро с водой или пробили бак, а руки ходили ходуном – он сцепил их в замок с такой силой, что Медей слышал скрип кожи также отчетливо, как его нервные хрипы.

Но глаза… О, глаза тренера горели огнем лихоманки, тем самым состоянием подъема и активности, за которым больного ждет окончательная смерть. К сожалению для всех остальных преподавателей, никакой реальной угрозе жизнь воина не подвергалась. В отличие от ушей взыскательной публики.

Аристон постоял на месте, помялся с ноги на ногу, затем всхрапнул на манер дикого кабана и покосился на единственного действительно невозмутимого наставника – Немезиса. Воин попытался открыть рот, но издал лишь невнятный хрип, после чего сдался и просто несколько раз отрывисто кивнул Суверену да помахал листком, плодом трудов Медея.

Немезис на мгновение прикрыл веки, затем медленно протянул руку вперед и постучал вилкой по кубку, призывая к тишине. Студенты уже начали обращать внимание на стоящего Аристона, поэтому разговоры быстро прекратились даже за столом первокурсников, еще не знакомых лично с педантично‑кровожадной натурой первого помощника Алексиаса.

Медей вздохнул. Сперва текст не по уму инициативного водонагревателя заставил его давиться от смеха, даже несмотря на неприятные мысли от предсказания Демокрита и размолвки с Эскулап. Да с чего она вообще вдруг решила влезть к нему в душу⁈ Бесцеремонная лоля, гребаный маскот, персонаж‑развлечение для уставших от литров крови читателей, главный донор 18+ контента для азиатских художников

Неважно. Переделывать текст в нечто удобоваримое оказалось довольно весело. Тем более, он смог взять за основу прекрасный текст песни: «Гром победы, раздавайся…». Жаль, некоторые чудовищные эпитеты и рифмы так и не получилось изжить. Аристон считал их максимально подходящими. Ну что ж, Медей сделал все, что мог: исправил не меньше восьмидесяти процентов жуткой «мирнославной» поэзии, как окрестил свое направление Аристон. Разумеется, кроме как «мимосральной», Медей поэзию тренера называть отказывался.

– … А сейчас, наставник Аристон исполнит вам свой собственноручно придуманный гимнос – воспевание недавнего подвига, разведки самого Делетериона!

– О‑о‑о! – ученики за столами принялись хлопать.

Сначала редко, неуверенно, потом все сильнее и сильнее, по мере того, как до них доходила суть сказанного. Первый курс слабо понимал его подвиг, зато старшие успели наслушаться, а самые безбашенные третьекурсники – даже прощупать магическими методами основание Пустой башни. Концентрация фантасий там не могла не вызывать ужас. Каким же должно быть место, которое боятся сами эти фантасии⁈

– Гимнос? Наставник Аристон умеет сочинять гимносы? Я бы послушал!

– О, настоящий подвиг! Наставник Аристон такой мужественный! – принялись щебетать из‑за стола второго курса.

– Сам Делетерион! Интересно, что там скрывалось?

– Может, он поведает нам в своей поэме?

– Поскорей бы!

– Наставник Аристон!

– Ура!!!

Постепенно воздух наполнялся свистом, одобрительными возгласами, девичьим хииканьем и другими атрибутами ожидаемого и популярного выступления.

Сам водонагреватель выдохнул и заулыбался, когда увидел столько энтузиазма на чистеньких юных лицах. Его хмурое, словно высеченное из мшистой скалы лицо растянулось в нехарактерной для него широкой, радостной улыбке. Он втянул в себя воздух – долго, обстоятельно, со всей возможной отдачей. После чего громко объявил:

– «Гром победы, раздавайся…»!

Фраза прокатилась по помещению совместно со вспышкой его мощной, подавляющей воинской ауры. Несколько девушек взвизгнуло от неожиданности, парни поморщились от бескомпромиссного вызова, от привкуса крови и оружейной стали. Однако этот дискомфорт еще сильнее разжег их интерес.

– Гром победы!

– Ого!

– Академия ведь не приглашает пиитов! Наконец‑то кто‑то решил!..

– Просим! – крикнул один из студентов третьего курса.

– Просим, просим, – подхватили вразнобой остальные ученики, а потом стали скандировать в один голос:

– ПРО‑СИМ! ПРО‑СИМ! ПРО‑СИМ!

Наставники в это время сидели пасмурными, прогорклыми статуями, отворачивались, стискивали кулаки, прятали глаза. Каждый чувствовал, что предает своих учеников, бросает их на растерзание безжалостной, проклятой твари, а невинные овечки радостно идут на заклание…

– Бегите, глупцы, – встал и закричал Павсаний в безумной попытке спасти тех, кого он клялся защищать, но его мужественный, стойкий голос потонул в реве студентов.

Так и происходят самые чудовищные катастрофы – когда облеченные властью люди просто отходят в сторону, а голоса самых стойких и преданных теряются в общей толпе.

Несчастного наставника схватили за руки и пояс другие мужчины и женщины, оттащили от Врага Рода Человеческого, после чего Павсаний больше не смог раскрыть рот. Его фигура обмякла, на глаза навернулись чистые, искренние слезы праведника. Он лишь прошептал: «нет пророка в своем отечестве» и дал себя увести мощным ударом кулака Немезиса по его светлой, безгрешной макушке.

Павсаний упал подкошенным деревом, свалился за спинами остальных наставников, никем не замеченный, безмолвный и бессознательный. Под его лицом стала понемногу скапливаться лужица крови, но остальные наставники лишь завистливо смотрели на этого хитреца. Каждый из них клял себя, что не додумался до этого метода первым. Безусловно, он сейчас в лучшем из миров‑

Аристон начал декламацию.

– Гром победы, раздавайся!

Веселися, Эвелпид!

Звучной славой украшайся.

Раздавили всяких гнид!

Водонагреватель проревел это с абсолютным, гремящим восторгом человека, который никогда не рассчитывал ни на такую широкую аудиторию, ни на такой качественный текст.

Вопль оглушил людей вокруг, бросил тщедушных магов в пучину злой, яростной ауры Аристона. Его желчного, гунявого облика, уродливого, отталкивающего лица, безобразного, мерзкого голоса, что вызывал отторжение на генетическом уровне.

Под влиянием концентрированной ауры великого воина, жесты наставника вызывали эффект зловещей долины, силуэт словно бы вырос до трех метров, но утратил личность, переродился бесформенным ужасом из ночных кошмаров. Борода стала походить на ядовитого паука, пожирающего выбеленный череп, глаза пылали демоническими углями, лысина сверкала и слепила всех одновременно, создавало бесконечное множество микро ожогов на сетчатке чужих глаз.

– Что это?.. – беспомощно прохрипел тот самый студент, что начал волну: «просим».

Из его глаз сами собой текли едкие, кислотные слезы, что оставляли на щеках дорожку обожженной кожи. Рядом бешено вращала глазами его невеста – изящные ногти заскребли стол с такой силой, что часть из них не выдержала – обломилась у самого основания, но она словно не замечала ужасной боли и льющейся крови – продолжала елозить ими по излохмаченным обрывкам скатерти точно в трансе.

– Башня Делетериона

Уж в руках теперь у нас;

Храбрость, сила Аристона,

поломала тварей глас.

Поэт орал, выл, опускался до фальцета и тут же переходил в баритон. Ужасная какофония выворачивала наизнанку саму душу, заставляла тело отродья вибрировать от напряжения, вызывала диссонанс между новым Медеем и его никчемным вместилищем. В прошлый раз Медей не смог в полной мере ощутить, насколько тяжело переносится его присутствие. Сейчас же наставник мычал от боли и пытался протолкнуть хоть немного воздуха в сжатые от ужаса легкие.

Ощущение, словно он попал в старый, затхлый от крови бассейн с акулами. Туши мертвых хищников отравили всю воду, паразиты и черви скользят по коже раскатистым речитативом наставника, вгрызаются в мозг стрекотом омерзительной игры тональностью, аура убийцы пытается встроиться в поэтические рамки, сдирает с себя кожу прирожденного, идеального воина и транслирует эту пытку всем вокруг.

Впрочем, основную волну невыносимо уродливой дикции, гнетущей, кровожадной ауры и безобразного артистизма тренера приняли на себя именно наставники.

Киркея не стала плакать навзрыд, как в прошлый раз, наоборот – при первых же звуках голоса коллеги, свет в ее лучистых глазах померк, истончился слабым солнечным лучом в безбрежном холоде бесконечной Вселенной. Она откинула голову назад, как откинулась голова Медея во время убийства его клона на Втором Испытании. Глаза девушки закатились, по подбородку потекла ниточка слюны. Она впала в транс – столь сильный, что стал неотличим от смерти.